Авантюрист

На другой день я открыл сундук со своими детскими вещами и среди школьных принадлежностей отыскал затейливо разукрашенный календарь. Лет двадцать назад я изготавливал его сам, под присмотром учителя – по краю деревянного круга хороводом вились цифры, ближе к центру были коряво выписаны названия месяцев, и каждый из них сопровождался подобающей иллюстрацией: в детстве я любил рисовать. Щекастое солнце перебирало щупальцами-лучами, вились косматые бороды ветров, из пузатых туч охапками сыпался нарисованный снег; я устало присел на краешек сундука, мне страшно захотелось туда, в двадцатилетней давности вечер, когда, выпучив от усердия глаза, я покрывал лаком уже готовую картинку…

А теперь я держу в руках собственную жизнь. Вернее, ее жалкий остаток, потому что от вынесения Приговора прошло уже две недели, а значит, жить мне осталось триста шестьдесят пять минус четырнадцать…

Я отыскал в письменном столе иголку и аккуратно отметил день, от которого, по воле Судьи, ведется столь важный для меня отсчет.

А потом кликнул Итера, оделся во все лучшее, нацепил шпагу, как подобает наследнику Рекотарсов, и отправился в поселок.

* * *

Староста поначалу перепугался – думал, бедняга, что я хочу скачать с него денег. Слово «подати» с некоторых пор резало мне слух, а потому я с милой улыбкой замял неприятный для обоих разговор. Староста развеселился, но тут же и притих, узнав, какие именно сведения меня интересуют. Почесал в круглой башке, потер лысую бровь, сказал с сомнением:

– Вы, господин Ретанаар, этого… Что магов в последние годы расплодилось – это правда, что тех крыс… При каждой деревеньке, куда ни сунься, теперь колдун сидит… Много и обманщиков, но есть и справные – хутор, если помните, ниже по речке, год назад наводнением смыло, среди сухого лета вдруг гроза, смыло подчистую, и я знаю, чьих рук дело, да только связываться с ним… Раньше болтали – перевелись, мол, маги, скучно стало и тяжко – так на вам, теперь весело, век бы такого веселья не видывать, сынишка мой сдуру повздорил с ЭТИМ – так назавтра молния средь двора как лупанет! Дырку прожгло, курицу убило, я быстренько подарки на телегу – и во двор ему, заразе, чтоб ему пусто было, а он щерится, лыбится, подарки принимает, ничего, мол, помни мою доброту, что только курицу поджарило тебе…

– ОН – это который? – небрежно поинтересовался я.

Староста поморщился:

– Имя его, батюшка, язык колет, горькое имечко… Я тебе на дощечке нацарапаю. Грамоте, по счастью, учен…

Я удивился таким предосторожностям; староста послал чумазого мальчишку за грифельной доской, долго трудился, помогая себе языком, и наконец продемонстрировал мне жуткими каракулями выведенное имя: «Черно Да Скоро».

– Правильно написал-то? – с сомнением поинтересовался я. – Уж больно имя какое-то…

– Так маг же, – пожал плечами староста. Видимо, это обстоятельство могло оправдать в его глазах любую странность – от непривычно звучащего имени до третьего уха на затылке.

– А живет где?

Староста не счел нужным скрывать гримасу отвращения.

* * *

На околице меня догнала старуха; я узнал ее. Сколько себя помню, а она все была старухой, неизменной, в темно-красном платке, с вислыми сиреневыми щеками и черными усиками над верхней губой. Жила знахарством, травами, мелким колдовством и сомнительными услугами по женской части.

– Гос… подин… Ежели к Черному пойдете, то не ходите ради Неба, тварь, он, простите, скотина распоследняя, потом не поймете, откуда беда… Ежели приворотное зелье – это и я могу, если кого-то со свету сжить… ну, труднее, но помогу тоже, а к Черному не ходите, у него не то что совести – подсовестка мелкого нету…

Старуха казалась по-настоящему встревоженной; на душе у меня царапнула непрошеная кошачья лапа, в то время как подбородок, гордый подбородок наследного Рекотарса сам собой задрался кверху. Старуха осеклась:

– Не хотела обидеть-то, господин… Не хотела…

Присела в неуклюжем подобии поклона, повернулась и затрусила прочь.

* * *

Дом был новехонький. Были в нем роскошь и щегольство, показное богатство и несомненный вкус, но отпечатка давних и славных времен, того особенного шарма, который самую захудалую развалюху способен превратить в Родовой Замок, – ничего этого не было и в помине. К благородной древности жилище господина Черно Да Скоро не имело никакого отношения: всего пару лет назад он изгнал из окрестностей соперника, колдуна помельче, и угнездился на холме со всем своим колдовским хозяйством.

Подниматься пришлось долго. Надо полагать, длинная и неудобная дорога вверх проложена исключительно для гостей – сам господин Черно не иначе как на помеле летает…

Перед воротами я остановился, но не из робости, а чтобы предаться ностальгии: вот так, согласно семейной легенде, на высоком холме стоял дом моего предка, Великого Мага Дамира, который был суров, но никого безвинно не обижал, знался с Прорицателями и самого Ларта Легиара, победителя Мора, держал одно время на побегушках…

Тем временем мое присутствие не осталось незамеченным. Черная ворона, бесстрашно сидевшая на воротах, покосилась на меня блестящим глазом и гаркнула, широко разевая клюв:

– Кто?!

Есть у меня недостаток – когда на меня орут, я сам начинаю орать в ответ.

– Кто?! – повторила ворона на повышенных тонах.

– Корова в манто! – рявкнул я, и ворона взмахнула крыльями, пытаясь удержать потерянное равновесие.

Некоторое время было тихо; ворона глядела в сторону, делая вид, что совсем меня не замечает. Потом скрипнули ворота; в образовавшейся щели показалась сперва рука с узкими ногтями на длинных пальцах, а потом и хозяин дома собственной персоной – а в том, что передо мной сам господин маг, сомневаться не приходилось, достаточно было один раз поймать взгляд цепких, раскосых, малость сумасшедших глаз.

В первую секунду мне показалось, что господин волшебник лыс, – голова его, голая, как яйцо, радостно ловила солнечные блики.

– Господин Черно Да Скоро? – осведомился я с церемонным поклоном.

Господин маг удивленно поднял бровь. Некоторое время мы смотрели друг на друга; хозяин высокого дома был немногим старше меня. Не годы проели плешь у него на макушке – продолговатый череп господина мага выскоблила до блеска острая бритва брадобрея.

– Чего? – переспросил наконец господин маг.

– Я хотел видеть господина Черно Да Скоро, – повторил я внятно и терпеливо. – Мне указали на ваш дом.

Длинное лицо моего собеседника сморщилось, будто он собирался расхохотаться. Зрачки раскосых глаз сошлись на переносице.

– Чонотакс Оро мое имя… Что касается черных, скорых и прочих эпитетов – не соблаговолите ли поцеловать в задницу вашего информатора?

Очень не люблю чувствовать себя дураком; именно это неприятное ощущение заставило меня закрыть глаза на грубость господина мага.

– Прошу прощения, – сказал я с самой милой улыбкой, на которую был способен. – Примите мои приветствия, любезный господин Чонотакс. С вами говорит правнук Великого Мага Дамира – возможно, вы слышали, что в замке у озера владычествует сейчас некий Ретанаар Рекотарс…

У него был совершенно непроницаемый взгляд. Как у лягушки. Он не снизошел не то что до поклона – даже до небрежного кивка. Как будто я сообщил ему, что пасу стадо овец на ближайшем лугу.

Я подавил раздражение. Разобидеться и уйти было проще всего, но вряд ли господин маг что-то от этого потеряет. Бритоголовому субъекту ничего от меня не надо, а вот у меня есть надобность, и значительная, я не красна девица, чтобы отказываться от обеда только потому, что рожа повара мне не по нраву…

– У меня дело к господину магу, – сказал я, твердо глядя в ничего не выражающие глаза. – Незамедлительное.

* * *

Мне, ожидавшему, что гостиная в доме мага обязательно погружена в полумрак, пришлось прикрыть ладонью глаза – так туго било в окна солнце. Три больших зеркала отбрасывали солнечные лучи, на высоком потолке лежали три овальных световых пятна, и я не рискнул бы назвать их зайчиками. Ничего прыгуче-игривого в них не было, это были в лучшем случае «солнечные хряки», а то и вовсе «солнечные коровы», массивные, обрюзгшие, почему-то неприятные на вид; у меня, во всяком случае, сразу же заныл затылок.

Мне было предложено кресло, по удобству сравнимое с пыточной скамьей. Впрочем, я и ожидал подвоха – а потому сделал вид, будто устроился вольготно.

Минут десять полагалось говорить ни о чем, хвалиться древностью рода и разглядывать висящее на стенах оружие; так, во всяком случае, я привык поступать, посещая в странствиях чей-нибудь кичливый замок. Господин Черно Да Скоро – вот приклеилось имечко, мысленно я называл своего собеседника именно так – этот самый господин оружия на стенах не держал, украшением служили развешанные тут и там пучки грубых ниток, напоминающие колтуны нечистых волос, и разглядывать их у меня не было никакой охоты.

Черно Да Скоро сидел напротив, за низким столиком, уперев локти в резную столешницу и положив подбородок на сплетенные пальцы. Чуть позже я узнал, что во всех случаях жизни он сидит только так – как будто слабая шея его не в состоянии выдерживать груз бритой головы, как будто обязательно нужно найти другую опору. Раскосые черные глаза сверлили меня насквозь – и при этом по-прежнему ничего не выражали. Ни вопроса, ни любопытства, ни даже насмешки.

– Любезный господин Чонотакс…

Я перевел дыхание и подумал, что, если каждая новая фраза будет даваться мне с таким трудом, разговор, пожалуй, не сложится.

Я рассчитывал получить нужные сведения, при этом ни единым намеком не раскрывая собственных печальных обстоятельств. Интересующей меня темой был Судья вообще, конкретным примером – некая юная дама, незаменимая с точки зрения сердечной привязанности и угодившая в Судную камеру, после того как своими руками зарезала ревнивца-мужа. Дама получила приговор с отсрочкой – я надеялся выяснить, кто из ныне живущих магов пролил бы свет на ее теперешнюю судьбу. На самого Черно надежда была невелика – после рассказов старосты он представлялся мне скорее самоуверенным провинциалом, нежели сколько-нибудь серьезным волшебником…

Время было начинать рассказ, но слова не шли с языка. Мы молчали минуту, пять минут, четверть часа; для хозяина, в чьем доме объявился неожиданный гость, это уже достаточный срок для того, чтобы начать беспокойно ерзать: а в чем, собственно, дело?

Черно Да Скоро сидел неподвижно, как изваяние. И не сводил с меня взгляда, так что ерзать приходилось мне.

– Любезный, э-э-э, господин… Чонотакс. Меня привела к вам… необходимость проконсультироваться со сведущим в магии человеком. Вы, конечно же, знаете, что род мой берет начало от мага исключительной силы и заслуг, – однако ни сам я, ни покойный батюшка… к сожалению, к этой области… не имели… касательства. Вы знаете также…

– Давай на «ты», – негромко предложил Черно.

Меня трудно сбить с толку, но теперь я растерялся. И не сразу смог эту растерянность скрыть.

– Давай на «ты», – повторил Черно, и его неподвижные глаза впервые за все это время мигнули. – Дело-то действительно есть; чем болтать – давай сразу и по-простому.

Я молчал. Мне очень не нравилось, когда инициатива так запросто уплывала к собеседнику, да и предложения сделать что-либо «по-простому» не радовали меня никогда.

Черно сильнее налег подбородком на пальцы – теперь его раскосые глаза смотрели чуть исподлобья.

– Не вертись – не отвертишься… Замок развалился, имение оскудело – или ты от хорошей жизни бродяжничаешь? Чего ты по миру искал, не мое, конечно, дело, но что приволок петлю на шее – это заметно… Не сразу и не всякому глазу, но видно, Ретано, отметили тебя от щедрот, давай рассказывай, а байки я и сам выдумывать могу…

Я поморщился – слишком уж ярко бил отраженный зеркалами свет. Слишком уж резко.

Господин маг был чересчур волен в выражениях. Ретанаар Рекотарс никогда не «бродяжничал». Он странствовал инкогнито. Хорошее слово «инкогнито», покрывает все неизбежные шероховатости, вот только больно уязвимо для болтливых языков…

Черно наблюдал, как я пытаюсь сообразить, кто и где меня разоблачил; он заранее был уверен, что все мои попытки тщетны.

– Оставь, Ретано. Тебе нет смысла меня обманывать. Я тебе нужен, а не ты мне… Выкладывай.

Я вполне мог раскланяться и уйти. Но за пазухой у меня лежал круглый деревянный календарь: с первого взгляда кажется, что дней в году полным-полно, но для человеческой жизни все-таки недостаточно, даже если не принимать во внимание уже истекшие две недели…

Я остался.

Солнце, по моим расчетам, давно клонилось к западу, но зеркала все ловили жадной поверхностью горячие полуденные лучи, и всякий раз, когда в своей повести я хотел чуть-чуть отступить от действительности, язык отказывался мне повиноваться. Зеркала грубо и прямолинейно высвечивали правду, подавляя и отсекая все остальное; мне не удавалось приукрасить рассказ ни единой выдуманной деталью. Ловко устраиваются господа маги, но тем не менее выкладывать бритоголовому Черно все подробности последнего приключения не входило в мои планы.

– Эту часть рассказа мы пропускаем, – говорил я небрежно, не отводя глаз, – пропускаем, как не имеющую отношения к делу…

Черно морщился, но молчал. Я не стал посвящать его в историю со сборщиком налогов, смолчал о тюремных вшах и о предложении, с которым обратилась ко мне Тиса по кличке Матрасница, но в остальном мой рассказ был довольно подробным, и, доведя его до конца, я испытал нечто вроде облегчения.

Черно Да Скоро сидел, навалившись подбородком на сплетенные пальцы. Глаза его сделались совсем узкими, будто прорези маски.

– Еще раз, подробно. Что он сказал?

Я вздохнул. Речь Судьи по-прежнему помнилась мне до последнего слова.

– «Дорожка твоя в тину, Ретано, – начал я с отвращением. – Ты уже в грязи по пояс – а там и в крови измараешься…» Ну, здесь небольшой пропуск, а затем…

– Никаких пропусков! – рявкнул Черно, и на бритом черепе прыгнули солнечные блики. – НИКАКИХ пропусков в тексте Приговора, неужели не ясно?!

Я заколебался. События повернулись совсем не так, как я рассчитывал – но, сказав «а», следует помнить и о прочих буквах алфавита. Явившись к лекарю с непристойной болезнью, поздно краснеть и утаивать симптомы.

– «Сборщик податей, – выговорил я через силу, – повесился на воротах, кто-то скажет – поделом, но смерть его на тебе, Ретано. Ты тот же разбойник – где лесной душегуб просто перерезает горло, ты плетешь удавку жестоких выдумок. Год тебе гулять. По истечении срока казнен будешь… Я сказал, ты слышал, Ретанаар Рекотарс. Это все».

Минуту в ярко освещенной комнате было тихо. Черно не смотрел на меня – глядел в сторону, шевеля губами, с сомнением морщась, будто решая в уме сложную арифметическую задачу.

– Так что? – не выдержал я наконец.

– Ничего, – отозвался Черно с неожиданной беспечностью. – Ты, понятно, хочешь, чтобы никакие Судьи над твоей душой не стояли, а?

У меня внезапно перехватило дыхание. Слишком легко прозвучали эти слова. Слишком непринужденно.

– Никто не вправе судить меня, – сказал я глухо. – Надо будет – сам за себя отвечу…

– Понимаю. – Черно кивнул. – Ты хочешь, чтобы я это сделал? Снял с тебя Приговор?

– А ты можешь? – не удержался я.

Он улыбнулся.

Лицо его, лишенное выражения, вдруг преобразилось. Окрасилось нескрываемым довольством, темные глаза вспыхнули, рот растянулся до ушей.

– Могу.

Некоторое время мы молчали. Черно смотрел на меня, как сытый кот на обомлевшую мышь: расслабленно, с удовольствием, с какой-то даже отеческой грустью.

– Я могу это сделать, Ретано… Считай, что тебе повезло. Но и мне повезло тоже – потому как даром, сам понимаешь, такие услуги никто не оказывает…

– Сколько? – спросил я механически. Сердце мое трепыхнулось от радости: так просто?!

Черно растянул рот еще шире – хоть это, казалось, было уже невозможно:

– Экий ты практичный… Нисколько. Отслужи.

Оскорбление – как черствый ломоть хлеба. Так просто его не проглотишь.

– Милостивый государь, – сказал я с отвращением, – заведите собаку, и пусть она вам служит. Или ваше последнее слово обращено к потомку Рекотарсов?!

– А что я такого сказал? – удивился Черно.

Я сдержался.

В комнате снова повисло молчание; солнечные пятна лежали на потолке как пришитые. Как будто здесь, в комнате с зеркалами, время не течет.

– Странные вы люди, – пробормотал Черно, обращаясь как бы к самому себе. – Собирать чужие налоги в личине фальшивого сборщика – это вот естественно для потомка Рекотарсов… А все прочее…

– Я заплачу, – сказал я зло. – Сколько скажешь, столько заплачу… «Все прочее» – не твое… дело.

Я хотел сказать «не твое собачье дело», но вовремя сдержался.

– Какие мы гордые, – пробормотал Черно Да Скоро, и, кажется, он был огорчен. Вся его бесстрастная физиономия как-то потемнела, и опустились кончики длинного рта. – Ладно… Знаешь, сколько это будет стоить?

– Я заплачу, – повторил я высокомерно, и тогда он назвал сумму.

Некоторое время я просто смотрел ему в глаза. С немым упреком; проще всего было предположить, что я ослышался.

– Сколько-сколько?!

Он повторил.

– Ясно, – сказал я шепотом. – Ничего ты не можешь. Цену набиваешь, паясничаешь, ты, колдун…

– Я сказал, а ты слышал, – пробормотал Черно знакомым до дрожи голосом Судьи. – Это все.

Я облизнул губы. На секунду мне поверилось, что Черно – это и есть Судья, только в другом обличье.

Он усмехнулся. Узкие глаза на мгновение вспыхнули – и тогда я понял, что нет, он не Судья, но он и не паясничает. Это я ошибся – передо мной вовсе не средней руки колдунишка. Чонотакс Оро знает себе цену и назначает плату за стоящий, по его мнению, товар.

Но и для меня товар ничего себе – жизнь…

– Совесть имей, – сказал я внезапно охрипшим голосом. – Я столько… у меня таких денег нет.

Он криво усмехнулся:

– Про первое мое предложение… помнишь?

– Нет, – сказал я холодно.

Чонотакс пожал плечами:

– Тогда замок продай. Какой-нибудь купец богатый, может быть, с родословной и купит…

– С родословной?!

– А мало ли дураков лезет в аристократы?

Я не нашелся что ответить. Солнце било в окно, отраженные лучи заставляли болезненно щуриться; я вдруг почувствовал, что мои глаза устали, саднят и слезятся.

– Погаси, – выдавил я, прикрывая лицо ладонью. – Хватит…

Солнце село в течение минуты. В зеркалах отразился умиротворенный золотистый закат, а я почти ослеп. Непросто после яркого света переключиться на полумрак; я видел только силуэт Черно. Маг – а он был-таки магом! – стоял у окна, спиной ко мне, и смотрел в сад.

– Ты точно можешь это сделать? – спросил я беспомощно.

Черный силуэт в квадрате окна пожал острым плечом:

– У Судьи свои сильные стороны, у меня – свои.

– Сбавишь цену?

Он обернулся. Теперь бритый череп отсвечивал мягко, матово, в теплых закатных тонах.

– Не сбавлю. Не хочешь служить – так ищи деньги… или думай. Головой.

Я промолчал.

– Думайте, Ретанаар Рекотарс, – официальным тоном повторил тот, кого звали Чонотакс Оро. – Думайте… все в ваших руках.

В окно влетела ворона, сделала круг под потолком и оттуда, с высоты, торжественно нагадила мне на колено.

* * *

Всю неделю, прошедшую после посещения Чонотакса Оро, мной владела неуместная взвинченная веселость. Я искренне хвалил себя за смекалку, позволившую отыскать выход из полной, казалось бы, безысходности; теперь передо мной была новая задача, непростая, но бесхитростная: раздобыть к сроку назначенную Чонотаксом сумму.

Всю неделю я пропивал последние деньги, гулял и веселился на всю округу, так что даже на самом распоследнем хуторе знали, что это «господин Ретано домой возвратимшись». Потом деньги кончились, наступило похмелье, я извлек на свет свой деревянный календарик и с ужасом увидел, что моя отмеренная жизнь сократилась еще на семь дней.

Идею о продаже замка я с ходу отмел, как циничную, – подобные бредни могли поселиться только в бритой голове корыстолюбивого Черно Да Скоро. Из других способов добычи денег мне на ум приходили почему-то кладоискательство, грабеж на большой дороге и шулерская игра в карты. Я прекрасно знал, что первое подчас бесполезно, второе – противно и опасно, а третье недостойно Рекотарса; мое радужное настроение улетучилось, и на смену ему явилась глухая тоска. Я в который раз пожалел, что, в отличие от легендарного предка, не способен к магии и не учен ее премудростям.

Много десятилетий тому назад Великий Маг Дамир, чье мужественное, чуть усталое лицо смотрело сейчас с трех разных портретов на стенах обветшавшего замка, много лет назад этот во всех отношениях замечательный человек одолел свирепого дракона, поселившегося во владениях барона Химециуса. Требовало чудовище жертв или нет – о том история умалчивает, но я склонен считать, что требовало-таки, это кажется логичным, у барона, как-никак, подрастали две красавицы-дочери, а сын был еще слишком мал, чтобы сесть на коня и взять в руки оружие…

Вот тогда-то в замке и появился Великий Маг Дамир, сопровождаемый верным слугой. А чуть позже появилась вот эта гравюра, изображающая моего предка в момент, когда он протыкает бестию копьем…

Я ближе пододвинул свечку.

Гравюра исполнена была любовно и тщательно – я видел гневное лицо своего предка, харю чудовища, совсем по-человечески искаженную злобой и страхом, и даже местность мог узнать – да, это южная оконечность охотничьих угодий, мне не раз случалось гулять там еще подростком. Помнится, в те времена я всякую свободную минуту посвящал фехтованию и, выхватив из ножен шпагу, самозабвенно играл в Мага Дамира, и от моих игрищ пострадал не один куст дикой малины…

Если бы мой предок Дамир мог услышать меня и прийти мне на помощь – разве понадобилось бы мне вступать в сделку с Черно Да Скоро?!

Тощая свечка догорала. Единственная свечка посреди темного, заброшенного, облупившегося замка…

Я вздрогнул.

Старый Итер давно спал в своей каморке – и все же я явственно услышал, как наверху, в запертых спальнях, тяжело отдаются чьи-то шаги. Вниз по лестнице…

Я никогда не был трусом.

Шаги остановились у двери, ведущей в кабинет. Шорох, будто от большой раскрытой книги; тяжелый вздох.

Тишина. Я сдержал дрожь.

Там, за порогом, никого нет. Это вздыхает замок.

ГЛАВА 3

– …Госпожа Танталь, госпожа! Госпожа Алана… все не отзываются… Я думала, спят они долго, так уж и время завтрака прошло…

Служанка заламывала руки. Служанка чуть переигрывала – не было в ее голосе ни капельки беспокойства за непутевую госпожу Алану, был наигрыш, ухо прирожденной актрисы уловило его без труда. Хотя, если вдуматься, служанку винить не в чем – ну не прикипела она душой ко вздорной девчонке, которая швыряет свой ужин в лицо прислуге…

Рядом стояла темная, как тень, сгорбленная полуслепая старушка. Стояла и молчала; Танталь стиснула зубы и положила ладони на покатые старушечьи плечи:

– Не волнуйся, няня…

– И мне не отзывается, – скрипуче проговорила старуха. – Всегда, бывало… молчит-молчит, а я попрошу – и откроет…

Танталь вскинула подбородок, одним взглядом оборвала фальшивые причитания служанки и двинулась в комнату Аланы.

– …Или ты откроешь немедленно, или я пошлю за отцом.

За дверью было тихо. Ни дыхания притаившегося человека, ни скрипа половицы. Пусто.

Танталь закусила губу. Ее раздражение мало-помалу сменялось беспокойством.

– Алана… Ты всерьез решила свести нас всех в могилу?

Тишина.

– За господином Соллем послать, – свистящим шепотом предположила служанка.

Танталь раздумывала. Она представила себе Эгерта, которому сообщают, что в запертой изнутри комнате его дочери тихо и пусто, ни живой души, никто не откликается…

По коридору затопали тяжелые башмаки. Слуга так торопился, что за сотню шагов успел запыхаться, как после долгого бега:

– Госпожа… Танталь… веревочка-то… из окна ее веревочка чуть не до земли, я дом обходил, так увидел…

Танталь проглотила горькую слюну.

Главное, что с мерзавкой ничего не сталось. Что не придется взламывать дверь и входить в комнату, ожидая увидеть… что? В роду Соллей вроде бы не было самоубийц…

– Клов. – Она обернулась к слуге. – Поднимись по веревке и открой дверь.

– Я?! – Слуга отшатнулся. – Так, госпожа Танталь… Я не дотянусь, веревочка высоко обрывается… и не выдержит она меня, во мне же, к слову сказать, не то что в госпоже Алане, я поупитанней буду…

Танталь хмыкнула:

– Кстати, как она вышла со двора? Ворота были отперты?

– Как можно! – возмутился слуга. – Я ворота на ночь запер и собак спустил, да только собаки госпожу Алану любят, а забор у нас так… Одна видимость, а не забор…

«Дикая кошка», – мрачно подумала Танталь.

Значит, за Эгертом все-таки придется посылать. Вызывать с занятий в Корпусе, сообщать, что дочь его Алана, благородная девица пятнадцати лет, покинула отчий дом посредством бельевой веревки, перелезла через забор и убыла в неизвестном направлении, короче говоря, сбежала…