Без ума от диско

– Не совсем. Про мужика из НАСА я не врал. Но подтвердить, что он говорил правду, невозможно. Ты же на самом деле никогда не знаешь, как эти вещества подействуют. Сейчас у многих есть желание нас запутать. Другие мне говорили, что все будет, но намного раньше, и реальную дату никто нам не скажет – это резко повлияет на экономический баланс. То, что нам известно, – в любом случае дезинформация, только до сих пор непонятно, где искать правду.

– Знаешь, раньше всерьез считали, будто человечество осваивает космос. Жаль, что все оказалось очередным фарсом. Хотя есть шанс, что я с другой планеты и в последний момент мои сородичи сами прилетят за мной. Но это не точно.

– Что ж, если это случится, зови. Я щедро заплачу за билет в любое другое место. Хотя не судьба, да? Место-то занято.

– В смысле?

– Как там его зовут, Джулиан?

– Юлиан.

Действительно. Как я могла забыть.

– Оу, с таким именем интересно жить. А ты уверена, что он не играет за другую команду?

– Он играет за мою команду. За нас не переживай.

– А почему с тобой никогда не приходил? А он точно существует?

– Просто мы не любим сборищ.

– Жалкий банкет на четверых – тоже мне сборище. И новое лицо нам бы не помешало.

– Может, в следующий раз.

– А он точно сейчас не позвонит и не начнет орать и спрашивать, где ты? И не примчится сюда, размахивая пистолетом? Если так, мне надо подготовиться и размять руки: во второй раз за ночь придется использовать грубую силу.

– Размахивая пистолетом, ха. Если только расческой. Нет, не приедет, его пока никуда не выпускают. Он в больнице, но все будет нормально.

– Ничего серьезного, я надеюсь.

Я вспомнила его холодное тело на полу спальни и электрическую веревку у себя в руке. Она дико жгла мне ладонь, но я никак не могла ее отпустить.

– Пустяки, – сказала я.

– Это очень… – Ярон опустил голову и резко согнулся. Я услышала сдавленный стон, похожий на тот, который душила моя подушка, когда я просыпалась с защемлением нерва.

– Одну секунду. Все в… порядке. Лучше не спрашивай. – Он достал из кармана блистер, вынул пару таблеток и разжевал их, но морщины боли на лбу и не думали разглаживаться.

– Где? – спросила я, заметив, что морщины боли появились и на моем лице, хотя больно мне не было.

– Где-то между сердцем и позвоночником. Сейчас пройдет. Это, должно быть, от стресса.

– По тебе не скажешь, что ты особенно нервничаешь.

– А по тебе не скажешь, что ты чем-то недовольна. – Его дыхание постепенно выравнивалось. – Знаешь, что по результатам ежедневных опросников ты самый счастливый человек в Городе? Тебе даже хотели предложить сняться для рекламного щита «Гордость перед лицом неизбежности» и обратным отсчетом, но Симон запретил лезть к тебе с этим, и их развернули.

– Прекрати придумывать, это нелепо.

– Спроси у Симона, он подтвердит.

Ярон наконец-то выпрямил спину, но на лице у него отпечаталась усталость, какая-то мученическая изможденность.

– Спрошу завтра. Запишу себе в напоминания. – Я уже хотела включить экран, как он вставил очередную шутку:

– Фантазия девяносто семь, а память, наверное, тройка.

– Да пошел ты.

Но экран я включать не стала. У меня было не так много других планов, чтобы я могла про это забыть.

– Сколько осталось времени?

– Пять часов пятьдесят две минуты, – произнесла я, и ни одна «п» не застряла у меня в горле.

– Пойдем, еще кое-что покажу. Это здесь, неподалеку. Пять минут.

А теперь перебор, и у меня в ушах неприятно звынкнуло, так что мне пришлось на секунду зажмуриться и потрясти головой. Коллега странно на меня посмотрел, и я вкратце объяснила проблему. Реакция его была сдержанной: он только с сочувствием покачал головой и сказал, что постарается быть внимательнее к тому, что говорит.

Мы прошли мимо нескольких многоэтажек и оказались в непривычно темном переулке. Из-за фильтров невозможно было понять, в скольких окнах горел свет: все они были темные и сливались с серостью бетона. Все фонари, кроме одного, были неисправны, и уже это было странно: обычно их быстро чинили или заменяли. Из одного переулка мы вышли к другому, еще более мрачному и совсем узкому, так что мы с трудом могли пройти, не задевая стены. Свет едва доходил туда от перпендикулярной улицы – очень специфический свет в конце туннеля.

– Все, пришли. Мы на самой узкой улице Города.

Ярон достал еще какое-то устройство, которое я не могла рассмотреть, и нажал на кнопку. Ничего не произошло.

– Ты многих сюда приводишь? Здесь же и режешь? А с трупами что делаешь?

– Дай мне минуту.

Я выудила из кармана жевательную резинку и начала глотать ставшую клубничной слюну. Подняв голову вверх, я увидела крохотный кусочек неизменно черного неба. Пять тысяч четыреста шестьдесят восьмой день ночи был таким же черным, как и все предыдущие.

– Надеюсь, ты там чинишь мою карму.

– Здесь раньше было освещение, до того, как эти два дома придвинули так плотно друг к другу. И произошло небольшое замыкание…

Он что-то подкрутил и снова нажал на кнопку. Я закрыла глаза рукой из-за такого резкого скачка яркости. Стена перед нами загорелась множеством маленьких люминесцентных ламп. Или это несколько расположенных параллельно друг другу длинных светильников? Никогда не видела, чтобы одна лампа при мигании меняла цвет, а сейчас передо мной настоящий калейдоскоп.

– Всего четыре лампы по пятьдесят сантиметров, давно отключены, но не сломаны, так что можно включить при желании. Я обклеил их цветным скотчем – по четыре сантиметра на каждый цвет, который был. Если немного поиграть с электросетью, то легко достичь эффекта мигания.

Мои глаза бегали от одного конца ламп к другому без остановки.

– По-моему, создается эффект стробоскопа. Знаешь, как в диско.

– Мм…

– Нужен аккомпанемент. Давай что-нибудь включу.

– Я не выношу рок. Рок-н-ролл тоже. По правде, я уже очень давно слушаю одни и те же диско-хиты и звуки леса, каждый день. А вообще синти-поп восьмидесятых – это лекарство не хуже таблеток.

– Сейчас восемьдесят четвертый.

– Я о прошлых восьмидесятых, ты это понял, не притворяйся.

Одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертый год. Группа Deep Purple воссоединилась в своем классическом составе. Стинг получил Грэмми за «Every Breath You Take». Eurythmics стали «лучшим новым артистом» на MTV. A-ha выпустили «Take on me», Foreigner – «I Want to Know What Love Is», Scorpions – «Still Loving You», Queen – «I Want To Break Free», Modern Talking – «You're My Heart, You're My Soul».

Две тысячи восемьдесят четвертый год: новой музыки не было уже больше четырех лет, я случайно удалила свой плейлист, нажав не туда из-за полной дезориентации после персикового порошка, а сегодня меня чуть не стошнило на корпоративе – спасибо королю рок-н-ролла.

– Тогда выбор очевиден: Элвис, – предложил Ярон, странным способом прочитав мои мысли.

– Только не говори, что это ты заказывал.

– А что?

Я слегка пихнула его локтем.

– Все-таки у тебя очень стереотипное мышление и сильно упрощенное представление о роке. Ты тоже постоянно его слушаешь. И вообще он везде.

Мне снова вспомнились звонки Санни и наши вылазки в клубы, где играл дарквэйв, да так, что я сидела, закрыв уши, пока она на повышенных тонах разбиралась с какими-то типами в кожаных куртках. Потом она в бешенстве пробегала мимо и вылетала на улицу, будто вообще забыв о том, что брала меня с собой, а я продолжала сидеть, согнувшись и не зная, как пошевелиться, – словно эти звуковые волны каким-то странным образом воздействовали на мой организм, приводя его к коллапсу. Я пыталась просчитать, насколько велика вероятность, что мне снова станет плохо. Я пыталась вспомнить, когда это было и о чем мы говорили, что было до этого и после, но голову снова заполнила пустая чернота.

– Я бы предпочла тишину.

Просто один из многих отпечатанных образов без контекста, которые хранились в памяти, не рассортированные и с измененными именами.

– Прекраснее музыки только тишина. Так сказал один очень умный парень.

– Ты серьезно хочешь купить смерть? – спросила я.

Какое-то время мы оба молчали.

– Нет. Это так, баловство. Выяснилось, что я прослушал еще не всю историю рока, так что нет, я эту затею бросил. А ты?

Я представила себе, как погружаюсь в кромешную тьму. Исчезает воздух, но мне уже не нужно дышать. Пространство очищается, становится стерильным, а затем беззвучно коллапсирует. Пропадают воспоминания, одно за другим, до самого последнего, и я забываю даже то, как смотрела на солнечный диск в небе через тройные защитные очки за секунды то того, как его навсегда закрыл купол. Пропадают боль, одиночество и страх. Больше не нужно работать и причинять другим вред. И больше не нужно смотреть на стены, асфальт, экран с всплывающими заданиями, трубки вентиляции, серые лица прохожих, диван в форме губ, фонари и лампы, бесконечные лампы, медленно прожигающие мою испуганную душонку. И можно пофантазировать, как я навсегда покину свое тело и как свободная космическая единица улечу наблюдать за дальними уголками вселенной.

– Нет, – ответила я, – тоже не собираюсь. Думаешь, я оставлю вакантным место ведущего сценариста с моим окладом, чтобы на него взяли кого-то вроде тебя? Не смеши.

Я закрыла глаза и загадала желание. Когда я открыла их и огляделась, рядом уже никого не было.

– Эй? – осторожно позвала я.

В ответ тишина, только лампы еле слышно вибрировали, выбрасывая последний свет. Можно было хотя бы попрощаться.

Лампы погасли. Стало скучно, темно, странно. Теснота этой улицы прижимала меня к стенам и не давала уйти, так что мне пришлось сделать усилие, чтобы ослабить хватку и выбраться наружу.

4. Как исчезнуть со всех записей

Я легла на скамейку и подложила под голову свернутую ветровку, чтобы шея сразу не затекла. Стоило мне закрыть глаза, как я вскочила из-за резкого звука и вибрации, пробившей все тело насквозь, – это мой экран забил тревогу. И на сбой это было не похоже: я даже не успела открыть меню, как экран загорелся красным и на нем высветилось ровно пятьдесят пропущенных звонков от Симона. Меня охватила паника. Вокруг будто обвели идеальную окружность из раскалившейся стали.

Как я могла их не услышать? Полностью выключить экран невозможно, а для сообщений по работе его нельзя даже заглушить, ни один подобный звонок не может быть отложен или сброшен. Если только всю мою систему целиком не хакнули. Хотелось открыть сообщения и найти заметку о том, что все уже улажено, что произошла ошибка, и вообще ему от меня ничего не нужно, но я сразу увидела, что ящик полон писем со словами «срочно перезвони».

После нескольких секунд напряженного собирания воли в кулак я решила сама позвонить Симону. Звонок сбросился сразу же из-за отсутствия достаточных средств на счету. Это бессмыслица, потому что моих средств хватит на миллионы звонков.

Тут же поступил входящий вызов. У меня было тридцать секунд, чтобы самостоятельно на него ответить, но я просто сидела и ждала, пока нас соединит автоматика.

– Где ты была? – почти выкрикнул Симон.

– Я гуляла. А в чем проблема?

На том конце виртуального провода напряженное молчание. Далеко в коттеджном пригороде Симону Тору нечего было сказать.

– Так что случилось? – прямо спросила я.

– За тобой едет машина. Я не могу все это объяснить по телефону.

– Скажи сейчас.

– Не могу. – Он бросил трубку.

Я попыталась перезвонить, но экран уже был дезактивирован.

Такси класса люкс подъехало через две минуты, и мне было жутковато забираться в черную машину с красным светом в окнах, которая будто вылезла из романа Стивена Кинга (хотя я знала, что это просто индикаторы зарядки отсвечивают). Мысль о том, что меня везут на экзекуцию, прочно застряла в голове и парадоксально успокаивала, потому что так мне не придется беспокоиться о будущем.

Поездка длилась минут двенадцать. Раздражало то, что я не знала точного времени и была вынуждена судить по ощущениям и округлять. Экран заблокировали даже в плане базового функционала, и я сидела в салоне как неандерталец, предоставленная своим размышлениям. И у меня не было никакой возможности узнать, что за глюк случился с моим счетом. Вероятно, Симон все заморозил из-за угрозы безопасности (иногда он становится реальным параноиком). Я вспомнила про оставшиеся в карманах штанов таблетки и начала высыпать на ладонь одну за другой. Теперь у меня была полная рука пилюль, которые я не знала, куда деть, так что просто ссыпала обратно. Засунув руку поглубже, я нащупала бумажку: это оказался маленький сложенный вдвое листок семь на семь сантиметров, и на одной из сторон было три слова. По всему телу прошла волна холодного пота, и в желудке будто зашевелился призрак отравления. Я скомкала листок и снова запихнула в карман. Голова заболела так, будто по ней били молотком.

– Черт, черт, черт! – Я изо всех сил ударила обеими руками приборную панель, датчики на которой никак на это не отреагировали, после чего я начала бить по ним с особым усердием.

У входа в коттедж меня никто не встретил, и я лениво поплелась на второй этаж, в комнату с граммофоном, потому что Симон точно был там. Открыв дверь, я увидела его сидящим в кресле, которое я не так давно хвалила, признав комфортным. На спинке висел его скучный черный пиджак. С граммофоном возилась Элайза: аккуратно запаковывала каждую брошенную рядом пластинку и клала обратно на полку.

– Здравствуй, дорогая! – поприветствовала меня она.

Ее голубое платье в крупный желтый горошек было похоже на детский рисунок солнечного неба, обернутый вокруг тела. Я кивком поприветствовала ее.

– Садись, – предложил Симон. – Знаю, ты любишь это кресло.

Он читал мои мысли? Я села, а он подошел к коктейльному автомату и, стоя спиной ко мне, начал набирать программу. Я не пыталась что-то ему доказывать или объяснять, потому что еще в машине поняла, что бесполезно.

– В 2:03… – автомат завибрировал, смешивая ингредиенты, – в 2:03 мне поступило сообщение о попытке взлома твоего банковского счета. И это было неудачное время, честно говоря.

– Можешь не продолжать.

– Но тебе никаких оповещений об этом, само собой, не приходило. А когда я попытался с тобой связаться, ты была вне доступа. Вне доступа, как бы сказать, полностью: для мобильной сети, навигации, даже ни одна уличная камера тебя не засекла. Тебя фактически не было на карте. Последний раз тебя заметили возле аптеки, потом ты исчезла со всех записей. Изволь рассказать, возле какой такой реактивной глушилки ты гуляла?

В горле образовался жгучий комок. Казалось, что меня вот-вот стошнит таблетками.

– Не знаю, как это могло произойти.

А я все прекрасно знала.

– Наши специалисты, а они лучшие в своем деле, ищут решение, но ничего не обещают, – продолжил Симон. – Твой экран был заблокирован извне, с помощью специальной техники, и ты этого не заметила? – Симон повернулся ко мне, и я увидела раздражение на его лице. – Ты была в полной блокировке больше двух часов и не заметила этого?

– Я… Я не знаю, все было нормально, все работало. – На самом деле я вообще не могла вспомнить, когда пользовалась экраном.

– И не показалось подозрительным, что за все это время не было ни одного звонка, ни одного сообщения?

– Мне и так не приходит никаких сообщений, кроме твоих заданий, так что нет, не показалось.

Он снова отвернулся делать свой коктейль. Его плечи странно подергивались. Видимо, он правда не особо сообразил, что на самом деле происходит: думает на наших вечных врагов хакеров-мошенников-террористов, верит, что я в прострации и ничего не понимаю. Ну, разыгрывать из себя дуру у меня всегда хорошо получалось.

– Но хоть какие-то деньги у меня остались? Счет должен был заблокироваться автоматически при попытке взлома. Ты сам мне так говорил. Ну и где?

Снова ему было нечего сказать.

– Можешь на время оставить нас? – попросил он Элайзу.

– Конечно.

Она опустила голову, ее глаза погасли, и веки плавно закрылись. Послышался характерный щелчок: так эти модели переходят в спящий режим.

Я старалась сохранять столько хладнокровия, сколько было возможно, но комок в горле разрастался и готов был разорвать глотку, а потом меня снова отпускало, и мне становилось все равно.

– Ты случайно не видела Ярона после одиннадцати часов?

– Нет. А с чего бы мне его видеть? За девять лет мы не пересеклись на улице ни разу и вряд ли еще столкнемся где-то кроме твоих посиделок.

– Не столкнетесь. Ярон купил себе смерть у незаконных распространителей час назад. Вот уже… – он взглянул на часы на стене, – пятьдесят восемь минут как все его копии стерты, а тело валяется где-то, даже не хочу знать, где. Надеюсь, ты не расстроена.

Я откинулась в кресле и уставилась на синий потолок. Желание удариться головой о стол тянуло ко мне огромные клешни. Раньше мне не приходило в голову, что купить исчезновение за чужие деньги – это так удобно. Начала складываться полноценная картина. Схема обмана стара как мир и основана на отвлечении внимания. Судя по обширной инсайдерской информации Симона, возвращать мне никто ничего не собирался, и теперь мне действительно место в дыре, где я обитаю, – по крайней мере до следующей зарплаты, которую мне могут и не выплатить в свете всех событий. А у коллеги благодаря моим накоплениям отпали все проблемы. Вот только…

– Это правда, что рекламщики приходили, чтобы предложить мне сняться для постера? – спросила я.

– Какие еще рекламщики? – Симон вытащил из автомата бело-синюю жидкость и выпил половину залпом.

– Неважно.

Вот только есть один нюанс: почему я все помню? Неужели нельзя было просто подчистить мне память той штуковиной? И я бы в недоумении грызла ногти, страдая по пропавшим денежкам. Пытался, но не сработало? Изначально не работало, это была всего лишь игрушка, а я поверила в небылицу? И, учитывая все это, по какой-то непонятной причине мне совершенно не хотелось его сдавать.

– Это еще не все, – вновь заговорил Симон. – Веришь в совпадения?

– Не особо.

– Ты, наверное, в курсе, что с Санни сегодня произошел инцидент.

– И что? Я виновата в том, что не прониклась к ней сочувствием? Не я глотала чистящее средство, или что там попалось ей под руку. Пусть платит штраф, все справедливо.

– При выгрузке выяснилось, что ее копий нет.

– Как это нет? – Я приподнялась и в недоумении уставилась на Симона.

– Стерты без возможности восстановления. Тебе не кажется странной такая «командная работа» по самоустранению?

Они стерты. Тысячи минут разговоров где-то на удаленном сервере были зашифрованы в архивах, ожидая, что их тоже сотрут. Я видела ее смерть, и это не последствия использования алгоритма, который описывали те, кто его продает, не безболезненная ликвидация носителя. Что-то не сходится.

– Ты же говорил, что сегодня мы должны объединиться, быть командой. Доволен?

– В отчете написано, что это отравление «поддельным синтетическим продуктом», – процитировал он. – Проще говоря, это паленый XX4. И я без понятия, где она его достала. Надеюсь, ты держишься подальше от этого.

Морщина у меня на лбу разгладилась, и я снова откинулась на спинку кресла. Делают ли те девять миллилитров меня частью мирового заговора? Мне вспомнились смертельные яды, которые в микродозах служат лекарством. Стало казаться, что у меня скоро лопнет сосуд. Сердцебиение было такое, будто я бегу марафон.

– Меня тошнит.

Я резко встала и вышла из комнаты. Закрыв за собой дверь ванной, я прислонилась к холодной стене, облицованной плиткой с русалками, и сделала несколько очень глубоких вдохов – так, что между ребрами защемило. Потом я вытащила из кармана записку Ярона и разорвала ее на несколько мелких кусочков, которые затем отправились в мусорорасщепитель. Прибор съел бумажку со словами это не я и не подавился.

Над раковиной висела дряхлая полка для умывальных принадлежностей с электронным замком, так что я не могла посмотреть, какие таблетки он там хранит. Зеркало на дверце показывало мне женщину с дергающимся веком и кругами под глазами, уже приобретающими неприятный сероватый оттенок, и мне стало еще противнее от того, что эта женщина – я.

Я попробовала подергать дверцу – вдруг откроется без кода, но она только нервно дребезжала в хлипких петлях. Образовался небольшой зазор, и я стала тянуть ее на себя, не обращая внимания на царапины на пальцах. Дергать, тянуть и бить, дергать, тянуть и бить. Я приложила все силы, и казалось, что вся полка вот-вот разлетится на щепки. Послышался скрип, деревянные петли слетели, и дверца оторвалась так резко, что меня с ней в руках отбросило к противоположной стене. Полка с треском упала в фарфоровую раковину, оставив на ней несколько тонких трещин.

Зеркало разбилось, и мелкий осколок торчал из моей ладони, делая ее похожей на пирожное, испеченное на Хэллоуин. Я быстро вытащила стекло и бросила на пол; крови было немного, и на боль мне было плевать. Сжав руку в кулак, я разогнулась и подошла к раковине, чтобы наконец узнать о содержимом полки. Мне оставался до нее всего один шаг, когда в комнате выключился свет. Сначала я подумала, что что-то не так с моими глазами – настолько черным было все вокруг, но реальной причины для потери зрения не было, никаких штрафов мне еще назначить не успели. Я нащупала дверь и вышла в такой же черный коридор. Все это напомнило мне печальный эпизод того самого дня.

– Симон? – позвала я. – Ты где?

На ощупь пройдя в комнату с граммофоном, я не увидела ничего, кроме слаборазличимых очертаний мебели, хотя не была до конца уверена, что действительно вижу их, а не воспроизвожу по памяти. Я подошла к окну и посмотрела на улицу, такую же черную. Дом был расположен на холме, и отсюда обычно открывался вид на весь Город, но сейчас темнота поглотила все. Если бы это был режим энергосбережения, то загорелись бы индикаторы резерва. Но вокруг не было совершенно никакого источника света.

Симон не откликался. Я прислонилась к стене и попыталась дышать спокойно. Из коридора послышались шаги. Шпильки с металлической набойкой стучали о паркет, по шагу каждые две с половиной секунды, слишком знакомо, чтобы перепутать. Я задержала дыхание и закрыла рот рукой. Шаги прекратились недалеко от меня.

– Что выбираешь: боль или унижение? – произнесла она детским голоском, от которого пробирала дрожь.

Часть II

5. Глубоко под кожей

Какие же они тупые свиньи. Думают, что сидят в своих кабинетах и им ничего не угрожает, просто как у бога за пазухой. Я взяла нестираемый неоновый маркер и написала на зеркале огромными красными буквами ТУПЫЕ СВИНЬИ. Теперь мое лицо, отраженное в нем, выглядело еще страшнее: с яркими полосами и буквами, как в дьявольском шифре. Гамма неплохо сочеталась с краснотой глаз, и я натянула улыбку во все двадцать восемь зубов в надежде, что она пошлет в мозг импульсы радости и добавит мне храбрости, потому что, если честно признаться, руки у меня тряслись еще с пяти часов. Надо сильнее их ненавидеть, тогда будет проще.

– Сан? – позвала я, и мои слова растворились в воздухе, не отлетев эхом ни от одной стены, – все благодаря отличной системе звукоизоляции. – Ты там не утонула?

Бело-розовый дизайн женского туалета в главном здании Коррекции немного притуплял страх, хотя после такой дозы XX3 я вообще не должна была его ощущать. Странно все-таки на меня действовала эта штука. Закрывая глаза, я пыталась перенестись на мягкий диван, на котором можно заснуть, завернувшись в одеяло. Часы под потолком чередовали дату и время – 20.10.2075, 10:00. Я смотрела на электронный дисплей, не моргая, пока глаза не заболели и блестки на веках не начали неприятно щекотать кожу.

Санни вышла из кабинки, взяла с пола одну из двух черных сумок и поставила ее на панель с дозаторами мыла, на месте которой еще не так давно были обычные раковины в ряд.

– Помой руки, – сказала я ей.

– Помою после всего.

Ее глаза давно перестали меня пугать, но сейчас я почувствовала облегчение от того, что она не стала долго и пристально на меня смотреть. Радужки у нее были кошачьи, рыжие с узкими вертикальными зрачками, которые то расширялись, то сужались, пока не оставалась только тонкая черная полоска. Операцию сделали год назад, но мне казалось, что они у нее были такими всю жизнь: ее старый цвет глаз моментально стерся из памяти. В свете сиреневых ламп она была похожа на инопланетное существо. Ну, а я… я была похожа на пришельца при любом освещении.

Под глазами у нее были толстые плотные полосы из золотистых теней для век с блестками, доходили они до середины щек. Она настояла на том, чтобы нанести «боевой раскрас», и я тоже накрасила щеки, но розовыми тенями с блестками «единорог». Понятия не имею, кому пришло в голову называть так смесь розового, голубого и фиолетового, но этот кто-то чертов гений.