Без ума от диско

Мария Серрадо

Без ума от диско

I've done alright up 'til now

It's the light of day that shows me how

And when the night falls

The loneliness calls.

Whitney Houston – I Wanna Dance With Somebody[1]

Часть I

1. Что не так с музыкой

Уважаемые пассажиры, просим сохранять спокойствие. Вагоны с четвертого по восьмой временно переведены в энергосберегающий режим.

Я открыла глаза навстречу неприветливой, замкнутой темноте – темноте, которая больше подходила забытому подвалу с холодными хромированными инструментами, а не вагону высокоскоростного поезда, несущемуся по извилистому подземному туннелю.

Под потолком замигали индикаторы питания, красный свет от них слабо осветил пыльные сидения и разрисованные граффити окна. Включились текстовые панели с названиями станций и линий, и поезд продолжил движение в красно-зеленой кислотной гамме. Шум от ударов колес об рельсы усилился, и я вытащила один наушник, чтобы прислушаться. На мгновение показалось, что поезд выворачивается и несется вниз, прямиком в механический цех с гигантами – там они тысячелетиями подвергают пыткам вагоны, чем-то провинившиеся перед великим Составом.

Во втором наушнике скрип качающихся сосен смешивался с пением птиц – мелодия из цикла «звуки природы», которую я слушала практически каждый день вот уже девять лет. Она на время притупляла мысль о том, как я не хочу идти.

За окном промелькнула станция, на которой поезд не остановился: она была так ярко освещена, что на секунду в вагоне тоже стало светло. Жаль, я сидела спиной к дверям и не успела рассмотреть, как она выглядит.

Следующая остановка – моя. Я вернула наушник на место, на прощанье осмотрела пустой вагон и нажала на кнопку открытия дверей.

По пути наверх, в город, мне встретилось три агитатора «Новой церкви». Весь пол в лифте был усыпан листовками, к стенам намертво прилипли флуоресцентные отпечатки с изображением Иисуса, и одному из них кто-то уже успел нарисовать солнечные очки и пышную розовую шевелюру. Узкое пространство лифта давило со всех сторон и будто пыталось вложить мне в голову новую креационистскую концепцию, которая обещала облегчить мне жизнь.

Улица развернулась передо мной в аскетичном шарме: вокруг ничего не привлекало внимания, хотя это был развлекательный квартал. Мне пришлось пройти под фонарями и отбросить тень, почти сливающуюся с плиткой из-за серости и смазанных краев. Казалось, что это не тень человека, а ее неумелая копия – как детские каракули, висящие на стене картинной галереи.

Плитка оказалась двухцветной, и это открытие застало меня врасплох, потому что я представить себе не могла, кому понадобилось менять серую плитку на тандем серой с белой. Я довольно медленно продвигалась к входу в здание бывшего музея, потому что решила наступать только на белые квадраты, и каждое прикосновение моих фиолетовых туфель к серой поверхности награждало ноги разрядом тока. Я так хорошо представляла себе боль, что мне удавалось заставить свои нервы передавать несуществующий импульс.

Соблазн развернуться и пойти обратно, даже по серой плитке, был настолько велик, что я остановилась у дверей и, держа руки в карманах пиджака, несколько раз глубоко вдохнула. Захотелось прокашляться, и я позволила горлу немного выбросить злость. Мой официальный выходной начался двенадцать часов назад, значит, осталось еще двенадцать на отдых, а потом надо возвращаться к работе.

– Ладно, два часа пытки и на весь следующий год свободна, – сказала я вслух, открывая дверь.

* * *

Боль пронзила позвоночник, обвила шею тисками и ударила вверх, в голову. Сосуды напряглись и начали разбухать, как попкорн в микроволновке. Я положила холодную ладонь на затылок и закрыла глаза, представляя себе, как лечу на высоте сотен метров над горным рельефом, плавно переходящим в речную долину с пещерами и водопадами, хотя в настоящих речных долинах не было ни того, ни другого. Да и настоящих речных долин уже давно не было.

Звук разбившегося стакана вернул меня на жесткий высокий стул у барной стойки, в темноту и бессмысленный шум. Бармен начал собирать с пола осколки. Мне захотелось отвернуться, будто на полу было не стекло, а останки инопланетного существа, сотканного из хрусталя.

Шея заныла серьезно. Будто боль была единственным ее развлечением, лучшим способом напомнить о себе. Шейные позвонки и оплетающие их мышцы уже давно жили своей жизнью отдельно от моего тела, так что даже обезболивающие не оказывали на них никакого эффекта. Давно. То есть с того самого дня.

Боковым зрением я увидела, как прожекторы включились и подсветили сцену. Сейчас начнется. Какое-то время я сидела неподвижно, глядя в свой стакан с безалкогольной бурдой желто-зеленого цвета под названием «Стратосфера», боясь, что движение вызовет новый виток боли. Но когда заиграла музыка и я поняла, что меня ждет, я слезла со стула и, оставив на стойке свой напиток, направилась прямиком в VIP-зал. Там, на втором этаже, никакого шума не было, и мягкий, похожий на натуральный свет красных и золотистых ламп приятно обволакивал пространство. Дверь была, само собой, заперта. Я аккуратно постучала и прислушалась к голосам внутри.

– Симон? – позвала я. – Можно войти?

Дверь распахнулась, и охранник в идеально сидящем смокинге смерил меня взглядом – будто я с улицы пробралась сюда попрошайничать. Иногда мне жаль, что такие как он не знают, кто я.

– Дайте ей пройти и закройте дверь, побыстрее, – послышался знакомый голос.

Я вошла в зал, и в нос мгновенно ударил густой и терпкий сигаретный дым; видимо, действительно терпкий, иначе мой нос, который был заложен после поездки в метро, не уловил бы запаха. Вентиляция работала на полную мощность. Симон встал из-за стола, за которым сидело еще четверо мужчин, – все они отвернулись, и их лиц я не разглядела – и подошел ко мне.

– Можно мне уйти? – взмолилась я, нервно перекручивая на запястье браслет с микромишками Haribo. А потом я затянула его настолько, что он оставил розовый след на моей измученно-бледной коже. Еще немного, и разноцветные медведи рассыпались бы по бархатному ковру. – Просто я… очень, очень не люблю Элвиса.

Он вздохнул и посмотрел на меня извиняющимся и одновременно ждущим извинений взглядом. Даже в полутьме было заметно, что он уже начинает седеть. Странно, мне буквально вчера казалось, что он выглядит намного моложе своих лет, точно не на сорок три. Думала, он вообще не собирается стареть. У человека с его финансами была такая возможность.

– Музыку не я выбирал.

– Ну, конечно. Все плохое всегда делал не ты. Сколько тебя знаю, ты делаешь только благие дела. А все плохое – это всегда кто-то другой виноват. Но ладно. И все-таки мое присутствие там, это так обязательно?

– Ты знаешь, как я стараюсь, чтобы общаться вам приходилось по минимуму. Но иногда нужно уметь провести чуточку времени вместе. – Он показал жест «на донышке». – Все-таки мы команда. Понимаешь меня? Мы это делаем по традиции. Сегодня выходной, поэтому я и прошу тебя постараться.

Вот уже пятнадцать лет он просит меня постараться, и я говорю, что попробую. Я вспомнила его в двадцать восемь, со сколиозом, в очках, с длинными волосами. Они волнами спадали с его плеч, когда он открыл дверь моей камеры, наклонился и спросил, не хочу ли я сбежать. До этого я часто смотрела на его силуэт, сжав руками решетку и щуря глаза, чтобы разглядеть получше. Смотрела, как он проходил мимо в искусственном свете того вечно белого коридора, по которому нас вели на очередной мучительный тест.

– Во сколько ты пришла?

Я посмотрела на его белесые виски и попыталась заглянуть ему в глаза, но он отводил взгляд. Потом сверила запись на часах и назвала точное время.

– Вот и отлично. Тогда… тебе осталось тридцать восемь минут, давай договоримся так.

– Считаю секунды. А тебе хорошо сидеть здесь, в тишине и покое.

– Хочешь поменяться со мной местами?

– Ну уж нет.

А я бы хотела. Я как-то сидела в его кресле, и там было вполне так комфортно.

– Ладно. Но когда-нибудь ты заплатишь за причинение мне всех этих страданий. Попадешь в гламурный ад, которым нас так пугают.

– Всегда любил твои шутки, – произнес Симон, отводя взгляд куда-то в несуществующие просторы роскошных интерьеров. – Кстати… – он неестественно растянул это слово, – как там Юлиан? Скоро поправится?

Что-то было не так в том, как он это сказал. Мне на секунду показалось, что он готов все бросить, прямо сейчас.

– Да, еще пара недель, и он будет в норме. Спасибо за содействие. Он в курсе, как много ты для него делаешь. Как представится случай, он тебя поблагодарит, ну, лично.

– Да мне не сложно. Я только рад был поспособствовать.

Я зашагала к двери, но ковер был таким плотным, что мои шаги растворялись в тишине, и казалось, что меня вообще никогда не было в этой комнате.

– Кого заказать в следующий раз? – спросил Симон, когда охранник уже почти закрыл за мной дверь.

– В следующем году? Modern Talking. Закажи Modern Talking.

Это мой пятнадцатый «совместный праздник», и ни разу никому не пришло в голову включить Modern Talking или хотя бы Boney M. И что-то мне подсказывало, что я этого никогда не дождусь.

Дверь за мной закрылась, и я, хоть и не видела этого, была уверена, что Симон закатил глаза. В (относительной) молодости он постоянно так делал. Пятнадцать лет назад, когда мы провернули наш план, он стал идейным двигателем команды, мотивированным новизной задач специалистом. Теперь он начальник группы, «уставший, но все еще на ногах», как он сам себя называл. Господин Симон Тор. А привычки все те же, но, как говорится, привычка – вторая натура.

Я бы никогда не попала на эту работу и никогда не вошла бы в эту комнату, если бы не согласилась на предложение, которое он мне сделал тогда в моей камере. Мои останки бы сейчас мирно покоились под слоем песка в паре километров от границ купола, и меня бы уже не волновало, какая музыка будет играть на корпоративе.

Снова эта чертова годовщина, пятнадцать лет. Меня передергивает каждый раз, когда я представляю себе это число, но именно его я представляю так часто, что уже смирилась. У меня боязнь круглых чисел, специфический тип аритмофобии, но числа кратные пяти также доставляют мне дискомфорт на подсознательном уровне, поэтому их я аналогично стараюсь избегать. Только вот они не стараются избегать меня.

Я спустилась на первый этаж, и оставалось только сесть за столик и наблюдать за представлением, следя за временем на экране. Я выбрала самое темное место в углу у стены и заказала «Розовый фламинго» на основе концентрата ГМО-клубники.

Зал вместил бы от двенадцати до шестнадцати человек по моим подсчетам, но был арендован исключительно для нас четверых. На данный момент пришли трое (вместе со мной), и я надеялась, что на этом и остановимся. Вся моя зависть к тем, кому однажды каким-то образом удалось увильнуть, давно растворилась в нежелании никого из них видеть. Но каждый судит по себе, об этом тоже стоит помнить. Может быть, им как раз хочется прийти.

Шоу началось.

Голограмма Элвиса Пресли, идеально имитирующая его еще не всеми забытый голос, двигалась вперед, шагала в четко отрепетированном ритме, подходила все ближе к – о боже – моему столику. Еще пара секунд, и голова короля рок-н-ролла с килограммом геля на волосах повиснет надо мной, вливая в уши навязчивую мелодию «I Don't Care if the Sun Don't Shine», которую потом придется искусственно вынимать из памяти, но даже тогда она может оставить в мозге метастазы в виде скрипучих отголосков.

Слишком близко. Как только эта мысль заполнила мою голову, Элвис медленно отдалился и повернулся в другую сторону, все так же держа микрофон и театрально двигая руками – так, будто лапал какую-то даму из подтанцовки. Неужели, хотя бы параметры контроля здесь на достойном уровне, не зря нам обещали иммерсивный экспириенс. Интересно, а выключить его совсем можно? Я направила на это все силы мысли, и в какой-то момент мне показалось, что я с трудом, но пробиваюсь сквозь звенящую броню, но потом я резко слетела, и у меня еще сильнее заболела голова.

Я краем глаза взглянула на Санни. Они с Жульолом сидели прямо возле сцены, спиной ко мне, но я будто видела их прямо перед собой: идеальная провинциальная пара, дети аристократов, красивые, любящие семью и Бога. В этом образе они были уже лет восемь. Пышное платье в горошек подчеркивало ее красивые плечи. Блестящие туфли на высоком каблуке так и оставались ее вечным атрибутом. Одевалась она в махровые пятидесятые – прямо залезала внутрь и застегивала молнию. Высокая прическа с обилием лака не менялась из года в год: как было в прошлый раз, так и сейчас.

Эта ретромания действует на нервы, но в наше время принято во всем следовать моде. Говорят, что мода имеет свойство повторяться, и раньше я не верила, но теперь вижу своими глазами. Это может показаться странным со стороны, но мы живем в двадцать первом веке, живя при этом в двадцатом. В моде костюмы с пайетками, кислотные цвета, бесформенные свитера, лак на волосах, шляпы, кожа, ободки, кружева, гольфы, огромные ботинки и химические завивки. Мы собрали весь прошлый век в один флакон и надеваем его на себя, слушаем, смотрим, пьем – пока не надоест, вероятно. Но приходится ориентироваться на другое время, раз уж твоего времени нет. Формально оно есть, но фактически мы все уже давно плаваем в безвременье. Prada выпустили последнюю оригинальную коллекцию девятнадцать лет назад, а потом начали тупо копировать и повторять предыдущие, при этом требуя за вещи еще бо́льшие деньги. Когда нет смысла (да и надоело) создавать новое, можно наживаться на классике. Ретромания действует на нервы, да, но я сама погрязла в ней по уши.

Санни слегка повернула голову, я увидела ее профиль и сразу перестала воспринимать ее как манекен. Я вспомнила, как она звонила мне, каждую ночь, в промежуток с двух до шести часов. Звонила с самых старых телефонов, с почти заблокированного экрана, из самых грязных подвалов, где продавали последние X-новинки, из палаты медкорпуса, когда ждала выписки и штрафа за выстрел в голову навылет, который она подарила себе на двадцать седьмой день рождения. Звонила из нашего самого большого архива живых ужасов и спрашивала, что я выбираю – боль или унижение. Звонила, чтобы сказать, что я нужна ей, как воздух из кондиционера в туалете на третьем этаже отдела кадров, потому что без кондиционера там невозможно дышать из-за запаха отходов: за стенкой перерабатывали души оштрафованных. Санни отвернулась, я увидела ее белый затылок и уже ничего не могла вспомнить.

Блузка сбилась, но поправлять ее было лень. Мерзкое чувство распространилось по телу – мелкие жучки ползли по венам снизу вверх. Я попыталась сесть поближе к столу, положив ногу на ногу, но лучше не стало: для ног под столом не хватало места. Спина начала разносить вокруг импульсы боли. Оставалось только отвлечься. Способов для этого было не так много, в этом душном помещении даже сам воздух уже держал меня за горло.

Я уставилась в стакан, и на дне была выгравирована фраза «Хочу домой». Подняла голову к потолку – хочу домой. Даже Элвис завывал, что хочет, чтобы я пошла домой.

Жульол на пару секунд повернулся в мою сторону, но потом вновь перевел внимание на пустую сцену. Элвис запевал на золотой лестнице, не дойдя до подмостков пару шагов. Мой коллега нервно ерзал на стуле, и это было странно. Я была на нервах, но сидела спокойно, а ему что-то не давало жить так, что он начал извиваться, как червь. Его золотистый костюм переливался, делая своего обладателя еще больше похожим на клоуна. Осознание того, что этот смешной человечек профессионально пугает людей и делает на этом деньги, снова заставило меня признать полную неадекватность этого мира. Невысокого роста, с высоким голоском, молодящийся. Да что тут, оба они глупо выглядели, хотя глупым был только один. Помню, как с ним разговаривала в последний раз: он с пеной у рта угрожал сдать меня в Коррекцию (притом, что мы сами там работаем), если я еще раз приближусь к нему хоть на шаг, и посадить за виртуальную решетку на все оставшиеся до «часа X» годы. И вообще я психопатка, извращенка и крыса. Учитывая то, что я выше его больше, чем на голову, смотрелась сцена карикатурно. И происходило это в туалетной кабинке, куда он беспардонно вторгся, чтобы мне угрожать. Это было восемь с половиной лет назад, и с тех пор я с ним не говорила.

Но когда начальство развлекает нас даром, устраивая подобные концертные сеансы в довольно тесных залах и с плохой музыкой, мы должны «объединяться». Иногда это даже происходит, только если много выпьешь. Пить нам пока разрешают, и я предпочитаю не знать, что они подливают в напитки. Но когда от алкоголя летит крыша (как это выяснилось, когда я давным-давно выпила несколько рюмок виски), все становится заметно сложнее.

Санни отодвинулась от столика, и я увидела стакан с «Синей зарей»: свет со сцены выхватил его из темноты и показал мне – на дне еще восемь-девять миллилитров. Если это правда «Синяя заря». В цвете напитка было что-то необычное. А что, если… Нет, пустое.

Она включила свой экран и начала что-то листать: вероятно, фото людей, которых она за этот год довела до безумия. У нее давно поехала крыша на радикальных методах снятия стресса, и ходят слухи, что она устраивает вечеринки у себя дома, в программу которых включены фирменные садистские игры. Но она никогда не звонила и не приглашала меня. Слышала от Симона, что Жульол даже лежал в больнице на замене сожженной кожи. Что у него под костюмом, мне не хочется видеть, так что проверить не могу.

Мимо кто-то прошел, и по звону ботинок я сразу поняла, что это Ярон: можно даже голову не поднимать. Он был похож на умытого и причесанного солиста группы «Kiss» – чересчур стереотипный рокер во всем черном и кожаном, обвешанный железными цепочками, с изрядно помятой сигаретой. Да уж, punk not dead, или как там они говорят. Все это смотрелось совершенно дико в атмосфере люксового клуба, но его не беспокоил внешний вид, как в принципе и все остальное. Коллега прошел вглубь зала и сел за столик у противоположной стены.

Хотелось встать, демонстративно повалить стол и стулья, но я продолжала неподвижно сидеть. Потом я положила руки на стол, опустила на них голову и закрыла глаза. Хочудомойхочудомойхочудомой.

Сколько я так просидела? Недостаточно, потому что заведенный таймер дал бы мне знать о конце пытки. Я открыла глаза, подняла голову и поняла, что в зале, кроме меня, никого нет. Элвис плясал, как малое дитя, – без ритма и смысла. Значит, уже можно уходить? Если таймер не сработал и я просидела здесь два часа, мне обеспечен вьетнамский флешбек на несколько недель вперед.

Мое внимание привлек столик, за которым до этого сидели Санни и Жульол. Сейчас он пустовал, и на белой скатерти стоял стакан с коктейлем, на дне которого остались те самые восемь-девять миллилитров. Во рту мгновенно стало сухо, сердце заколотилось так, будто я бегу за поездом, надеясь запрыгнуть в последний вагон.

Я быстро прошла мимо столика, взяла в левую руку стакан и направилась к уборным. Из зала слышались визги Элвиса, но это уже меня совершенно не касалось. Я резким движением открыла кабинку, вошла, дверь автоматически закрылась изнутри.

– Свет.

Свет выключился, и только голубой индикатор остался гореть, частично освещая эту тесную коробку. Я повесила сумку на крючок, опустила крышку унитаза и села, держа стакан двумя руками. На дне переливалась синяя жидкость. Я запрокинула голову, сделала глубокий вдох и влила ее в рот. Я была права, это не «Синяя заря». Вернее, была ею, пока туда не опустили шипучую таблетку с ХХ4.

Голова слегка закружилась, и я не смогла с первой попытки снять сумку с крючка. Нельзя было медлить. Нужно было убираться отсюда, пока никто не пронюхал, что я нарушаю личные предписания.

– Свет.

Свет включился. Я бросила стакан в мусорорасщепитель и уже собиралась выйти, когда услышала что-то похожее на всхлипы. Прямо здесь, в паре метров от меня. Дверь в одну из кабинок была приоткрыта: такое ощущение, что сейчас из нее выпрыгнет монстр или привидение, как в дешевом скримере.

Я протянула руку, чтобы открыть дверь, держась при этом на расстоянии. То, что я увидела, когда она с легким скрипом распахнулась, несильно меня удивило. Санни лежала на полу в неестественной позе: будто ее упаковали в коробку, а потом вытащили и положили на кафель, а она застыла в прежней форме. Туфли аккуратно стояли возле перегородки, частично забрызганные кровью, которая стекала у нее по подбородку пузырящейся струйкой. Открытая сумка манила меня возможностью схватить что-то, что могло мне пригодиться, – ведь скоро ее заберут вместе с хозяйкой. Я снова, как в первый раз, удивилась остроте своего зрения в этих линзах. Из сумки я достала две помады, зеркало, маленький флакон с духами и кассету с избранными хитами The Killers. Слушать я ее, конечно, не собиралась, но вдруг Юлиану захочется – включит в наушниках. Санни начала хрипеть. Похоже, все подходило к концу, ну, на какое-то время. Ее смерть, как и ее жизнь, меня не волновали. Так же как ее не волновали моя жизнь и смерть.

Все будет по обычной схеме:

1. Ее обнаружат.

2. За ней приедет машина.

3. Ее положат в мешок и увезут в Коррекцию.

4. Проведут все надлежащие процедуры, пока тело снова не придет в рабочее состояние (в данном случае будет не слишком сложно).

5. Возьмут последнюю копию ее разума из облачного хранилища и загрузят обратно.

6. Ее хлопнут по щеке, оповестив о том, что ей нужно будет самостоятельно выплатить всю стоимость врачебных манипуляций.

7. Начальство по распоряжению сверху выпишет ей штраф за смерть, а так как здесь мы, очевидно, имеем дело с самоубийством, штраф будет удвоен.

8. Она вернется к работе.

Как и всем, у кого подписан трудовой договор, умирать раньше времени ей запрещено. Вот такой memento mori. Вот такой Благородный Восьмеричный Путь.

Мне не было интересно, что у нее сегодня не сложилось, на мою реальность это никак не влияло. Я запихнула выбранные вещи в свою сумку и ушла.

В коридоре не горел верхний свет, и освещение ограничивалось лентой с разноцветными лампочками. Я услышала издалека голос Жульола, который нервно что-то у кого-то выяснял, и это значило, что мне надо ускориться. Я посмотрела на часы: тридцать восемь положенных мне минут истекали через четыре, три, два, один.

Я вышла на улицу, в безветренную и сухую ночь, и в первую секунду она напугала меня, но потом я вспомнила, что давно привыкла. Возле входа, прислонившись к стене, курил Ярон. Его куртка с железными цепочками и абсолютно безразличный вид не добавили мне радости. Взорвись все это здание к чертям, ему все равно будет наплевать.

– Слышал, ты участвуешь в Программе, – сказал он, бросая сигарету на асфальт.

– Не верь всему, что слышишь, – ответила я, даже не повернувшись в его сторону.

Я зашагала к стоянке такси, но потом остановилась на минуту, чтобы успеть подышать тишиной, пока сирены не оккупировали все акустическое измерение.

– У тебя походка, как у модели.

Я сделала усилие, чтобы не обернуться.

– Ты псих.

Подул ветер ―тусклые, хриплые порывы― но, конечно же, это была всего лишь вентиляция. Жуки вновь поползли по венам, я поежилась и сжала ручку сумки максимально сильно. Внутри будто включился таймер. Тик-так-тик-так. Не оборачиваясь, я поплотнее захлопнула дверь своей капсулы и залезла в машину, вырезая себя из этой сцены, пока это еще было возможно.

2. Насмешки судьбы

Вдоль шоссе на проводах были развешаны гирлянды с красными огнями, и их исчезновение обозначило то, что я выехала из развлекательной зоны и двигалась к спальным районам.

Никогда не прошу остановить прямо возле дома. Знаю одно местечко, где такси может спокойно припарковаться, в шаговой доступности от здания, в котором я живу, но не совсем рядом. Такси, конечно, не ахти, но на типичную тачку жителя моего района не похоже, поэтому может вызвать подозрения у особо озабоченных граждан. На автомобилях, которые я заказываю, нет опознавательных знаков развоза, они выглядят как обычные авто, только без водителя, но благодаря тонированным стеклам это незаметно. Обычными дешевыми сервисами я не пользуюсь, потому что из-за роста не могу нормально разместиться на крохотном заднем сидении. Сама я не вожу, никогда не водила. Попробовала однажды, и это закончилось плохо, а потом у меня развилась амаксофобия, которая распространялась даже на «Need for speed» и на корабли в «Космических рейнджерах». А учитывая, что в день я съедаю в среднем от шестнадцати до тридцати шести таблеток, сесть за руль для меня не лучшее решение.

Я вытащила из сумки пакет со сдавленной и завязанной узлом одеждой, специально для таких случаев – при параде появиться у дома я не имею права. Здесь проживает несколько элементов, слишком озабоченных жизнью других, и я не хочу, чтобы ко мне лезли.