Вода

Нина вздохнула с облегчением: авиаперелеты она переносила прекрасно. Прозвучал сигнал к отправлению, девушки-стюардессы и управляющий тоже сели на свои места и пристегнулись. Раздался давящий на уши гул, после чего воздушные подушки, поддерживающие капсулу, с тихим шипением сдулись, и она тронулась по рельсам, соскальзывая в прозрачный тоннель. Сначала ехали не очень быстро, и Нина успела увидеть проплывающие внизу разрушенные рублевские домики с раскрывшими рты пустыми бассейнами, потом длинное шоссе с мчащимися машинами. Капсула начала набирать ход, и предметы за окном постепенно слились в яркую мелькающую полосу.

Неожиданно Нина почувствовала сильный приступ тошноты. Она отвернулась от окна и постаралась сосредоточить взгляд на одной точке, на спинке впереди стоящего кресла, но стало еще хуже. Нина подняла голову вверх и широко вдохнула открытым ртом. Тошнота стала нестерпимой, где-то в животе неприятно задвигалось.

Нечаев заметил, что соседка елозит на своем месте, и спросил, как у нее дела. Нина жалобно посмотрела на журналиста, и тот, увидев ее позеленевшее лицо, обо всем догадался.

– Я… я сейчас спрошу! – заволновался он и вскинул руку, чтобы позвать стюардессу, но потом сообразил, что они не в самолете и отстегиваться никому нельзя.

Нина схватила его за локоть и сдавленно прошептала:

– Не надо, пожалуйста!

Нечаев понял, что ей стыдно. Он взглянул на пассажиров, которые сидели слева от них через проход – его оператор и один из инженеров поезда. Они о чем-то увлеченно разговаривали и ничего не замечали. Алексей снова посмотрел на совершенно беспомощную Нину.

Девушка старалась часто дышать, но ничего не помогало – рот наполнился противной сладостью, язык онемел с боков, на лбу высыпали капельки пота. Она тихо икнула, мышцы шеи схватило спазмом. В отчаянии Нина зажала рот ладонью и заметалась. Нечаев в последнюю секунду по-джентельменски сорвал с головы зеленую шляпу и, перевернув, протянул ее спутнице, которая немедля изрыгнула в шляпу весь свой завтрак. Пассажиры впереди начали переговариваться и оглядываться в поисках источника странных звуков. Они могли обнаружить конфуз, и Нечаев совершил второй за день геройский поступок. Алексей приподнялся, насколько позволяли ремни, и громко крикнул, обращаясь к Тине Шек:

– Тина, дорогая! Как ты там?

Та повернулась к нему с передних рядов и, польщенная, взмахнула рукой:

– Я прекрасно, милый, просто прекрасно!

– Спой нам! – не отставал Нечаев.

Тина поморщилась:

– Тьфу на тебя!

Но остальные пассажиры подхватили просьбу Нечаева и зааплодировали. Актриса не смогла отказаться и протяжно завела:

Не-е-е-е для тебя придет весна,Не для тебя Дон разолье-ооо-тся,И се-эээ-рдце девичье забье-ооо-тсяС восторгом чувств не-е-е для тебя.

Уловка сработала, все внимание было привлечено к Тине. Нина благодарно посмотрела на Нечаева. Ей полегчало. Испорченную зеленую шляпу она свернула и держала на коленях, потом достала из сумки пакет, замотала в него комок, крепко завязала и спрятала в сумку. Никто ничего не заметил. Нечаев с жалостью смотрел на девушку. Нина прошептала:

– Ни разу не укачивало, не знаю, почему так получилось! Извините, спасибо большое!

Известие о беременности Нина восприняла внешне спокойно. На заявление докторши, которая деловито шуровала ей снизу пальцеобразным ультразвуковым датчиком и со всех сторон демонстрировала на экране монитора непонятного червяка, будто глинистого, как в старом пластилиновом мультфильме, Нина коротко ответила: «Ясно» – и больше ничего не сказала.

У червяка уже билось сердце, быстро, неистово, как-то не по-настоящему. Докторша показала ей булавочную головку ребенка, проехалась датчиком по спинке и отметила, что позвоночник закрылся, все в порядке.

Нина неспешно вышла из клиники. Странно было думать, что внутри теперь что-то живет, и она радовалась на самом деле, просто не знала, как положено показывать эту радость. Нина вдруг поняла, что хочет такого червячка. Осознание того, что теперь с Кайши все наладится, мягко укрыло ее со всех сторон, заботливо согревая на осеннем холодном ветре.

«Поженимся, уйду в декрет, буду воспитывать нашего ребенка, карьера не убежит, – размышляла она. – Зато мы перестанем спорить. Я же вижу: его начинает раздражать, что я постоянно вылезаю со своими идеями. А так полностью отдам себя семье, стану ему просто хорошей женой и другом. Захочет, может советоваться со мной по работе, а я буду гулять с ребенком, заниматься какой-нибудь гимнастикой для мамаш, научусь готовить, а он будет приходить со службы в уютный дом, созданный мною, и балдеть от своей жены и сына… или дочки».

Нина села в автопилотник и продиктовала адрес корейского ресторана на набережной, в котором они договорились встретиться с Кайши. Парочка давно приметила этот ресторанчик и часто забегала туда перекусить. Посмеивались, что оба российские китайцы, а едят корейское.

Нина пришла первой и выбрала столик в углу, окруженный туго набитыми диванчиками с пестрыми подушками. Внутри все прыгало от радости. Пока ехала, она начала ощущать себя закоренело беременной, и очень хотела быстрее поделиться этим с Кайши.

Принесли стартовые закуски и травяной чай, которые здесь подавали по умолчанию. На большой квадратной менажнице лежали маринованные овощи, политые острым, красным от специй соусом: несколько видов свернутой в трубочку многослойной капусты, кусочки репы и половинки вымоченных в уксусе перепелиных яиц с бледными желтками, хрустящая холодная лапша и жареный тофу.

Вдруг до одури захотелось этой острой вкуснятины, и Нина не стала ждать, развернула палочки для еды и торопливо схватила кусочек. Рот обожгло ядреными специями. Быстро управившись с половиной тарелки, она остановилась передохнуть, блаженно заливая жгучесть чаем из маленькой грубоватой пиалки.

Кайши подошел сзади и обнял ее за плечи:

– Вот обжора!

Нина радостно повернулась, встала и чмокнула его в щеку. Она лукаво поглядывала на Кайши, пока тот устраивался на диване и нарочито медленно копался в меню, важно перелистывая страницы, хотя прекрасно знал весь ассортимент ресторана.

Кайши был в хорошем расположении духа, говорил о работе, в очередной раз пожаловался на Татьяну Духову – сотрудницу их отдела, которая ни с того ни с сего начала качать права, отстаивать свои бредовые идеи и вообще выходить за рамки приличий, к тому же просто извела Кайши своим внешним видом. Каждый день какой-то фриковый наряд, короткие юбки, яркий макияж! Черт знает что! Он пытался не обращать внимания, но Духова как будто специально его провоцирует!

Нина улыбнулась:

– Может, влюбилась в тебя?

Тот фыркнул, скривившись:

– Ерунда!

– А я тебя люблю! – переменила тему Нина.

Кайши тоже улыбнулся.

– Ну да… и я! – Он с теплотой посмотрел на нее и вдруг предложил: – Давай в январе съездим куда-нибудь? На лыжах покатаемся? А? Или, наоборот, на море, погреемся. Надоело все. Надо отдыхать. Без отпуска почти этим летом! Мне уже по ночам снится Китай, Китай, один Китай, это объединение. Вчера снилось, что я нитками сшиваю флаги вместе – российский и китайский, представляешь? А у меня не получается, иголка не втыкается, измучился!

Он засмеялся, и Нина поняла, как сильно и бесповоротно любит его.

– Слушай… – вдруг перебила она, – я беременная. – И тут же выпалила: – Выходи за меня замуж!.. То есть женись на мне… что ли…

Кайши, улыбаясь, смотрел на нее.

– Что?

Нина засмеялась.

– Я предлагаю тебе руку и сердце! – торжественно пояснила она. – И повторяю: у нас с тобой будет теперь ребенок. Вот так!

Она подцепила палочками кусочек маринованной репы.

Кайши медленно менялся в лице.

– Какой ребенок? – громко переспросил он, но тут же оглянулся и тише повторил: – Подожди, какой ребенок?

Нина все еще улыбалась и тщательно пережевывала острую закуску, периодически открывая рот, вытягивая губы и вбирая в себя воздух.

– Такой ребенок! – пояснила она весело, нараспев. – Твой и мой… мой и твой. Я сегодня ходила к врачу, все точно! Даже сердце показали, как бьется.

– Ты чему радуешься? – прошипел Кайши.

Нина удивленно уставилась на него. Лицо Китайца стало каменным. Опустив взгляд, словно рассматривая тарелку с закусками, Кайши медленно произнес:

– Нинель, мы так не договаривались!

Он поднял на нее глаза.

– Мы с тобой не договаривались! Ты почему опять… одна… все решила? Ты как вообще?.. Нет, ну молодец!

Он с негодованием откинулся на диване.

Нина была ошарашена.

– Почему одна? Я не одна, так получилось! Я не собиралась, вообще-то, – промямлила она.

Острые корейские маринады во рту вдруг стали горчить. Кайши помолчал, пододвинул к себе чайник и покрутил его на столе, указательным пальцем придерживая за носик.

– В общем, так! – серьезно сказал он, не глядя на Нину. – Ни о каком ребенке даже не говори. Это глупость! Мы не готовы. Зачем это сейчас? Это твое решение? Тебе с этим нужно разобраться! Как вообще это получилось? Ну, как?

Он резко отодвинул от себя чайник.

У Нины в голове зашумело.

– То есть как не готовы? – переспросила она. – Тебе сорок лет почти, по-моему, пора готовиться.

Кайши медленно поднялся и прошелестел:

– Спасибо, что о возрасте вспомнила. Я тебе сказал – решай эту проблему! И в следующий раз постарайся хоть немного меня в свои планы посвящать!

Он сгреб в охапку сумку и быстро пошел к выходу.

Нина осталась одна. Бесшумно появилась официантка и выставила перед ней две большие красиво оформленные тарелки с рисом, рыбой и лапшой с морепродуктами.

В Шанхае поздней осенью тепло. Нина вышла из отеля и повернула к набережной. Нанкинская улица кишела людьми, Нина плотнее прижала к себе сумку и молча отмахивалась от пронырливых торговцев, сующих ей в нос жареных осьминогов на палочках, напитки в длинных стаканах и разноцветные листовки, обещающие разнообразные утехи.

Гигантские витрины магазинов пестрели голографическими рекламами, показывая бегущих толстяков в модных спортивных кроссовках, темнокожих моделей, демонстрирующих массивные золотые часы и прочие побрякушки. Чаще всего выскакивала реклама курортов Тайваня. Все это было немыслимо далеко и недостижимо. Неужели где-то люди беззаботно отдыхают?

Слезы давно кончились. Неспешно продвигаясь в толпе прохожих, она вспоминала, что плакать начала после второго разговора с Кайши. В корейском ресторанчике, в тот день, Нина не поверила, что он говорит серьезно, решила, что от неожиданности так среагировал. Но когда Кайши снова доступно, четко, словно вырезая каждое слово, объяснил, что не хочет ни ребенка, ни продолжения этих разговоров, и опять обвинил ее в самодеятельности, Нина разревелась.

Она рыдала много – перед ним, изматывая своими наивными планами на будущее, потом в одиночестве дома по ночам. Через неделю Нина поняла, что выхода нет. Ей казалось, что она выплакала всю жидкость из организма. Кайши практически порвал с ней, хотя по умолчанию подразумевалось, что в случае, если от ребенка получится избавиться, они смогут продолжить отношения.

Нина совсем запуталась. Кайши любил ее. Он несколько раз ей это говорил. Он не был женат и по возрасту и статусу подходил для создания семьи. В них обоих текла китайская кровь, которая, казалось, еще сильнее скрепляла их, как невидимая связь. Оба работали над общим делом, понимали друг друга с полуслова, им было хорошо. Что его останавливало? Нина плакала и не понимала. Без мужа и придуманной ею семьи рожать она не хотела. Родить одной значило потерять все – Кайши, время, карьеру.

В России аборты запретили давно. Нина знала, что есть неофициальные заведения, но понимала, что там за результат никто отвечать не будет. Маленький червяк внутри молча жил и увеличивался в размерах. Она поглаживала свой плоский пока еще живот и не могла поверить, что нужно искать место, где червяка убьют.

Нина решила лететь в Китай, где «процедуры» проводили официально и можно было надеяться на адекватную помощь. Она взяла отгул на несколько дней и отправилась в Шанхай. Клиника, которую она выбрала, выглядела достаточно опрятной, персонал говорил на китайском и на русском. Видимо, желающих «подлечиться» из России тут хватало.

Доктор попался маленький, тщедушный, с острыми локтями, торчавшими из коротких рукавов мешковатой хирургической робы. Он осмотрел Нину, кивнул и отправил ее в приемное отделение оформлять документы. Выложив солидную сумму, Нина прошла в предоперационную палату с небольшим окном, узкой кроватью и тумбочкой. Не было даже раковины, чтобы помыть руки.

На постели в упаковке лежала стерильная распашонка, одноразовые огромные, почти карикатурные бахилы, тапочки и шапка на резинке. Нина облачилась и села на кровать в ожидании. От синтетической резинки на шапке невыносимо чесался лоб.

За ней пришли через час. Операционная располагалась в соседнем помещении. Нина прошуршала к креслу, не отрывая ноги от пола, чтобы бахилы не слетели, и, стараясь не смотреть на инструменты, разложенные на столе рядом с доктором, вскарабкалась на кресло. Она откинулась назад и подала руку подошедшей сестре, та ловко вошла иглой в вену и ввела лекарство, от которого стало дико хорошо и совершенно безразлично. Нина, прикрыв глаза, расплывчато видела, как врач берет со стола какую-то прозрачную трубку, присоединяет к ней шланги и продувает со странным чавканьем.

Потом Нина отключилась. Появившиеся в ее голове, и даже не в голове, а как будто где-то на внутренней поверхности глаз, маленькие разноцветные кружки и многоугольники составили замысловатые узоры. Нина заинтересованно рассматривала картинку, но она вдруг разлетелась в разные стороны, а потом опять сложилась – уже в другой рисунок. Фигурки ловко соединились в ровную мозаику, выложив красивый цветок.

«Как в калейдоскопе», – вспомнила Нина старую игрушку, которую разглядывала в детстве, так давно, что совсем забыла про нее. Сейчас стекляшки в калейдоскопе с головокружительной резкостью меняли оттенки и форму, словно демонстрируя все возможности своей переменчивости и многоликости. Цветные строения все быстрее разрушались, потом вновь собирались и разлетались опять. Вместе с нарастающей скоростью беснующихся фигурок появился зудящий, распирающий челюсти, неприятный звук. Стало страшно. Нина хотела закричать, но не смогла. Она с усилием открывала рот и напрягала мышцы живота, но получалось только слабое «х-х-х», как будто на морозе дышала на ладони, пытаясь согреться.

Вдруг калейдоскоп остановился и шум в голове прекратился. Девушка почувствовала, что падает вниз, вздрогнула, но потом поняла, что падает на самом деле мозаичная картинка. Она судорожно вытянула руки, пытаясь схватить ее, но было поздно. Мозаика ударилась о невидимую поверхность, раздался тупой неприятный звук, как от удара тяжелым по голове, и весь узор калейдоскопа перечертили длинные неровные трещины. Нина в последний раз напряглась, чтобы закричать, и с протяжным стоном очнулась на узкой койке в своей маленькой палате.

Все прошло без осложнений, сказал врач, зайдя осмотреть пациентку перед выпиской. В тот же день Нина вернулась в гостиницу, мрачно осознавая, что тощий доктор вычистил вместе с червяком что-то еще – что-то важное и жизненно необходимое для Нины, то, чего теперь в ней нет и никогда не будет.

Выйдя на набережную Вайтань, Нина подошла к перилам, посмотрела на мерно дышащую реку и перевела взгляд на блестящие небоскребы района Пудун, торчащие, как ракеты, на противоположном берегу и интимно прижимающиеся друг к другу. Новой постройкой Пудуна была самая высокая башня в виде бутылки.

Нина повернулась и увидела позади огромного блестящего быка – старинный памятник, олицетворяющий рыночную силу Шанхая. Слева, метрах в пяти, располагался другой памятник. Пять железных фигур: трое мужчин, женщина и маленький ребенок – истощенных, в оборванных одеждах. Тела изваяний были испещрены неровными отверстиями, голова ребенка неестественно наклонилась вбок, будто отрезанная. Изодранная юбка женщины свешивалась металлическими лохмотьями, еле прикрывая израненные худые бедра. Все пятеро медленно брели куда-то, обратив лица в сторону старого города. Нина подошла ближе и прочитала надпись на табличке перед монументом: «От правительства Японии. С печальной и скорбной памятью о Нанкине». Нина внимательно осматривала застывших железных людей. У них не было глаз. Памятник выглядел устрашающе, однако рядом привычно останавливались туристы, чтобы сфотографироваться с изможденными жертвами войны.

Нина вздохнула. Пустота переполняла ее, и она будто видела себя рядом с этими рваными металлическими людьми – грязной, лохматой и глубоко одинокой.

Внезапный протяжный скрежет заставил ее оторваться от размышлений. Нина повернулась к расположенной по соседству аллее с двумя рядами редких, воткнутых в тесные квадраты газона деревьев. Она не поверила своим глазам: вся аллея вдруг медленно поехала в сторону, издавая тот самый громкий стонущий скрежет. Деревья наклонились чуть назад, словно сопротивлялись непонятному движению.

Старая китаянка, проходившая мимо Нины, истошно завопила и упала, распластавшись, ища точку опоры и цепляясь за землю. Нина обернулась в сторону набережной: толпа туристов нестройно разбегалась, люди начали кричать на разных языках. Аллея не переставала беспардонно елозить туда-сюда, будто сломанный конвейерный механизм.

Нина в ужасе перевела взгляд на реку: раньше спокойная, Хуанпу начала раскачиваться, расплескивая неестественно высокие, упрямые волны, которые разбивались о крутой берег и снова нападали, как собаки.

Неожиданно где-то внизу, Нине показалось, что это внутри нее, бабахнуло и затряслось. Она потеряла равновесие и упала, но быстро вскочила и тоже побежала. Удар из-под земли повторился, потом все стихло, но через несколько минут аллея опять поехала в сторону. Нина подбежала к большому старинному зданию, не зная, куда деться, и оглянулась на набережную. Снова сильно грохнуло, и Нина увидела, как верхние этажи башни-«бутылки» на другом берегу медленно и торжественно завалились набок и, разлетаясь крупными кусками, обрушились вниз.

Река продолжала бесноваться, некоторые волны уже достигали высокого берега и выплескивались на мостовую. Паника вокруг нарастала. Нина повернулась и бросилась к гостинице.

Землетрясение в Шанхае было небольшим по магнитуде. Получили травмы двести человек, около пятидесяти погибли. Так, по крайней мере, объявили по всем сетевым каналам. Основным разрушениям подверглись новоиспеченные небоскребы района Пудун. В старом городе провалились под землю и разрушились все пять металлических фигур памятника жертвам Нанкинской резни. Железный бык лишь немного накренился и совсем не пострадал.

ЧАСТЬ II

ГЛАВА 5

Антон зашел в избу. За столом сидели трое. Он поздоровался и повесил потную фуражку на хищный крючок у двери. Старший за столом, грузный смуглый мужик с сизым бельмом вместо левого глаза, налил из большой бутылки мутную белую жидкость и хрипло спросил:

– Будешь?

Антон отрицательно помотал головой – можно было и не пробовать, все равно бы не получилось. На печке в углу кто-то зашевелился, пестрая короткая занавеска отодвинулась, и из темноты показалась вихрастая голова Ваньки. Ванька был хозяйским сыном. Лет шести, худосочный, конопатый, с вечной тягучей зеленой соплей из одной ноздри, норовившей сбежать, он в последние дни часто попадался на глаза Антону.

Пацаненок высунулся из-за занавески, затем свесил ноги в дырявых носках и спрыгнул вниз, ловко попав в старые тапочки с драными грязными помпонами.

«Кто-то оплатил информацию», – подумал Антон.

Гулко топая пятками, Ванька прошел к столу и угнездился на краю скамьи, сутуло скрючив спину. Мужик рядом, остроносый, бледный, похожий на фрица, потрепал паренька по макушке и спросил:

– Пить будешь?

Ванька шмыгнул, затягивая соплю обратно в недра носа, и шепеляво ответил:

– Нет, мне нельзя! Мамка жаругает.

Антон не видел его мамку ни разу. Вероятно, запрос на общение со взрослыми местными был дорог, и никто не заказывал. Сам Антон экономил и не стал бы тратить деньги на такую ерунду. Он тоже сел за стол, большой деревянной ложкой подчерпнул из закопченного чугунка, стоявшего в центре, густую горячую кашу и шлепнул себе на тарелку.

– Что расскажешь? – обратился к Ваньке цыган с ровными и блестящими, словно салом покрытыми, кудрями, которые пружинами свешивались на глаза.

Мальчик покосился на горшок с кашей и прошептал:

– Послежавтра будет всего больше тысячи танков – ихних и ваших!

Он замолчал, уставившись на котелок.

Фриц вздохнул и громко сказал:

– Покормить!

Ванька сразу оживился и быстро навалил себе в тарелку три ложки каши, затем проделал в ней канаву по окружности, чтобы быстрее остывало, зачерпнул немного, подул, смешно надувая щеки, и отправил в рот первую порцию. Громко чавкая, Ванька объел горку по бокам, потом прорыл новую траншею и остановился, пережидая.

– Битва будет определяюш-шей. Ваша победа обешпечит в дальнейшем весь ход войны. – Он снова принялся за кашу, а когда доел последнюю крупинку, вытер рукавом влажный рот, тихонько рыгнул и посмотрел на старшего, Одноглазого. – Выежжать нужно пошлежавтра утром. Уже щас идут… штолкновения. Послежавтра двенадцатое июля. В девять поутру начнется крошилово! Иж экипировки все как обычно, амуниция полная. Но все-рно! – Он помотал головой и икнул. – Все-рно! Многих это не шпасет! Понимать надо! Там, брат, главное – быштрота! Бока не подштавлять, штараться в лоб иттить.

Все за столом внимательно слушали мальчишку.

– Ихние тигры бьют на две тыщи метров, а ваши… ну, вы жнаете, в общем. Но шанс есть, наших танков немало! И оштанется там… немало. Нельзя тормозить, кто юркий, тот выедет! Ш шобой побольше гранат и ручного, ежели танк из штроя выйдет – вылазьте! По месту отдельно шообщат, утром двенадцатого.

– А сколько их точно? Людей? – спросил Одноглазый.

Ванька мотнул головой:

– Эт не мое, кого постарше купите. Я все рашкажал!

Он вздохнул, затянул показавшуюся вновь соплю и сыто улыбнулся. Вместо переднего зуба во рту у него под розовой набухшей десной зияла черная дырка.

Антон понял, что информация по тарифу закончилась, и принялся за кашу. Мужики, молча чокнувшись, выпили.

Одноглазый снова обратился к Ваньке:

– А чего шепелявишь-то?

Парнишка продолжал улыбаться:

– Жубы молочные выпадают, понимать надо.

Фриц, усмехнувшись, спросил ради интереса, зная, что информатор больше не скажет ничего по существу:

– А что в принципе дальше будет?

Ванька, нахмурившись, повернулся к нему:

– В каком шмышле?

Фриц налил по новой и передразнил:

– В шмышле! Когда вырастешь? Что будет?

Ванька почесал затылок и задумчиво ответил:

– Когда я вырашту, все ижменится…

– А что изменится? – не отставал Фриц.

– Все ижменится! Я буду носить тапочки на ражмер больше.

Пацан сунул ноги в тапки с помпонами и поплелся к печке, одной рукой выдергивая из задницы заевшуюся штанину.

Цыган взял стакан, не чокаясь, выпил и, глядя в стол, сказал:

– Теперь все или ничего, обосремся – будем сосать лет пять, а может, и всю жизнь!

Он обратился к Антону:

– Ты гранат набрал? Видел! Отсыпать надо. У меня деньги закончились на информаторах три недели назад. Делись… Дымовухи и пару ножей… Я их живьем резать и душить буду. Мне терять нечего… эх!.. – Он укоризненно посмотрел на Одноглазого. – Сопляка взял! Точно провалимся!

Антон обиделся на «сопляка», но ничего не сказал. Одноглазый тоже молча жевал кашу. Цыган пьяно откинул кудрявую челку назад и обратился к Фрицу:

– А ты? Тоже мне… чего аватар сменила? Деньги только на расход! Могли бы оружия закупить или информаторов получше этого. – Он зло кивнул на печку. – Че те бабой-то не ходилось?

Фриц недовольно скривил губы:

– Бабой не ходилось? Посмотрела бы на тебя, когда десять человек трахают! Не то что аватар – пол бы сменил! Здесь бабой нельзя!

Одноглазый стукнул кулаком по столу.

– Баста! Ребенок! – Он зыркнул на Антона. – Зафиксируют разговорчики, выведут всех. Помалкивайте!

Антон встал, положил ложку на пустую тарелку и пошел к двери. Цыган крикнул ему вслед:

– Послезавтра в девять!

Антон вышел на крыльцо. Пахло скошенной травой и кострами. От земли, лысеющей в местах частого хождения: вдоль забора к бане, от бани до поленницы, – разило жаром, впитавшимся в нее за день. Узкая утрамбованная двухколейная дорога от дома змеевидно уползала вперед, вдаль, заканчиваясь, словно обрезанная, прямо посередине огромного темно-рыжего шара, наполовину закатившегося за линию горизонта. Откуда-то неприятно повеяло жженой пластмассой.

Антон задержал дыхание и снял ВР-шлем.