30 мест моей свободы

«Будьте глупцом. Не старайтесь использовать багаж своих знаний, он не поможет. Уже все не так, как кажется. Какой бы опыт к вам ни пришел, пусть он произойдет, а затем отбросьте его. Очищайте свой ум от знаний прошлого. Умирайте для прошлого так, чтобы вы остались в настоящем, здесь и сейчас. Как будто только что родились, как будто вы младенец…»

Олеся беззвучно прошелестела губами: «Окей». И нахмурилась. То, что было написано дальше, ей не шибко понравилось.

«Вначале это очень трудно. Люди начнут обманывать вас – позвольте им. Они несчастны. Даже если вас дурачат, обманывают и грабят, пусть это произойдет, потому что никто не может украсть у вас то, что действительно ваше, никто не может отнять у вас то, что действительно принадлежит вам…»

К концу текста Олесе стало понятно – «Дурак» действительно ее карта. Хотя обманы и грабежи хотелось бы оставить в стороне.

«От мгновения к мгновению с каждым шагом Дурак оставляет прошлое позади. Он несет в руке белую розу, которая символизирует его чистоту и невинность. Орнамент его жилета содержит цвета всех четырех стихий Таро, показывая, что он пребывает в гармонии с окружающим миром. Его интуиция непревзойденна. Вселенная поддерживает его. Пришло время сделать прыжок в неизвестность. Его ждут приключения…»

И для дураков, как Олеся, уже другим шрифтом прилагалась выжимка из вышесказанного.

«Карта показывает, что если вы прямо сейчас доверяете своей интуиции, чувствуете правильность вещей, вы не можете заблуждаться. Ваши действия покажутся глупыми другим или даже вам самим, если вы попытаетесь анализировать их рациональным умом. Но «нулевое» место, занимаемое Дураком, – это место без номера, где советчиками являются не скептицизм и прошлый опыт, а доверие и невинность».

– Вот тебе и сон, – Олеся крутанулась на одной ноге и поймала в висящем на стене зеркале свое отражение. Глаза округлились. Из зеркала на нее смотрела девочка лет пятнадцати с растрепанными волосами, мокрыми и красными от слез щеками. Девочка улыбалась.

– Неужели это я? Ооооо! А нога-то не болит, – удивилась открытию Олеся.

День выдался суматошным. Выпив кофе на веранде, Олеся принялась, как она выражалась, «пидорить жилье». Пидорить было что. Хлам, хлам, хлам… Повсюду осколки плитки, банки с высохшей краской полные гнутых гвоздей, сломанные отвертки, куски обоев и старого линолеума. Грязная посуда в шкафчиках на кухне, грязные шторы и какие-то тряпки в платяном, старые тюбики, ржавые бритвенные станки и что-то, чему даже не хотелось придумывать название, в ванной комнате. Казик сказал, что ему это все без надобности. И Олесе пришлось самой складывать не принадлежащий ей хлам в мусорные мешки, а потом самой искать контейнеры для непищевого мусора, чтобы его выкинуть. Контейнеры нашлись аж в Судаке в шестнадцати километрах от эллингов. Не рассмотрев как следует городок, она поспешила назад, чтобы дотемна успеть отмыть кухню и хоть что-то приготовить на ужин.

Пока Олеся ездила, Казик настроил антенну.

Поздним вечером, забравшись в спортивном костюме под то же одеяло, что и по приезде, она решилась включить телевизор. Работало всего три канала: Первый крымский, который ее пока не интересовал из-за качества предлагаемых программ, Первый татарский, языка вещания которого она не знала, и СТС.

Оставив СТС, Олеся вытаращила глаза. Поверить в происходящее не представлялось возможным. На экране пожилая китаянка держала в руках карту из ее сна.

– Знаете, почему Дурак – это самая сильная карта в Таро? Не потому, что их создатель сам был шутом, а потому, что Дурак – это чистый лист. И потому, что Дурак может стать кем угодно. Вы были избраны, все всадники…

– Но не за то, кем вы являетесь, – подхватил мысль молодой китаец, стоящий рядом с китаянкой. – А за то, кем можете стать в будущем.

Олеся знала этот фильм. Он назывался «Иллюзия обмана»[46].

Она вспомнила, что читать знаки настоятельно советовал один из героев все того же романа «Палач». Еще там упоминалась книга «Творцы совпадений». Женщина пообещала себе купить эту книгу.

– Больше я не хочу никаких кошмаров, – громко и четко сказала Олеся Амуру. Пес в знак согласия склонил морду на бок.

– Пусть сон будет местом моей свободы. Свободы и важной информации. Пусть в моих снах у меня всегда растут крылья. И пусть их никто не топчет. Я хочу летать.

– Ргав, – рявкнул Амур в подтверждение, и Олеся расхохоталась.

Позже она завела дневник снов. Анализировать их теперь стало ее любимым утренним занятием.

И прошу не путать это занятие с заглядыванием в пресловутые написанные кем-то сонники. Ни одного сонника за время описываемых в данной книге событий открыто не было.

Глава 7. Место свободы № 3. Эгрегор

Эллинги. До недавних событий Олеся такого слова не слышала.

Место было презабавное. Со стороны моря это были идущие друг за другом причалы для моторных лодок, упиравшиеся в ангары для этих самых лодок. Олеся насчитала их двадцать четыре. Над каждым таким ангаром возвышалась двух- или трехэтажная надстройка, предназначенная для жилья, с обязательной тридцати метровой верандой на каждом этаже. Со стороны села эллинги напоминали длинный барак, у которого вместо окон по стене были хаотично раскиданы двери. Вели к этим дверям узкие металлические лестницы. Пролеты некоторых лестниц были настолько широки, что служили мини-верандами, где вплотную помещался столик и парочка стульев.

Зимой в эллингах никто не жил, поэтому к марту они напоминали заброшку[47]. Раненное грязно-белое чудище с облупившейся штукатуркой, ощетинившееся ржавыми металлическими конструкциями, прикорнуло в ложбине между двух гор, покрытых щеткой вечнозеленых растений.

Гора слева была невысокой и больше напоминала сопку. На ней располагалась опять-таки заброшенная военная часть. О том, что это военная часть, говорил забор из кое-где подранной колючей проволоки и старые ворота со старой покосившейся табличкой с названием и номером части. За забором простирался луг, заросший высокой рыже-зеленой травой. Небольшая речушка убегала в редкую рощу неизвестных Олесе лиственных деревьев. Там над речушкой возвышался полукруглый деревянный мостик. Неизвестными деревья были потому, что идентифицировать серые без единого листка стволы к этому часу не представлялось возможным. Среди стволов виднелись покосившиеся, кое-где уже без окон и дверей, одно- и двухэтажные строения, похоже когда-то бывшие оранжевыми и синими. Сейчас краска выцвела, и их стены украшали разводы. У одних домов палитра разводов состояла из оттенков от грязно-светло-розового до охры, а у других от жемчужного до маренго. Гора справа, Олеся была в этом уверена, высотой могла помериться с западной Башней Федерации[48]. Перед отъездом она заскакивала туда к подруге, живущей в пентхаусе на 62-м этаже, и готова была поклясться, что с вершины этой горы машины, стоявшие на парковке возле эллингов, такие же крошечные тараканчики, как те, что бегут по ТТК в Москве в районе Москва-Сити, если смотреть на них из окон подруги.

От села к эллингам вела ухабистая, раскатанная прямо посреди огромного виноградника дорога. Эта дорога упиралась в старый шлагбаум, слева от которого располагалась крошечная грязно-белая будка. В будке круглосуточно дежурил охранник, называвший себя Валентиныч, а справа почти в такой же будке чуть поменьше жил питбуль[49] по имени Крокус. Оба они жили на цепи. Только у Крокуса это была видимая всем металлическая цепь длинною в сорок сантиметров, а у Валентиныча невидимая, но даже еще короче под названием «крошечная пенсия и некуда идти». И Крокуса, и Валентиныча Олесе было ужасно жалко, и она поклялась себе, что когда освоится, непременно начнет вытаскивать их на прогулки с собой и Амуром.

В общем пятизвездочной в эллингах была только природа, которая людям не принадлежала. И то, что люди всеми правдами и неправдами старались заявлять на нее свои права, похоже, именно сейчас природу больше всего раздражало, и она демонстрировала серое небо, еще больше усиливающее ощущение полного запустения означенной местности, и бьющиеся о причалы черные волны, белые пасти которых словно изрыгали требование немедленно покинуть территорию.

Внутри эллинга, полу-отмытого Олесей, тоже царило запустение. Мебель от морского воздуха вздулась, стены и потолок в подтеках покрывала свившаяся в тугие канаты паутина. Все металлические поверхности были со следами мутного налета. А еще… О, ужас! Олеся обнаружила вылезающую из-под отстающего плинтуса сколопендру[50].

Валентиныч был уверен, что, рассмотрев внимательно всю картину, столичная фифа развернется и покатит назад в сторону Москвы. Олеся же покидать это место не планировала. Не из-за переживания, что ей не вернут оплаченные за аренду деньги, а из-за какого-то странного внутреннего упорства, требовавшего справиться со всеми предложенными обстоятельствами. За чем-то ведь они ей были предложены?

Казик все время трещал о том, как будет хорошо летом. Его жена присылала Олесе фото ломящихся от запеченных крабов, жареной рыбы, сыров, овощей и фруктов столов; видео, как они с друзьями катаются на лодках, играют в баскетбол и пьют вино на террасе, увитой виноградом, гроздья которого они срывают и тут же лакомятся крупными ягодами.

– Кстати, а где виноград?

На всей стене барака не было ни единой лозы.

– Борька вырубил, – весело ответил Казик. – Он ему сарай мешал строить.

Казик показал Олесе, где раньше рос виноград и где сейчас примостилась приземистая страшная будка.

– А нельзя было сарай чуть дальше поставить?

– Можно. Но это ж Борька. Он скоро приедет, все сама поймешь.

– А крабы? Их ведь запрещено ловить.

– Мало ли что запрещено. У нас тут все разрешено. У нас анархия.

– Ясно. Вернемся к винограду. Вы почему его не отстояли? Он ведь ВАШУ лестницу обвивал! И вы сами постоянно говорите, как приятно в жаркие дни было сидеть в его тени, – не унималась Олеся. – Такой чтоб вырастить, лет десять теперь понадобится.

– Четырнадцать. Я его четырнадцать лет растил. А отстоять не смог. Да тут винограда… – Казик обвел рукой прилегающие к эллингам поля. – Смотри. Сорок гектаров.

– И они, полагаю, не ваши?

– Завода «Солнечная долина». Но охраны никакой. Надо?! Иди рви, сколько надо.

– Не в этом дело, – произнесла Олеся.

Но объяснять свою мысль дальше не стала. Казик слишком упивался возможностями делать, что вздумается. Женщина решила понаблюдать.

Месяц ушел на то, чтобы обустроиться. Первую неделю Олеся все отмывала. Ей сдали в аренду второй этаж третьего по счету эллинга. Выяснилось, что первые три эллинга принадлежали одному и тому же человеку – тестю Казика, что Казика и его жену несколько лет назад пустили сюда погостить, да так и не попросили съехать, однако на сдачу жилья в аренду разрешения никто не давал. Казик придумал и распространил среди местных легенду о том, что Олеся его дальняя бедная родственница, нуждающаяся в крове, и слезно просил эту легенду всячески поддерживать. Олеся не очень понимала, как… Но согласилась. А зря… Поддерживать чужое вранье опрометчиво. Но пока фокус ее внимания был смещен на желание поскорее разобраться с хозяйственными делами. Еще неделя ушла на то, чтобы с помощью Казика выкрасить стены в нежно-голубой цвет, перестелить линолеум, выбрав тот, что напоминал светло серый паркет с широкими дощечками, выкинуть сломанные двери душевой кабины в ванной, вместо них повесить новую водонепроницаемую штору цвета красного вина и починить основание старого стола с круглой столешницей. Старый кухонный гарнитур и такую же газовую плиту ей удалось уговорить Казика забрать в ангар для лодок. На освободившееся место она установила новый резной белый комод с несколькими выдвижными ящиками для посуды, сверху встала двухкомфорочная индукционная плитка. Вместо громоздкого, не поддающегося моющим средствам, уродливого умывальника повесила маленький круглый медный. Такой она видела в интерьерном журнале. Он украшал кухню в симпатичном особнячке в Тоскане. Пришло время распаковывать вещи.

К концу марта пространство стало похожим на свою хозяйку. А хозяйка тем временем стала напоминать деревенскую девчонку с коротко остриженными ногтями без намека на лак, собранными в пучок волосами, вечно босая, в одной и той же футболке и вытянутых трениках.

Олеся села в кресло и огляделась. Внутренний голос сказал ей, что все! Дело сделано! Она достала из кармана треников телефон и нашла фотографии того, что здесь было до ее приезда. Женщину волнами накрыла благодарность к себе. Ни дизайнеров, ни строителей, она сделала все сама. Олеся посмотрела на руки – пальцы опухли и как-то скруглились. Она не могла их полностью выпрямить.

– Интересно, мои руки когда-нибудь ко мне вернутся в том виде, в каком я к ним привыкла? – тихо произнесла Олеся.

А привыкла она, естественно, к узким длинным ноготкам миндалевидной формы, покрытым красным или телесным лаком. Олеся отвела глаза от рук, и ее снова накрыло теплой волной. В этот раз волной гордости.

Женщина сидела в светлых просторных апартаментах. И хотя их общая площадь была едва метров двадцать пять, за счет цвета стен, чистых окон и полупрозрачных жемчужных занавесок с тонкими едва заметными серебряными нитями апартаменты казались в два раза больше.

– У каждой девочки должен быть свой дом, – прошептала Олеся и улыбнулась.

Впервые за всю жизнь это был ее дом. Не мамин, где все устроено так, как хотела мама. Ни Глеба, над обустройством которого работало целое архитектурное бюро. А ее! С кроваткой, как у принцессы. Олеся встала с кресла, закружилась по комнате и плюхнулась на большую мягкую кровать.

С помощью нехитрого декора ей удалось поделить пространство на две автономные зоны. Кремовый ворсистый ковер разделил апартаменты на кухню-столовую и гостиную-спальню.

Кухня-столовая получилась в деревенском стиле. Сюда вошли вышеобозначенные комод и рукомойник, над которым Олеся закрепила круглое зеркало и держатель для вазочки. Вазочка из светлой соломы с букетом сухой лаванды уже была на месте. Рядом поместился скромный белый холодильник, на него встала электродуховка – Олеся собиралась печь хлеб и пироги. Все это великолепие вытянулось вдоль короткой стены, оставив место для уже известного нам круглого стола, накрытого вязанной белой скатертью до пола, и двух стульев с вязанными сидушками-подушками синего и красного цветов. Стол Олеся на полметра от стены отодвинула, памятуя из телевизионного опыта, что такой прием придает пространству дополнительный объем. Прием сработал. Стену за столом украсила картина в резной деревянной белой раме: на белоснежном холсте алели нарисованные акварелью маки.

«Гостиная» располагалась вдоль длинной стены и состояла из черной открытой дубовой полки размером три на метр и черного же дивана из дорогого кожзаменителя с такими же черными большими подушками. Стенки полки были абсолютно гладкими, при желании в них можно было смотреться. Внутрь полки Олеся поставила книги и пластинки. С собой женщина привезла старый ярко-оранжевый пластмассовый проигрыватель, который несмотря на возраст отлично работал. Проигрывателю понравилось стоять на полке, а стену над полкой украсила огромная новая плазма, рядом с которой Олеся повесила огромное виниловое фото. На фото она в красном пальто с рассыпанными по плечам волосами, стоя на Патриках[51], вытянула руку, пытаясь «поймать» черный Range Rover[52].

Гордостью Олеси в спальной зоне стала кровать под балдахином. Маленькой девочкой она мечтала о балдахине, но даже представить не могла, что эта мечта может исполниться во взрослой жизни. И исполнила она эту мечту сама. Заказала балдахин на AliExpress[53] всего за одиннадцать долларов, и его доставили прямо в Прибрежное. Нежная голубая сеточка выполняла сразу две функции – декоративную и служила защитой спящего человека от комаров, коих летом обещало быть несметное множество. Выглядела конструкция следующим образом: в потолок был ввинчен металлический крюк; большой металлический обруч с помощью нескольких цепочек крепился к крюку параллельно потолку, а к обручу по всему периметру крепилась сетчатая ткань, волнами спускавшаяся к полу и со всех сторон закрывающая кровать. Покрывало на кровати было кремовым, как и постельное белье. С двух сторон стояли маленькие прикроватные тумбочки того же кремового цвета, что и покрывало. На одной из тумбочек уже лежала книга, которую Олеся давно себе обещала, «Творцы совпадений» Йоава Блума. А на второй стоял фиолетовый круглый светильник. Ванильно-девчачья спаленка. Или, как Олеся любила повторять, спаленка принцессы.

По всему полу еще были расстелены одноразовые пеленки, из дома весь месяц не выходила не только новоиспеченный дизайнер-строитель Олеся, но и Амур. Судакский ветеринар, осмотревший щенка, велел тридцать дней посидеть на карантине, который как раз подошел к концу. Теперь Амуру предстоит проглистогониться, привиться и скоро можно будет гулять. Смешное создание путалось под ногами, пеленки служили ему импровизированным туалетом. Пес мог идти-идти и, вроде как сам себе удивившись, вдруг пописать и отскочить в сторону, смяв мягкую ткань и расплескав содержимое с комичным выражением на морде, Олесю это не смущало. Скорее забавляло. Амур был прекрасным собеседником и умел хранить тайны. Ему можно было рассказывать, о чем угодно, в ответ щенок вполне впопад поднимал одну бровь, прикрывал глаза или качал головой.

Валентиныч объяснил Олесе, как привести в порядок веранду. Она научилась шкурить ржавые поверхности ограждения и работать рубанком, снимая с половиц шелушившуюся старую эмаль вместе с верхним прогнившим слоем древесины. Затем пришел черед покраски. Вскоре снаружи ее второй этаж стал напоминать новенький кораблик с белыми перилами и палубой темно коричневого цвета. На большую веранду, висящую над морем, Олеся купила полосатый шезлонг, а на вторую крошечную, выходящую на виноградники, – раскладное белое в красную клетку кресло и скромную темную тумбу, одновременно выполнявшую функцию прикресельного столика. Ручку входной двери украсил брелок, висящий на серебряной цепочке, в виде кошки из папье-маше, расписанной под гжель, размером с Олесин кулачок. Здесь же на стене крепилась ее гордость – круглая новая антенна. Теперь Олесе было доступно около ста каналов, и женщина в ожидании тепла собиралась наслаждаться сериалами, которые ранее не смотрела.

Однако сегодня вечером, она по привычке включила канал «Культура». Стильная ведущая беседовала с хрупкой маленькой женщиной. В женщине Олеся узнала Софию Губайдуллину, много лет назад переехавшую в Германию. Беседовали о красоте, о музыке. София рассказывала, что помнит, как в шесть лет импровизировала за фортепиано и вдруг пришла к мысли, что не может закончить ни одну свою фантазию, не найдя, как привести все фразы к определенному звучанию. А когда выросла, узнала, что то, что она тогда искала, называется тоникой. Рассуждала, что, прожив длинную жизнь, все еще ищет идеальное звучание музыкальных инструментов, но уже почти уверена в том, что не найдет его. Олесю поразил ответ композитора на вопрос, не хочет ли она преподавать. София сказала, что педагог, это человек, который всенепременно знает, как должно быть.

– А как должно быть, у меня до сих пор под вопросом. Совершенство не достижимо. Человек не должен быть высокомерным. Он не должен разгадать тайну совершенства.

Олеся вдруг задумалась о том, каким количеством педагогов окружают современных детей. Сколько ненужного в них пытаются вместить. А ведь единственное, что, по сути, должен понять ребенок, это – в чем его призвание. И, судя по словам мудрой Софии, сделать это самостоятельно. Олеся вспомнила то бесконечное число раз, когда ей приходилось отвечать на вопрос мамы и ее знакомых: кем она будет, когда вырастет? А в итоге просто удачно вышла замуж и стала «боевой» подругой Глеба. Впервые Олеся задумалась о детях. Она испугалась, что может не успеть, и одновременно порадовалась, что время еще есть. Ей очень хотелось не навредить будущему малышу своей авторитарностью и тем, что она пока сама не понимает, кто такая. Олеся даже не заметила, как невзначай стала гладить живот. Но до материнства было еще далеко. И есть время хоть что-то понять про себя. Хоть что-то… Олеся криво усмехнулась и вдруг отчаянно позавидовала Софии, которая всегда знала про себя все. Из дум в настоящее женщину вытолкнуло необычное слово – эгрегор.

На экране уже шла другая программа. В ней ведущий говорил о важности установить связь с местом, где живешь. Мол, надо так напитать это место своей энергией, чтобы над ним появился невидимый купол, функцией которого является защита обитателя места от чужих злых мыслей и деяний. И что, находясь под ним в состоянии безопасности и неги, ты сможешь получить ответы на интересующие тебя вопросы. И когда эти ответы придут, по телу разольется тепло. Так ты поймешь, что к тебе пришло именно то, что нужно. В студии появился священнослужитель и стал рассказывать о семейном эгрегоре, он же отчий дом, куда хочется возвращаться и где, по словам служителя, в тени ветвей семейного древа человек завсегда будет чувствовать себя благостно.

– А если у человека нет отчего дома, что тогда делать? – задала Олеся вопрос телевизору.

И тут же получила ответ. В дискуссию вступил ученый. Он отметил, что эгрегор – это биополе. В случае, описанном священником, коллективное. Что, эгрегор ранее и рассматривался только как некое коллективное биополе. Но поскольку сегодня уже известно, что энергией обладают не только люди, но и вещи, это означает, что любой одиночка в состоянии собрать свой эгрегор. Иными словами, сконструировать пространство, в котором ему хочется засыпать и просыпаться, где безопасно и куда он стремится после тяжелой работы; место, где каждая вещь хранит тепло его рук потому, что сделана его руками, где есть любимые книги, компьютер, кот, у которого тоже своя энергетика, совпадающая с энергетикой человека, которого кот выбрал. А уж если человек хочет установить связь с неким космосом для получения ответов на вопросы, о чем говорил ведущий, собирать такой эгрегор для чистоты эксперимента стоит вдали от большого скопления людей, чтобы их эгрегоры не резонировали.

– Почему кот? Почему не пес? – спросила Олеся и нашла глазами глаза Амура.

Темный комочек лежал спиной к входной двери, уши торчком, взгляд дерзкий, он явно давал понять своей хозяйке, что дом под надежной охраной. И тут Олесю осенило. У нее теперь есть свой эгрегор. Вдали от людей. Значит, ответы на вопросы не заставят себя ждать. Уставшая и счастливая она заснула.

Глава 8. Место свободы № 4. Фамилия

Утро выдалось солнечным. Море перестало штормить и окрасилось в бирюзовый цвет. Олеся вышла на веранду с куском своего первого свежеиспеченного хлеба, чтобы покормить себя и чаек. Красивые белые птицы рассекали сильными крыльями воздух, на лету подхватывая аппетитные румяные куски. «А не позагорать ли мне?» – решила она и вернулась в дом облачиться в новый красный в белый горох купальник. Снова выйдя на улицу, обнаружила у шезлонга двоих мужиков. Один озадаченно чесал рукой заросший затылок.

– Придется вам, барышня, с загаром повременить. Мы тут кое-какие работы задумали. Через полчасика начнем. Пыль будет лететь.

– Ну вот еще, – расстроилась Олеся. – А я свои только закончила и хочу, наконец, насладиться тишиной и покоем этого дивного места.

– Тишиной! – громогласно произнес второй, лысый и бородатый. – Да тут все только разворачивается. Ты что думаешь, только ты в красоте жить хочешь? Сейчас бригады подъедут строителей, уборщиков. Весь апрель и май у нас коллективный субботник. Мораторий на шум начнется с июня, когда жены и дети появятся. Так что впереди два месяца веселья.

И понеслось. Куда бы ты ни переехал, сосед с дрелькой всегда найдет тебя. Днем свист и визг от строительных работ, ночью гогот пьяных мужиков, вырвавшихся на волю из тесных городов. Оказалось, Казик любитель попеть. Кто-то, кто это знал, привез с собой микрофон, огромную колонку и Казик сутками создавал музыкальное сопровождение. В его репертуаре значились Григорий Лепс, Михаил Круг, Михаил Боярский и Стас Михайлов, чуть реже звучали оперные арии. Эхо от его пения то и дело летело по горам. Другой кто-то выделил Казику катер, рыболовные снасти и выдал поручение ежедневно снабжать всех рыбой и морепродуктами. Казик отправлялся в море и возвращался назад с сетями, полными серебристой ставриды и огромных серо-зеленых крабов. Кости и панцири, оставленные после ночных пиршеств прямо на столах, подхватывал утренний ветер и разносил по округе. Олесе казалось, что она попала в ужасный параллельный мир – тот, который обычно не показывают женщинам.

Приехал вездесущий Борька. Из его джипа его помощниками были выгружены целых восемь ящиков водки. Борька сел в джип в Сочи прямо после совещания и предстал перед Олесей в нереально мятых когда-то белой рубашке и синем костюме, из кармана которого свисал галстук. Не то, чтобы у Бори не могло быть галстука. Мог. И вполне понятно, что во время совещания этот галстук, скорее всего, был повязан. Но почему в пути его, скажем, нельзя было положить в портфель или бардачок, Олесе было не ясно. Вернее, ясно. Она начала потихоньку представлять себе, что за личность этот Борька, и громко фыркнула, а Борька в ответ погрозил ей толстым указательным пальцем. Не переодевшись и не сняв с босых отекших ног дорогие коричневые кожаные ботинки (носки в пути видимо затерялись) Борька вытащил на веранду холодильник и старый подранный удлинитель со сломанной розеткой. Воткнул в него вилку от холодильника, собственноручно с большой любовью перегрузил содержимое ящиков охлаждаться и ссыпал в морозилку с какого-то подноса рюмки, явно валявшиеся с прошлогоднего пиршества. И пошло-поехало.