Полная версия
Власть меча
– Мне бы следовало присматривать за обедом, а не слоняться по этой горе!
Она по-прежнему говорила с сильным фламандским акцентом, но, к счастью, тут же перешла на африкаанс, повернувшись к генералу Смэтсу.
– Сколько еще идти, Оу Баас?
– Уже недалеко, леди Кортни, совсем недалеко. О! А вот и остальные. Я уже начал беспокоиться за них.
Сантэн и ее компания появились из леса ниже по склону. На Сантэн была свободная белая юбка, оставлявшая ее ноги открытыми до колен, и белая соломенная шляпа, украшенная искусственными вишенками. Поравнявшись с предводителями похода, Сантэн улыбнулась генералу Смэтсу:
– Я запыхалась, Оу Баас! Можно мне опереться на вас на последнем участке пути?
Хотя Сантэн лишь слегка разрумянилась от подъема в гору, Смэтс галантно предложил ей руку, и они первыми достигли вершины.
Эти ежегодные пикники на Столовой горе были традиционным способом семьи отмечать день рождения сэра Гаррика Кортни, и его старый друг генерал Смэтс взял за правило никогда не пропускать этого события.
На вершине они разошлись, чтобы посидеть на траве и перевести дух. Сантэн и старый генерал устроились немного в стороне от остальных. Под ними раскинулась долина Констанция, пестрая от пышной летней зелени виноградников. Разбросанные среди изумрудных полей голландские остроконечные крыши огромных шато сияли на солнце, как жемчужины, а далекие горы Мёйзенберг и Кабонкельберг образовывали могучий амфитеатр серых скал, окружая долину с юга, в то время как на севере далекие горы Хоттентотс-Холланд являли собой крепостной вал, отрезавший мыс Доброй Надежды от континентальной Африки. Прямо впереди между горами волновались и поблескивали под порывами юго-восточного ветра воды залива Фолс. Картина, раскрывшаяся перед ними, была такой прекрасной, что несколько минут все просто молчали, любуясь.
Наконец генерал Смэтс заговорил:
– Итак, Сантэн, дорогая, о чем вы хотели поговорить?
– Вы просто читаете мысли, Оу Баас. – Сантэн грустно засмеялась. – Откуда вы все знаете?
– Ну, если теперь хорошенькая женщина отводит меня в сторонку, я могу быть уверенным, что речь пойдет о бизнесе, а не о развлечениях. – Он подмигнул.
– Вы один из самых привлекательных мужчин, каких я когда-либо встречала…
– Ха-ха! Каков комплимент! Должно быть, дело серьезное.
Изменившееся выражение лица Сантэн подтвердило его догадку.
– Это Шаса, – просто сказала она.
– Но тут нет никаких проблем… или я чего-то не понимаю.
Сантэн достала из кармана юбки документ на одной странице и протянула ему. Это был школьный отчет. Тисненый крест на нем представлял собой епископскую митру, эмблему самой привилегированной школы.
Генерал взглянул на него. Сантэн знала, как быстро он может читать даже такой затейливый официальный документ, так что, когда он почти мгновенно вернул ей бумагу, она не огорчилась. Генерал, конечно, уже все понял, не упустил даже вывода директора в последней строке:
«Мишель Шаса делает честь себе и епископу».
Генерал Смэтс улыбнулся:
– Вы должны гордиться им.
– Он вся моя жизнь.
– Знаю, – кивнул генерал, – но это не всегда мудро. Мальчик вскоре станет мужчиной, и, когда он уедет, ваша жизнь исчезнет вместе с ним. Но все же, дорогая, чем именно я могу вам помочь?
– Он умен и привлекателен, он умеет находить общий язык с людьми, даже с теми, кто намного старше его, – ответила Сантэн. – Для начала мне бы хотелось, чтобы он получил место в парламенте.
Генерал снял в головы шляпу и пригладил ладонью сияющие седые волосы.
– Думаю, сначала он должен закончить обучение, прежде чем попасть в парламент, дорогая! – усмехнулся он.
– Да, верно. Именно это я имела в виду, Оу Баас. Нужно ли Шасе поехать домой, чтобы поступить в Оксфорд или Кембридж, или это потом сыграет против него? Может, ему лучше предпочесть один из местных университетов? И если так, то где? В Стелленбосе или в Кейптауне?
– Я об этом подумаю, Сантэн, и дам вам совет, когда придет время принимать окончательное решение. Но тем временем не могу ли я взять на себя смелость предостеречь вас в другом… речь о тех предубеждениях, которые могут повлиять на ваши планы в отношении молодого человека.
– Пожалуйста, Оу Баас, – не отступала Сантэн. – Ваше слово стоит…
Ей не пришлось подыскивать подходящее сравнение, потому что генерал негромко продолжил:
– Это понятие – «дом» – может оказаться фатальным. Шаса должен решить, где его настоящий дом, и если он находится за морем, то юноша не должен рассчитывать на мою помощь.
– Как глупо с моей стороны…
Генерал видел, что Сантэн по-настоящему рассердилась на себя. Ее щеки потемнели, губы сжались. Soutpiel. Она вспомнила эту насмешку. Одна нога в Лондоне, вторая в Кейптауне. Теперь это не казалось забавным.
– Это больше не повторится, – сказала она и коснулась руки генерала, убеждая его в своей искренности. – Так вы поможете ему?
– Мама, можно нам уже позавтракать? – крикнул издали Шаса.
– Хорошо, поставь корзину у ручья, вон там. – Она снова повернулась к старику. – Я могу на вас рассчитывать?
– Я в оппозиции, Сантэн…
– Это ненадолго. Страна к следующим выборам должна опомниться.
– Вы должны осознавать, что сейчас я не могу ничего вам обещать. – Генерал тщательно подбирал слова. – Он пока что ребенок. Однако я буду за ним наблюдать. Если он оправдает те надежды, что подает сейчас, если станет соответствовать моим стандартам, то мою помощь он получит. Бог видит, как мы нуждаемся в хороших людях.
Сантэн вздохнула от удовольствия и облегчения, а генерал продолжил уже более беспечно:
– Шон Кортни был отличным министром в моем правительстве.
Сантэн вздрогнула, услышав это имя. Оно вызвало множество воспоминаний – и об огромной радости, и о глубокой печали, и о многих темных и тайных делах. Но старый генерал как будто не заметил, что она ушла в свои мысли, и продолжил:
– И еще он был верным и надежным другом. Мне бы хотелось снова иметь в правительстве Кортни, еще одного, такого, кому можно доверять, доброго друга. Да, другого Кортни в кабинете министров.
Он встал и помог Сантэн подняться.
– Я так же голоден, как Шаса, а запах еды слишком хорош, чтобы ему сопротивляться.
Тем не менее, когда завтрак был готов, генерал ел очень умеренно, зато остальные по примеру Шасы набросились на еду с жадностью, тем более что их аппетит разгорелся из-за трудного подъема на гору. Сэр Гарри нарезал на ломти холодную баранину, свинину и индейку, а Анна раскладывала по тарелкам куски лестерширского пирога со свининой и яйцами, пироги с фруктами, кубики заливного из свиных ножек в прозрачном желе.
– Одно можно сказать наверняка, – с облегчением заявил Сирил Слайн, один из старших управляющих Сантэн. – На обратном пути корзина станет заметно легче.
Насытившись, все устроились на берегу крошечного журчащего ружья. Но вскоре Смэтс прервал отдых компании.
– А теперь, – генерал заставил всех подняться, – теперь приступим к главному моменту дня.
– Идемте, идемте! – Сантэн вскочила первой, веселая, как девчонка. – Сирил, оставьте корзину! Мы заберем ее после.
Они обогнули самый край серого утеса, под которым расстилался весь мир, а потом генерал вдруг резко повернул налево и полез по камням сквозь цветущий вереск и вечнозеленые кусты протеи, вспугнув сахарных медососов, наслаждавшихся нектаром. Птички взлетели в воздух, взмахивая длинными хвостами, сверкая ярко-желтыми брюшками и негодующе крича.
Только Шаса успевал за генералом; и когда остальные снова увидели эту пару, те уже стояли на краю узкой скалистой лощины, чье дно ковром покрывала яркая зеленая трава.
– Пришли! Первый, кто найдет дизу, получит шестипенсовик! – предложил генерал Смэтс.
Шаса первым ринулся вниз по крутому склону лощины, и, прежде чем остальные успели одолеть половину пути, он уже взволнованно закричал:
– Я нашел одну! Шестипенсовик мой!
Все наконец добрались до дна, и на краю болотистого участка встали в почтительный круг у изящной орхидеи на длинном стебле.
Генерал молитвенно опустился перед ней на одно колено.
– Это действительно синяя диза, один из самых редких цветов на нашей земле!
Цветки, венчавшие стебель, имели изумительный лазурный цвет, а по форме напоминали голову дракона, их разинутые зевы были очерчены императорским пурпуром и масляно-желтым.
– Они растут только здесь, на Столовой горе, и больше нигде в мире!
Генерал посмотрел на Шасу:
– Хочешь в этом году поднести ее дедушке, молодой человек?
Шаса шагнул вперед, чтобы с важным видом сорвать дикую орхидею и протянуть ее сэру Гарри. Эта маленькая церемония с синей дизой являлась традиционной частью празднования дня рождения, и все засмеялись и зааплодировали.
С гордостью глядя на сына, Сантэн мысленно вернулась ко дню его собственного дня рождения, к тому дню, когда старый бушмен нарек его «Шаса, Хорошая Вода» и танцевал в его честь в священной долине в глубине пустыни Калахари. Она помнила песню, которую сочинил и спел старик, и язык бушменов снова защелкал и зашелестел в ее голове, такой незабываемый, такой любимый…
Его стрелы долетят до звезд,А когда люди будут произносить его имя,Он услышит их издали…Так пел старый бушмен.
И он найдет хорошую воду,Куда бы ни отправился, он найдет хорошую воду…Сантэн снова мысленно увидела его, лицо давно ушедшего старого бушмена, невероятно сморщенное, но все равно сияющее изумительным абрикосовым цветом, и она тихо-тихо прошептала на языке бушменов:
– Пусть так и будет, старый дед. Пусть так и будет.
На обратном пути они все втиснулись в «даймлер», и Анна сидела на коленях сэра Гарри, скрывая его под своим пышным телом.
Когда Сантэн вела машину по извилистой дороге через лес высоких голубых эвкалиптов, Шаса тянулся к ней с заднего сиденья и подстрекал увеличить скорость:
– Давай, мама, ты слишком медлишь!
Генерал, сидевший рядом с Сантэн, придерживал руками шляпу и не сводил глаз со спидометра.
– Нет, это не может быть хорошо. Кажется, мы уже едем со скоростью сто миль в час!
Сантэн повернула «даймлер» и направила машину в белые главные ворота поместья. На их фронтоне танцевали нимфы с кистями винограда в руках – это была работа известного скульптора Антона Анрейта, выполненная им в 1798 году. Название поместья – Вельтевреден – красовалось над скульптурой; с голландского оно переводилось как «вполне довольные». Сантэн купила его у известной семьи Клоте ровно через год после того, как застолбила участок под рудник Ха’ани. И с тех пор не жалела на поместье денег, заботы и любви.
Она сбросила скорость «даймлера» почти до скорости пешехода.
– Не хочу, чтобы пыль села на виноград, – пояснила она генералу Смэтсу, и на ее лице отразилось глубочайшее удовлетворение, когда она посмотрела на аккуратные ряды шпалер, а генерал подумал, что название поместья отражает ее состояние.
Цветные рабочие, ухаживавшие за виноградом, выпрямлялись и махали руками проезжавшей машине. Шаса высунулся из окна и окликал своих любимцев, а они широко улыбались, радуясь тому, что их заметили.
Дорога, обрамленная старыми дубами, шла через две сотни акров виноградника к шато. Лужайку вокруг большого дома покрывала ярко-зеленая трава кикуйю. Генерал Смэтс привез ростки этой травы с Восточноафриканской кампании в 1917 году, и теперь она разрослась везде. В центре лужайки стояли два высоких столба, между которыми висел «рабский колокол», – его до сих пор использовали для того, чтобы сообщать о начале и конце рабочего дня. За ним возвышались снежно-белые стены и массивный фронтон работы Анрейта под тростниковой крышей.
Домашние слуги уже спешили навстречу, когда пассажиры выходили из большой желтой машины.
– Обед в половине второго, – коротко бросила им Сантэн. – Оу Баас, я знаю, что сэр Гарри хочет прочесть вам последнюю главу. А нас с Сирилом ждет работа… – Она на мгновение умолкла. – Шаса, куда это ты собрался?
Мальчик бочком подкрадывался к углу веранды, явно намереваясь сбежать. Теперь он со вздохом повернул назад.
– Мы с Джоком хотели потренировать нового пони…
Новый пони для игры в поло был подарком Сирила Шасе на Рождество.
– Но тебя будет ждать мадам Клэр, – напомнила Сантэн. – Мы ведь согласились в том, что твои знания математики требуют улучшения, так?
– Ох, мама, но сейчас каникулы…
– Каждый день, когда ты бездельничаешь, кто-то другой работает. А когда ты с ними встретишься, они вышибут из тебя дух.
– Да, мама…
Шаса, уже много раз слышавший это предсказание, оглянулся на деда в ожидании поддержки.
– О, я уверен, твоя мать позволит тебе несколько свободных часов после урока математики, – исполнил свой долг дед. – Как ты справедливо заметил, официально сейчас каникулы.
Он с надеждой посмотрел на Сантэн.
– Могу ли я также заявить ходатайство от имени моего юного клиента? – поддержал его генерал Смэтс.
Сантэн со смехом уступила.
– У тебя такие прославленные защитники, – сказала она сыну. – Но ты будешь заниматься с мадам Клэр до одиннадцати.
Шаса сунул руки в карманы и, ссутулившись, отправился на поиски учительницы. Анна исчезла в доме в толпе слуг, а Гарри увел генерала Смэтса, чтобы обсудить с ним свой манускрипт.
– Хорошо. – Сантэн кивнула Сирилу. – Возьмемся за дело.
Он последовал за ней через двустворчатые парадные двери из тикового дерева по длинному коридору; каблуки Сантэн громко цокали по черно-белому мраморному полу, когда они направлялись к ее кабинету в дальнем конце фойе.
Там ее уже ждали секретари-мужчины. Сантэн не желала терпеть постоянное присутствие других женщин. Оба ее секретаря были красивыми молодыми людьми. Кабинет изобиловал цветами. Каждый день вазы заново наполнялись букетами Вельтевредена. Сегодня это оказались голубые гортензии и желтые розы.
Сантэн села за длинный стол эпохи Людовика Четырнадцатого, который служил ей письменным столом. Резные ножки стола были густо позолоченными, а размеры столешницы позволяли держать на ней множество памятных вещиц.
Здесь стояли десятки фотографий отца Шасы в отдельных серебряных рамках – они отражали его жизнь от школьных лет до того времени, когда он был пилотом Королевского летного корпуса. Последняя фотография запечатлела его и других пилотов его эскадрильи стоящими перед одноместными самолетами-разведчиками. Руки в карманах, фуражка на затылке… Майкл Кортни улыбался ей, по-видимому так же уверенный в собственном бессмертии, как и в тот день, когда он погиб в огне своего горящего самолета. Усаживаясь в свое кожаное кресло с высокой спинкой, Сантэн коснулась фотографии, слегка поправляя ее. Горничная никогда не могла поставить ее правильно.
– Я прочитала контракт, – сказала она Сирилу, когда тот занял место напротив нее. – Там есть два пункта, которые меня не устраивают. Первый – номер двадцать шестой…
Сирил тут же перевернул листы, и Сантэн принялась за дневную работу; секретари сосредоточенно стояли по обе стороны от нее.
Первым делом внимание Сантэн занимал рудник. Рудник Ха’ани являлся источником, из которого все проистекало, и Сантэн, работая, чувствовала, как ее душа устремляется к бескрайним просторам Калахари, к ее таинственным голубым холмам и тайной долине, где в течение бесчисленных веков скрывались сокровища Ха’ани, прежде чем на них наткнулась Сантэн, одетая в шкуры и последние обрывки своей одежды, носившая в своей утробе дитя и жившая как животное пустыни.
Пустыня захватила часть ее души, и в Сантэн пробудилось радостное предвкушение.
«Завтра, – подумала она. – Завтра мы с Шасой отправимся обратно».
Плодородные виноградники долины Констанция и шато Вельтевреден, наполненное прекрасными вещами, тоже стали ее частью, но, когда Сантэн пресыщалась ими, ей приходилось возвращаться в пустыню, чтобы ее душа снова стала чистой и яркой под белым солнцем Калахари. Подписав последние документы и передав их старшему секретарю для засвидетельствования и скрепления печатью, она встала и подошла к открытой французской двери.
Внизу, в загоне за старыми жилищами рабов, Шаса, освободившийся от математики, обучал своего пони под критическим взглядом Джока Мёрфи.
Лошадь была крупной; ограничения по размерам недавно были отменены Международной ассоциацией поло, но двигался пони хорошо. Шаса аккуратно отводил пони к краю загона, а потом пускал полным галопом. Джок бросал мяч, Шаса тянулся и отбивал его. Он сидел в седле уверенно, и его рука обладала немалой для такого возраста силой. Он широко размахнулся, и хрустящий щелчок от удара по мячу, сплетенному из корней бамбука, донесся до Сантэн, и она увидела белые блики его траектории в солнечном свете.
Шаса развернул пони и погнал его обратно. Когда он проносился мимо Джока Мёрфи, тот бросил другой мяч, справа. Шаса промахнулся, и мяч запрыгал по земле.
– Стыдно, мастер Шаса! – крикнул Джок. – Опять вы за свое! Держите клюшку правильно!
Джок Мёрфи был одной из находок Сантэн. Это был коренастый, мускулистый мужчина с короткой шеей и абсолютно лысой головой. Кем только он не был в прошлом – военным моряком, профессиональным боксером, опиумным курьером, начальником охраны какого-то индийского махараджи, тренером лошадей на скачках, вышибалой в игорном доме в Мэйфере, а теперь тренировал Шасу. Он отлично обращался с винтовкой, дробовиком и пистолетами, умел играть в поло, обыгрывал всех в бильярд. Он убил одного человека на ринге, участвовал в скачках «Гранд нэшнл», а теперь учил всему Шасу, как родного сына.
Примерно раз в три месяца он принимался за виски и превращался в воплощение дьявола. Тогда Сантэн отправляла кого-нибудь в полицейский участок, чтобы возместить причиненный им ущерб и внести залог за Джока. Он потом стоял перед ее столом, прижимая к груди шляпу-дерби, дрожащий и страдающий от похмелья, и смиренно просил прощения:
– Больше такого не повторится, миссус. Я не знаю, что это на меня нашло. Дайте мне еще один шанс, миссус, я вас не подведу.
Знать его слабости было полезно: это был некий сдерживающий поводок и в то же время рычаг, заставляющий Джока двигаться.
В Виндхуке работы для них не нашлось. Когда они туда добрались с побережья, то пешком, то прося подвезти их на грузовиках и фургонах, они устроились в лагере безработных рядом с железной дорогой на окраине города.
По молчаливому соглашению примерно сотне безработных и бродяг было позволено разбить лагерь и поселиться там вместе с семьями, но местная полиция настороженно присматривала за ними. Хижины были сооружены из просмоленного картона и старых листов ржавого железа или из соломы, и перед каждой из них сидели на корточках группы унылых мужчин и женщин. Лишь дети, запыленные и тощие, обожженные солнцем, шумели и вели себя почти вызывающе буйно. В лагере пахло древесным дымом и неглубокими выгребными ямами.
Кто-то установил щит с грубо намалеванными словами, повернув его к железнодорожной линии: «ВААЛ ХАРТС? К ЧЕРТУ!» Каждого, кто обращался за пособием по безработице, правительственный департамент занятости и труда немедленно отправлял на работы по строительству большой сети ирригационных сооружений в долине между реками Вааль и Хартс за два шиллинга в день. Слухи об условиях жизни в тамошних трудовых лагерях просачивались обратно, и в Трансваале уже случались беспорядки, когда полиция пыталась насильно увозить туда людей.
Все лучшие места в лагере оказались уже заняты, так что они устроились под небольшим деревцем верблюжьей колючки и развесили на ветвях обрывки брезента для тени. Темный Хендрик сидел на корточках у костра, медленно всыпая горсти маиса в почерневший походный котелок с кипящей водой. Он поднял голову, когда Лотар вернулся после очередного безуспешного поиска работы в городе. Когда Лотар отрицательно качнул головой, Хендрик вернулся к каше.
– А где Манфред?
Хендрик кивком указал на хижину неподалеку. С десяток или около того оборванцев сидели там кругом, зачарованно слушая высокого бородатого рассказчика. У него было напряженное выражение лица и сверкающие темные глаза фанатика.
– Мэл Уиллем, – пробормотал Хендрик. – Безумный Уильям.
Лотар хмыкнул, взглядом ища Манфреда, но быстро увидел сияющие светлые волосы сына среди остальных.
Довольный тем, что мальчику ничего не грозит, Лотар достал из нагрудного кармана трубку, продул ее, а потом набил магалисбергской махоркой. Трубка воняла, черный табак был дурно пахнущим и грубым, зато дешевым. Лотар тосковал по сигаре, раскуривая трубку горящей веточкой из костра. Да, этот табак был отвратительным, но Лотар почти мгновенно ощутил его успокоительное действие; он бросил кисет Хендрику и отклонился назад, прислоняясь к стволу тёрна.
– А ты что узнал?
Хендрик провел большую часть ночи и утра в лачугах на другой окраине Виндхука. Если хотите узнать самые интимные тайны человека, расспросите слуг, которые стоят у его стола и заправляют ему постель.
– Узнал, что в кредит не получить даже глотка выпивки, а горничные в Виндхуке не станут отдаваться просто по любви. – Хендрик усмехнулся.
Лотар выплюнул табачную жижу и посмотрел на своего сына. Его немного тревожило, что мальчик избегал общества своих ровесников и сидел с мужчинами. Хотя мужчины вроде бы его принимали.
– А еще что? – спросил он Хендрика.
– Есть там человек по имени Фурье. Он работает на том руднике десять лет. Он каждую неделю приезжает с четырьмя или пятью грузовиками и возвращается туда с товарами.
На минуту Хендрик сосредоточился на перемешивании кукурузной каши, следя при этом за огнем.
– Продолжай.
– Еще в первый понедельник каждого месяца он приезжает на небольшом грузовике, еще четыре сменных водителя едут с ним в кузове, все вооружены дробовиками и пистолетами. Они едут прямиком в банк «Стандард» на Мейн-стрит. Управляющий и клерки выходят к боковой двери. Фурье и один из водителей несут из грузовика в банк маленький железный ящик. После этого Фурье и его люди отправляются в бар на углу и пьют, пока тот не закроется. А утром возвращаются на рудник.
– Раз в месяц, – прошептал Лотар. – Они за один раз привозят добычу за целый месяц.
Он посмотрел на Хендрика:
– Говоришь, бар на углу?
Дождавшись, когда большой черный мужчина кивнул, Лотар сказал:
– Мне нужно не меньше десяти шиллингов.
– Для чего? – Хендрик мгновенно преисполнился подозрений.
– Один из нас должен подкупить бармена, а в бар на углу не пускают чернокожих. – Лотар ехидно усмехнулся, потом повысил голос: – Манфред!
Мальчик так заслушался, что не заметил возвращения отца. Он с виноватым видом вскочил.
Хендрик положил в крышку котелка горку пышной кукурузной каши и полил ее маасом, густым кислым молоком, прежде чем передать Манфреду, который уселся рядом с отцом, скрестив ноги.
– Ты знал, папа, что все дело в заговоре иудеев, владельцев золотых приисков в Йоханнесбурге? – спросил Манфред, сверкая глазами, как новообращенный.
– Что именно? – проворчал Лотар.
– Да эта депрессия! – Манфред произнес это слово с важным видом, потому что узнал его только что. – Она была устроена иудеями и англичанами, так что теперь они могут иметь на своих шахтах и фабриках сколько угодно рабочих, которым почти не надо платить.
– Даже так? – Лотар улыбнулся, зачерпывая ложкой кашу и маас. – А засуху тоже организовали иудеи и англичане?
Его ненависть к англичанам не выходила за пределы разумного, хотя могла бы стать куда сильнее, если бы англичане действительно спровоцировали засуху, превратившую множество ферм, принадлежащих его народу, в песчаные пустыни, потому что верхний, плодородный, слой земли просто сдуло ветрами, а животные стали настоящими мумиями, забальзамированными в собственных жестких, как доски, шкурах.
– Но так и есть, па! – воскликнул Манфред. – Оом[6] Уиллем объяснил нам!
Мальчик достал из заднего кармана штанов свернутый в трубку газетный листок и расстелил его на колене.
– Ты только посмотри!
Это была газета Die Vaderland, на африкаансе, со статьей «Земля отцов» и карикатурой, в которую Манфред сейчас тыкал указательным пальцем, дрожавшим от негодования. – Смотри, что делают с нами иудеи!
Главной фигурой рисунка был Хоггенхеймер, одно из созданий Die Vaderland, изображенный в виде толстяка в сюртуке и гетрах, с огромным бриллиантом на галстучной булавке, с бриллиантовыми перстнями на пальцах обеих рук, в цилиндре на темных семитских кудрях, с толстой отвислой нижней губой и огромным крючковатым носом, похожим на клюв, конец которого почти касался подбородка. Его карманы оттопыривались, полные пятифунтовыми банкнотами, и он размахивал длинным хлыстом, гоня нагруженный фургон к далеким стальным вышкам, на которых было написано: «Золотые прииски». В фургон вместо волов были запряжены люди. Длинные ряды мужчин и женщин, истощенных, умирающих от голода, с огромными измученными глазами, тащились вперед под хлыстом Хоггенхеймера. На женщинах были традиционные фуртреккерские[7] чепчики, а на мужчинах – шляпы с обвисшими полями. Чтобы не возникло ошибки, художник сделал надпись: «Die Afrikaner Volk» – «африканеры», а сама карикатура была озаглавлена: «Новый Великий путь».