Власть меча

Она посмотрела на дверь за спиной мужчины и увидела Шасу, стоявшего снаружи в солнечном свете, свое прекрасное дитя, с любопытством наблюдавшее за ней, и устыдилась и разозлилась из-за того, что оказалась захваченной врасплох в тот момент, когда, как она была уверена, выплеснулись наружу ее самые низменные чувства.

– Закрой дверь! – приказала она, и ее голос прозвучал ровно, хотя и хрипло. – Войди и закрой дверь.

Она отвернулась и устремила взгляд в окно, снова беря себя в руки, перед тем как повернуться лицом к человеку, которого решила уничтожить.

Дверь захлопнулась, и Шаса испытал острый укол разочарования. Он чувствовал, что происходит нечто жизненно важное. Этот светловолосый незнакомец с желтыми кошачьими глазами, знавший его имя и его происхождение, что-то затронул в нем, что-то опасное и волнующее. И еще реакция его матери, этот внезапный прилив румянца на ее шее и щеках и нечто такое в ее глазах, чего он никогда не видел прежде… это же не чувство вины, правда? Значит, неуверенность, что было ей совершенно несвойственно… Она никогда не испытывала неуверенности относительно чего бы то ни было, это Шаса знал. Ему отчаянно захотелось узнать, что происходит за закрытой дверью. Стены строения были сделаны из рифленого оцинкованного железа…

«Если хочешь что-то узнать, пойди и узнай!» – таким было одно из любимых изречений его матери, и когда Шаса обходил угол конторского строения, его смущало лишь то, что она может застать его за этим делом; он ступал осторожно, чтобы гравий не хрустел под его ногами. А потом он прижался ухом к нагретому солнцем волнистому металлу.

Но как он ни напрягал слух, изнутри доносился лишь неотчетливый гул голосов. Даже когда незнакомец заговорил резко, Шаса не мог разобрать слов, а голос его матери и вовсе звучал низко, хрипло, почти неслышно.

«Окно!» – подумал мальчик и быстро подошел к углу. Обогнув его в стремлении подслушать, он вдруг стал объектом внимания сразу пятидесяти пар глаз. Управляющий заводом и его оставшиеся не у дел рабочие все еще топтались у входа; сразу умолкнув, они уставились на мальчика, появившегося из-за угла.

Шаса вскинул голову и повернул в сторону от окна. Но они продолжали наблюдать за ним, поэтому он, сунув руки в карманы оксфордских штанов, искусно изображая безразличие, не спеша зашагал к длинному деревянному причалу, как будто изначально именно это и планировал. То, что происходило в конторе, теперь стало недостижимым для него, разве что потом он сумеет вытянуть что-то у матери, хотя Шаса полагал, что на это вряд ли можно всерьез надеяться. Потом он вдруг заметил четыре траулера, стоящие у причала; каждое судно сидело на воде очень низко под весом серебряного груза, и разочарование Шасы слегка утихло. Это было нечто такое, что могло нарушить монотонность этого жаркого и унылого пустынного дня, и Шаса прибавил шагу, идя по бревнам причала. Любые суда всегда его зачаровывали.

А это зрелище и вовсе являлось чем-то новым и волнующим. Он никогда не видел такого количества рыбы, – должно быть, ее здесь были тонны. Он поравнялся с первым траулером. Тот был грязным и уродливым, на его бортах виднелись следы человеческих экскрементов там, где команда присаживалась у поручней, и траулер вонял мазутом и немытыми телами людей, живших в тесных каютах. У траулеров даже имен не оказалось – только номера регистрации и лицензии были написаны на потрепанных волнами носах.

«Судно должно иметь название, – подумал Шаса. – Это оскорбительно – не дать ему имя, и это ведет к неудаче». Его собственная яхта длиной в двадцать пять футов, подаренная ему матерью на тринадцатый день рождения, называлась «Печать Мидаса» – это имя предложила его мать.

Шаса наморщил нос, почуяв запах траулера, и ему стало неприятно и грустно видеть такое состояние судна.

«Если мама из-за этого гнала сюда от Виндхука…»

Шаса не успел додумать эту мысль, потому что из-за высокой угловатой рулевой рубки вышел какой-то мальчик.

На нем были заплатанные шорты из грубой холстины, босые ноги были загорелыми и мускулистыми, и он легко балансировал на комингсе.

Заметив друг друга, оба мальчика насторожились и замерли, как два неожиданно встретившихся пса. Они молча изучали друг друга взглядом.

«Денди, модный парень», – подумал Манфред.

Он видел одного или двух похожих во время своих с отцом нечастых визитов в курортный городок Свакопмунд на побережье. Дети богатых людей одевались в нелепую неудобную одежду, послушно вышагивали за своими родителями с раздражающе высокомерным видом. «Да уж, посмотреть только на его волосы, – насмешливо думал Манфред. – Блестят, словно их бриллиантином смазали, а пахнет просто как букет цветов!»

«Один из этих бедных белых африканеров, – думал при этом Шаса. – Сын скваттера». Мать категорически запрещала ему играть с такими детьми, но он понял, что с некоторыми из них очень весело. Конечно, их притягательность усиливалась из-за запрета матери. Один из сыновей старшего механика на их руднике умел подражать птичьим голосам с такой изумительной точностью, что мог заставить птиц спускаться с деревьев, и он показал Шасе, как ставить карбюратор и свечи на их старый «форд», которым мать позволяла сыну пользоваться, хотя из-за юного возраста он еще не мог получить водительские права. А старшая сестра того мальчика, на год старше Шасы, показала ему нечто еще более замечательное, когда они на руднике уединились на несколько запретных мгновений за насосной станцией. Она даже позволила мальчику потрогать это, и это было теплым, мягким и пушистым, как новорожденный котенок, свернувшийся под ее короткой хлопковой юбкой, – самое замечательное переживание, которое Шаса намеревался повторить при первой же новой возможности.

Но и этот мальчик казался интересным, и, возможно, он мог бы показать Шасе моторный отсек траулера. Шаса оглянулся на завод. Мать не следила за ним, и он вознамерился проявить великодушие.

– Привет!

Он улыбнулся, сделав рукой царственный жест. Его дед, сэр Гаррик Кортни, самый важный мужчина в жизни Шасы, всегда убеждал его: «По праву рождения ты занимаешь высокое положение в обществе. Это не только дает тебе преимущества и привилегии, но и возлагает на тебя обязанности. Настоящий джентльмен всегда вежлив и любезен с теми, кто ниже его по статусу, будь то черные или белые, молодые или старые, мужчины или женщины».

– Я Кортни, – сообщил Шаса. – Шаса Кортни. Мой дед – сэр Гаррик Кортни, а мать – миссис Сантэн де Тири-Кортни.

Он ожидал выражения почтения, обычно вызываемого этими именами, но, когда ничего такого не заметил, продолжил, несколько сбившись:

– А тебя как зовут?

– Меня зовут Манфред, – ответил мальчик на африкаансе и слегка вскинул густые черные брови над янтарными глазами.

Брови были настолько темнее его светлых волос, что казались покрашенными.

– Манфред де ла Рей, и мои дед, и мой двоюродный дедушка, и мой отец – тоже де ла Реи, и они всегда выбивали дух из англичан, если с ними встречались.

Шаса покраснел при этой неожиданной атаке и уже собирался повернуть назад, когда заметил старика, склонившегося к окну рулевой рубки и наблюдавшего за ними, и двух цветных матросов, что вышли из носового кубрика. Теперь он не мог отступить.

– Мы, англичане, победили в войне и в четырнадцатом году разгромили бунтовщиков, – огрызнулся он.

– «Мы!» – повторил Манфред и повернулся к зрителям. – Этот маленький надушенный джентльмен выиграл войну!

Матросы одобрительно загоготали.

– Понюхайте его, – продолжал Манфред, – его бы следовало назвать Лили – Лили, надушенный солдатик!

Манфред повернулся к Шасе спиной, и только теперь Шаса сообразил, что мальчик выше его на добрый дюйм, а руки у него пугающе мускулистые и загорелые.

– Так ты англичанин, Лили, да? Тогда ты должен жить в Лондоне, ведь так, сладкий Лили?

Шаса никак не ожидал, что бедный белый мальчик окажется таким красноречивым, а его остроумие – настолько язвительным. Обычно в любом разговоре главенствовал Шаса.

– Конечно я англичанин, – рассерженно подтвердил он, ища достаточно находчивый ответ, который положил бы конец обмену репликами и позволил бы ему с честью выйти из ситуации, над которой он быстро терял контроль.

– Значит, ты должен жить в Лондоне, – настаивал Манфред.

– Я живу в Кейптауне.

– Ха! – Манфред повернулся к зрителям, число которых уже увеличилось.

Темный Хендрик сошел со своего траулера на причал, а вся команда собралась у поручней.

– Так вот почему их называют soutpiel! – громко произнес Манфред.

Матросы захохотали, услышав это грубое выражение. Манфред никогда не произнес бы таких выражений в присутствии отца. Это означало «соленый хрен», и Шаса покраснел и инстинктивно сжал кулаки при оскорблении.

– Soutpiel стоит одной ногой в Лондоне, а другой в Кейптауне, – с удовольствием пояснил Манфред. – А его мотня болтается посреди старого соленого Атлантического океана.

– Ты возьмешь свои слова обратно!

От гнева Шаса не мог найти достойного ответа. С ним еще никогда ни один из низших не разговаривал подобным образом.

– Взять обратно – ты имеешь в виду вроде того, как ты оттягиваешь назад свою соленую крайнюю плоть? Ну, когда ты развлекаешься? Ты это хотел сказать? – спросил Манфред.

Аплодисменты команды сделали его безрассудным, и он подошел ближе к мальчику, стоявшему высоко на причале, оказавшись прямо под ним.

Шаса прыгнул на него без предупреждения, Манфред не ожидал этого так скоро. Он предполагал обменяться еще несколькими оскорблениями, прежде чем они реально столкнутся.

Шаса упал с высоты в шесть футов и ударил по Манфреду всем весом своего тела и своей ярости. Воздух с шипением вылетел из легких Манфреда, и мальчики полетели прямо в трясину мертвой рыбы.

Они перекатились в сторону, и тут Шаса потрясенно почувствовал силу другого мальчика. Его руки были твердыми как бревна, а пальцы казались железными крюками мясника, когда они впились в лицо Шасе. Лишь внезапность и то, что Манфред на миг задохнулся, спасло Шасу от мгновенного унижения, и он запоздало вспомнил наставления своего тренера по боксу Джока Мёрфи.

«Никогда не позволяй более крупному противнику втягивать тебя в ближний бой. Держи его на расстоянии. На расстоянии вытянутой руки».

Манфред старался провести захват Нельсона, мальчики барахтались в холодной рыбной массе. Шаса выбросил вперед правое колено и, пока Манфред в ярости напирал на него, ударил его в грудь. Манфред задохнулся и отшатнулся, но потом, когда Шаса попытался откатиться в сторону, тут же снова бросился вперед. Шаса ушел от удара, направленного в его голову, и правой рукой заставил локоть Манфреда разорвать захват, а потом, как учил его Джок, вывернулся в образовавшееся пространство. Ему помогла скользкая рыба, прилипшая к его шее, и то, что рука Манфреда скользила в ней, как в масле, – и в то самое мгновение, как он высвободился, он тут же ударил противника кулаком левой руки.

Джок неустанно тренировал его в приемах ближнего боя и прежде всего учил короткому прямому удару левой рукой. «Джеб – самый важный и эффективный удар, какой ты только можешь использовать».

Этот удар обычно получался у Шасы не лучшим образом, но все же он ударил другого мальчика в глаз вполне крепко, и голова у того откинулась назад, что отвлекло его на время, достаточное для того, чтобы Шаса вскочил на ноги и отпрыгнул.

К этому моменту причал над ними заполнила целая толпа цветных матросов с траулеров – в резиновых сапогах и синих свитерах с высокими воротами. Они ревели от восторга и возбуждения, подстрекая мальчиков, словно те были парой боевых петухов.

Смаргивая слезы с распухшего глаза, Манфред бросился на Шасу, но рыба, налипшая на его ноги, замедлила его движения, и тут последовал новый удар. Никаких предупреждений; просто резко и неожиданно, снова ужалив в поврежденный глаз, и Манфред взревел от ярости и ринулся на более легкого мальчика.

Шаса поднырнул под его руку и снова пустил в дело левый кулак, точно так, как учил его Джок.

«Никогда не предупреждай противника о своих намерениях движением плеч или головы, – звучал в голове Шасы голос Джока, – просто бей рукой».

Шаса ударил Манфреда в рот, и тут же на губах Манфреда, сплющившихся о зубы, выступила кровь. Вид крови противника привел Шасу в восторг, а громкий рев толпы зрителей вызвал в нем глубинный примитивный отклик. Он снова пустил в ход левую, врезав кулаком по покрасневшему распухшему глазу.

«Когда достанешь его, – снова зазвучал голос Джока, – продолжай бить в ту же точку».

Манфред опять закричал, но на этот раз в его голосе вместе с бешенством звучала боль.

«Действует!» – восторгался Шаса.

Но в этот момент он налетел спиной на рулевую рубку, и Манфред, увидев, что его противник загнан в угол, ринулся на него через скользкую рыбу, широко раскинув руки, победоносно ухмыляясь полным крови ртом; его зубы окрасились в яркий розовый цвет.

В панике Шаса опустил плечи, на мгновение уперся в бревна рубки и тут же бросился вперед, метя макушкой головы в живот Манфреда.

Манфред снова лишился дыхания, и на несколько неловких мгновений они словно сплелись воедино в мешанине сардин; Манфред старался вдохнуть и не мог ухватить скользкие руки противника. Потом Шаса вывернулся и наполовину пополз, наполовину поплыл сквозь рыбу к основанию приставной деревянной лестницы, ведущей на причал, и заполз на нее.

Толпа хохотала и издевательски ухала, когда он сбежал, а Манфред пытался его поймать, выплевывая кровь и рыбью чешую из разбитого рта; его грудь тяжело вздымалась, легкие с трудом наполнялись воздухом.

Шаса уже одолел половину лестницы, когда Манфред схватил его за лодыжку и оторвал обе его ноги от ступенек. Шаса повис, вытянувшись под весом более тяжелого мальчика, как осужденный на дыбе, и отчаянно цеплялся за верхние ступени, и цветные лица рыбаков находились уже в нескольких дюймах от него, когда они наклонялись с причала и ревели во все горло, подбодряя своего.

Свободной ногой Шаса отбивался, и его пятка угодила в распухший глаз Манфреда. Тот взвыл и отпустил ногу, а Шаса вскарабкался на причал и огляделся с диким видом. Его боевой задор угас, он дрожал.

Путь к спасению лежал по причалу, и Шаса страстно желал им воспользоваться. Но мужчины вокруг хохотали и свистели, и гордость не позволила ему это сделать. Шаса обернулся и с приступом смятения, таким сильным, что его едва не затошнило, увидел, что Манфред уже взобрался наверх.

Шаса толком не понимал, как он ввязался в эту драку или в чем был ее смысл, и ему отчаянно хотелось выпутаться из этого положения. Но это не представлялось возможным, этому мешали все его воспитание и обучение. Он попытался остановить дрожь, когда снова поворачивался лицом к Манфреду.

Более крупный мальчик тоже дрожал, но не от страха. Его лицо распухло и побагровело от убийственной ярости, он бессознательно шипел сквозь окровавленные губы. Его пострадавший глаз уже наливался пурпуром, превращаясь в узкую щелку.

– Убей его, кляйн баси![4] – кричали цветные рыбаки. – Пришиби его, маленький хозяин!

Их насмешки заставили Шасу собраться с силами. Он глубоко вздохнул и встал в классическую боксерскую позицию, выдвинув вперед левую ногу и держа кулаки перед лицом.

«Постоянно двигайся», – услышал он очередной совет Джока и начал пританцовывать на месте.

– Посмотрите на него! – закричали в толпе. – Он воображает себя Джеком Демпси! Он хочет с тобой потанцевать, Мани! Покажи ему вальс Китового залива!

Однако Манфред был обескуражен отчаянной решимостью в темно-синих глазах и побелевшими костяшками левого кулака Шасы. Он начал кружить вокруг него, шипя угрозы:

– Я вырву тебе руку и засуну в твою глотку. Я заставлю твои зубы выйти из твоей задницы маршем, как солдаты.

Шаса моргал, но сохранял бдительность, медленно поворачиваясь лицом к Манфреду. Хотя оба промокли и блестели от рыбьей слизи, а их волосы слиплись от студенистой массы и покрылись чешуйками, в мальчиках не осталось ничего смешного или детского. Это был хороший бой, а обещал стать еще лучше, и зрители постепенно замолчали. Сверкая глазами, словно волчья стая, они приблизились, наблюдая за неравными противниками.

Манфред сделал ложный выпад влево, а затем атаковал и бросился сбоку. Он был очень быстр, несмотря на свой рост и крепость ног и плеч. Он низко опустил белокурую голову, черные изогнутые брови подчеркивали свирепость его хмурого взгляда.

Шаса по сравнению с ним казался почти по-девичьи хрупким. Руки у него были бледные и тонкие, а ноги в промокших серых фланелевых брюках казались слишком длинными и худыми, но двигался он хорошо.

Он уклонился от атаки Манфреда и, ускользая, снова нанес удар левой. Зубы Манфреда громко стукнули от удара, голова откинулась назад, и он чуть не упал, удержавшись на пятках.

Толпа вопила:

– Vat hom[5], Мани! Хватай его!

Манфред снова бросился вперед и нанес мощный удар с разворота в гладкое бледное лицо Шасы.

Шаса поднырнул под удар и в тот момент, когда инерция заставила Манфреда потерять равновесие, неожиданно и больно ударил левым кулаком в фиолетовый опухший глаз.

Манфред прижал руку к глазу и зарычал:

– Дерись как следует, ты, soutie, мошенник!

– Да! – раздался голос из толпы. – Перестань убегать. Стой и сражайся как мужчина.

И тут Манфред сменил тактику. Вместо того чтобы делать ложные выпады или уходить от удара, он продолжал идти прямо на Шасу, работая обеими руками в жутком механическом ряде ударов. Шаса отступал, пригибаясь, раскачиваясь и уворачиваясь, уходя от кулаков противника, и продолжал бить левой, но Манфред безжалостно преследовал его, как будто привыкнув к боли от новых ударов по разбитому рту и распухшему глазу, словно не чувствуя их, – он не менял ритма и не прекращал атаку.

Его загорелые кулаки, затвердевшие от работы с лебедкой и сетью, скользили по волосам Шасы, когда тот пригибался, или проносились мимо лица, когда Шаса отскакивал назад. Потом последовал скользящий удар в висок, и Шаса прекратил попытки контратаки, стараясь просто держаться подальше от этих молотящих кулаков, и ноги под ним уже начали неметь и тяжелеть.

Манфред не знал усталости, он безжалостно напирал, и отчаяние вкупе с утомлением замедлили движение ног Шасы. Кулак врезался в его ребра, он хрюкнул, пошатнулся и тут же увидел, как другой кулак летит ему в лицо. Он не мог избежать удара, его ноги словно завязли в ведрах с патокой, и он просто схватил руку Манфреда и со всей силой повис на ней. Этого и добивался Манфред, который другой рукой обхватил шею Шасы.

– Ну вот, я тебя достал, – пробормотал он сквозь распухшие окровавленные губы, заставляя Шасу согнуться пополам и зажимая его голову под своей левой рукой.

Он замахнулся правой рукой и нанес врагу жестокий апперкот.

Шаса скорее ощутил, чем увидел, этот летящий кулак и извернулся так бешено, что ему показалось, будто его шея сейчас сломается. Но он сумел принять удар верхушкой лба, а не всем незащищенным лицом. От силы удара все его тело, от черепа до нижней части позвоночника, словно пронзило железным копьем. Шаса знал, что второго такого удара ему не выдержать.

Перед его расплывшимся взглядом возник край причала, и Шаса использовал все остатки своих сил, чтобы подтолкнуть их обоих к этому краю вплотную. Манфред не ожидал, что его пихнут в этом направлении, и уперся ногами в бревна с расчетом на другую сторону толчка. Он не устоял, и оба они полетели вниз, на заваленную рыбой палубу траулера в шести футах под ними.

Шаса оказался прижатым телом Манфреда, его голова оставалась в тисках, и он мгновенно погрузился в зыбучий песок серебряных сардин. Манфред попытался еще раз ударить его в лицо, но его кулак завяз в мягком слое рыбы, покрывшем голову Шасы. Он оставил попытки и просто навалился всем весом на шею Шасы, заталкивая его голову все глубже и глубже в рыбу.

Шаса начал тонуть. Он пытался крикнуть, но дохлая сардина скользнула в его открытый рот и застряла в горле. Он брыкался и отбивался обеими руками, извивался изо всех оставшихся сил, но его голова безжалостно уходила вглубь. Рыба, попавшая в горло, душила его. Его голова наполнилась тьмой и звуком, похожим на вой ветра, заглушив жестокий хор голосов на причале, его сопротивление слабело, пока он наконец уже не начал едва заметно шевелить руками и ногами.

«Я умираю, – подумал он с неким отстраненным любопытством. – Я тону…»

И мысли покинули его вместе с сознанием.

– Ты явилась сюда, чтобы уничтожить меня! – обвиняющим тоном заявил Лотар де ла Рей, прислонившись к закрытой двери. – Ты проделала весь этот путь только для того, чтобы увидеть, как это произойдет, и позлорадствовать!

– Ты льстишь себе, – с презрением ответила Сантэн. – Ты лично мне не слишком интересен. Я приехала, чтобы защитить собственные значительные вложения. Я приехала ради пятидесяти тысяч фунтов плюс накопленные проценты.

– Если это правда, почему бы тебе не позволить мне отправить улов на завод? У меня там тысяча тонн! К закату завтрашнего дня я могу превратить ее в пятьдесят тысяч фунтов.

Сантэн нетерпеливо вскинула руку, останавливая его. Кожа на этой руке загорела до цвета кофе с молоком, что контрастно подчеркивало серебристо-белый бриллиант длиной в верхний сустав ее указательного пальца, направленного на Лотара.

– Ты живешь в выдуманном мире! – заявила она. – Твоя рыба ничего не стоит. Никому она не нужна – ни по какой цене, и уж точно не за пятьдесят тысяч фунтов.

– Она стоит этого – рыбный корм и консервы…

Сантэн снова жестом попросила его замолчать.

– Склады по всему миру забиты непроданными товарами. Неужели ты этого не понимаешь? Ты что, газет не читаешь? Разве ты не слушаешь беспроводное радио у себя в пустыне? Эта рыба ничего не стоит, даже тех денег, в которые обойдется ее переработка!

– Это невозможно! – Лотар был разгневан и упрям. – Конечно, я слышал о делах на фондовой бирже, но людям все равно нужно есть!

– Я многое думала о тебе… – Сантэн даже не повышала голос, она говорила с Лотаром как с ребенком. – Но никогда не считала тебя глупцом. Попытайся понять, что в мире происходит сейчас нечто такое, чего никогда не случалось прежде. Коммерция умерла; фабрики по всему миру закрываются; улицы крупных городов забиты легионами безработных.

– Ты используешь это для оправдания своих действий! Ты объявила мне вендетту.

Лотар шагнул к ней. Его губы выглядели снежно-белыми на фоне темного красноватого загара.

– Ты преследуешь меня за какое-то воображаемое преступление, совершенное давным-давно. Ты караешь меня!

– Преступление было реальным. – Сантэн отступила назад, но продолжала смотреть ему в глаза, а голос ее стал низким, ледяным и жестким. – То, что ты совершил, было чудовищно, жестоко и непростительно, но нет такого наказания, которое я могла бы придумать для тебя, чтобы оно соответствовало тому преступлению. Если Бог существует, Он потребует возмездия.

– Дитя, – начал Лотар. – Дитя, которое ты родила для меня в тех диких местах…

Впервые ему удалось пробить ее броню.

– Не смей упоминать при мне о твоем ублюдке! – Сантэн сжала вместе ладони, стараясь остановить дрожь в руках. – Таково условие нашей сделки!

– Это наш сын. Ты не можешь отрицать этот факт. Или ты задумала уничтожить и его тоже?

– Он твой сын! – возразила Сантэн. – Я к нему не имею отношения. Он не влияет на меня или мое решение. Твой завод несостоятелен, он безнадежный, окончательный банкрот. Я не могу даже ожидать возврата своих вложений, я лишь надеюсь вернуть какую-то часть.

Сквозь открытое окно до них донеслись мужские голоса, даже на большом расстоянии звучавшие возбужденно и жадно, словно лай борзых, почуявших след. Ни один из них даже не посмотрел в ту сторону; все их внимание было сосредоточено друг на друге.

– Дай мне шанс, Сантэн.

Лотар услышал в собственном голосе умоляющие нотки, и это вызвало у него отвращение. Он никогда ни у кого ничего не просил прежде, ни разу в жизни, но теперь он не мог вынести мысли о том, что снова придется начинать все сначала. И не в первый раз. Дважды война и связанные с ней невзгоды лишали его всего, кроме гордости, храбрости и решимости сражаться и завоевывать. И всегда враги были одними и теми же – британцами с их жаждой имперского владычества. Каждый раз он начинал с нуля и трудился, зарабатывая состояние.

На этот раз перспектива его ужасала. Быть сраженным матерью своего собственного ребенка, женщиной, которую он любил – и, да простит его Господь, которую продолжал любить вопреки разуму. Он чувствовал истощение духа и тела. Ему было уже сорок шесть; он больше не имел огромного запаса энергии, свойственного молодому человеку. Ему показалось, что он заметил, как слегка смягчился ее взгляд, словно ее тронула его мольба и она заколебалась.