Каштак

Сеня тряхнул головой, сбрасывая морок.

Мила бултыхалась в воде, загребая ее пригоршнями, накатывая волнами на грудь. В какой-то момент повернулась лицом к ребятам. Сеня сразу подумал, что Милка правильно поступила на выпускном, всадив вилку в зад официанту: никакая она не плоская.

– Да, ничего, – будто услышав его мысли, хмуро произнес Паша. – Под одеждой и не разглядишь.

Улучив момент, когда Вася отошел в сторону в поисках очередного камешка (на самом деле он хотел скрыть свое смущение), Павел спросил:

– Колись, физрук: ты с ней спал?

Сеня наградил товарища тяжелым взглядом. В ответ, впрочем, получил такой же.

– С дуба рухнул?

– Ну а что, женщина все-таки. – Паша отвел глаза, уставился исподлобья на голую Милку, которая, кажется, собиралась выходить на берег. Вода уже облизывала ее живот на уровне пупка.

– Успокойся, брат, не спал. Я мог бы задать тебе аналогичный вопрос, но не стану.

– Ты знаешь ответ.

Милка ступила на песок. Собственная нагота, казалось, ее нисколько не смущала… чего нельзя было сказать о парнях. Пока она плескалась в озере, они не маскировались, рассматривали подругу во всей ее красе, но сейчас, когда она находилась в шаговой близости, ребята не знали, куда отвернуться. Вечное мужское проклятие: хочется смотреть, пожирать глазами детали, но, боже, неудобно-то как!

– Ну что, кибальчиши, как я вам в свои сорок плюс?

Она положила одну руку на бедро и по-модельному выгнула спину. Грудь ее соблазнительно качнулась.

– Супер, – сказал Паша. – И как тебя Филя осмелился сюда привести? Я бы на его месте…

Мила перестала улыбаться. Сеня ткнул Пашу в бок.

– Филипп был человеком широких взглядов, – произнесла Ставицкая, прибирая распустившиеся волосы. – Все спланировал, даже полотенце прихватил. Наверно, это было глупо, но это такая глупость, знаете… как засушенный цветок в книге.

Она нагнулась за вещами, застыв на мгновение в позе, которая повергает в смятение любого мужчину, даже счастливо женатого.

– Только вы не поняли главного, мальчики. Я не смогла. Оценила оригинальность, но раздеваться не стала. Постояла в сторонке, покурила, поглазела на других, и мы ушли.

Пашу осенило.

– Так ты поэтому нас сюда привела?

– Да. Давно хотела это сделать, как бы в память о нем совершить этот подвиг. Но все не решалась. Вы же всегда считали меня легкомысленной, а я вот, видите… Спасибо, что поддержали.

– Одевайся уже, – сказал Сеня. – Простудишься, действительно.

– Нормально всё. По дороге где-нибудь горячего чая возьмем.

Милка быстро оделась, закинула на плечо сумочку, оглядела ребят спокойно и буднично, будто ничего экстраординарного не произошло. Все молчали. Вася высматривал что-то в песке, Паша пытался прикурить от чахлой зажигалки новую сигарету. А Семен думал.

Ему помыслилось, что именно в этот момент между ними всеми промелькнуло что-то особенное. Раньше казалось, что их дружба уже не может стать крепче, потому что крепче было некуда. Но неожиданное обнажение Людмилы и ее упоение телесной свободой, стократно усиленное присутствием друзей, внесло в отношения четверки нечто новое.

– Как ты, Мил? – нарушил он общее молчание. – Полегче?

– Да, освежилась. Вы-то чего притихли, орлы? Смутила вас?

– Не без этого, – молвил Паша. – Теперь, глядя на тебя, я неизменно буду представлять твой пирожок. Этот образ со мной навечно.

– Переживешь, – хмыкнула Мила. – Я же знаю, какой у тебя член, и с ума не схожу.

– Что?! Когда ты его видела?!

– Меньше пить надо! Вспоминай сам.

– Так, ребят, давайте закончим эти диалоги о прекрасном, – вмешался Сеня.

– Нет, почему! – возразил Василий. – Дело ведь не в том, что мы увидели Милку голой. Как ты там говорил про лошадь, Паш? Забраться на нее снова? Наверняка у каждого найдется такая брыкливая скотина, а?

– Я свою оседлала. Решайте, кто будет следующим. Только меня не повторяйте, давайте как-нибудь по-другому.

Парни переглянулись. В воздухе запахло авантюрой. Паша выбросил сигарету, не докурив.

– Может, обсудим это за чашкой чая? – предложил он. – Оформим идею, так сказать. Да и жрать охота.

Никто не возражал.

Через минуту компания уже направлялась по лесной тропе назад к плотине.

7. Яблони

Так и порешили: друзья будут по очереди пытаться оседлать своих строптивых скакунов. Разумеется, «при поддержке трибун». Дата – первая суббота октября – выпала случайно. Поначалу хотели разобраться со всем табуном сразу после перфоманса Милки, но Семен сослался на загруженность в университете, Вася намекнул на грядущие важные заказы от генералов идеологического фронта, а неприкаянный Паша просто отмахнулся: мол, я как-нибудь потом, когда вспомню что-то душераздирающее.

Год прошел в обычной суете. Милка завела очередного ухажера, но на этот раз ребятам его не представила, что вызвало у тех некоторые подозрения: неужели нащупала что-то стоящее и боится сглазить, как в случае с Филиппом Ставицким? Паша пытался разузнать, но Людмила лишь томно закатывала глазки и быстро меняла тему разговора.

Семен продолжал разбивать сердца студенток, а родную жену Лизу «подталкивать» к мыслям о разводе. Его стойкость и невозмутимость периодически доводили жаждущую страстей супругу до белого каления, она не единожды грозилась подать заявление и забрать детей (даром что пацаны-шестиклассники уже вышли из возраста, когда их можно уложить в чемодан), но, если разобраться, именно благодаря выдержке Семена их брак и существовал уже пятнадцать лет. Друзья считали, что он просуществует еще столько же, потому что Сеня и для них был неким стержнем, удерживающим компанию от центробежных сил. Вообще, Семену втайне завидовали: жена у него в целом нормальная, как у всех, и жизнь их обывательская текла своим чередом со всеми ее взлетами и падениями, скандалами и идиллиями, субботними походами в супермаркет и утренним кофе. Все остальные члены «великолепной четверки» этих радостей были лишены.

Что касается Павла и Василия, то они весь минувший год вели практически богемный образ жизни: блогер Болотов выбил себе еще пару авторских колонок в провластных изданиях, что позволило ему расширить рацион спиртосодержащих продуктов, а офисная крыса Феклистов в свободное от работы и соцсетей время тусовался в городе, смотрел кино, читал детективы в мягких обложках, находил девушек для веселых встреч (Лены с ее чертовым мопсом тогда еще не было на горизонте) и часто не мог вспомнить, как вообще прошел день.

Иногда все четверо встречались в каком-нибудь баре в центре, делились новостями и в целом пребывали в благодушном настроении, но каждый приходил к выводу, что замечание Василия, прозвучавшее во время прогулки на Шершни – «жизнь проходит, вот в чем беда», – было резонным.

Однажды в конце сентября в телефонном разговоре с Семеном Пашка вспомнил:

– Слушай, ровно год назад Милка показала нам голую задницу.

– Да, было дело. И что?

– Помнится, мы в тот день договорились, что каждый из нас пройдет похожее личное чистилище.

– И это помню. Ты к чему ведешь?

– К тому, что не покуражиться ли нам, как в прошлом году?

Сеня согласился, что мысль, в общем, дельная. Но кто следующим выйдет на подиум?

– Давай Ваську вытолкнем, – сказал Паша. – Если разобраться, то он первым об этом заикнулся, ему и флаг в руки. Ты сам-то как смотришь?

– Рационально.

– В смысле?

– В том смысле, что мы давно не проводили время по-человечески, для души, а это нехорошо. Протирать штаны в кабаках большого ума не надо.

– То есть ты «за»?

– Согласие есть продукт непротивления сторон.

– Блин, Сэм, ты у Васьки нахватался? Можешь нормально говорить, не как со студентами?

– Это не так весело.

Через неделю, первого октября, Василий Болотов вечером после работы был взят за грудки и прижат к стенке. Фигурально, конечно. Друзья встретились на скамейке на главной аллее в парке Гагарина. Для кворума не хватало лишь Милки, она поздно заканчивала смену в салоне.

– Есть у меня одна идея, – многозначительно произнес Болотов. Глаза его блестели, но вряд ли от азарта – накануне Вася бурно отмечал десятитысячного подписчика и до сих пор поправлял здоровье.

– Рассказывай, – велел Паша.

Болотов со вздохом посмотрел вверх, на макушки сосен.

– Вы помните, на чем мы в школе сошлись. На музыке. Но я еще задолго до встречи с вами, оглоедами, мечтал петь на сцене. Это была самая заветная мечта детства, такие фантазии порой накрывали – не чета вашим «залезть в трусы». Казалось мне, что стою я с гитарой в каком-нибудь большом концертном зале у микрофона и пою: «И вновь продолжается бой!..»

– И сердцу тревожно в груди, – усмехнулся Семен. – Стесняюсь спросить, ты петь-то умеешь?

Вася слегка смутился, взгляд его потускнел. Друзья умели опустить на землю, причем делали это грубо, буквально лицом вниз.

– Ты разве не слышал, как я пою?

– Отчего ж, слышал. Где-то у меня даже на телефоне запись осталась. «Когда яблони цветут, всем девчонкам нравится». Это было феерично.

Вася проскрежетал зубами, но на колкость не ответил. Паша взглядом попросил Сеню помолчать.

– Короче, терзал я гитару пару лет, а потом уже с вами тусоваться начал и все забросил. Коллекционировать чужую музыку было интереснее, чем делать свою.

– А почему мы не знали? – спросил Паша.

– А потому же, почему Милка не рассказала нам о пляже. Мы же оборжем всех и вся, если это не касается нас самих, заставим краснеть и оправдываться, в нас же скоро почти не останется ничего человеческого, мы же…

– Хорош, Спиноза! – скомандовал Семен тоном физрука. – Что в итоге-то?

Вася с сожалением потеребил куртку, под которой вырисовывались контуры фляги. Давно бы сделал глоток, но перед друзьями было неудобно.

– За полгода до армии я решил вспомнить гитару. Бывалые пацаны рассказывали, что служиться будет легче, если умеешь играть, бить будут через раз. А тут очень кстати подвернулся конкурс авторской песни в ДК «Станкомаш» в Ленинском, все эти бардовские дела. Прошел отбор со своей балалайкой, а вечером, когда набился полный зал, я так обдристался, что… – Вася огляделся, будто искал подходящее сравнение. – В общем, хорошо так обделался. Первый куплет еще как-то вытянул, а на втором бросил играть и убежал за кулисы.

– Почему? – тихо спросил Семен. Желание троллить у него пропало. Он живо представил себе эту картину: тщедушный Вася с гитарой, триста человек в зале, строгое жюри в бардовских свитерах до ушей, все смотрят… а пацан застыл, как рыба в морозильнике. Васька в те годы не владел навыками публичных выступлений даже на нынешнем своем уровне, на уроках-то отвечал еле-еле, а тут целый концерт.

– Не знаю, что случилось, – пожал плечами Василий. – Зачем вообще поперся, кто бы мне сказал. Наверно, хотел сделать что-то эдакое… ну, чего никогда не делал. Я же в школе не блистал, девушки меня не любили, как того Паниковского, который целый год не был в бане, только Милка жалела, убогого… вот и захотел. Башлачев тогда был на слуху, «Аквариум». Вы-то другую музыку слушали, а мне это было близко. Не получилось. Песни писать бросил, а на гитару смотреть не могу. Лежит на шкафу, пылью покрывается. Отец предлагал продать, но мне все-таки жалко.

– М-да, – протянул Паша, – вечная дилемма русского интеллигента.

В тот же вечер было решено: Василий Болотов, известный и даже временами популярный в Челябинске блогер, должен выйти на сцену и что-нибудь изобразить. Пусть это будет даже чужая песня, без разницы (лучше бы свою спеть, заметил Паша, но Васька наотрез отказался, сославшись на срок давности). Насчет сцены тоже договорились быстро. Арт-директор клуба «OZZ» Гена Левашов был некоторым образом обязан Павлу – тот когда-то обеспечил ему железобетонное алиби перед женой, – и теперь пришло время ответить добром на добро.

– Только два номера в начале субботней программы, не больше, – поставил условия Гена. – Фонограммы-то у него есть? Портфолио какое-нибудь?

Ничего этого у Васи, разумеется, не было, поскольку решение принималось спонтанно. Паша и Сеня благоразумно сочли, что ничего и не надо – чем меньше людей будут знать о предстоящем выступлении «правдоруба» Болотова, тем лучше, а те, кто успеет снять его «цыганочку» на видео и выложить в Интернет, окажут ему услугу, навсегда отбив охоту экспериментировать. Для Васи сейчас главное перебороть страх и просто выступить, а дальше куда кривая вынесет.

В день концерта рядом с «солистом больших и малых театров» дежурил Паша, а Сеня с Милкой пристроились за столиком у края сцены. Оттуда они могли видеть, что происходит за кулисами.

– Вася какой-то деревянный, – заметила Милка. – Вы его на колеса посадили, что ль?

– Веришь ли, – ответил Сеня, – он даже не пил сегодня.

– Да ладно!

– Ага! Только попросил у Пашки сигарету, но после второй затяжки чуть не блеванул. Он же бросил.

– Во дает!

Народу в клубе собралось много, почти под завязку, как обычно бывает по субботам. Народ ждал выхода какой-то кавер-группы, исполнявшей англоязычную рок-классику. Впрочем, кто бы здесь ни выступал, разгоряченная публика всегда принимала их тепло, и в этом состоял шанс Василия – проскочить на шару.

– Ты как? – спросил Паша, поправляя у него на плече ремень электрогитары. Вася был краток:

– Ссу.

– А ты не ссы. Вспомни, как выносишь нам мозги своими лекциями.

– Это другое.

– Ничего подобного. Форматы разные, принцип тот же – больше пурги и драйва. Ты звук-то пробовал?

– Да. Вроде все работает.

Паша еще раз внимательно оглядел друга с ног до головы. Прикид был что надо: рваные синие джинсы, белая рубашка навыпуск с расстегнутым воротом и золотая цепь на шее толщиной с палец («на дубе том», пошутил Паша и тут же получил кулаком в бок). Прическа не требовала корректив, традиционное Васькино гнездо глухаря подходило сейчас как нельзя кстати. Словом, все было готово… кроме самого Васи.

– Может, ну его к херам? – предложил он. В глазах светилась мольба, видимая даже в полумраке кулис.

– Прекрати. Милка сделала – и ты сделаешь.

– На нее пялились трое близких друзей, а тут целая дивизия.

– Но ты и не голый, дубень!

– Да я бы лучше с голым задом вышел вместо пения!

– Кстати, а если совместить? Завтра же будешь во всех таблоидах!

– Да иди ты!

Пашкин финт удался – Вася рассмеялся, чуток расслабился.

Его объявили как договаривались: «Известный журналист и блогер-тысячник Василий Болотов! Встречайте!» Никаких предисловий и объяснений – что, зачем и почему, – сразу бросили в воду, как грудного ребенка. Плыви, Василек!

И он поплыл. Буквально. Нажал ногой педаль эффекта «дисторшн», дернул струны, оглушив зал ревом, и заговорил:

– Привет, ребята! Кхм… кхе… блин, простите… Многие из вас меня знают как человека пишущего… эмм… но едва ли как человека поющего. Я и сам себя таким не знаю (зрители похлопали, оценив самоиронию). Я много времени у вас не отниму, не переживайте. Думаю, что мне это выступление нужно больше, чем вам. Знаете, когда силы зла властвуют безраздельно…

Тут он почему-то взял паузу и обернулся за кулисы, будто что-то почувствовал. Паша показал ему недвусмысленный жест – провел ребром ладони по горлу.

– Ладно, черт с ним, – согласился Вася. – Споемте, друзья!

Он прижал на грифе гитары классический ля-минор, ударил по басовым струнам…

…и заорал что есть мочи:

– Когда яблони цветут, всем девчонкам нравится!!!

Сеня и Милка рухнули на стол.

…Вася выступал двадцать минут. Спел четыре песни вместо двух. После «Яблонь» он проорал «Ты кинула» того же «Ляписа Трубецкого», затем «Седую ночь» от «Ласкового мая», а закончил нетленным «И вновь продолжается бой!» Никто не пытался его освистать и согнать со сцены. Напротив, толпа захлебывалась восторгом и кричала вместе с артистом припевы. Даже Гена Левашов, считавший, что его гражданский долг перед Пашкой исполнен с лихвой, визжал и аплодировал. В выступлении Василия Болотова, спонтанном и неряшливом, под одну только ревущую гитару, было что-то магическое – то, чего нельзя добиться ни крутым звуком, ни филигранным качеством исполнения, ни световыми эффектами. Это был голый панк, какая-то ядерная смесь Саши Башлачева и Иосифа Кобзона. «Секс пистолз» нервно покурили бы в стороне.

– Искусство в большом долгу, – резюмировал Паша и отправился в бар за апельсиновым фрешем.

Видео и фото с концерта облетели соцсети. Вася добавил себе еще сотни подписчиков. Один местный субкультурный портал решил публиковать его статьи о старой музыке. Болотов успешно провалил проект, успев написать лишь две колонки.

Таким получилось второе родео компании. Сеня не представлял, чем будет удивлять друзей. За год что-нибудь придумаю, решил физрук. Впрочем, он лгал себе. Все было очевидно.

8. Письма

Сеня Гармаш когда-то был страстно влюблен в учительницу географии. Принято считать, что вся мальчишеская «страсть» в пятнадцать лет обычно пульсирует ниже брючного ремня, но с Сеней вышла оказия посерьезнее.

Ирина Григорьевна была чудо как хороша (исключительно в представлении Семена; остальные ученики видели в географичке невзрачную зануду-очкарика, едва закончившую педагогический институт и пытавшуюся доказать, что она Преподаватель, а не объект для шуток – впрочем, тщетно). Невысокая, едва ли метр-шестьдесят, в унылом брючном костюмчике землистого цвета, с таким же унылым каштановым хвостиком волос, она невероятно притягивала мальчишку. Сеня даже не отдавал себе отчета, что именно в ней его привлекало. То ли глаза ее за стеклами очков, глубокие и умные, то ли голос, низкий, бархатный, от которого иные могут уснуть. Он тогда ничего не знал о природе магнетизма, он просто входил в транс на ее уроках, не слышал ни лекций о тектонических плитах и горных хребтах, ни идиотских комментариев одноклассников. Семен не мог отвести глаз от Ирины Григорьевны, едва слюни не пускал.

– Я знаю, кого-то ты представляешь, когда гоняешь шкурку вечером под одеялом, – шутил сидящий с ним за партой Пашка. – Но я бы выбрал объект получше. Русичка, например – вот где мясо! А у этой – ни жопы, ни сис…

– Хорош, да! – смущался Сеня.

Милка с задней парты дубасила Пашку учебником по голове. Пожалуй, она единственная понимала друга, потому что самой Милке с внешностью тоже не подфартило, один нос чего стоил, будь он неладен. Что касается Васьки, то этот вообще ничего не замечал, витал в каких-то своих заоблачных далях.

Ученики Иринушку, как мысленно называл ее Сеня, в грош не ставили. На уроках шумели, перебрасывались записками, вели себя так, будто никакой учительницы в кабинете вообще нет. Так, ходит какая-то бледная тень перед доской, что-то говорит, поправляя очки на носу, вещает в пустоту, как радиоточка на кухне. Если бы директор школы видел, в какой атмосфере проходят ее уроки, он вышвырнул бы ее на улицу. (Впрочем, нет, в восьмидесятых никто никого не вышвыривал, да и директору, по большому счету, было наплевать).

Юный Сеня ненавидел одноклассников, но вступиться за Иринушку не мог. Какой дурак в пятнадцать лет будет впрягаться за учителя? Но он отчетливо понимал даже в своем сложном возрасте, когда и собственные помыслы кажутся пугающим темным лесом, что с этим надо кончать.

А как? Навалять Сашке Парамонову, который доставал Ирину чаще всех, сидел на последней парте и постоянно орал скабрезности и глупости? Семен был спортивным парнем, выступал за честь школы на соревнованиях по баскетболу, ходил в качалку и имел соответствующий авторитет. То есть физически он мог бы скрутить Парамонова в многожильный трос, но опять же – за что? За то, что мучает молодую учительницу, чья вина лишь в том, что она молода и неопытна?

Он все же рискнул. После очередного кошмарного урока отвел Сашку в сторону, взял за локоть и сказал:

– Отстань от географички. Ты же видишь, она и так плывет. Не жалко?

Сашка даже не сразу сообразил, о чем речь. Парень он был беззлобный, пусть и хулиганистый, слабых не кошмарил и на подлости не подписывался, однако тут встал в позу:

– А че я-то сразу? Я ж как все… Да убери руки, тоже мне, рыцарь! Втюрился?

Переговоры ни к чему не привели. К чести Парамонова, о странных чувствах одноклассника он на людях болтать не стал. Понимал что-то, не дурак, хоть и троечник…

Однажды Семен увидел, как Иринушка плачет. Он задержался после урока дольше всех, запихивая учебники в портфель. Ирина стояла спиной к нему, опустив руки и глядя на доску, где сорок минут назад написала тему: «Природные условия и ресурсы страны». Сеня задержался исключительно ради того, чтобы проверить утверждение Пашки, что у нее «нет жопы». А ведь есть, отметил он, и даже очень ничего. Но когда Иринушка села за свой стол, он увидел, что ее глаза полны слез. Она сняла очки и уронила голову на руки, не обратив на парня ни малейшего внимания. Это было живое воплощение отчаяния, какого Семен в жизни не видел.

Сердце его обливалось кровью.

Первое письмо он написал тем же вечером. Он писал печатными буквами аккуратно по клеточкам тетрадного листа, как почтовый индекс, чтобы Иринушка не могла вычислить его по почерку.

«ИРИНА ГРИГОРЬЕВНА! ВЫ ОЧЕНЬ ХОРОШАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА. НЕ ОБРАЩАЙТЕ ВНИМАНИЯ НА ДУРАКОВ. ВСЁ У ВАС ПОЛУЧИТСЯ, ПРОСТО ПОТЕРПИТЕ».

Он запечатал листок в обычный конверт без марки и утром того дня, когда у класса был урок географии, проник в кабинет. Бросил письмо поверх бумаг на столе и смылся. Сеня не беспокоился, что конверт попадет в чужие руки – Иринушка была единственной географичкой на всю школу (бедная девочка, думал он), поэтому кабинет принадлежал ей всецело. А еще он надеялся, что она прочтет письмо до звонка. Ему интересно было увидеть ее реакцию.

Так и вышло. Она долго молчала. Обычно в начале урока класс бесновался, и Ирина брала паузу, чтобы улучить момент для вступления. Однако сегодня все было иначе. Она вертела в руках лист бумаги и внимательно изучала ребят. Семен понял, что попал в яблочко, и ему понравилось, что Иринушка не выглядела обескураженной. Кажется, ей было приятно. Чего он, собственно, и добивался.

Урок в тот день прошел неплохо. Иринушке даже удалось заинтересовать некоторых учеников влиянием природных условий на хозяйственную деятельность человека на примере Архангельской и Астраханской областей. Сам Сеня в тот раз не медитировал и не воображал, как обнимет и поцелует Ирину, он тоже внимательно слушал.

Он долго размышлял, что бы ему такого написать в следующем послании. Мальчик уже решил, что не ограничится одним ободряющим письмом, ему хотелось развития. Ведь если человеку утром сказать несколько теплых слов, то день его пройдет хорошо. Иринушка нуждалась в таких словах как никто.

Он написал:

«ВЫ ОЧЕНЬ КРАСИВАЯ, И ВАС ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНО СЛУШАТЬ».

Это была истинная правда, Сеня не хотел писать неправду лишь из-за стремления сделать человеку приятно.

Второе письмо, что называется, бомбануло. Первая реакция на него была уже предсказуемой – заинтригованная Ирина стреляла глазами по классу, пытаясь отыскать тайного доброжелателя, – а на следующем уроке через три дня перед учениками предстала уже не мышка в сером костюме, а миловидная девушка в джинсовой юбке до колена и модной синей блузке, с распущенными волосами и макияжем. Она сделала все, на что были способны молодые советские женщины второй половины восьмидесятых. Класс не то чтобы оторопел, но притих. Девчонки перешептывались, пацаны ухмылялись, урок прошел в необычной рабочей атмосфере.

Сеня уже не мог остановиться. Он подкидывал ей письма стабильно раз в неделю. Тематика была разной: от комплиментов ее внешности – Иринушка и правда хорошела день ото дня – до замечаний и вопросов по предмету. Особое удовольствие (или сожаление? Сеня не разобрался) доставляло то, что она не могла ему ответить и даже не знала, кому отвечать. Она просто реагировала, понимая, что таинственный доброжелатель находится именно в этом классе и наблюдает за ней. Ее усердие выглядело так мило, что Сеня порой чуть не плакал. Возможно, самой Ирине интрига тоже пришлась по душе, он не мог об этом судить, но молодая женщина, обреченная всю жизнь иметь дело с обормотами-подростками, которым плевать на географию, явно расцветала.

Последнее письмо было откровеннее остальных.

«ВЫ ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ КРАСИВАЯ, УМНАЯ И ИНТЕРЕСНАЯ ЖЕНЩИНА! ВЫ ПРЕКРАСНАЯ! ЕСЛИ БЫ Я БЫЛ СТАРШЕ, НАВЕРНО, Я БЫ ХОТЕЛ НА ВАС ЖЕНИТЬСЯ. МОЖЕТ, ВЫ МЕНЯ ПОДОЖДЕТЕ?»

Сеня дрожал, ожидая реакции. Он понятия не имел, есть ли у Иринушки мужчина (у такой страшилы, каковой ее считают? мало ли). И еще он понимал, что независимо от наличия или отсутствия личной жизни девушка предпримет попытку его раскрыть. Если до сих пор особой нужды в этом не было, то теперь им двоим следовало объясниться.