Каштак

– Угу. Последний бой, он трудный самый. Чую, готовит знатную подлянку.

Вася глотнул морс, скривился.

– Кислятина… Конечно, я поеду. Только не взыщите, если что.

4. Рассвет

Кто первым предложил проводить ежегодное «осеннее родео», сейчас уже и не вспомнить. Кто-то обронил словечко, другой прицепил к нему еще одно, затем третье – и так вместе размотали.

Это было три года назад, в конце сентября. Сидели в ночном клубе, пили, танцевали, потом снова пили, потом блевали в туалете (точнее, блевал только Вася) и разговаривали за жизнь. Можно было выбрать место и потише, но друзья давно не расслаблялись вместе, душа просила танцев и шума. Клуб «OZZ» подходил для этого как нельзя лучше.

– Сто лет не была в таком месте! – орала Милка в ухо Семену. – Как-то в молодости заглянула – хватило надолго.

– В молодости? А сейчас тебе сколько?

– Очень смешно. Одну школу заканчивали, дурень!

– Какая же ты старая…

Милка смеялась, стучала кулачками по его плечу. Она была вполне счастлива в ту ночь.

– А что у тебя произошло? – спросил Семен, с беспокойством поглядывая на Пашу. Тот, кажется, готовился «форсировать Сиваш», не считаясь с потерями, – заказал себе еще водки. Сэм понимал, в чем причина: Паша был неравнодушен к Милке, причем еще со школьной скамьи. Уж сколько лет вздыхал, молчал и страдал, подтверждая правило, что даже законченный бабник может глубоко в сердце десятилетиями хранить лишь один священный образ.

А Милка что? Да ничего. Милка не замечала (или делала вид) и чаще липла к Семену.

– У меня в таком клубе был самый дурацкий в жизни секс, – доложила Ставицкая. – Вернее, попытка склонения к нему. Такая лажа, до сих пор смешно.

– Сколько ж тебе лет было?

– Да что ты пристал с возрастом!

– Ну, просто в такие приключения обычно вляпываются по молодости да по неопытности.

Милка лишь хмыкнула в ответ. По большому счету, Сеня вел себя бестактно, но ведь это Сеня. Ему она прощала всё… как, впрочем, и двум другим парням за столиком. Ближе этих ребят у нее никого в жизни не было.

– Пойду перекурю, – объявила Милка, закидывая на плечо сумочку из крокодиловой кожи (кстати, подарок Сэма). – Постоишь рядом?

– Обожаю табачный дым.

На крыльце клуба толпился нетрезвый люд. Смех, мат, пустые бутылки. Милка предложила отойти подальше.

Они спрятались за углом. Уже светало. Где-то вдали стучали трамваи.

– По молодости да по неопытности, – повторила Милка слова друга. – Всё-то ты знаешь.

– На том стояли и стоять будем. Так что там было?

– Глупость, нелепость, фарс. Сидим с подругами, никого не трогаем, пьем коктейли. Мне не особо нравилось, у нас в школе дискотеки круче были, но подружки затащили, мол, давай по-взрослому уже. Ну, они накатили, пошли плясать, а я как дура сижу в уголке, соломинку свою обсасываю. Сама уже кривенькая. И тут нарисовался один. Слово за слово, «у вас глаза цвета моих трусов», «вашей маме зять не нужен?» – вот это всё. И декольте мое глазами жрет. А я еще без лифчика тогда пришла, идиотка. Дальше было… Короче, не помню, как это вышло, но очухалась я с ним в углу гардероба. Я, пардон, со спущенными штанами, он тоже, а там у него, прости Господи, размером с корнишон, не больше.

Сеня сморщился, но только для вида. Они и не такое друг другу рассказывали.

– Я как увидела, с чем имею дело, сразу давай ржать! Ничего не могу с собой поделать, ржу аки конь. Отскочила, штаны натянула и скрючилась от хохота. А тут еще влетает в гардероб какая-то баба и давай парня клатчем по башке дубасить.

– Подруга его?

– Хуже. Жена. Откуда взялась, фиг знает.

Тут и Семен рассмеялся. Обычно он был сдержан на яркие эмоции, но уж если ему было смешно, то смеялся он во всю ивановскую.

– Вот такая ерунда, – резюмировала Милка. – С тех пор я по злачным местам почти не хожу, разве что с вами.

– И это правильно! – крикнул из-за угла Паша. – Не ходите, девки, в клубы!

Он направлялся к друзьям развязной походкой типа «Людмила Прокофьевна виляет бедрами, как непристойная женщина». Вопреки ожиданиям, он еще не окосел, водка его не брала сегодня.

– Что хохочем? Сеню хочем?

– Милка анекдот смешной рассказала, – сообщил Семен.

– Милочка, душа моя, угости сигареткой, я свои на столе оставил.

– У меня с ментолом.

Паша осклабился и пропел:

– Ды-ым сигаре-ет с менто-олом!.. Слушайте, други, а давайте пойдем отсюда! Что-то у меня голова гудит от этих мелодий и ритмов зарубежной эстрады. Айдате куда-нибудь… не знаю, рассвет встречать. Если часы не врут, как раз минут через пятьдесят солнце вылезет.

– А хорошая мысль! – оживилась Милка. – Я даже знаю одно место, откуда открывается классный вид.

– У всех полно этих мест, но так и быть, сегодня ты поведешь.

– Ладно, – согласился Семен. – Пойду Ваську заберу.

– Сигареты мои захвати! И оставь официанту на чай!

Вся четверка направилась от клуба по полусонной узкой улице Энтузиастов в сторону городского бора. До «официального» рассвета, согласно данным метеослужб, оставалось еще около получаса, но город уже потихоньку стягивал с себя тяжелое одеяло осенней ночи. Было зябко. Молодые люди зевали и поеживались.

– Куда ведешь ты нас, Ставицкая? – пропел Паша.

– На Шершни.

– Но там с восточной стороны сплошной лес.

– Тебе не все равно? – сказал Семен. – Идем себе и идем, гуляем. Когда ты в последний раз болтался по городу в такое время?

Пашка пожал плечами.

– Я болтался недавно! – вставил свои пять копеек Васька. Опорожнивший желудок в клубном туалете, он выглядел сейчас получше. Впрочем, особых хлопот он и так никому не доставлял, разве что нёс всякую околесицу.

– Ты почти каждое утро болтаешься, – возразил ядовитый Павел. – До ночника и обратно.

– Злой ты, – буркнул Вася. – Я сплю плохо.

– А что так?

– Ну, так… мысли всякие тревожные в голову лезут.

– Озвучь хоть одну.

– Паш, отстань от человека, – сказала Мила.

– Нет, а чего! Пусть расскажет, о чем его сердце беспокоится. Призраки мерещатся, Вась? Являются по ночам невинно убиенные твоим жгучим слогом?

Васька насупился, шмыгнул носом.

– Грешно смеяться, я человек подневольный, кто платит, тот и девушку танцует. Я о другом думаю. Жизнь проходит, вот в чем беда.

– Серьезно? – не унимался Павел. Ему доставляло удовольствие подтрунивать над приятелем, особенно когда тот пребывал на границе света и тьмы, как сейчас.

– Куда уж серьезнее. Вот попьешь с мое, проснешься однажды утром с петухами и подумаешь: а что дальше? Куда время ушло? И не будет тебе ответа, потому что тут же другая мысль начнет сверлить твою голову: какого хера ты с вечера не оставил на опохмел.

– А ты не с петухами просыпайся, – парировал Паша, – а с женщиной, например.

– Господи, – протянул Сеня.

Вася не обратил ни малейшего внимания на эти реплики и продолжил упоенно:

– Это всё очень скверно. Душа твоя мечется от дивана до унитаза и обратно, ты пытаешься поспать еще хотя бы пару часов, моля Бога, чтобы он позволил тебе отключиться от всех забот и тягостных мыслей, но ты ворочаешься и ворочаешься в постели, как коленча тый вал стремительным домкратом, и тоска прижимает тебя к мокрой от пота подушке, и нет тебе спасения, пока не добежишь на полусогнутых до «Пятерочки», которая открывается в восемь, пока не протянешь трясущейся рукой заветный шкалик кассиру, а потом не сделаешь пару глотков по пути к дому… прав был Шекспир, как долог час тоски!

Вася выдохся и умолк. Он не заметил, что друзья остановились. Он обернулся. Все четверо теперь напоминали скульптурную композицию «Катарсис».

– Вы чего? – спросил оратор. Было не совсем ясно, дурачился он или гнал всерьез.

Первым не выдержал Паша, схватился за живот и покатился от смеха. Второй сломалась Милка, сначала по-девичьи прыснула в ладошку, а потом стала ухахатываться, переходя в состояние работающей центрифуги, и даже вылетела на проезжую часть, благо машин еще было мало. И только Сеня Гармаш, сложив руки на груди, невозмутимо вздернул брови.

– Тебе бы не блоги вести, – сказал он, – тебе бы книжки писать, ужасы какие-нибудь в мягкой обложке. «Ибо сказано в писании: ликом черен и прекрасен».

– Да иди ты, – фыркнул Вася.

(Кажется, именно это замечание и подвигло Болотова взяться за художественную литературу).

Вдоволь насмеявшись, друзья вышли на улицу Худякова, дотопали до развилки с Университетской Набережной. Шершневское водохранилище, подпираемое многополосной плотиной, отражало предрассветное небо, словно гигантское зеркало.

– А солнца и нету, – констатировал Паша. – Чего шли?

– Сейчас узнаем – сказал Сеня.

Они миновали перекресток, спустились к берегу. Пляж выглядел невзрачно: серый песок, изрытый колесами машин, покосившиеся металлические каркасы зонтов и закрытый наглухо киоск с вывеской «Шаурма. Шашлык. Напитки», – все это как бы говорило, что праздник ушел навсегда. Не верилось, что спустя каких-нибудь восемь месяцев все вернется на круги своя – и смех, и палящее солнце, и плавание на надувных матрасах, и сгоревшие ляжки. Осенние пляжи всегда вызывают щемящую тоску.

– Здесь мой муж сделал мне предложение, – сказала Милка. – Это было… хм, прикольно.

Никто не произнес ни слова. Можно было бы сказать, что игривое настроение как ветром сдуло, но тем утром был полный штиль.

5. Милка

С мужем они прожили полтора года, и это были, пожалуй, самые счастливые полтора года в ее жизни. Во всяком случае, если не считать дружбы с ребятами, которую впору называть семейными узами, лучших лет Мила припомнить не сможет, как бы ни пыталась. В эти восемнадцать с половиной месяцев, что прошли с момента официального заключения брака, уместились все возможные человеческие эмоции – от восторга и упоения до отчуждения и даже ненависти. И всё было счастьем. Мила знала, что счастье не только в радости, но и в грусти, потому что нельзя в полной мере ощутить легкость бытия, не протаскав на ногах ни дня пудовых гирь печали.

Сейчас Милка отдала бы всё – или почти всё, – чтобы иметь возможность влепить Фильке пощечину и обозвать его мудаком, а потом рухнуть с ним в постель и целовать, целовать, целовать. О, как бы она его тискала! Она бы сгрызла его зубами от пяток до макушки… Но Фильки нет. Он погиб шесть лет назад, разбился на загородном шоссе, выехав на встречку. Гнал как сумасшедший, не сверяясь со знаками и указателями, врубал музыку на всю катушку и несся, как Безумный Макс по марокканской пустыне. Всю жизнь куда-то спешил, обалдуй: по лестнице не поднимался, а взлетал, перепрыгивая через три ступеньки, в очереди на кассу гипермаркета норовил проскочить мимо чужих нагруженных тележек, а на свиданиях к Милке не подходил, а буквально вбегал в нее. Совершенно чумовой был парень. Сеня Гармаш как-то сказал: «Ты хоть придерживай его иногда. Так ведь и башку свернуть можно».

Не придержала. Свернул башку.

До встречи с Филиппом Милка вела почти богемный образ жизни. В двадцать пять лет окончательно разругалась с матерью, обвинив ее в разрушительном занудстве, ушла из дома, сняла на пару с подругой однокомнатную квартиру в центре. Зарплаты стилиста, что ей положили в одном дорогом салоне красоты, хватало на оплату жилья, модную одёжку, здоровое питание и танцы-шманцы-киношку. Кавалеров в дом не приводила, в отличие от подруги Тани, которая стабильно раз в неделю просила Милку устроить себе шопинг подольше.

Со своими партнерами Людмила встречалась на их территории. Встречалась, правда, бессистемно и с каждым недолго, быстро начинала скучать и озираться по сторонам в поисках новых развлечений. И они не заставляли себя ждать. Будучи «очаровательно некрасивой», как охарактеризовала ее Танька, Мила странным образом притягивала мужчин. Казалось бы, что может привлечь в ее худобе, невнятной груди и орлином носике? Ее завистницы считали, что позариться на такую можно разве что после текилы. Однако нет, парни прилипали к ней, как мухи к ароматной клейкой ленте, и это обстоятельство, пожалуй, озадачивало ее саму.

Шарм, чувство юмора и необычайная легкость – краеугольные камни ее натуры. Филипп совпадал с ней как фрагмент пазла. Пришел как-то в салон на стрижку, но все время, пока парикмахерша приводила его шевелюру в порядок, косился в угол, где Милка готовила инструменты к приему следующего клиента. Покончив со стрижкой, он быстро расплатился и тут же подкатил к стилисту:

– Девушка, сделайте мне мейкап. Я хочу почувствовать ваши руки на моем челе.

Девчонки в салоне до конца рабочего дня хихикали над ее легкой победой, но вечером Филипп встретил Людмилу у крыльца с гигантской охапкой роз, и ухмылки как ветром сдуло.

Завертелось. Милка поначалу думала, что и этот ухажер скоро наскучит и отвалится, как кусок засохшей грязи от туфля, но Филя оказался изобретательным парнем. То он к ней на электросамокате приедет и утащит с собой на какие-то гонки в парке, то с подъемного крана на балкон залезет – всё было неожиданно уморительно. Еще он был умен и начитан, рассуждал о литературе и искусстве, проходился по политике и политикам, не выказывая особого к ним пиетета, вкусно готовил и буйствовал в постели всякий раз как в последний. Но главное, он не пытался представить себя светом в конце тоннеля для дурнушки а-ля Катя Пушкарева.

«Такие бывают?!» – мысленно поражалась Мила.

«Видимо, бывают», – как бы говорил Филипп, пожимая плечами в ответ на немой вопрос.

Через четыре месяца, когда они уже изучили друг друга вдоль и поперек (она разбрасывает в ванной бумажки от прокладок, он оттирает под столом козюльки с пальца, думая, что никто не видит), Филька сделал ей предложение. Отвез ее на западный берег Шершней, усадил в лодку и вывез на середину водоема. Там, бросив весла, он глубокомысленно замолчал, хотя перед этим трещал без умолку, рассказывая что-то о пиратах Карибского моря.

Она струхнула. Вокруг сплошная вода и жужжащие насекомые. Как называется состояние, обратное клаустрофобии?

– Решил меня утопить? – пробурчала Милка.

– Угу, – серьезно ответил Филя. – Если не скажешь «да».

– «Да» – на что?

Филя полез в карман, и прежде чем он вытащил бархатную красную коробочку, девушка все поняла.

Пойти ко дну ей в тот день было не суждено.

* * *

Понимая, что на подругу нахлынули воспоминания, парни помалкивали. Лишь Сеня отважился подойти к Милке и положить ей руку на плечо. Она накрыла ее своей рукой.

– Всё норм, Сень. Всё в прошлом, всё утонуло… Хотя я долго обходила это место стороной.

– Это было заметно.

Мисс Острый Носик держалась достойно и не плакала, хотя ребятам казалось, что глаза у нее блестели.

Вслед за Сеней подошел и Пашка. Он обнял Милку сзади за талию, притянул к себе.

– Молчи, грусть, молчи. У всех есть воспоминания.

– Вот именно, – согласился Сеня. – Если погружаться в них с головой, то хоть на улицу не выходи. У каждого пенька будешь останавливаться и сопли пускать: там коленку в детстве разбил, тут одноклассницу тискал. Мало ли чего и где было.

Вася подошел к воде, подобрал камешек и бросил его блинчиком. Камень с приглушенным звуком «тюк» впился в водную гладь в двух метрах от линии прибоя. Сунув руки в карманы, Вася обернулся к друзьям.

– Какое спокойное сегодня озеро, не правда ли?

– Правда, – сказал Паша. – Но вот скажи, дорогой друг, почему все Васьки такие мелкие?

Василий напрягся, ожидая подвоха.

– В смысле – мелкие? Душой?

– Нет, почему же! Вот ты, например, просто глыба, Роден и Ницше в одном торсе, а ростом чуть выше моего племянника-второклассника. Ты почему морковку в детстве не кушал?

Все рассмеялись, а Вася вновь повернулся к ним спиной и запустил в воду второй камешек, теперь уже с широким замахом. Тот улетел далеко.

– Есть идея, – сказал Паша. – Тут рядом лодочная станция, полкилометра всего пройти. Возьмем суденышко, сходим в плавание?

– Хочешь, чтобы меня сильнее накрыло? – спросила Милка.

– Как раз наоборот. Хочу, чтобы тебя отпустило. Знаешь, говорят, если тебя сбросила лошадь, надо забраться на нее снова.

– Кто-то из вас сделает мне еще одно предложение? – Милка отбросила челку со лба, и только сейчас все заметили, что она все-таки пустила скромную слезинку. – Извините, ребята, вы все очень замечательные, но каждый хорош в чем-то своем, поэтому в мужья я могу взять только всех вместе, а с каждым по отдельности я повешусь.

– А вот отсюда поподробнее, – загорелся Паша. – Можно узнать, чем каждый из нас тебе интересен?

Милка отошла на несколько шагов, вынула из сумочки телефон, нажала пару кнопок. Вскоре над пустынным и тихим берегом разлились мистические женские напевы какого-то русского фолка.

– Что это? – спросил Сеня.

– Грин Апельсин, «Проклятие русалки».

Милка подняла руку со смартфоном вверх и начала двигаться в такт музыке, извиваясь змейкой.

– Паша, ты парень веселый, легкий, но такой необязательный, что я тебя убила бы на второй неделе совместной жизни.

Павел лишь развел руками, что означало: виновен, каюсь.

– Василий, – продолжала танцующая Милка, – ты у нас личность выдающаяся, прямо как Хоботов из «Покровских ворот», и это я без всякого сарказма говорю. Ты увлеченный, ты мечтатель, ты и правда немножко мыслитель…

– Немножко, – буркнул тот.

– …но тебя я придушила бы уже через пару дней. Чистая обломовщина не по мне, уж прости. Да и пьешь много.

Вася стушевался, опустил голову и начал носком туфля ковырять влажный песок. В отличие от Паши, он принял слова подруги слишком близко к сердцу.

– Сеня… – Она сделала паузу. «Green Apelsin» пронзала пространство упругим ритмом и магическим вокалом. Милка выглядела божественно. – Сеня, ты слишком правильный, а потому, наверно, самый стабильный из нас. С тобой спокойно и комфортно, но… в этом и твоя слабость. Нужно иногда включать раздолбая.

– Думаешь? – хмыкнул Семен, ничуть не обидевшись. – С двумя детьми и больной тещей не слишком-то разгуляешься.

– Это так. Но жизнь одна.

Милка продолжала танцевать – кружилась, покачивая бедрами и размахивая воздетыми к небу руками. Она чем-то напоминала картину «Девушка на шаре» Пикассо, только без шара.

Паша решил внести некую разрядку.

– Так что насчет лодки? Сплаваем?

– Где ты ее возьмешь сейчас? – возразил Семен. – На часы глянь.

– Ну да, раненько. А что тогда? По домам?

Милка с последним звенящим аккордом убрала телефон.

– Мальчики, вы не знаете продолжение истории с Филькиной затеей.

– А было продолжение? – удивился Паша. – Мы еще чего-то о тебе не знаем?

– Сердце женщины – океан, полный тайн.

– Это нечестно, – подал голос Василий, все еще немало уязвленный своей характеристикой. – Нас-то на молекулы разложила.

– Блогер, не зуди, – велел Сеня. – Что там с твоим продолжением, Мил?

Она игриво вздернула бровь.

– Филька в тот день повел меня на нудистский пляж. Когда я в центре озера сказала ему «да», он навалился на весла, причалил к берегу и сразу потащил за собой. Здесь недалеко, кстати.

У парней отвисли челюсти. Каждый, наверно, пытался представить, как мог выглядеть визит почти новобрачных в столь неожиданное место. И наверняка фантазии ребят простерлись очень далеко.

– И что вы там делали? – поинтересовался Паша.

– А что делают на нудистских пляжах?

– Да не шашлыки ведь жрали! Вы там… всё как положено?

– Вы же помните, в этом был весь Филька.

– И ты тоже?

Милка рассмеялась. Друзья выглядели такими обескураженными, что не засмеяться было сложно.

– Обалдеть, – сказал Васька.

– Ничто человеческое, – пожав плечами, подытожил Семен.

Милка подошла к ребятам, сгребла всех троих в охапку.

– Какие же вы классные, мальчишки! Как же я вас всех люблю! Не будь вас, не знаю, что бы со мной стало.

– И мы тебя любим, – грустно сказал Паша. Прозвучало так, будто он говорил о своих сокровенных чувствах. Все сделали вид, что ничего не заметили.

– Ну что, рыцари мои без траха и порока, пошли на тот пляж? Там меня точно отпустит.

6. Пляж

Семен всегда знал, что Людмила Ставицкая, урожденная Зыкина, оставившая себе фамилию мужа, не робкого десятка. Знали это и остальные. Не так чтобы она была женщиной совсем уж легкого поведения, но и монашкой ее не назовешь. Чего стоят только приключения в ночных клубах, да и многие другие, о которых она рассказывала только ему, своему лучшему другу Сеньке. И приводы в милицию были, и «ухаживания» бандитов с выкручиванием рук, и звонки в три часа утра черт знает откуда (ох как бесилась его жена!) Такая вот стихийная натура. О ней еще классная руководительница в школе говорила: «Толковая, умная, спору нет, отзывчивая и добрая… но без царя в башке. Если не остановится, закончит плохо». Было это на выпускном вечере в ресторане, где Милка предсказуемо перебрала шампанского и повздорила с официантом – всадила ему вилку в зад за то, что тот обозвал ее плоскодонкой с претензиями.

Все это Сеня знал, понимал и принимал, как и подобает лучшему другу. Но то, что Милка отчебучила на нудистском пляже Шершней в то сентябрьское утро, повергло его в смятение. О Васе с Пашей и говорить было нечего, они просто офонарели.

До места добрались быстро. Дорога, петлявшая в березовой роще вдоль берега, была ровная, тропы хоженые. Когда вышли на небольшой песчаный пятачок, скрытый от посторонних глаз густой лесной полосой, Милка сразу сбросила туфли и помчалась к воде мочить ноги.

– Да, субботник бы тут не помешал, – сказал Паша, оглядев пляж. – Или нудисты сюда давно не заглядывали, или они тут все-таки жрали шашлыки.

Песок был усеян окурками и бумажками, а подле деревьев, как шлакоотвалы на угольных разрезах, высились горы пластиковых и стеклянных бутылок.

– Пацаны, а водичка-то тепленькая! – крикнула Милка, разбрасывая ногами брызги.

– Дык бабье лето еще, – заметил Вася, – двадцать пять градусов уже вторую неделю.

– Айда купаться, мальчики!

– Лично я мало выпил для этого, – сказал Паша, закуривая. – К тому же, Мил, не забывай, что пляж нудистский, тут свои правила.

– Так я о чем!

Милка вышла на песок, стала раздеваться. Паша и Сеня тревожно переглянулись.

– О чем это она? – уточнил Василий.

Ответа не требовалось. Милка сбросила с плеч курточку, стянула через голову блузку, продемонстрировав бюстгальтер, светло-розовый, как воздушный шарик. Когда она коснулась пуговицы и молнии на джинсах, парни всерьез начали беспокоиться.

– Ставицкая, тормози! – воскликнул Паша. – Придатки застудишь, или что там у вас…

– Всё-то ты знаешь, умник.

Она спустила джинсы к щиколоткам, смешно виляя задом, а затем вышагнула из них, оставшись в нижнем белье. Демонстративно оттянула пальцами резинку довольно узких трусиков, которые были почему-то черными.

– Это явно не купальник, – поперхнулся Вася.

– Глубоко копаешь, – согласился Паша, став мрачнее тучи.

Милка продолжала играть с трусами – точнее, играть на нервах друзей, заставляя их задаваться вопросом, насколько далеко она готова зайти. Без царя в голове, вспомнил Сеня.

Наконец ей надоело их дразнить. Она повернулась спиной и быстро сняла с себя остатки одежды.

У Паши сигарета выпала изо рта, едва не опалив пузо под рубашкой.

Семен воздел глаза к небу.

Вася почесал щетину на лице и продекламировал:

– Мимо тещиного дома я без шуток не хожу…

Милка тем временем раскинула руки, потянулась и стала медленно входить в воду. Если бы она шла навстречу восходу солнца, получилась бы весьма эффектная картина, но над озером по-прежнему висело стальное небо, а на противоположном берегу белели унылые коробки жилых кварталов. Так себе пейзаж.

Когда Милкина попа скрылась в воде, парни обрели дар осмысленной речи.

– Сколько она выпила? – спросил Семен.

– Два коктейля, – ответил Паша. – Для стриптиза маловато.

– Не скажи, – заметил Василий, – помню, как-то с голодухи я полстакана всего замахнул и через пять минут уже на столе танцевал.

– С тобой-то все ясно, но вот она…

Парни думали примерно об одном и том же. Сколько лет они вместе? Двадцать пять? Почти тридцать, если считать школьные годы. Бывало всякое: и в деревенской бане вместе парились, обмотанные простынями (Сенькина теща, когда была крепче здоровьем, часто привечала их у себя), и спали вповалку друг на друге после очередного загула, и по малой нужде не отходили далеко, орошая ближайшие стены и деревья. Милка была для них как сестра, ей-богу, настолько своя, что порой они забывали о естественных гендерных ограничениях и даже игнорировали их. Но чтобы – так? Голышом?!

Кажется, рухнул последний барьер между ними. Точнее, предпоследний. Дальше только…