Вифлеемская Звезда

Абрахам Север

Вифлеемская Звезда

Часть первая

I

Огни ада могут быть подобны звёздам. Одного прикосновения достаточно, чтобы утянуть в пучину целый свет. Оглядываясь назад и пытаясь найти виноватых, воочию предстаёт картина неминуемых потоков судьбы; для одних – прекрасная орхидея, для других – кипучая смола. И кто прежде предстаёт в ответе за то прекрасное и ужасное, мимолётное и сопровождающее до самого конца наших дней? Кто этот тайный архитектор всех жизней, и твоей в частности? Впрочем, самые страшные вопросы погребены обыденной действительностью настолько глубоко, что без настойчивости и копания их отрыть и осознать не удастся. Зачастую нет лопаты, чтобы добраться туда, или она поломана. Да и стоит ли искать золото, если оно окажется пиритом? Ответ ближе, чем кажется. Его все знают…

Асмодей 

Разум ищет, и только сердце находит.

Жорж Санд

Вот настал и конец выступления. Последний аккорд прозвучал над головами слушателей. Скоро в ответ послышались бурные аплодисменты. На сцене был вокально-инструментальный ансамбль «Севилья», альтернативные названия которого могли быть «Малага», или «Гранада», или ещё какое-нибудь испанское слово, которое так по нраву руководительнице коллектива. Их выступление было приурочено к грядущему Дню учителя. Сегодня педагогов собрали в актовом зале для выказывания благодарностей и вручения наград за трудовые заслуги. Чтобы этот процесс был хоть чем-то большим, в сравнении с обычным педсоветом, было решено разбавить его немногочисленными творческими номерами, коими могла похвастаться школа.

Выступление закончилось, и участники постепенно исчезли со сцены со своими инструментами за кулисы, а оттуда перешли в помещение, где готовились к выступлению оставшиеся коллективы. Окна были закрыты. Духота. На улице было тепло, хотя клёны за гимназией уже дышали октябрём.

Среди прочих в помещении можно было отыскать тонкую и бледную руководительницу ансамбля «Севилья» Раису Ивановну, носившую солнечные очки как обруч для волос. Она встретила своих подопечных и начала одаривать их похвалой:

– Вы, конечно, ребята, молодцы. Хорошо, что среди слушателей нет музыкантов. Темп загнали. В четвёртой цифре всё равно сыграли по-своему. Под конец разваливаться стали. Бас вообще пропал. Куда так вас понесло? – она осмотрела детей и добавила: – Ладно, всё равно молодцы. Сыграли как есть, в этом году только две репетиции было, на лучшее трудно было бы рассчитывать.

Басист недовольно стал оправдываться:

– Да я не виноват, что так темп загнали. С нашего ударника спросите.

Максим успел за этот небольшой промежуток времени раздобыть себе яблоко, которое пока что оставалось целым. Он понимал, за что его упрекают, и ответил:

– Я-то что? Я держал темп. Это Сергей разгонять стал. Чтобы не разойтись совсем, пришлось поднажать.

Гитарист отстранённо наигрывал на уже обесточенной электрогитаре какие-то свои аккорды. Неохотно он прервался и ответил:

– Ничего не знаю. В прошлом году быстрее играли.

Обсуждение быстро сошло на нет. Карина, игравшая на синтезаторе, никак не могла зачехлить инструмент. Собачка на молнии заела и никак не хотела сдвинуться с места. Это заметила Раиса Ивановна, она подошла к учащейся и спросила:

– Что, опять не застёгивается?

Карина смущённо ответила:

– Да.

Руководительница ансамбля взяла чехол и каким-то грамотным приложением силы сумела устранить неисправность.

– Вот так, держи.

Карина подержала инструмент две секунды, сделала грустное лицо, а потом протянула Раисе Ивановне назад:

– Это же ваш. Я переезжаю скоро. Больше я выступить с вами не смогу. Забирайте.

– Ах, да, ты же уезжаешь. Кто же теперь играть на клавишах будет? – Раиса Ивановна прижимала одной рукой к себе чехол, а другую положила на плечо Карине: – Участвуешь в «Севильи» с самого создания – целых четыре года. Ты много раз выступала с коллективом. Уже нельзя сказать, что для школы ты ничего не сделала. Твой труд был не напрасным. Не знаю, понадобиться ли тебе твоё умение на новом месте, но здесь ты пригодилась. Спасибо что ходила на репетиции. Мы не забудем, что ты играла с нами. Если бы я не забыла об этом, то купила бы на прощанье тортик, но если хочешь, можем зайти ко мне в кабинет на чай.

Карина несмело покачала головой и вежливо отказалась от предложения. Остальные в разной степени готовности уже покидали гимназию. Ударник и гитарист уже успели выйти на школьный двор. Максим выкинул надоевший огрызок в урну и сказал:

– Везёт некоторым, уезжают жить за границу, подальше от этого совка.

Сергей нёс за плечами гитару, а руки спрятал в карманы длинного чёрного пальто. Он решил не комментировать услышанное.

– Скучать ты точно не будешь? – зачем-то спросил Максим.

– Ты знаешь ответ.

– А с ансамблем без Карины что будет?

– И без неё обойдётся.

– Как без клавиш?

Сергей всё время держал на лице угрюмую гримасу. Часто он говорил с пренебрежением и как будто цедил речь сквозь зубы. Его манера разговора действовала абсолютному большинству людей на нервы. Брякнул:

– Найдётся замена.

– Может помочь Раиске найти кого-нибудь?

– Делай что хочешь, но мне подсобить не предлагай.

Максим ожидал такой ответ. Решил подколоть:

– Ты всегда такой злобный?

– Не капай на мозги.

До остановки дошли молча, там и разминулись. Максим Войницкий поехал на своей «шестёрке» домой, а Сергей Колязин свернул с главной улицы во дворы, достал из пачки сигарету и, поработав зажигалкой, задымил.

Мысли собрались в кучу и устремились куда-то высоко. Сегодня он не был в состоянии грузить себя постоянными истошными вёдрами помоев, которые день ото дня копились и сливались куда-то вовнутрь.

Одинокий ворон ходил по бордюру в поисках съестного. Редкие жёлтые листья валялись по тротуару без всякого порядка. Унылые кусты при жилых домах не радовали глаз своей кривой формой, об искусстве топиара1 в этом захолустье не могло идти и речи.

“Раньше было лучше. – заметил про себя Колязин. – Что ни говори, навряд ли что-то станет осмысленней. К чему все идут? К чему иду я? Вот дрянь. Почему не могу нормально скурить сигарету? Обязательно надо эту труху молоть.”

Это было так давно, но воспоминания всё ещё тверды. В память врезаются наиболее значимые и эмоциональные события. Хотя иногда запоминается и какая-нибудь ерунда без дай причины, которая не несла абсолютно никакой значимой и смысловой нагрузки. Но это было именно знаменательным днём.

– А ты там со мной будешь? – спросил свою маму маленький Серёжа.

Алёна Витальевна Колязина, родительница его, вела мальчика за ручку и тихонечко, как в своём обыкновении, говорила:

– Да, зайчик мой, сегодня мы вместе будем.

– А потом?

– А потом сам будешь ходить, большой же уже.

Они остановились перед входными вратами, Алёна Витальевна достала из своей простенькой сумочки лёгкий тюлевый платок и обвязала им свою голову, скрыв под его покровом свои волосы. Мама и мальчик перекрестились и вошли внутрь. Серёжа бывал здесь раньше, но мельком как-то и редко, ему здесь было неуютно. Прошли церковный садик, благоухающий россыпью колокольчиков и каких-то фиолетовых цветочков, название которых знают одни лишь дачники, и затем переступили через порог вовнутрь.

– Пойдём, купим свечку. – сказала шёпотом мама Серёжи.

Мальчик молча стоял и посматривал на календари. Разглядывал выходные и постные дни, читал названия церковных праздников. Мама обмолвилась тёплыми словами с тётей, отпускающей свечи, а после, вместе с сыном отправилась в приход. Здесь было тихо, но в левой части храма можно было услышать детские голоса. На лавочках возле деревянной двери сидели дети разного возраста. Кто был постарше, кто помладше. Практически все одни – без родителей, сами. Серёжа отчего-то боялся. Алёна Витальевна подошла к единственной среди детей взрослой и спросила:

– Здесь же воскресная школа?

–Да, – ответила женщина, – вы тоже в первый раз?

Алёна Витальевна легонько в ответ наклонила голову и подвела своего сына к остальным детям. Он смотрел на них большими карими глазами и не понимал, что нужно делать.

–Познакомься с кем-нибудь. Найди себе друга. – шепнула мама Серёже на ушко.

Мальчик прижался к родительнице и ничего не ответил.

–Смелее. Вот можешь к тому карапузу подойти? – шепнула с улыбкой Алёна Витальевна, глядя на ребёнка.

Серёжа не мог открыть рот, развязать язык, сказать “Привет, как тебя зовут?” Некоторые взрослые зачем-то показывают, что в вопросах детских отношений они не разбираются, или не хотят разбираться; им либо всё равно, либо они действительно не компетентны, и верно то, что многие даже не стараются.

Мама посмотрела на сына, поняла, видимо, что у Серёжи так просто всё не выходит, и спросила у другой мамаши:

–А как вашу девочку зовут?

–Катя. – ответила женщина.

–Сколько ей лет?

–Семь.

–Большая уже. А вот моему Серёжке шесть.

Алёна Витальевна и другая родительница начали разговаривать. Серёжа стал ходить по кругу и рассматривать убранство церкви. Со стены на него с огромного полотнища смотрели три старца в ореолах. Мальчик присмирел и почти не двигался с места.

В приход зашла ещё одна фигура в чёрных полусапожках и длинной юбке в косую чёрно-серую клетку. Часть детей вздёрнулись со своих мест и направились к ней.

–Здравствуйте, Зоя Анатольевна. – негромко (храм всё-таки) выдали юные голоса.

–И вам всем здравствуйте. – с улыбкой на лице ответила Зоя Анатольевна, подошла к двери кельи и отворила её ключом. Не остались незамеченными и новоприбывшие. Она пригласила их внутрь и попросила сесть на любое свободное место.

Мама и сын сели на край старого выцветшего дивана.

Когда все разместились, Зоя Анатольевна поставила на столик перед сидящими ноутбук, поправила белый платок на голове, сложила затем ладошку к ладошке и начала говорить:

–Снова очень рада видеть вас, мои дорогие друзья. И, давайте, прежде чем начать с общей молитвы наше занятие, познакомимся с нашими новенькими.

Она подошла другой девочке и спросила её имя.

–Катя.

–Прекрасное имя, Екатерина. Рады тому, что ты пришла к нам в гости. Вот, держи ручку и листочек.

Потом Зоя Анатольевна посмотрела на Серёжу. Ему стало не по себе от этого искреннего взгляда, он нахмурился и сильней вцепился в руку мамы.

–А тебя как зовут? – добродушно поинтересовалась Зоя Анатольевна.

Серёжа молчал. Несколько любопытных глаз решили посмотреть на источник отсутствия звука. Мальчик опустил голову в пол. Ему почему-то хотелось плакать. Мама приласкала своё чадо и ответила за него:

–Его зовут Серёжа.

–Какое замечательное имя у тебя, Серёжа, не бойся, у нас тут совсем не страшно. Вот, хочешь, возьми грушу, – преподавательница воскресной школы протянула мальчику фрукт из стеклянной вазы.

Маленький Серёжа вытащил голову из убежища материнских объятий и хмуро посмотрел на незнакомую тётю. Затем на грушу, и только потом неспешно помотал головой в знак отказа. Тогда наставница протянула ему листик и шариковую ручку, но тот только сильнее вцепился в маму.

После этого Зоя Анатольевна решила не трогать мальчика и начала занятие с молитвы. Серёжа долго не изменял своей позы, но со временем интерес в нём взял верх, и он обратил глаза к миру. Сидел молча. Смотрел по сторонам. Наблюдал за кистями наставницы, за детьми, которые что-то отвечают. Стал прислушиваться и вникать в чудные слова.

К концу занятия он совсем просиял и сковывающий туманный страх как рукой сняло. Он немного посмелел, и эта уверенность росла с каждым новым воскресным занятием. Он хотел узнать больше. Его привлекало это новое и таинственное добро, которое даже не скрывалось от него. Полнился воодушевлением и каким-то душевным светом.

Когда Алёна Витальевна вместе с сыном вышла из храма, то как-то обыкновенно спросила Серёжу:

–Ну как тебе? Не так страшно же было.

–Нет. – так же тихо ответил мальчик.

–Сходим ещё раз?

–Да.

Над их головами раскинули свои ветви молодые рябины, тянущиеся к небу и птицам, не таящие от мира никаких тайн, и даже осень не сможет выветрить их свежесть своими дождями.

Вот так Сергей Колязин с первого по четвёртый класс ходил в воскресную школу и изучал там «слово Божие», молитвы и притчи. Он как тогда помнил эту небольшенечкую келью, в которой проходили занятия. На столе всегда лежала стеклянная ваза с печеньем и конфетами, и любой желающий ребёнок мог угоститься. Свежий пах дравляного помещения, липкие лавочки, свет, падающий из окна, какой может быть только в монастырях и храмах – всё это одновременно настораживало и манило. Какая-то торжественность. Он с малых лет от набожной мамы знал несколько молитв, но не совсем понимал, что значат эти слова, и для чего они нужны. В воскресной школе ему всё предельно понятно растолковали, да ещё и так интересно. Примерно в то же время он стал читать детскую библию. Стал следовать заповедям, постоянно причащался и ходил с мамой в церковь. Старался не грешить, как то делали праведники, но у него не всегда получалось.

Колязин кинул бычок от скуренной сигареты куда-то в густую траву, закинул в рот арбузную жвачку и направился домой. Ещё года четыре назад он и подумать не мог, что станет таким. Совсем не мог. С малых лет какая-то смута скреблась в нём о том неизвестном грядущем, что так не хотелось приближать, и, однако, причина этой необъяснимой тревоги с каждым днём становилась всё ближе и ближе. И нет – это не смерть, она казалась так далека и пустынна, что чаще всего не могла испортить настроение одним лишь напоминанием о самой себе. Маленький Серёжа знал, что если вести благочестивую жизнь, то смерти нечего бояться, ведь за ней следует высвобождение и рай, где есть только бесконечное блаженство.

На проезжей части гудели автомобили. Перекрёсток был слишком оживлён: народу много. Светофор как всегда бесил своим продолжительным красным светом. Когда же он противно заверещал и показал зелёный, толпа, скопившаяся у пешеходного перехода, хлынула с обеих сторон на противоположный бок.

Квартира дома, где жили Колязины, находилась неподалёку от аорты города. На самом деле удобно жить почти в самом центре. Всё рядом: банк, почта, товары, услуги, всеразличные учреждения и общественный транспорт. Гимназия тоже находится всего в километре от места обитания.

Ещё пара сотня шагов и вот забренчали ключи от подъезда в руках Сергея. Никто из соседей не попался ему на глаза. “Вот и славно”, – подумал он, перешагивая ступени через одну. Лифт был, но вонял страшно. Не пристало Сергею пользоваться этим средством, пока ноги не отнимались. Вот и восьмой этаж, пустой и чистый тамбур. В октябре на лестничной площадке дежурила Алёна Витальевна, этим опрятность и объясняется.

Отворил дверь, заходя внутрь, уже понял: кто-то из взрослых есть дома. С кухни доносились стравнические запахи.

–Это ты, Сергей? – послышался оттуда же женский голос.

“Опять щавель свой готовит, наверное, и яйца туда побольше выкрошила, а знает же, что я это не люблю”. – заключил про себя юноша, но вслух ничего не сказал.

Некоторая пауза. Затем из кухни вышла Алёна Витальевна с половником и спросила сына:

–Почему не отвечаешь? Что-то случилось?

В ответ сын лишь кинул:

–Не грузи. Всё нормально, пока что.

Скинул свои кроссовки, снял с себя гитару и отправился в обитель пищи в поисках съестного. На плите стояла кастрюля с супом и сковородка с котлетами. Сергей заглянул в кастрюлю и скривился: действительно щавель. Посмотрел на котлеты и порешил, что найдёт чем поживиться только в холодильнике.

–Давай супчику тебе налью? – спросила мать.

–Я не буду щавель.

–Что значит не будешь, а для кого я его тогда готовила? Ты хоть руки-то помыл?

Сын стал шариться в холодильнике. Из имеющихся навыков кулинарии и ингредиентов он сможет сделать себе только бутерброды.

–Ты прекрасно знаешь, – отвечал Сергей, – что я не люблю щавель, и, спрашивается, зачем его тогда вообще готовить.

–Так ведь суп полезен.

–Сварила бы что другое. Щи там или борщ тот же.

–В следующий раз будет борщ, ну а сегодня щавелевый супчик с яйцом.

–Если б яйцо не крошила, то я бы ещё подумал, а так – нет. – он вынул из холодильника батон и какой-то спред.

–Так яйцо полезное, не понимаю, почему ты его не ешь?

–Не капай на мозги.

–А ты не груби матери!

–Я не грублю. Успокойся. Давай не будем устраивать драму с пустого места.

– В комнату только не бери.

– Один раз можно.

Далее он молча состряпал себе нехитрые бутерброды и ушёл в детскую. Их отношения превратились в гниющий запущенный сад, некогда цветущий и ароматный, но с годами пришедший в запустение. Их сад что-то покинуло, и теперь он медленно превращался в болото. Попытки остановить этот регресс предпринимались неоднократно со стороны Сергея, хотя он же его и губил. Губила сад ненароком и его мама. Он считал, что она его не понимает. Она списывала характер своего сына на “подростковое”. Консенсуса не было, как не было и совместной работы, вот сад и зачах. Он больше не давал сладких плодов и прекрасных цветов. В нём реже стали петь птицы. Он разрушался на глазах, пока не превратился в какое-то жалкое натянутое подобие. Да – сын, да – мать, но будто за этим ничего и не стоит. Только рутинная обязанность и квота. Как миролюбивые сожители. Связь потухла и завяла, лепестки облетели, остался лишь тугой стебель, крепкие корни, но красоты в этом, увы, больше не было.

Сергей зашёл к себе, за компьютерным столиком сидела некоторая девочка и с усердием выводила что-то в тетради. Она делала математику. Заняв своё законное место, Сергей стал трапезничать. Говорить особо не хотелось. Зарывшись в своём барахле, он стал слушать музыку в наушниках, обособившись от внешнего мира. Сергей Колязин предпочитал меланхоличный рок постсоветских групп или зарубежные избранные композиции и, как большинство слушающих музыку, считал, что его подборка самая лучшая. Он отстранялся и погружался в нирвану. Так могли проходить часы. Они сладостно сливались в общую череду и безвозвратно уходили из жизни. Так и дни, что исчезали одни за одним, как и листы отрывного календаря. Незримо и навечно.

II

Во многой мудрости много печали,

И кто умножает познания,

умножает скорбь.

Екклесиаст (1:18)

“Досадное недоразумение,” – чуть слышно выговорил Сергей Колязин. В учительской было пусто – ни души. Возле кофейного диванчика удобно пристроили банальный фикус и огромную монстеру, которая своими листьями напоминала древнеегипетские дырявые опахала. По помещению летала толстючая муха и противно жужжала. Обои светло-серые, с рисунками не то цветочков, не то квадратиков. Через учительскую надо было пройти, чтобы попасть в кабинет директора.

Первой порог учительской переступила Марина Олеговна Соловей, преподаватель русского языка и литературы, она работает в гимназии не так давно, зато уже успела подготовить нескольких олимпиадников, которые показали достаточный результат. На её лице можно было прочитать раздражение и полное неудовольствие, а всё из-за того, что кто-то уже почти пол урока не может нормально смириться с фактом школьной программы и высказывает своё мнение по этому поводу. Следом за ней вошёл и её ученик – Сергей Колязин.

Марина Олеговна подошла к директорскому кабинету, приложила пальцы к дверной ручке, однако не стала с ней взаимодействовать. Сначала повернула голову ещё раз, в непонятной надежде, будто бы он, Колязин, сейчас возьмёт и начнёт извиняться за то, что сорвал урок и за испорченное настроение. Вместо этой фантазии она увидела вызывающую физиономию гимназиста, которая так и плевала в лицо: “Ну и что?” Она вздохнула и отворила дверь. Сергей немного сморщился, когда опять услышал голос своей учительницы.

– Вы свободны, Светлана Васильевна?

Откуда-то из недр директорского кабинета послышался ответ и самого директора:

– А что случилось?

Марина Олеговна дала гимназисту жест и сказала:

– Да вот. Заходи, Колязин.

Тот и зашёл, не снимая своей надменной улыбки, встал посреди небольшой комнатки и впал в некое стеснение. От странной неловкости он заложил руки друг в друга и стал ждать чего-то.

– Здравствуй, Сергей Колязин. – посмотрела из-под очков на него директриса, уже предчувствуя недоброе.

– Здрасте, – машинально ответил Сергей.

– Ничего не хочешь сказать? – пыталась воздействовать на гимназиста уставшая Марина Олеговна.

– Я думал вы будете говорить, – ехидно ответил школьник.

– Значит так, Светлана Васильевна, – решила начать преподавательница русского, – учащийся восьмого класса, Сергей Колязин, не соблюдает дисциплину и мешает проводить урок. Он заявляет, что не собирается учить программное стихотворение, потому что оно не устраивает его своим размером и содержанием.

– Верно, – вставил своё Колязин, – да.

– Так что, Сергей, срываем урок из-за стихотворения, ты же олимпиадник, не солидно тебе? – обратилась директриса к учащемуся.

– Я не срываю урок. Я протестую против несостоятельности образовательной программы.

– А знаешь, Сергей, что не тебе решать это? – укорительно говорила Светлана Васильевна, сидя за своим столом. – Твоё дело – прилежно и, по возможности, хорошо учиться. Занимать места.

– То, что не несёт в себе никакого разумного смысла, может быть проигнорировано.

– Вот как мы заговорили, Сергей. Не тебе это решать!

– А зачем, по-вашему, мне учить огроменный стих про любовь, убить на это уйму времени, чтобы уже через неделю его благополучно забыть? Это бессмыслица.

– Учение наизусть развивает память. – встряла Марина Олеговна.

– Да хватает мне памяти, но стихи я плохо учу. Вот не могу и всё. Я не понимаю, зачем это надо, а то, что я не понимаю для чего нужно, не запоминаю. Кому-то это легко – двадцать минут и готово – высший балл. А мне на это по три часа надо тратить, чтобы кое-как с заминками рассказать. Это просто несправедливо. Тем более, что я спрашивал у Марины Олеговны альтернативное задание вместо стиха, но какая жалость, я этим срываю урок.

– Есть план, по которому я должна работать, и по программе надо учить стихи, я ничего с этим сделать не могу, а ты ведёшь себя некрасиво. В конце концов можно это высказывать и не на глазах у всего класса. – устало говорила Марина Олеговна, она пыталась найти в себе силы, которые помогли бы ей стоически перенести разочарования в своём ученике.

– Что тут такого, чего нельзя заменить там на какое-нибудь сочинение, если ученик не может выучить эту туфту?

– Это обязательная отметка, я не могу заменить её на что-нибудь другое, только из-за того, что тебе этот вид работы не нравится.

– А почему заменить нельзя? – опять повторял свой вопрос учащийся.

– Программу не я составляла.

– И что, шаг в сторону тяжело сделать?

– Будешь учителем, делай тогда что хочешь на свой страх и риск. Но твоё поведение неприемлемо. – уныло и раздраженно закидывала ученика аргументами Марина Олеговна. Она была подавлена.

– Что за раболепие! Нельзя даже исключение сделать, что вам за это будет? – стоял Сергей с враждебным лицом, пытавшийся скрыть накатывающий порыв.

– Если тебе сделать поблажку, то и другим придётся, и каждый там будет высказывать своё фи. Тебе со стихом, другому с сочинением, третий и читать не будет, скажет: “Я синквейны хорошо делаю, значит давайте мне только одни синквейны.” Всех нужно оценивать по одной программе, а не по тем, что выберут себе сами ученики.

Колязин почувствовал, как в его локомотиве распалили печку с углём и вот-вот он тронется с места. Его будто бы передёрнуло, и он сказал:

– Я был о вас более высокого мнения, Марина Олеговна.

Директриса, наблюдавшая всё это, наконец-то не выдержала и встав из-за стола командным голосом стала наводить порядок.

– Ты что вообще себе позволяешь, Колязин? Ты понимаешь, как разговариваешь?

Восьмиклассник кинул едкий взгляд на Светлану Васильевну, но порядком рассмотреть её негодование не смог, что-то случилось с глазами и веками, он моргнул и перенёс внимание на свою преподавательницу: только сейчас заметил сколько тоскливого холода в этих глазах, сколько сожаления выражают полудрожащие губы. По ним можно было понять, что ей не безразличен этот ученик. Так никогда не будет смотреть рядовая химера-предметница, которая учит (скорее дрессирует) желторотый сброд без любви к своему делу, а только ради тех орешков, которые являются учительской зарплатой. Если ей не по нраву чьё-то поведение, она не будет церемониться с нарушителем порядка пол урока, а сразу пойдёт к директору и выскажет всё, что у неё на уме, при этом её физиономия кроме ревущего раздражения и гнева не будет излучать ничего. Разочарование? О, нет, этого точно никогда не прочесть на лице, которому безразлична судьба хулигана.