Полная версия
Если женщина…
Брать с собой Марину в Москву или не брать, вопроса не стояло. Было сомнение: брать сразу или сначала освоиться, обжиться, получить квартиру… Представилось: «А я возвращаюсь за ней из Москвы, а она не утерпела, вышла замуж за Павла Антоновича или Сазонтьева! Я ей говорю: что же ты, милая, не дождалась? Прости, скажет. Нет! Поздно, милая! Я теперь на первенство мира еду!»
У дома стояла незнакомая женщина, держала на поводке незнакомую собаку. Собака залаяла. Женщина показала на Гришу и сказала собаке ласково:
– Ну что же ты лаешь? Видишь, никто кроме тебя не лает!
В воскресенье с утра Гриша долго стоял в трусах перед зеркалом и исследовал фигуру. Он был возбужден: Марина велела купить билеты на шесть часов. Они идут в кино!
Осмотр мышц ничего утешительного не дал. Гриша сжимал руки, двигал животом, напрягал ноги – все было слабовыразительным. В который уже раз подумалось: «Надо кончать есть и заняться отягощениями! Вдруг лето? Пляж, Марина! Со стыда помрешь! До лета надо все успеть исправить… И родинок много! Зачем? Зачем мне столько родинок? Чтобы я родителей не забыл?»
Вспомнив про родителей, Гриша совсем загрустил. Он привык, что их больше нет, но никак не мог привыкнуть, что здесь, в его квартире, больше нет никого. Гриша посидел на диване под портретом отца и мамы, вздохнул и отправился в ванную стирать. Чистое белье кончилось два дня назад.
Марина опоздала всего на двадцать пять минут. Когда они пробирались в темноте зала на свои места, герои фильма еще только целовались. Гриша два раза наступил кому-то на ногу. Кто-то зашикал, кто-то громко сказал:
– Тише вы!
Наконец сели. Гриша взял Марину за руку и замер. Началось время близости с любимой. Плохо только, что в зале было жарко, и руки быстро стали влажными. Гриша перекладывал ладонь Марины из одной руки в другую, а освободившуюся вытирал о куртку.
Когда вышли из кино, Гриша зацепил горсть снега, скатал снежок. Рукам скоро стало холодно, но Гриша снежок не выбрасывал, мстил им за то, что так сильно грелись в кинотеатре.
– А ты, говорят, в вашем клубе чемпиона мира обыграл? – вдруг спросила Марина.
– Ты откуда знаешь?
– Сазонтьев твой звонил. Набивался в гости.
Гриша смял снежок между ладоней, и снежок стал плоским, спросил:
– А ты?
– Я сказала, пусть сначала возьмет шампанское, купит фруктов, шоколада, а после я – подумаю.
– А он?
– Он сказал, что тоже подумает. Ты же знаешь своего дружка…
Толпа, в которой они вышли из кино, рассыпалась. Свернули в переулок, почти пустынный, белый от снега… Снег шел крупными хлопьями, не таял на асфальте. Было морозно. Погода обещала маленький кусочек красивой зимы в городе до утра…
Гриша бросил плоский снежок в толстую липу, не попал.
– Давно не тренировался, – объяснил он, вздохнул и посмотрел на небо.
В этом плохо освещенном переулке можно было увидеть немного звезд.
– Вам что-нибудь платят? – спросила Марина.
– За что?
– За победы над чемпионами…
Гриша пожал плечами, получилось – как поежился.
– Нет, сейчас ничего не платят. Нужно очень много побед.
– Это что же? Выиграл, и все зря?
– Почему зря?
– Потому что зря!
Дальше шли молча. Гриша уже не мучился молчанием, не силился сказать что-нибудь веселое или хотя бы умное. Мысли его были задавлены любовью, и хотелось чувствовать, будто и Марина молчит от любви.
На углу переулка и шумного проспекта встретился Левчик. Глаза его как всегда горели, лицо было озабочено жизнью. Левчик поцеловал Гришу, пожал руку Марине, наклонился к ним и доверительно сообщил:
– Ватин пропал! Представляете ужас?
Марина представила на лице ужас. Это так Гриша подумал, но вскоре выяснилось, что ужас был неподдельным. Марина шила у Галочки какую-то курточку для холодной весны в свободном стиле.
– Левчик! – серьезно сказала Марина. – Ты должен нас с Галочкой спасти!
Левчик потянул носом на манер сеттера и сказал:
– Чем я и занимаюсь!
И убежал.
Гриша пришел к Марине. Мама крепко пожала ему руку и сказала с энтузиазмом:
– А есть нечего!
– Мы есть и не собирались, – ответила Марина. – Отойди, пожалуйста!
– Куда же я уйду?
– Я тебя прошу, мама!
Гриша скинул куртку, проскользнул на кухню и сел на табуретку в узком пространстве между столом и шкафчиком. Когда Марина вошла за ним, лицо у нее было грозным.
– Дура! Идиотка старая!
Гриша съежился.
– А ты чего сидишь? Чайник хоть бы поставил!
– Чай не знаю где…
– Чай, чай!
Марина набрала в чайник воды, грохнула им об плиту, плита зашипела. Марина села за стол напротив Гриши, задумалась, глядя в окно. Так, под приятное шипение, они молчали.
Спросили бы Гришу сейчас, зачем он пришел в этот дом, чего хочет, Гриша и не ответил бы. Он уже не думал о том, что Марина женщина, не мучился вопросом, любит она его или нет, не мечтал остаться с ней вдвоем. Чувства и мысли, казалось, пропали. Остался собачий инстинкт быть рядом. Гриша теперь с удовольствием стал бы шкафом, только чтобы не гнали. Он тоже посмотрел в окно. Под фонарем на снегу стоял остывший за выходные компрессор. На нем сидела ворона и смотрела на Марину с Гришей.
– И куда ты меня пригласишь на Новый год? – спросила Марина.
– К себе, – ответил Гриша и испугался.
– Фу! Проза! Нет, чтобы пойти в люди, повеселиться, потанцевать.
«Опять, что ли, на сто семьдесят пять рублей!» – уныло подумал Гриша и сказал:
– Можно в нашем клубе.
– Среди беззубых шахматистов?
– Почему это беззубых?
– Потому что ты, Гриша, ничего не понимаешь в женщинах! Павел Антонович в ресторан зовет!
– Так он же женат!?
– С женой!
Гриша вспомнил роман, который давал почитать Ганушкин, и спросил удивленно:
– Как же вы там втроем сидеть будете?
– Как современные люди. И потом, что мне его жена? Если бы я захотела, он давно бы был без всякой жены!
– Ну и что ж ты? – с обидой спросил Гриша.
– А я не хочу!
– Чего же ты хочешь?
Марина встала, выключила закипевший чайник и ответила, внимательно посмотрев на Гришу:
– Не знаю… Уехать… Далеко, чтобы никого тут не видеть…
– Я бы тоже поехал, – осторожно сказал Гриша.
– Тебе-то чего? Живи себе да живи…
– У меня тоже есть чувства.
Марина усмехнулась и ответила:
– А были бы, взял бы меня в охапку и утащил на край света! Чтобы никто не нашел!
Гриша чувствовал, что сейчас нужно сказать что-то особенное, пусть соврать, но соврать красиво… Только где же взять эти красивые слова? Он вздохнул, посмотрел на свои руки и обиженно проговорил:
– Мне, наверное, скоро оклад повысят… На тридцать рублей!
За неделю до Нового года в лабораторию пришел корреспондент многотиражной газеты.
– Вас в парткоме назвали, – объяснил он.
Судя по лицу корреспондента, работа у него была очень тяжелая. Гриша думал, что журналисты всегда должны излучать огонь, и поэтому удивился грустному гостю. Корреспондент тем временем осторожно постучал по спине Веры Сергеевны и попросил ее сесть рядом с Гришей.
– Будет фото, – грустно сказал он. – Вас только двое?
– Да, – ответил Гриша, – но есть еще Ганушкин.
– Плохо! – вздохнул корреспондент.
– Почему?
– Надо искать Ганушкина…
Вера Сергеевна села за телефон, а корреспондент протянул Грише бумажку и стал объяснять:
– Тут новогодние вопросы, предпраздничное интервью… Вы вопросы изучите и на другой бумажке запишите ответы. Все трое. Будет групповой портрет лаборатории. Наука и жизнь.
Слово «жизнь» корреспондент произнес как-то особенно печально.
Ганушкин появился довольно скоро.
– Говорят, нас в газету снимают? – радостно спросил он. – Моя Нинка на пол сядет!
Корреспондент посадил Ганушкина на стул с другой стороны Гриши, отошел и нацелил в них фотоаппарат. Опустил его, снова сказал:
– Плохо. Нужен рабочий момент. Какова ваша деятельность?
Все трое задумались. Ганушкин ответил:
– А давайте Гриша будет сидеть за столом и что-нибудь читать, а мы склонимся, вроде как вникаем?
– Хорошо, – медленно произнес корреспондент. – А кто такой Гриша?
Гриша привстал и снова сел.
– Начальник? Это хорошо…
Гриша положил перед собой вопросы корреспондента, а Вера Сергеевна и Ганушкин склонились.
– Можно поднять головы? – попросил корреспондент. – И чтобы мысль в глазах… Побольше ума… Внимание… Сняли…
Лаборатория расслабилась. Даже Вера Сергеевна слегка улыбнулась. Корреспондент попросил у Гриши авторучку, записал что-то в маленький блокнотик и сказал:
– Ну я пополз дальше… Завтра утром вас навещу.
– А во сколько? – спросил Гриша.
– Часа в три…
– Быстрая у них профессия, – сказала Вера Сергеевна, когда за корреспондентом медленно закрылась дверь.
Гриша отдал ей бумажку с вопросами, объяснил, что к чему. Вера Сергеевна села за свой стол, что-то там почертила и обратилась к мужчинам:
– Я разграфила лист на четыре дольки. В первой будут вопросы, во второй – ответы Гриши, потом, Ганушкин, – ваши и мои. Первый вопрос: «Чем знаменателен для вас год уходящий?!»
– Трудовыми успехами, – бодро ответил Ганушкин.
– А для вас, Гриша?
Гриша пожал плечами, задумался.
– Мы же сдали расчеты по сто второму, – подсказала Вера Сергеевна. – На два дня раньше срока… Даже на два с половиной, только нам полдня не засчитали! Я жаловалась! В парткоме знают…
– Да, – сказал Гриша, – давайте так и напишем!
– Что вы ждете от года грядущего?!
– Трудовых успехов! – воскликнул Ганушкин.
Гриша взял линейку, измерил указательный палец на правой руке.
– Вы, Гриша, наверное думаете относительно внешней политики, о сокращении вооружений? – спросила Вера Сергеевна.
– Да, – снова ответил Гриша.
– Очень хорошо, – сказала Вера Сергеевна. – А относительно производства, вы хотите в первом квартале взять обязательства досрочно рассчитать шестьсот пятнадцатый? Да? Если, конечно, двенадцатый отдел нас опять не подкузьмит…
– Да.
– И относительно личных дел – удачных шахматных композиций? Или как там у вас мужчин-шахматистов? Этюдов?
– Нет, – сказал Гриша. – Этюдов, наверное, не надо… Могут подумать.
– Так… Хорошо… А с кем вы сядете за праздничный стол?
– С трудовыми успехами!
– Ганушкин! Вы мешаете! До вас дело еще дойдет…
– А я, может, серьезно! Есть же у меня трудовые успехи?
– Я не знаю… – начал Гриша.
– Наверное, вы сядете за стол с близкими друзьями?
– Да… с друзьями!
– «Ваше отношение к шампанскому?» Полстаканчика можно под Новый год? Да?
Гриша кивнул. Шампанского захотелось уже сейчас.
– «Если бы земной шар раскололся на две половины, в какой половине вы бы хотели остаться?» Очень интересный вопрос! Хотя тут, по-моему, все ясно… В нашей, советской?
На вопросы отвечали долго. Даже с работы ушли на пять минут позже обычного.
Нового года Гриша ждал как приговора. Казалось, что именно в Новый год все должно решиться. Хотя что все? Марина придет к нему, и они станут мужем и женой? А может, она придет и скажет, что… Но об этом, грустном, даже думать не хотелось.
У Гриши был свой план новогодней партии…
Но снова каждый вечер и каждый раз Марина спрашивала:
– Решил, куда мы пойдем?
И каждый раз Гриша отвечал:
– В одну интересную компанию.
Никакой компании, конечно, не было, а была надежда… Он позвонит ближе к вечеру и скажет, мол, компания развалилась, все – сволочи, и остался один выход – приехать ко мне и пить вдвоем шампанское. Деваться-то некуда! Полный цугцванг! А можно будет посидеть и у Марины. Посмотреть телевизор. Гриша покажет, как выиграл у гроссмейстера. Шахматы бы не забыть… Выпьем шампанского…
Как запасной вариант Гриша держал возможность праздника в семейном кругу с мамой Марины… Посидим втроем, выпьем шампанского… А выигрышная партия с гроссмейстером – любому человеку интересна. Маме должно понравиться, особенно ход конем е7…
Одним словом, Гриша очень надеялся… Однако разговор с Мариной за день до праздника огорчил.
– Олег звонил, – сказала она так, словно ей звонил режиссер и предложил главную в фильме про любовь.
– Лукич, что ли?
– Олег! Зовет с собой. Будет медицинский капустник, заспиртованные человечки, фильмы разные… В общем, должно быть весело.
– А что такое заспиртованные человечки?
– Не знаю… Что-нибудь интересное…
– От таких людей всего можно ожидать, – сказал Гриша.
– А что будет у нас?
Гриша вздохнул облегченно и испугался одновременно.
– У нас… У нас все будет очень хорошо!
В ночь на тридцать первое трудно было заснуть. В голове ворочались тяжелые мысли, заставляя ворочаться тяжелое тело… «Что ж такое? На тридцать третьем году жизни некуда пригласить любимого человека! Как у других получаются какие-то интересные компании, капустники, рестораны… Ладно, ресторан – это деньги, ну а все остальное? Почему у нас на работе никто не проводит инженерных капустников? Надо на будущий год собрать молодых инженеров, сплотить… Всем вместе пошутить!.. А почему ей хочется к медикам? Я же ее звал к шахматистам?.. Или шахматы женщинам не интересны? Женщины, они медициной увлекаются. Да! Если женщина увлекается медициной… Она… Кто она? Эх! Был бы я врачом! Гинекологом или дантистом! Женщины меня бы на руках носили, а рентгенологи все зубами скрипели бы! Я бы всем был нужен! И деньги были бы… А может, она Лукича опять любит? Надо Михнушевой позвонить, сказать, чтобы она его куда-нибудь дела. Пусть в шкафу у себя держит! Что он в чужую жизнь лезет! Он же никогда на Марине не женится! У него одно на уме – мне навредить!»
Помечтал Гриша и о приборе, с которым можно было бы за Мариной следить. «И чтобы с переговорным каналом. Она только к рентгенологу, а я – не ходи! Хорошо бы и за рентгенологом последить. И за Павлом Антоновичем с его машиной. Да и за Сазонтьевым не мешало бы! И всех записать на видео и Марине показать! Смотри, кто тебе нравился! Нравственные уроды! Марина бы заплакала и все поняла… Эх! У американцев наверняка уже есть что-нибудь такое! Или у японцев… А мы все лаптем щи хлебаем!»
Хорошо, что тридцать первого был выходной. Гриша очнулся часов в двенадцать. Долго изучал родной потолок. Изучал до тех пор, пока не стало казаться, что потолок похож на поверхность Луны, если смотреть на Луну издалека.
«Полететь бы с Мариной на Луну! А Сазонтьев будет смотреть в телескоп и зубами скрипеть!»
Потом Гриша долго мылся. Хотелось в Новый год войти абсолютно чистым. Позвонила тетя из Макеевки, поздравила и рассказала, как ее сын, то есть двоюродный брат Гриши, ходил вчера в магазин, и его обсчитали на рубль сорок восемь копеек. «А продавщица, стерва такая, отвечает: „Я ваших денег вообще не видела!“ Ослепла, видишь ли!»
Вмешалась телефонистка, сказала, что три минуты прошли.
– Ой! – закричала тетя. – Ты хоть женился? Приезжай в гости! На кладбище сходи!
Разговор прервали. Гриша повесил трубку и сказал:
– Обязательно.
«Если поженимся, – подумал Гриша, – из ЗАГСа – прямо на кладбище, а потом можно и в Макеевку, поздравить тетю… Хотя что Макеевка? Где это хоть? Да и что Марина не видела в Макеевке? Пусть тетя сама приезжает!»
Гриша включил телевизор и пошел на кухню. Было слышно, как Новый год шагает по стране, и многие готовы его встретить. Гриша достал из холодильника сыр, выигранный на работе в новогоднюю лотерею, поставил чайник. Хлеба было вдоволь.
Он жевал бутерброды, смотрел в окно, как падает снег, и думал: чем по утрам его будет кормить Марина? Очень тянуло позвонить, но как же план? Надо было терпеть. После еды Гриша взялся за шахматы. Еще раз посмотрел, как выиграл у гроссмейстера из Москвы. Ход конем, безусловно, с восклицательным знаком! Жаль, Марина не понимает… Он отошел от позиции, сел на диван. Издали позиция тоже смотрелась красиво. Гриша решил оставить ее до вечера… Марина придет, увидит и спросит, зачем это он пошел конем на е7? А он ей и ответит! То-то радость!
Гриша лег на диван, и снова в голове заворочались мысли. Ему стало казаться, что мозг – это вечный двигатель. Там все время какая-нибудь мысль! Не бывает так, чтобы там ничего не думалось! Гриша провел эксперимент: попробовал усилием воли освободить голову от мыслей. Не получилось. Хоть что-нибудь да думалось! Гриша читал где-то, что мозг у человека никогда не отдыхает, даже во сне, но ведь так и с ума можно сойти! Это как все время что-нибудь есть. Живот лопнет!
А если мысли к тому же такие мучительные! Все – к одному, все – к Марине! Любовь – это когда сам мучаешься и голова мучается? Грише понравилась мысль. Он встал, прошел в другую комнату и записал ее. При этом подумалось: «Так, наверное, писателями и становятся… С горя!»
По телевизору начались новогодние мультфильмы для детей. Гриша немного отвлекся. Посмотрел потом кино про индейцев – тоже помогло. В три часа позвонил Марине. Чувство было близкое к обмороку.
– Ха! Гриша! – неожиданно воскликнула мама любимой. – С Новым годом! Я вам как близкому человеку пожалуюсь! Сегодня утром, я – еще в бигудях, приезжает этот хлыщ…
– Павел Антонович! – ахнул Гриша.
– Нет, Павел Антонович человек приличный, с манерами… В такую рань приезжать не станет… Приехал этот хлыщ Самохин! Меня, как обычно, за дверь, в комнату, но я, не будь дурой, прислонилась к щелке и все слышала. Я должна знать правду про свою дочь? Имею право?
– Да, что случилось-то?!
– И зовет ее встречать Новый год за город! Там у них, видите ли, кемпинг, а в нем бар и всякий разврат! И эта стерва, простите, Гриша… Вы ее любите? Тогда должны повлиять… так вот эта стерва берет и соглашается! Я ей сказала: «Что же ты делаешь? За тобой приличные люди ухаживают: Павел Антонович, вы, Гриша, потом этот врач!»
– Лукич, – подсказал Гриша.
– Да! Рентгенолог! А ты с голотой – за город! О себе не думаешь, подумай о матери! И что же вы думаете? Обозвала она меня в очередной раз дурой и укатила! А мне что теперь прикажете делать? Я с ней Новый год встречать не собиралась, у меня свои планы… Но проводить-то старый год можно было по-человечески?
– И давно они уехали? – вяло спросил Гриша.
– В десять часов.
– Я как раз еще спал…
– Что? Кто спал? – испугалась мама.
Гриша вздохнул и процедил:
– С Новым годом, с новым тестем!
– С каким тестем? Гриша, вы такой шутник? Да?
Гриша не знал, то ли ему разреветься сейчас, то ли наорать на маму. Очень хотелось и того, и другого…
– Пожелайте Марине, чтобы в новом году она была такой же веселой!
– Гриша, вам сказать, куда они уехали? Вы можете их еще накрыть…
– Спасибо, у меня тут своя компания с ферзями и пешками…
– Вы такой шутник! Обязательно в следующем году звоните!
Почему-то больше всего обидело, что Марина уехала за город. Именно на природе, как считал Гриша, и происходит полный разврат… Да еще эти слова «кемпинг», «бар», небось, и сауна с бассейном!
В пору своих малых лет Гриша очень огорчился, когда узнал, что всякий человек – обязательно умрет. Было жалко не себя… Про себя он знал, что умрет в старости, а до его старости еще далеко, еще должны состариться бабушка, мама, отец, многие родственники… Было грустно оттого, что и бабушка, и мама, и отец умрут при нем, и ему придется все это пережить. С тех пор всякий раз, когда приходили мысли о смерти родных, Грише хотелось лечь в темную постель, затаиться, уснуть и больше не просыпаться.
С возрастом это не прошло. Наоборот, при всякой неприятности Грише хотелось под тяжелое одеяло, уснуть. Только время сна с годами ограничилось. Хотелось уснуть уже не навсегда, а на год, на неделю, на день. Смотря что были за неприятности… А потом – проснуться и узнать, как было плохо всем остальным в это время.
Сегодня хотелось уснуть надолго. Уж во всяком случае проспать всю новогоднюю ночь. «Господи! Что же я теперь, один с телевизором сидеть буду?! А по примете так весь год и проведу?»
Гриша достал записную книжку с телефонами. На букву «а» была записана аптека. Следующие три буквы оказались вообще пустыми. «Где же друзья?!» – возмутился Гриша и вспомнил, что последние полгода к записной книжке вообще не притрагивался.
Нашлись телефоны шахматного клуба, почты (газеты приносили нерегулярно), какой-то Трояновской. Гриша долго вспоминал – кто такая? Вспомнил, что Трояновская – это Вера Сергеевна. «Может, ее поздравить с Новым годом? А вдруг неправильно поймет? Да и какой смысл?»
Гриша позвонил Сазонтьеву. Подошла его жена. Гриша поздравил ее с праздником и, услышав: «А он разве не у тебя?», – повесил трубку.
Нашлось еще несколько телефонов товарищей по шахматному клубу, но отношения с ними существовали на уровне дебютов, гамбитов миттельшпилей…
Он машинально сунул палец в нагрудный карман пиджака. Нащупал бумажку, подумал: «Рубль!» Однако бумажка была бумажкой. Он развернул ее, в ней было записано «Тамара» и номер телефона. «А что я теряю?» – подумал Гриша и позвонил.
– Это ты, сволочь? – спросил хриплый мужской голос. – Я же тебя предупреждал!
Получить «сволочь» вообще неприятно, а в Новый год и за просто так – вовсе обидно. Гриша вернулся в комнату, сел на диван и стал думать: «Неужели нельзя понять, что если человек любит, то его надо по крайней мере пожалеть! Не может же быть, чтобы она ничего не чувствовала в ответ? Неужели я мало люблю, чтобы меня так бросать и игнорировать? И когда? В Новый год! Хочешь бросить, так и бросай в будний день! Зачем же в праздники? Господи! Что же я не так сделал?! Поздно позвонил? Так ведь накануне договаривались. Скучно со мной? А с кем весело? И потом, кто ее так любить будет? Где у нее совесть-то?!»
Гриша встал с дивана, прошелся до кухни. Сунул в рот горбушку, пережевывая ее, вернулся в комнату и встал перед портретом родителей. «У вас тоже так было? Нет ведь, небось! Любили друг друга! Меня родили! А зачем? Чтобы в Новый год все про меня забыли? Чтобы она меня бросила и посмеялась?»
Он вдруг представил, как сейчас Марина хохочет и тянется поцеловать Самохина. От обиды Гриша тихонечко завыл…
– Чего вы молчите? – спросил он у родителей. – Нечего сказать?
Гриша стал ходить по комнате, стараясь не стучать шлепанцами, тихо завыл грустную песню про любовь. Всех слов он не знал, но песня от этого не стала менее печальной. Хотелось выплакать и выходить боль.
Минут через десять он сел за письменный стол, взял бумагу, ручку и стал писать. Сверху листа сделал заголовок: «Последнее письмо!» «Ты уверовала в то, что я от тебя никуда не денусь, что я буду бегать за тобой покаянным волчком…»
– Покаянным – два «н» или одно? – спросил Гриша себя. – Плевать!
Он продолжал: «Но ты жестоко просчиталась. Я – другой! Я не слюнтяй, о котором можно прочитать в классической литературе! Я не могу быть Левчиком! Я встречу другую, ты – другого. И пусть мы будем вспоминать друг о друге!»
Завершить хотелось стихами. Гриша даже записал первую строчку: «Счастливой любви не бывает, бывает слепая любовь!» Дальше – не придумалось, пришлось оставить так.
Когда он закончил с письмом, подумал, что после такого послания хорошо бы застрелиться… Только где возьмешь пистолет? Повеситься?.. Гриша посмотрел на планку, к которой крепились оконные шторы – тоненькая, сломается. Кто такие делает? Вредители… Крюк от люстры? Тоже дрянь… Люстра сама еле держится. Батарея? Веревка соскользнет. Потом мучайся в спазмах… Хорошо ведь только, когда сразу! А если труба лопнет? Горячей водой обожжет, соседи ругаться будут, ремонт потом делай, а где взять деньги? А веревку? Хорошая веревка – дефицит… Господи, да что ж за страна? Может угарным газом? Газа у нас много… Плиту включил и… Нет! Потом голова будет болеть. Пистолета нет! Где свободная продажа оружия? Хорошо в Америке: пришел в магазин, купил пистолет, раз – и готово! Дело поставлено!
От невозможности материально обеспечить самоубийство Гриша плюнул на эту затею, всхлипнул, влез на диван и стал рассматривать трещины на потолке… «Как линии жизни. Все как у человека. Чем больше он живет, тем больше у него линий-морщин… Это я что? С ума схожу?» Тут Гриша вспомнил, что надо делать ремонт, и прошептал:
– Навалилось все сразу!
Он решил вообще никогда потолок не белить, довериться судьбе. Уж эту идею – он осуществит обязательно. И пусть штукатурка осыпается, в его положении – плевать!
Звякнул телефон. Гриша вздрогнул. Глянул на часы – семь вечера. Телефон звякнул еще раз. Гриша соскочил, стал искать тапки, не нашел, в носках выскочил в коридор к аппарату.
– Слушаю!!!
Гриша очень боялся, что его не услышат.
– Опять кричит… Ты бы лучше не кричал, а ехал. Восьмой час уже! Опять хочешь надуть? Больше не прощу!
– Коновалова! – воскликнул Гриша.
