Возвращение Орла. Том 2

Он хочет, чтоб я ему это рассказал? Пусть и рыжей, но крысе?

Комната!.. Предупредил тесть – просто так на место не попасть. Не пустит. Кто не пустит? Что? Да сопли эти моральные: зацепятся, намотаются на дорожные указатели и не пустят. Рвать их, высморкать, выблевать! А уж кто попадёт, кто сподобится – всё сбудется! Что? А то, с какими желаниями ты в ней окажешься. Кем ты там окажешься, тем и станешь…

И расхохотался. Тыкал пальцем в Толяна и хохотал…

Златая цепь

Не было бы никакой возможности для эволюции человечества, если бы… не было возможности возвращаться в прошлое…

П. Д. Успенский, «Новая модель Вселенной»

Вопрос в том, почему наше самое архаическое прошлое всё мощнее вторгается в нашу современность?

Р. Дебре, «Введение в медиологию»

52-й градус северной широты – Гангара – Златая цепь – Реактор. Реактор?

52-й градус северной широты

…все шесть Зон Посещения располагаются на поверхности нашей планеты так, словно кто-то дал по Земле шесть выстрелов из пистолета, расположенного где-то на линии Земля-Денеб.

Денеб – это альфа Лебедя, а точка на небесном своде, из которой, так сказать, стреляли, и называется радиантом Пильмана.

А. и Б. Стругацкие, «Пикник на обочине»

Все обнаруженные «горячие точки» – Орёл, Большая Ока, омская, Орлик байкальский аккуратно расположились по 52-й параллели, что никак не могло быть случайным. Чем-то эта широта явно отличалась ото всех остальных. Климатом? Конечно, уже не мороз и ещё не пекло, живи не хочу. Но не банальная же изотерма! Изотерма в европейской России задралась бы к Архангельску, а тут – Орёл, а если дальше на запад, к Гольфстриму, так и вообще небо и земля. Нет, не климат… Может быть проще: освещённость, долгота светового дня? На Земле же всё от Солнца. Нет, и эта версия не нравилась, не нравилась именно этой тривиальной очевидностью, бестайностью. Хотя рассветы и закаты на этой широте уникальны, не мгновенны по-южному, когда не успеваешь ощутить их очарования: мельк – как двадцать пятый кадр, и ты уже в другом времени суток, без росы и длящихся полутонов цвета и чувств, и не затянуты по-северному, как сказка про белого бычка – душа уже убежала, а день (ночь) всё не наступает (не кончается)… Нет, свет и климат – только случайные частности какой-то главной, настоящей причины особливости золотой параллели, и она внутри, да как её там разглядеть?

Семён успел на зелёные щи: они только-только закипали в котелке, а ведро с вчерашней ухой, ополовиненное, стояло на ондуляторе. Что и сказать – меню, если посчитать ещё и куриную лапшу, куда как разнообразное. Поисковики, похоже, пришли недавно и ни с чем. Чуть живые.

– Нельзя нам при таких дозах надолго с косы уходить, – Капитан дышал неровно.

– Семёну можно, а нам нельзя? – возмутился Аркадий. – Вон, гуляет себе, как кот.

– У него, похоже, своя защита.

– А где же вас столько носило? Лесок всего-то триста метров, – сетовал Николаич.

– Да чуть не до Деднова весь берег прошарили, и куда эти сучки запропастились? У пампушки истерика.

Рассказали, что искали тщательно, и не только в перегруженном топляком и мусором ивняке, но ещё и в сосновых посадках на другом, высоком берегу Прорвы, порасспросили всех ночевавших эту ночь по берегу рыбаков, ещё сходили в «Хилтон», убедились, что девчонок нет и не было. Отговаривать Лилит от поездки в милицию не пытались – было бы странно, особенно после идиотских шуток Орликова.

– Пусть едет, – успокаивал Поручик Капитана, неизвестно от чего больше расстроенного – от третьего кряду прогула или перспективы милицейских разборов. – Не знаешь нашу милицию? Так они сразу и рванули их искать, всё бросили и побежали, ага… Три пьяные приезжие девки не пришли ночевать в барак… ха-ха-ха. Знаешь, что им скажут? Вот если на третий день не придут, обратитесь. Здесь сотни командированных, и половина не ночует там, где поселили, взять хотя бы нас.

– А что через три дня?

– Найдутся. А Орла самого утопить надо.

– Да, сволочь…

О работе и не вспоминали – семь бед один ответ.

Щи и после рыбы пошли на «ура»: и щи, и под щи…

– Крапивка, щавелёк, картошка и банка майонеза, он же на яйцах, – хвастался довольный Аркадий.

После соточки переживания Капитана сменили окрас с бытового на философски-мистический: берег, проглотивший мешающих случиться чуду баб, опять приобретал антропоморфные качества – он видел, слышал и действовал…

Семёна подмывало рассказать о своих изысканиях, подтверждающих маршрут тетрадного странника, но что-то его сдерживало: а вдруг случайно так выстроились одноимённые реки? Конец азарту… Нужно было попытать умного.

– Николаич, нейтрины, мезоны, спору нет, интересные дела, но ты скажи: когда свой исторический реактор моделировал, как-то привязывал его к географии?

– Он и без меня привязан.

– К каким координатам?

– Можно прикинуть… но при чём тут координаты? Главное – физическая суть.

– Понятно, но ведь почему-то не в Антарктиде он у тебя запустился и не в пустыне Гоби, есть же какие-то наиболее благоприятные для его оптимальной работы координаты? Какие?

– Наши.

– Почему наши? Что в наших координатах особенного? Ты под свой реактор геофизику-то, небось, штудировал… чем может 52-й градус широты выделяться от всех остальных?

– 52-й? Как же… это не простой градус.

– Отчего?

– Оттого, что Земля наша не шар, она ведь, – Николаич сделал сдавливающее движение ладонями, – приплюснута на полюсах, эллипсоид, геоид по-научному, причём неправильный, сверху приплюснут больше, этакая груша. А вот если бы она была правильным шаром, то есть соответствовала бы своей идеальной форме, и этот идеальный шар совместить с реальным земным геоидом, то пересекутся они как раз по 52-му градусу именно северной широты. И астрономы 52-й градус выделяют, тут максимальное количество астрономических явлений, связанных с восходами и заходами светил.

– Ну и что? – спросил слушавший рассуждения Африка. – К людям какое это имеет отношение?

– К тебе точно не имеет, ты как был задуман круглым, так и в жизни – круглый… а вообще, если с человеком провести аналогию, то это уникальный контур, контур откровенности…

– Честности, – вставил Аркадий.

– Честности, – согласился Николаич, – где задумка Бога о человеке, как о своём подобии, совпадает с его настоящим обликом. Редкая линия, ведь человек либо возомнит о себе невесть что великое – Бог ему не то что не отец, даже в младшие братья не годится, – либо свинья свиньёй.

Африка многозначительно кашлянул.

– А для Земли что это значит?

– Как что? Это единственная на поверхности земли линия, совпадающая с её собственным идеалом, всё остальное или болтается в воздусях, либо погребено в недрах. Понимаешь?

– То есть по 52-му градусу реальное встречается с идеальным? Тело планеты со своей душой? Физика с духом? Она тут сама с собой честная! – Семён ликовал. – Ты представляешь, какая тут сочная, чистая энергетика? Это… это… – слов ему не хватало, на глубоком восторженном вздохе сделал паузу, – это такое место на земном теле… – встал и заходил вокруг ондулятора, не иначе собрался снова бежать в библиотеку, к картам.

– Вроде эрогенной зоны? – воткнулся вопросом Африка. – Конечно, не в Антарктиде же ей быть… хоть в Антарктиде-то сподручней, – и сделал характерное движение ладошкой снизу вверх.

– Нет, вроде боковой линии у рыб, – вставил своё Аркадий, – чувствовалка такая проходит по чешуе. Точно! Линия такая срединная, – и провёл рукой от головы до хвоста воображаемой рыбы.

– Эва! – тут же подключился и Виночерпий. – Выходит, Менделеев лоханулся! Душа, оказывается, с телом на 52-м градусе встречается, а не на 40-м. И мы тоже хороши, до семидесяти гоним, а истина-то вот где: не просто в вине, не в менделеевских гидратах, а в 52-м градусе! Всё, отныне гоним до пятидесяти двух!

Семён этих рассуждений уже не слушал: ходил как сомнамбула, что-то про себя соображая, потом опять оседлал мотоцикл – озарило.

– Хлеба привези! – только и успел крикнуть ему вслед Африка. – Наливай, Винч, помянем очередную трудовую вахту…

Капитан к отсутствию Семёна отнесся спокойно: откуда-то шла подсказка, что, в отличие от всех остальных, тот защищён берегом и вдали от него, есть в Дединово у берега полпред, берегиня…

Гангара

Как слово звать – у словаря не спросишь,Покуда сам не скажешь словарю.Б. Ахмадулина

Вернувшись через несколько часов, Семён попал в самый разгар филогеофизических дебатов. Аркадий уже не отнимал ладонь от груди, видно было, что непросто ему противостоять команде скептиков.

– Сеня… наконец-то, хоть ты за меня будешь. Эти балбесы, оказывается, не то что великую мортву не знают, они и про русскую Ямуну не слышали, хотя я им уже рассказывал!

Семёна и самого распирало от открытий, но любопытство – что там ещё разглядел в воде Аркадий – взяло верх.

– Почему Ямуна русская? И что в ней русского по смыслу? – возобновил прерванное нападение Африка.

– Да это просто «ямина». Широкое и глубокое русло, мы же говорим про широкую и глубокую яму: «ямина». Вот она и Ямуна.

– Ты же вчера по-другому врал! Дочь бога, акаши-акакаши… А теперь всё от ямины!

– Ничего я не врал, я по-честности!

– Так что сначала было: Ямуна или ямина?

– Обе они от отца, бога Ямы.

– Сёстры? И ещё брат Ямал, – захохотал Африка.

– Дурак-дурак, а понимаешь.

– Ладно. А Ганга откуда взялась? Что в ней русского?

– Ганга вообще самое русское из всех слов. Во-первых, Ганга и Волга наполовину тождественны, и через эту-то половину вход в разгадку. Га – это же дорога, путь. Но-га, доро-га, теле-га… кстати, ихний «дилижанс» – это плохо произнесённое теле-га: крупное животное, бык, вол, лошадь, телец, словом, сопряжённый с продвижением по пути, по «га».

– Так что, Вол-га – это водная дорога? Мокрый, волглый путь?

– Не всё так просто. Волгу как ещё раньше называли?

– Итиль.

– Это тюрки, и совсем недавно, одновременно и даже после Волги. А раньше? Раньше имя ей было Ра. И в «Ригведе» мифическая река древних ариев, по которой они шли с севера на юг, называлась «Раса», то есть Русь, и жили мы на Руси, потому и говорим «на», а не «в». Все искусственные народы живут в Польше, в Германии, в Англии – в клетках, а мы, кондовые, – на Руси, на реке, на воле.

– А Волга-то почему?

– От влаги, – не удержался от очевидного Семён.

– А вот и нет, скорее влага от Волги.

– Откуда же Волга, если и в твоей «Ригведе» она не Волга, а Раса, Русь, Ра?

– Из «Ригведы» же: по берегам Расы жил народ пани, а божественного предводителя этого народа звали Вал, у индоариев он стал Ваалом, Баал и Велес тоже он. Валаам, реки Вала, Валуй, но самое главное – земля, откуда Волга начинается. Вал-дай, богом данная. А Волга – это дорога Вала, путь, по которому Бог-предводитель уводил свой народ в тёплые страны и вообще по которому он ходил. Вал-га, дорога бога. Ты не задумывался, почему в Каспий Волга впадает, а не Ока и не Кама? Ока длиннее, Кама полноводней, по любой арифметике Волга не катит, да только дело не в арифметике, а в Пути.

– Так Волга или Валга?

– А ты произнеси десять раз подряд Валга.

Семён затараторил: «Валгавалгавалгавалга…»

– Что слышишь?

– Да, Волга.

– То-то.

– Но более общее поэтому название у неё и было в те времена Ганга. Ибо – путь.

– Час от часу. И тут индусы…

– Не индусы, Ганга – чисто русское, старорусское слово. «Га» – путь, дорога. А река – сама по себе путь, независимо от того, плывёт кто-то по ней или нет, слушай: Вол-га, Селен-га, Печен-га, Осу-га, Моло-га, Оне-га… да мало ли.

Когда Аркадий сделал для себя это открытие, он по квадратику обследовал европейскую карту Союза, и у него получился внушительный список, который, переписанный в алфавитном порядке, одно время был даже чем-то вроде неосуществляемого плана рыболовных путешествий: Авлога, Бурга, Ведуга, Ветлуга, Вердуга, Вига, Визенга Большая (значит, есть и малая), Воинга, Вольга, Воньга, Воймига, Выжига, Енга, Калга, Киренга, Кондега, Кувдженьга, Луга, Мга, Мшага, Невга, Нерга, Олонга, Пезега, Пенинга, Пинега, Пойга, Руйга (две), Серьга, Унга, Юга, Янега, Ярьга, Яньга. Ясно же – это реки-дороги. К списку добавил три реки сибирские, которые знал без карты, – Хатанга в Красноярском крае, Селенга и Ага в Забайкалье. После списка никаких сомнений в правильности его теории быть уже не могло.

– Когда же по этому водному пути ещё и организован твой путь, то есть ты не просто щепкой по течению, а идёшь по этому речному эскалатору, то получается якобы удвоение, движение по движению, путь-на-путь, га-на-га, Ганага, или в звучании – Ганга. В современном смысле Ганга – это просто «судоходная река», но Ганга короче и точнее. И супер-по-русски. Все судоходные реки, кроме каких-то своих местных прозвищ, назывались Гангами, а за главными водными путями это имя закреплялось как собственное. Во всяком случае, одно «га» стопроцентно обозначает если не судоходство в широком торговом смысле, то использование этой артерии хотя бы как трассы, вдоль которой можно попасть в нужное место. Индусы уже в память о великой судоходной реке, где им пришлось счастливо пожить до холодов, может, не одну тысячу лет, и реке их исхода, принесли это имя на новую родину, где река, награждённая таким именем, стала священной. А у нас из общего названия Ганаги осталось одно более конкретное, собственное, но тоже божественное: Волга, путь Бога.

– Была Ганга – стала Волга. Была Ямуна – стала Ока. Это-то уже наше имя, недавнее?

– Не мечтай, у таких рек имена Будде в прадедушки сгодятся.

– Ока – от ока же?

– А может, от финской «йоки»? Йока у них река.

– Нет, от «ока»! Согласись, у воды и глаза, то есть у реки и ока очень уж много общего, ты же сам в неё смотришься.

– Так-то так, но! Но перекрывает всё, конечно, санскрит, там «окас» – жилище, приют, родина. И Сергей Иваныч говорил. Вот она, – Аркадий обвёл рукой пространство, – вот она, родина, жилище, приют. Благодатнейшая же река!

– Ты же говорил, Ока от Акаши? А Акаши – от каши.

– Ну, правильно: каша где? В жилище!

– В голове у тебя каша. Ладно, а когда реки оканчиваются на «ра»? Нара, Пахра, Жиздра…

– Культовые, солнечные реки. Глубоко надо нырять, чтобы разобраться. Но – интересно! Ведь как бывает: говоришь этими словами каждый день – ни один нерв не шевельнётся, говоришь и говоришь, да, собственно, так и должно быть: рыба вон плавает в реке и совсем не думает о том, с какого такого родника вытекли первые её струи… не думает, но знает, потому что в каком-то главном смысле она и есть тот самый родник, вся память, всё знание о нём… Человек тоже ведь – вся земля. Так и я: произнесу какое-нибудь слово, и как пронзит меня этакая обратная молния – сразу родник этот первый вижу, все речки и ручейки, которые в это слово втекали. Вот Ока, не имя, вода эта, сколько в неё втекло! Ужердь, Дугна, Крушма, Калужка… Ты послушай только, какие вкусные у окских притоков имена, говоришь, как пряники ешь: Мышега, Комола, Таруса, Дряща, Вашана, Скнижка, Беспута, Восьма, Смедва, Любинка, Мутенка… я про большие и не говорю: Угра, Москва, Протва, Осётр… А слово… каждое слово – это такая же Ока, вот оно течёт, никому как будто ничем не обязанное, само по себе, но у него есть исток, притоки, левые, правые, чистые, грязные, торфяные, железистые…

– Ну, это же банально – река, речь…

– Да ничего не банально! – Аркадий заволновался. – Я тебе не про всю речь, про слово, про каждое отдельное слово. Ты понимаешь, так в мире всё запутано, трижды восемь раз переврано, и речь уже мутится, только по слову ещё можно добраться до истока, до того самого ключика, из которого всё началось – и само слово, и речь, и эта блудница история… только слово! Ведь кроме рек уже и смыслу не на чем держаться.

– А города?

Аркадий махнул рукой с досадой:

– Что и осталось? Муром да Шатура, а уже Егорьевск с Воскресенском, увы, христианские новоязы.

– Зато понятно, что означают. А Шатура – ни пойми что, то ли от чёрта, то ли от шаткома местного.

– Шатура древнее Мурома и всех остальных, это тоже санскритское слово…

– Ну… понесло, засанскритил!

– Да мы все говорим на санскрите, только не знаем об этом… Вот косим трын-траву, отчего – трын? А это трава на санскрите – трын.

– Достал ты, Аркадий! Мы на русском говорим, это твой санскрит у нас надёргал, что успел, а ты на него молишься.

– Что надёргал?

– Я ж говорю: что успел или что не успел забыть. Поэтому-то у них трын остался, а травы нет.

– Может, и так… А Шатур – это чатур, «четыре» на санскрите. Да и по-индийски… да и по-русски. В этом месте, видимо, было четыре холма…

– Ага, в болоте…

– Или четыре реки начинались… Скорее, четыре реки. Важные для местных, потому что должны течь в разные стороны. Две я знаю – Цна, Поля…

По реке плыл буксир «Речфлот». Дал два истошных гудка, словно хотел обратить на себя внимание берега.

– Скажи-ка, Аркадий, мифологические сирены названы от сирены? Или наоборот?

– Сирены – от русской райской птицы Сирин, кто слышит её пение, умирает.

– Всё-то у тебя от русского.

– Куда ж деться… все слова – русские.

– И Аркадий?

– Конечно! Страна такая была на русском севере.

– Ну и врать! – возмутился Семён – На каком севере? В Греции, райская страна с патриархальной простотой нравов. В Гре-ци-и!

– В Гре-е-ции, – обиженно передразнил Аркадий. – Аркадия от Арктиды, откуда в Греции возьмётся райская страна с патриархальной простотой нравов? Только в Гиперборее, которая была в Арктике. Потому и я Аркадий.

– Вот трепло! Ты Аркадий, потому что я тебя так обозвал, чтоб не врал и не говорил красиво, когда не можешь.

– Всё в масть, всё в масть, – простодушно согласился лиофил.

– Гипербореи? А где же просто бореи? – вставил своё умное Африка. – Как их теперь звать?

– Так же и звать – буряты.

– Загнул! Гиперборея – на Кольском, а бореи – на Байкале?

– Не просто на Байкале, а, заметь, на реке Оке и в Орлике.

– Какая связь?

– Самая что ни на есть прямая тёмная. Пока.

– Да, – подал голос редко вмешивающийся в споры Капитан, – проходили мы на Оке порог Ара-Борей, четвёртая категория, километра полтора жути… там ещё какая-то древняя стоянка… Буреть, по-моему.

– В масть, в масть!

– А вон, смотри, плывёт французское слово «флот»…

Аркадий даже договорить ему не дал:

– Какое французское!? При чём тут бедные, несчастные, безъязыкие галлы? Самое русское!

– Вот встретит тебя какой-нибудь учёный лингвист – намылит шею.

– Или я ему.

– Ты-то по какому праву?

– По самому главному, народному, по-честности.

– Вот ты думаешь, что флот…

– Да не думаю – знаю, я в воду глядел! А лингвист твой – в рот немцу. Ты за кого? И вообще, это теория ядерных реакторов интернациональная, а язык – мой. Мо-ой! И плевал я на всю эту пролатинскую шушеру.

– Не умно.

– Зато по-честности. Они, неандертальцы, просто букву «п» не выговаривают. «Флот» – это от нашего «плот», как можно не слышать! Съезди в свою Францию, поищи там ихнему «флоту» ключи и притоки – не найдёшь. Одно голое «флот», разве что с производными, а всё гнездо здесь: плот, плотва, плотина, плат, плыть и дальше во всё плавающее, плоское, плетёное и плескучее.

У Семёна опять возникло ощущение, что точно при таком разговоре, и именно про флот-плот, он уже присутствовал – давно, когда его самого еще не было, а уже присутствовал.

– И всё это отсюда, отсюда… – Аркадий постучал теперь ребром ладони по берегу. – Смотри, то есть послушай, сколько притоков, не сразу разберёшь, что во что впадает, Кама в Волгу или Волга в Каму… Что такое простейшее плавсредство? Заметь: имена приходят от простейшего, сначала то, на чём плыли, получило имя, а потом, уже в другом плавании, по времени, оно усовершенствовалось по форме, размеру, но родовое имя всегда сохранялось. А простейшее – это связанные два бревна, на одном, сам понимаешь, неловко… Лучше три или пять. Их надо связать, сплести, сплотить и получим плот. Отсюда и плетень, и все заплоты, сплошные заборы из брёвен, и плотность, грамм на сантиметр в кубе, и сплочённость перед бедой. Плот – сплочённые брёвна для того, чтобы плыть и ловить плотву.

– Камбала поплоще будет, камбалу надо было плотвой назвать…

– Видишь, Сень, достали, неучи! Ты-то что нарыл?

– Нарыл… – Семён не знал с чего начать: убогие с линейкой да картой изыскания в библиотеке дединовского клуба так причудливо вплелись в информацию из Катиной тетрадки и вчерашних снов, что сам уже не мог отличить приснившееся от вычитанного, поэтому начал с самого неглавного. – Малец-то наш закона не нарушал!

– Ты о ком? – удивился Аркадий.

– Екатерина в 1775 году издала указ для всех сословий, запрещающий жениться ранее пятнадцати лет. А наш путник женился в 1771, мог себе позволить в четырнадцать.

– О, господи… всё?

– Не всё. Ты, знаешь, что в 1771 году была издана фундаментальная «Британская энциклопедия», и очень странная в ней Россия.

– Большая или маленькая?

– Как посмотреть… – сделал Семён неопределённый жест. – Россия только с Петербургом, а дальше уже не Россия, дальше уже Тартария с Тобольском и всей Сибирью – слышал про такую страну?

– Что-то слышал, не помню где…

– А вот где, – Семён развернул тетрадочку, – «Тартарскую сшивку откладывать нельзя»! А вокруг – Независимая Тартария с Самаркандом, Китайская Тартария с Чиньяном… Поспешили англичане на свою голову, годок-другой повременили бы – и на будущее бы хлопот себе убавили.

– Не пойму, к чему ты это, – вздохнул ожидавший речной темы Аркадий, зато Николаич, загрустивший было от всех этих ямун и осуг, зашевелил ушами.

– К тому, что уже в 1772 году китайцы, например, уничтожили все книги по cвоей истории, у них ни на одном клочке ослиной шкуры не найдёшь Китайской Тартарии с Чиньяном, не было – и всё. В Британской энциклопедии есть, а у китайцев, которые в этом смысле местные, – нет. Через год у нас начинается двухлетняя якобы крестьянская война, в 75-м, через два месяца, как Емельке голову отрубили, Екатерина опубликовала манифест, в котором пугачёвское восстание предавалось «вечному забвению и глубокому молчанию»; ещё через месяц на другой стороне шарика образовалась страна Америка, США, наш путешественник отправился «сшивать Тартарию», и в это же время она со всех карт и летописей исчезла, а Америка возникла.

– Да мало ли на свете в одно время событий происходит!

– События событиям рознь. Такое впечатление, что в эти годы мир, как вор, своё пальтишко наизнанку вывернул, чтобы не узнали. По России прокатилась волна переименований: Яик в Урал, Белатырь… кстати, Аркань, я Белатырь нашёл – до 1777-го так называлась… Уфа! В те же годы поменяли все гербы российских городов и областей – зачем? А староверы-некрасовцы в 1775-м ушли с Кубани и воевали против нас за турок. Не странно ли?

– Ты скажи лучше, нашёл в Сибири Волгу? – с хитринкой спросил Аркадий.

– Нет, не нашёл… – вздохнул Семён. – Но зато все Оки на месте, и Орлик на байкальской, недалеко от истока, как и наш.

– И уральскую нашёл?

– Конечно. Там как раз мишари, мещерские переселенцы живут, и у главного пугачёвского атамана, Салавата, там ставка была.

– И где она течёт?

– Прямо с горки под названием Южный Урал.

– Слышал я там про две горки, – подал голос Николаич, – Ямантау и Косьвинский камень. Высокие. К нам челябинские спецы с какими-то микросхемами приезжали, намекали, что с тех горок всю землю слышно и видно.

– Выше Лубянки?

– Выше. С Лубянки только Колыму видно, а с Ямантау даже колымскую изнанку. Очень мощное место. Летающие тарелки там – как самолёты в Домодедово: и длинные, и круглые, а в самой горе супергород с туннелями на тысячи километров во все края.

– Но Волгу-то, Волгу? – настойчиво тянул на себя одеяло Аркадий, и неспроста. – Нашего-то бродягу послали на Волгу. Саянская Ока куда впадает?

– Я слышал, сибирской Волгой Лену называют, – подключился к разговору и Капитан.

– А я слышал – Обь. Когда мы в Семипалатинске выезжали на рыбалку, – Виночерпий собрался повспоминать про пьянки на полигоне, но Аркадий перебил.

– Погодите вы – Лена, Обь… твою мать, – его уже распирало, – помните, я вам рассказывал про Ямуну? Что в то время, когда Оку называли Ямуной, Волгу называли Гангой, как главный водный путь – Га-на-га, помните? А уже после, может, через тысячу лет, имя ей стало Ра.