Возвращение Орла. Том 2

Сгрёб в голове просмотренное и прочитанное в кучку. Так… что могло встревожить дедновских стариков в 1760-х?.. Не падение ли великого огня с неба в 1759 году, сотрясшего планету и тем сдвинувшего с мест готовые к движению мировые силы? Эту катастрофу Морфей прокручивал несколько раз – не просто же так! Только не очень ясно: великого огня или великой воды?

И как будто от этого удара в России по прихоти Петра Третьего, то бишь Карла Петера Ульриха Гольштейн-Готторпского окончательно отслоилось от народа дворянство, получив вольную, сам же народ, вместо ожидаемых аналогичных поблажек, ровно наоборот: получил указ о запрещении даже жалоб на помещиков… то есть на внутреннем поле фигуры с пешками разведены окончательно, наступило ожидание сигнала. Кто постарался? И с пешками ли? Во сне была странная картинка: посетил Россию в эти самые годы Владыка Седьмого луча и содействовал государственному перевороту, в результате которого на трон взошла София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская. Владыка… Если не участник, то наверняка – предвестник.

И началось: восстание гайдамаков, эпидемия чумы, чумные бунты в Москве, шестилетняя война с Турцией, Пугачёв… в Малороссии униатами отобрано у православных 800 церквей, а с выданных полякам гайдамаков живьём сдирали шкуру. События… Так, когда «Орёл» спустился за командой? По рукописи – в 1769-м, а в 1770-м Огненный Орёл уже пригнездился (уронил перо) в Иркутской области. Сходится, что и говорить…

Это в России, а что в мире?

А в мире до смерти дружившие французы и англичане как по команде пустились в кругосветные плавания – первая французская кругосветная экспедиция Луи Антуана де Бугенвиля, первая из трёх кругосветка англичанина Джеймса Кука. С чего бы это они сорвались? А вот русские вокруг света не поплыли, зато в тот же год, когда англичане с французами наперегонки бежали от материка к материку, русский флот, стоявший тогда в Ливорно, опять удостоил своим посещением Владыка Седьмого луча, правда, под личиной графа Салтыкова.

Интересно: В 1773-м Пугачёв начал бунтовать одновременно с запретом папы Климента XIV Ордена иезуитов, хотя иезуит-каноник Вайсгаупт уже в 1770 году, за три года до репрессий знал, что скоро придётся со всем нажитым непосильным трудом делать из Европы и Индии ноги… Куда? На восток – в Россию и Китай. И первым делом рыцари занялись изготовлением… русской и китайской истории: русскую переписали со сворованной в своё время у русских же древнеевропейской истории, а китайскую, предварительно уничтожив и малой частью переписав все имевшиеся книги, – с ещё памятной тартарской. Лучшие иезуитские умы ни для добродушных русских, ни для покладистых китайцев вранья не жалели, но вранья разнозначного – русскую историю на тысячи лет укоротили, китайскую, наоборот, на несколько тысяч удлинили; китайцы были довольны: чужим интересом получили фантомные тысячи лет прошлого, которые со временем обросли книжным мясом и, как вочеловечившийся призрак, этот исторический голем зажил весьма гордой жизнью в обществе других таких же отвердевших фантомов. Особенно постарался иезуит Маттео Риччи, сочинивший целых пять томов Конфуция. Так на востоке со всеми необходимыми метриками появился перспективный дракончик, послушный своим родителям и время от времени поднимающий свой гребешок из-за Великой стены. И это всё в 1770-е годы.

В это же время английским парламентом была оформлена система управления Индией, по которой губернатор Калькутты автоматически становился генерал-губернатором всей подневольной страны, а британский генерал-губернатор Бенгалии, войдя в город Патну, уничтожил крупнейший в мире иезуитский наркоторговый синдикат и установил монополию Ост-Индской компании на торговлю бенгальским опиумом. Говоря современным русским языком, перекрышевал наркотрафик. Осмелели, разом вдруг все черти осмелели!

Да, пока наш странник шагал неизвестно зачем через полземли от Оки к Оке, не теряли попусту времени и по ту сторону океана. Ещё не засохла на Лобном месте кровь Емельяна Пугачёва, как наш Владыка Седьмого луча, теперь как посланник Совета Мудрецов, борющихся за прогресс человечества с самой зари Цивилизации, в профессорской мантии появился в Америке, без труда завел дружбу с Бенджамином Франклином и Джорджем Вашингтоном и объяснил им, как жить на американском новом свете, а именно – нужно срочно провозгласить полную независимость Америки, и положил на стол черновик соответствующей Декларации. Через год эта «Декларация независимости» была принята – возникли Соединённые Штаты.

Итого.

На Земле в середине 18 века случается нечто из ряда вон – комета, потоп ли, – но мир и человечество, как часть его, словно молоко от капли лимонного сока, приходит во внутреннее движение и в считанные (по историческим меркам) мгновения, меняет и вкус, и цвет, и консистенцию. К рубежу 1770 года назревают переломные события – астрономические, климатические, и связанные с ними геополитические и социальные.

Бог с ней, с астрономией, что в человейнике? Во-первых, что-то стало с самими людьми: их как будто изъяли из отдельных коробочек общин и каст и высыпали на один стол, всех и сразу сделав послушными фишками в руках больших игроков. Всех и сразу, как русских крепостных, потерявших право даже жаловаться на освобождённого от службы помещика. Дальше. У игроков появились общие правила, то есть накопилось достаточно денег, чтобы они из мелких кровотоков слились в одну кровеносную систему, в которой поддерживается одно давление, контролируемые расход и температура. И последнее: игроки научились быстро общаться на понятном им языке и влиять друг на друга не только толпами вооружённых людей или мешками с золотом, но и проворным тиражируемым словом.

Человеческий мир изменился. Взрывообразно изменился. Ему срочно шили новую одежду.

Морские духи первыми поймали в свои паруса новый ветер. Но и речные духи, то есть духи суши, были чутки.

Попробуем сформулировать.

Значит, так. Окские волхвы, духи суши, предвидя ситуацию, готовят своего рода «агентов влияния» на мировые процессы через подключение к активируемой силе «золотой» окской цепи – своего рода стабилизирующему земному резонатору от океана до океана. Подготавливают трудника из династии волхвов: с детства его воспитывает дед, в двенадцать лет везёт его к дединовским старцам на посвящение и имянаречение (совпадает с возвращением Орла), после чего он принимает в свои мехи ещё и чью-то душу, исполняет малый урок – Исток, чтоб въехал в суть речного держания, и через шесть лет – большой урок, хождение за три Оки, на «дальнюю» Волгу, в тот узел Золотой цепи, который оказался ослаблен поражением остатков Великой рати в сумбурной пугачёвской войне и на который указал Орёл, уронив на него с неба своё перо («гнездо огненного Орла») как знак планетного энергонапряжения и предостережения. Война Романовых с Пугачёвым, а по сути – с поражённой большим огнём (или водой?) Тартарией подтвердила: битва началась, надо вмешиваться. Он по-своему осмысливает её итоги – как начало уничтожения того, что и держало до этого времени землю, и приходит к выводу: землю не удержать «сидением на «Оке», а только вмешательством в начавшийся процесс весёлого гниения, губительный для держащего народа, а значит, и для планеты. Суть его спора со стариками: старики над схваткой, их главная забота – регулировка гео-антропо-космического энергообмена, он рвётся в схватку, убеждая, что если мы не будем воевать, то скоро и держателей не останется, и дело их погибнет. Чувствует в себе для этого силу.

Кто-то хлопнул дверью. Семён как будто очнулся от сна-рассуждения наяву и, вдохновлённый, подгрёб поближе к себе карты, атлас, линейку, энциклопедии и начал упрямо отмерять волжскую сажень на восток и запад от не вызывавшей сомненья Большой Оки в Башкирии. «Ну-ка, ну-ка, оттолкнёмся ногой от Урала!.. Речка-то тьфу, а поди ж ты – Большая. Не оттого ли, что следующая Ока ещё меньше, не найду вот её на Оми… Или не по размеру Большая большая, а по значению для этих мест, для всей цепи?». И снова забубнил про себя всё ту же пушкинскую строчку: «о, сколько нам открытий чудных…»

Чудные открытия не замедлили…

Плохишская тайна

Тот козёл особенный. У него на правой передней ноге серебряное копытце.

В каком месте топнет этим копытцем – там и появится дорогой камень.

П. Бажов, «Серебряное копытце»

Вчера «по порядочку» Толян так ничего толком и не рассказал – сумбур был в крысиной голове, одни эмоции: то почти восхищался – машину взглядом завели, ложечку гнутую притащил, и тут же плевался: «Пьяницы, быдло, хамло технарское!».

Ну, восхищался, положим, чтоб оправдаться за идиотский угон, а «пьяницы и быдло» – это искренне. Похоже, разглядели его, а не должны бы. А если видят невидимое, значит… значит… что значит? Значит, что-то значит. Значит, всё в жилу. Нервничал… не только разглядели, а видно, ещё и палками в него швыряли.

– Швыряли?

– Из ружья даже хотели.

– Тебе ж всё это не страшно!

– Не страшно, но обидно.

– Погоди, отыграешься. Ну, что ты там вчера бубнил про Оку, про косу-остров, про Орла… держателей?

– Да… ахинея!

Вздохнул – и крысе неплохо бы нормального человеческого ума, но тут же сам с собой не согласился: не нужно! Крысиного – вполне, а то ведь ещё задумается… не его это дело.

– Ахинея? А сам говоришь – цари приезжали.

– Мы-то не цари.

«Мелкая, мелкая тварь… или хитрая?»

– А зачем они приезжали, не расслышал? Когда приезжали?

– Когда жареным запахнет. Они все про этот остров знали.

– Остров?

– Ну, раньше эта коса островом была.

– Как это? Должно быть наоборот: построили плотину – коса стала островом, а не остров косой.

– За что купил… Может, он плавучий?

– Ладно. Значит, прежние цари знали, а нынешние что – забыли?

– Да какие они цари – нынешние?

– Какие-никакие, а вот не поехали. – «При других где бы ты был…»

– Сами не поехали, нас послали, – съехидничал Толян.

– Нас, – не поддержав ехидства, совершенно серьёзно сказал Гога.

До рыжего что-то дошло, но он отмахнулся от ошеломившей его мысли.

– Значит, говоришь, собрались страну спасать?

– Да, есть такая у русских пьяниц забава. И Орёл им в помощь.

– Орёл – это что? Птица, корабль, человек?

– Вот тебе интересно пьяный трёп расшифровывать! Божий посланник – легче тебе? Он тут всем заправляет, а за три года до беды появляется, забирает… пьяную ватагу и отвозит их…

– Куда?

– На кудыкину гору. По этапу, а этап у них в русскую версту, слышал про такую? Одна остановка на Урале, другая в Сибири, третья на Байкале, а четвёртая ещё дальше, а пятая на краю земли.

– И что там?

– Никто не знает.

– Никто?

– Есть у них один полутруп, тот знает, только забыл.

– Кто ж такой?

– Не поверишь: Орёл.

– Главный, что ли?

– Ровно наоборот.

– Понятно.

«И что ему понятно? – подумал Толян, поглядывая на вдруг откинувшегося на спинку и закатившего глазки-бусинки компаньона. – Соображает… Знает ведь что-то обо всём этом, чертяка, увязывает в своей лысой башке… ему-то, наверное, вводную давали, а тут пойми, что к чему. Ничего, потерпим…»

Они сидели в сравнительно уютной коломенской кафешке со странным названием «Старая нега». Наверное, в городе была ещё нега молодая или новая – иначе зачем уточнять, какая. Словом, этакий притынный кабачок районного масштаба.

– Что за слово такое дурацкое – «нега»? – по инерции недовольно бурчал Толян. (Аркадий бы им объяснил, что это просто нахождение без движения, не га, другими словами – отдых).

– Не Вена, конечно, но и не луховицкая пивная…

– А кто оплачивает это удовольствие? – спросил, когда почти всё лучшее из меню оказалось, наконец, на столе, а Гога вышел из задумчивости – довольным и даже весёлым, чего не было за все четыре для этой странной командировки. «Надумал ведь что-то!»

– По девятой статье, счета и чеки предъявлять не придётся.

– Тогда, может, коньячку? – «Воспользоваться, пока блажит…»

– Виски, Толик, виски! – Да, на Гогу снизошло прекрасное расположение духа, почувствовал, что более чем полувековой ребус-пасьянс, похоже, начинал складываться; в упитанном подбрюшье то холодело, то как будто что-то отрывалось, толкая всё его рыхлое тельце вверх – верный признак сужающей круги удачи.

– Интересные вкусы у советского экономиста…

– Да вот, распробовал.

«Когда успел?» – а вслух спросил:

– Где ж ты в Коломне возьмёшь виски?

– Главное, чтобы был ценитель, объект отыщется… Смотри, я вот сейчас топну ножкой, и камень появится.

– Какой камень?

– Ну, не камень… – Поморщился: не читал ты, приятель, сказок моего дедушки, не читал. – Не камень, лошадь. Белая. И мы её по-американски, со льдом и содовой.

– В окно-то посмотри – Коломна!

– Да ты не в окно смотри, а сюда.

Пухлая ручка нырнула в портфель.

Вместо льда и содовой принесли газированный «боржом», Гога свои двадцать грамм разводил, Толян просто запивал.

После второй рыжий глубоко и умиротворённо выдохнул и, высоко задрав голову, словно из-под очков, осмотрел обстановку. Обстановка была не ахти: столы без скатертей, зато окна с занавесками и на двух противоположных стенах репродукции – справа бубновское «Утро на Куликовом поле», слева – суриковское «Покорение Ермаком Сибири».

– Милитаристское какое-то кафе… а ещё «нега». Они бы до кучи «Оборону Севастополя» повесили.

– Лучше уж «Утро стрелецкой казни».

– Милее?

Гога неуловимо усмехнулся, но Толян уловил. Уловил! И быстро, чтобы теперь Гога не уловил, что он уловил, перевёл разговор на левого Ермака.

– Что ж это они, Сибирь покорили, а сами тут сидят, ехали бы все в свою Сибирь.

– А я бы в Сибирь даже ссыльных не пускал… нечего! И на Дальний Восток.

– Отчего же?

– Надёжнее, спокойнее…

– А по мне – размазать этот народ по полярному кругу, – размазывая масло по половинке белой булочки, сказал Толян, – и чтобы больше трёх не собирались.

– Бестолков ты, брат. Нужно ровно наоборот: собрать всех в одну близкую кучу, раздвинуть, скажем, окружную, и затолкать туда весь… ну, хотя бы российский плебс… тогда и делай с ним, что хошь.

– Да почему бы не в Сибирь?

Гога нахмурился, посмотрел на компаньона оценивающе.

– Не надо их в Сибирь вообще пускать… – Хотел добавить: «Самим пригодится», сдержался. – Не надо.

– Что тебе в этой Сибири? Тайга, минус сорок…

– Когда минус, а когда и плюс… Тут другое. Рассказывал отец, что ему рассказывала бабка, что ей рассказывал дед, который Аркадий, одну забавную легенду…

– Про Сибирь?

– И про Сибирь, и про Урал, и про Дальний Восток, и про Сахалин… его ведь много поносило по стране…

Толик напрягся, почуяв долгожданное со стороны товарища откровение.

Но Гога как будто очнулся:

– Что насторожился, как сеттер на охоте? Ничего он не рассказывал, враки всё писательские, он ведь мало того что писатель, так ещё и детский… что может рассказать детский писатель? – «Зря я ему намекал на бабкину тайну, ох, зря… ладно бы – сам знал». И вместо того, чтобы разговориться, Гога снова впал в кроткий ступор.

«Опять отключился, чертяка!..» Толян не один раз уже наблюдал эти мини-дрёмы и не мог понять, что в эти минутки происходит с «внучком»: то ли медитирует, то ли подселяется «на пару слов» в него какая-то иная сущность, то ли он сам куда-то переселяется, оставляя вместо себя на стуле живую упитанную мумию. Досадовал, что не умеет слушать чужие мысли.

– О чём задумался, детина?

Гога недовольно шевельнул бровью: «Не мешай…»

О чём? О том, что непонятно ни ему самому, ни тем более папочке, не сумевшему толком всё выяснить у собственной матери. Деда, то есть своего отца, тот по сути и не знал, если это вообще был его отец… т-с-с… здесь табу. О том, что какое-то невидимое крыло с самого детства поднимает, подталкивает и направляет Егорку… – куда? Что за сила? Откуда она? Неужели от одного маленького, в два слога и почти нерусского, слова? Был бы он сейчас просто Голиков, и что? Голиков – он и есть Голиков. Препротивная фамилия, отдаёт нищенством, голытьбой, голяком… и баней, противной общественной баней, где в женском отделении ходят старухи с обвислыми до пупа пустыми грудями, и бегают пришедшие на помывку с мамами двухлетние пацаны-голики. Уж тут бы папочке ни адмиральства, ни «Правды», как своих ушей. А Соломянским – лучше? Егор Соломянский… Ну, в директора вот такого кафе ещё можно было бы пробиться, и то… Так что папочка с фамилией успел… пре-успел. Но ведь не только же в фамилии дело! У лейтенанто-шмидтовских детей тоже свой потолок, никаким лбом его не прошибёшь, хоть этот лоб будет не семи, а семижды семи пядей, а тут как будто кто-то раздвигает и раздвигает перед ним небесные шторки, и какие «сотоварищи», прости господи, клыкастые в упряжке – мысленно покосился на рыжего, – а место коренного всё одно ему уступают. И не в заслугах дело: на такие этажи в перспективе забираемся, где личные заслуги не считают. Может, не в деде дело? Детский писатель, голубая тарелка слив, смешно. Может, не детская, а сказочная линия другого деда подгоняет? Есть, есть во всём этом какая-то тайна. Кто её знает? Вот новый тесть с братаном – знают. Они всю жизнь её исследуют… а-а-а! А ведь это она, тайна, – вот ирония, так ирония! – подтащила его привиться к этому дереву… и как всё натурально устроила! В голове закружились картинки перелива некой силы, в виде древесных соков, крови, праны и ещё чёрт знает каких субстанций – из сосуда знатоков Гомеостатического Мироздания в его рыхлое межреберье, отчего оно и начало приобретать форму. Как, однако, причудливо тасуется колода… откуда это? Пис-сатели… Вот тебе и кибальчишская тайна… она на него работает, а он сам её не знает.

– Ничего, – сказал вслух, – скоро узнаем!

– Что, что?

– Кибальчишскую тайну, – усмехнулся Гога и снова, прикрыв маслянистые глазки, впал в полузабытьё.

«Да он пьян! Быстро, однако, его развезло…»

Но Гогу не развезло, его ровно наоборот: свезло. Свезло на круг, по которому – совпадение? – пронесло в своё время обоих его дедов, которые, сами того не ведая, и сплели для внучка канатик из ниточек своих героических странствий по горемычной русской земле в особенно чувствительный период её сотрясания. Что-то созвучное услышанному от Толяна про орлов и золотую цепь было в маршруте деда Аркадия: Тамбов, Южный Урал, Иркутск, Дальний Восток, Япония… И дед Павел нарезал те же самые сакрально-ядерные круги: Урал – Семипалатинск – Алтай – Урал… Мало того, что оба орлы сами по себе (малый резонансик, а звучит!), так дед Павел был и в партизанском соединении «Красные горные орлы», куда как подсказочка… под-сказочка-сказочка. И оба – сказочники.

То, что конторские их опекают и для чего-то готовят, знают все, от Толика до Алика. И про то, что их опекателей тоже опекают, и кто они такие, опекатели опекателей – тоже догадывались; догадывались и про то, кто над опекателями опекателей сидит и рулит, трудно было не догадаться, когда девять из десяти опекаемых – галахические евреи. И уже не догадывались, а знали точно, что у этих рулевых власть великая, поэтому им можно служить и ничего не бояться, и они будут служить, захлёбываясь деньгами… хотя что – деньги? Тьфу! И трогать-то их, грязевой экстракт… Не деньгами – властью, пьянея от превосходства над бестолковой толпой, за которую ни один из незримых великанов не то что теперь не вступится, но и слова не замолвит (а если вдруг и замолвит по недоразумению, то они это слово перехватят и вывернут изнанкой – буквы, даже слоги будут те же, а смысла не найдёте). Но… Но не скажет за других галахов, а он своим галахическим носом учуял, что эти всемирные великие, раздувшиеся чуть не в размер самой планеты, тоже боятся. Их страх соразмерен их же величию и, возможно, даже превосходит его, потому что не до конца понятна им природа этого страха, как будто он сочится из другого измерения, куда им, таким великим-развеликим, хода нет. Им нет, а ему каким-то боком и чудом есть? Нет, они не втёмную с ним играют, чего он, Егор, поначалу испугался, они не с ним втёмную играют, а сами блуждают в этой темноте: страх чуют, а где его исток – не знают. Что-то слышали их деды, которые про этот исток слышали от своих дедов, тоже слышавших и даже, может быть, получавших по темечку, да ещё в общих чертах приметы очень немногих людей-ключиков, проследив за которыми можно найти хотя бы скважинку, чтоб подсмотреть на ту сторону и попробовать освободиться от него, напустив туда какого-нибудь квазиисторического иприта. Наверное, и его деды были такими ключиками, потому-то я им и нужен, ибо по шаблону… и отопру, и заипритю. Вот смотрят, наверное, где я копытцем ударю…

Последнее сравнение его покоробило, хоть и серебряное копытце, но – козёл, а следующая мысль вообще чуть не повергла в уныние: а кто смотрит? Уж не рыжий ли этот удалец? Какой-то он здесь другой, как будто ненастоящий… где весёлый ум, лёгкая дерзкость, притягательная общительность? Или… или он здесь как раз и настоящий, без всей этой карьерной атрибутики, голенький, в натуральном облике? Сущность! И так легко согласился на вторую роль… А ведь узнавшим сущность оборотня следует остерегаться, хотя пока он не знает тайны… стоп, стоп – а я-то сам знаю? Не знаю – узнаю! От деда она, от деда! Как он ловко спрятался в детское писательство, в пьянки свои суицидные… всех запутал, красный бандюган, чуть что – нырь в психушку, а из психушки всем приветик в виде какого-нибудь «Горячего камня»… расшифровывай! И что же может быть общего: дед, какая-то окская коса, где дед, сдаётся мне, и не бывал никогда, алкаши эти технические, непонятный орёл, цари… Поди разгадай, но то, что ниточка тянется оттуда, не сомневался. И почему же эта гэбэшная сволота прямо не рассказала, что и как? Они ведь – это теперь ясно! – знают про него то, чего не знает он сам. Знают, как это всё связано, за что с того конца прикреплена эта ниточка. За «Горячий камень»? Или за то, из чего вся это детская бредопись выродилась? Из чего? Что-то намекалось именно про этот магический маршрут деда Аркадия: Тамбов – Башкирия – Байкал – Дальний Восток… но что в нём? Мало ли всякого народу тащится через весь Союз туда-обратно по этим вехам? Всякого – немало. Но дед-то не всякий! А какой? Что ему там такое открылось, что даже внука тащит… или тащат? Что за кибальчишская тайна? Эх, потому и не рассказали прямо, что этого и сама гэбня до конца не понимает. Видят: работает, а что да как – извините, не по уму. И ведь мне тоже не по уму… или это из той песни, что умом вообще не понять? Поэтому и приём у них – запустить живца, но такого, на которого клюнет обязательно. Особенного живца, с серебряным копытцем.

– Ну что, Толян, по последней? – вынырнул из полузабытья. – Да и пора нам.

Выпить рыжий согласился, но уходить не хотел, обидно: приоткрыли щёлку, носа не просунуть, и захлопнули.

– Нет, ты мне всё-таки объясни, что там за место такое?

– Место… – «ну и как это словами рассказать? Никак. А не рассказывать – подумает, что скрываю…» – Ты «Пикник на обочине» тестя моего нового читал?

Толян вздохнул.

– Понятно… ну хотя бы «Сталкера» смотрел?

– Смотрел, это смотрел, это я знаю.

– Помнишь, там была комната, где исполнялись желания?

– Исполнялись, да что-то ни у кого не исполнились.

– Ну, дружок, если б ещё и исполнились, то это был бы не «Сталкер», а «Аленький цветочек».

– Всё одно: сказки.

«Вот и расскажи ему…»

– Ну ладно, ладно… комната была, и что?

– И ничего… – Гога отвернулся и как будто снова впал в ступор.

«Обидчивый, барчук!»

А Гога не обиделся, просто опять ухнуло под рёбрами, знак: где-то рядом недостающая карта, ведь с чего-то всплыла аналогия с пикниковской комнатой! Тесть с брательником тоже чуяли, – а уж они-то ещё те чуятели! – что существуют на теле планетки некие заповедные места, где происходит нечто такое, что и определяет дальнейшую судьбу – человека ли, страны, да и самой планетки. Этакие пупки, через которые мир при необходимости выворачивается наизнанку. Чувствовали, может, и слышали от кого, вот и прощупывали своими печатными машинками темку. А он, Гога, чувствовал, что они чувствовали, потому и породнились. Его ли это была воля? Вспомнил держащее его крыло, усмехнулся… Его, его… всё было чинно, благородно… по любви.

Ещё раз похолодели кишки, жёсткая подсказка: тешься, что сам, что по любви… Всего на мгновенье, то самое, когда сморозило селезёнку, увидел силу, которая собирала их, как колотые стёклышки в калейдоскопе, в какую-то нужную этой силе картинку. Ей до лампочки, что там про себя думают скользящие меж зеркалами осколки, она собирает нужный ей узор, а стекляшечьи думы приложатся. Что за сила? Но ведь она есть, и работает, работает! В конце концов, не раввины же подкладывают еврейских жён будущим секретарям – во-первых, откуда им знать, будут ли те когда-нибудь партийными секретарями, а во-вторых, нужно было бы содержать целую армию свах-медиумов, а её нет. Только эта сила… И он увидел себя таким осколком, имеющим правильный цвет и нужные пазы, сделанные не им, а… дедом Аркадием, когда колотило его по жёсткой, густо забрызганной кровью (что тоже не последнее дело) цепи – Тамбов – Башкирия – Сибирь – Дальний Восток, и другим дедом, оббитым почти на том же самом маршруте (в маршрутах отгадка, в маршрутах, но – потом с ними, потом…), шлифанутые папашей, сам бы он не додумался, а если б и додумался, не дерзнул бы присвоить выигрышную матрицу – сила! Уже тогда она, считающая время не годами и человеческими сроками, а веками, вехами, эпохами, готовила его, третьего, для провиденного ею в недалёком будущем узора, да больно уж он был одномерен, нужно было пристыковать его к иному, мистическому измерению – вот откуда фантастская дочка! Не случайно она появилась уже тогда, когда ему самому, недоумку, было-то всего десять лет: примеряли, а время пришло – слепили. Ба! Да ведь может так статься, что братьям только ради этого и открыли дверь в эти миры, чтобы он, Гоша Соломянский, приклеенный к ним Эсфирью, не заблудился. И Эсфирь Рува-Лия не с луны свалилась сумасшедшему красному командиру!.. Вот тебе и волшебная комната… в смысле – коса-остров!