Полная версия
Свобода печали
26 декабря 1990
* * *Затосковать ли вдруг по сентябрю,По ветхой позолоте и кармину,Кочевных птиц слепому словарю,Неловким танцам девочки-рябины?Иль утомил одышливый январьС табачным сумраком у горла узких улиц,Иль яблоко желтеет, как фонарь,Что праздность и сиротство мне вернулись?И виноградный сладостный надкус,И косточка-печаль под влажным небом,И жизни задыхающийся вкусПод потолочным и суконным небом…10 января 1991
* * *На языке попрошаек и птиц,Не исчерпав еще весь календарь,Стойкий бродяга российских столиц,Ты говорить обучаешь, январь.Формы дошкольные свеч-тополей,Спутанный синтаксис черных дворов,Вся разноазбучность шатких дверейИ разномастность бездомных котовТрогают больше тебя, чем языкТысячелетий, чем стройный миражЗнаков, где всякий простецки привыкС лифта подсказок взмывать на этаж.Иноязычие сада и тьмы,Шепот апрельский под тесной коройВ горьком изломе бесснежной зимыВыдержат твой молчаливый разбой.Новый, бродяга, составишь букварь,Щавель от щастия произведешь,И в немоту этот странный январьВместе с котомкой своей унесешь.10 января 1991
* * *– Что это? Где-то я уже видела вас прежде.
Да нет, нет, этого не может быть?..
Может быть, во сне?
«Идиот»
Ф. М. ДостоевскийИ жили Вы тому назад три века,Мальчишка, баловень, укрыли на АфонеПрекрасней всех икон свое лицо,Лик драгоценный, тонкий и прекрасный!И истлевало в тигле послушанья,В поклонах и предутренних молитвахСлепое время на земле притихшей.Бледно-зеленым дымом ночь стоялаУ глаз голубоватых, словно капли,Прозрачных, как вода Архипелага,И лунные ковры из строгих оконТекли к ногам, и тени колоколенЧертили на траве немые знаки.И где-то, может, в маленькой КарееСардары в темных шапках суетились,Варили кофе, дождь шуршал листвой,А по утрам чуть-чуть влажнели звукиОт облаков тумана и жасмина…И запах вдруг сбивая с Вас строгость мыслей,И за чертой, в венце зеленых молнийВам виделись Россия и Калуга,Где в серебристых шапках цвел жасмин.И замирали в Вас слова святые,Задерживаясь, как нога на сходнях.В смутно-лиловой мгле спешили братьяНа послушанье или на молитву.А ветер пах лимоном и корицей,Чужими берегами и покоем…То было века три тому назад.16 января 1991
* * *Воронежу
Драгоценный, светящийся улей,Истекающий медом хлопот,С хромотой нераздавленных улиц,От столетий ослепший, как крот.Рыл ходы, не считаясь с линейкой,Наугад расставляя дворы,Ошалев от горчащей и клейкойТополиной пуховой игры.Серый камень представил к награде,И скворешни, как скрипки звеня,Воскрешали в твоем снегопадеПозабытые звуки огня.Сам провел колонковою кистью,Обмакнувши в черешневый сок.Эту линию, званую жизнью,За запретный, ничейный порог.Загрунтована память и стерта,Лишь кораблик бумажный в водеНакренится и, черпая бортом,Поплывет по твоей высоте.21 января 1991
* * *В институт незаразных болезней вселился ремонт,Словно память о гуннах, крушивших достоинство Рима,И гомункул науки зачах у шипящих ретортС астматическим кашлем в январских проталинах дыма.Мы вступили в болезнь, заразившись горячкой причуд,По истертому ныне сюжету классических линий,Ангинозное горло, хранящее нежность простуд,Хрипловатую речь на морозе сгущало, как иней.Не заразны бациллы добра на озябших руках,Карандашный разбег примиривших с терпеньем бумаги;За разбоем ремонта был точно беспомощен взмахДиковатых рисунков, исполненных детской отваги.Поселенье летучих коров и мохнатых слоновРазбрелось из альбома в хорошие руки, наверно,Только то и осталось, что тени чудаческих сновМеж болезнью тоски и созревшей по плану люцерной.6 февраля 1991
* * *Скороговорка истин и безумствВ календаре, запнувшемся на счете,Пока февральский вдох прозрачно-пустИ сиротлив, как соло на гавоте.От снегопадов – эхо тишины,Озябших пальцев чуткость и смиренье,И боль души в преддверии Луны,Бессонницы зеленое смятенье.Протравлено проросшее зерно –Такая мука от стеблей тревоги!В чужих руках незрелое виноСлепым толчком прольется на пороге.А если бы беспомощный глотокОт пустоты, бытующей во блага,Где старых лестниц гибельный витокХранит мерцанье розоватой влаги.И нежностью царапает ростки,Соблазн безумья трогает и ранит,Нечетки и таинственно легкиКасанья слов в измученной гортани.Сквозь занавески – влажна и слабаПолоска света на исходе ночи,Как ангел у немотствующего лбаВ слезах и всхлипах поздних многоточий.18 февраля 1991
Сон в стиле барокко
Песочные часы – ловцы минут,Просроченных над хрупкостью пространства,Зрачки воды в фарфоровом пленуПод тяжестью барочною убранства.Эпохи дар – паденье и полет,Округлость сна от хмеля урожая,Торжественная выверенность нотИ в горле спазм в предощущенье края.Смятенный день, почуявший распад,Дыханье войн и пустоту Вселенной,Беспомощность и блеск земных громад,И рук тепло под кружевною пеной.Как празднична сейчас печаль Ватто,Как ярка и телесна боль открытий!Все тот же ветер комкает пальтоВ невыносимой тяжести отплытий.Три века не исчерпают песка,Сплетя корнями ненависть и ярость, –Еще не заговорена тоскаВремен чужих, их жалоба и жалость.Незримо равноденствие эпох,Печать сиротства, ранящая души,В запаянном стекле – смиренный вдохПловца, не притронувшегося к суше.18 февраля 1991
* * *Наверно, вы спите, хоть город расколот грозой,Но сны на рассвете так льстивы и сахарно-сладки,И мчится по волнам ваш дом, словно праведник НойКовчег обменял на слепые огни коммуналки.О, в ваших широтах, под сенью папирусных сновБесстрастный Озирис не губит главы непокорной,И Нил полноводен, он жадных своих береговНесытую землю водой напитает, как зерна.Коснувшись, отхлынет от смуглых мальчишеских плеч,Назад убегая по горлу трубы водосточной…А дождь продолжает свою сумасшедшую речьВ колодезном срубе двора, словно узник бессрочный.[1991]
* * *Прочистить от ила сквозные каналы,Склерозных сосудов слепое теченье,По руслу которых сам Один в ВальгаллуНа лодке вершит круговое скольженье.Старик одноглазый! И привкус железа,И море, лизнувшее ситец подола,И эти ладони в кухонных порезах,И вялый, как сон, холодок валидола!Налет известковый лучистых протоков,Тромбозные мели с началом распада –Беспомощной плоти ни сумрачных токов,Ни всплесков жемчужных для жизни не надо.Она не виновна, что вечно тоскуютКакие-то души в бессилии роста.Растительный шорох. Ракушку земнуюГрызет изнутри черверодный отросток…2 марта 1991
* * *Может, лучше и нету на свете
калитки в Ничто…
И. Бродский.Всего-то и нужно – тугую калитку плечомТолкнуть незаметно и тихо взойти по ступеням,И август забыть, золотое гудение пчелВ притихшем саду, подогнувшем худые колени.Остывшего воздуха горечь над смятой травойГлотнуть, удирая в туманное утро распада,Где кроны то плачут, то тихо стоят над душой –К щемящему звуку земного, последнего лада.О жар нетерпенья! Шуршанье стрекоз у воды.Смотри – [в] фиолетовый миф этих странных соблазнов,И Соль колесницу ведет до истертой черты,И грубо хохочет мне в спину старик одноглазый…2 марта 1991
* * *Под небом голубым
Есть город золотой…
П. Волконский.Там небо серо-желто, как пустыня,И камни хрупки и нежны, как дети.Вода черней, чем очи ПалестиныВ наивных чашках розовых соцветий.А в зданьях есть безумие симметрий,Проказа и бессмысленность деянья,В разрушенном развале геометрий –Великий ужас вечного страданья.И взгляды неподвижны, словно сфинксы,И голос мысли шелестит, как ветер,Со всех судов спасавшиеся крысыТуда бегут в расставленные сети,Со всех концов стремившиеся людиМрут в лабиринтах древности и жажды.Сухой песок на дне пустых посудинХранит веками дремлющая стража.Но есть воды единственная милость,Царапины живая боль и радость –Очнуться от бессмертия, что снилосьВ слепых дождях и жалило, как жалость.10 марта 1991
* * *А если сумеешь врата Вавилона открыть,То встанут безмолвно Египет, Шумеры и КритИ глянут тревожно и нежно глазаИудейских пророков, и вновь разразится гроза…Повилика сознанья вдоль кладки китайской стеныБудет долго цепляться за их ненадежные сны.Обвиваться вокруг запоздавших открытой,Наблюдать, как ярость небес губит парус отплытий,Завершать тетраграммус столикий.10 марта 1991
* * *Перечти от Омеги до Альфы – начало конца,Там, где тени сознанья, как мокрые простыни плещут,Первым скрипкам зачтется горячая тяжесть свинцаИ сплетенные корни, зажавшие горло, как клещи.Только сняли печать – и нарушился строй кораблей,И всплакнули в окне голубиные глазки бегоний,Камышовые дудки в раскате апрельских полейПовторили неверно барочную скорбь Альбиони.И уже не понять серебристой геральдики снов,Кто есть Альфа и Бета в недуге бесовских мистерий,Под зеркальным прицелом направленных в небо мостовАспириново тает струна всенародных истерик.6 апреля 1991
* * *Выпрошенный у Бога крест – самый тяжелый…
Столько брести и споткнуться о запах жилья,Словно о нитку льняную бездумных весталок,В пыльном краю, где, наверное, новый ИльяСиднем сидит тридцать лет и три года – вдобавок.Так обольститься посулом житейской кирзы,Равноугольным пространством заполненной соты,Где вечерами экран, словно ласка гюрзы,Страхом разит богоизбранный ум идиота.О, западание клавиш, о, тяжба земель!Прах землемеров в прогнивших шинелях пехоты.Вся деревенская мудрость запечных емель,Коим идти в никуда нипочем не охота.Всех теть Маш, раздобывших в обед молока,Всех дядь Гриш, обожателей темного пива,Чья бессловесная даль так пуста и легка,Как и октябрь девяносто второго налива…И перемены себе отлежали бока,Долготерпенье сварилось вкрутую в водице…Только вздыхаешь. И дверь запираешь пока,Тихо попросишь кого-то, чтоб вновь возвратиться.16 октября 1994
* * *За величье страха у нищей плошки,Суетливую тайнопись приговоров,За смиренность спин над бесхлебной сошкойАзм воздастся тебе все одно – не скоро.И покуда уходит свет, разжижая силы,В поминальный сумрак у изголовий,Не дари сей крест, отведи, помилуй,Плотоядный ужас твоих Любовей.17 октября 1991
* * *Раскинула карты – разлукиМетнулась несчастная тень.В ковчег твой, не знающий муки,В души миротворную сень.Отныне не видел, не помнилМой облик – раз выжжен дотла,Печальный, плачевный садовник,Познавший судьбы удила.За сладким посулом о небеИ царстве полуденной тьмыСвершали степные набегиТвои беспокойные сны.Но что мне на картах – разлукиЧервонная, звонкая масть –Цвет горькой, сердечной наукиС пронзающим именем – страсть,Когда у твоей колыбелиВ дрожании светлых ресницЛюблю лишь погасшие тени –Как выходцы здешних больниц.Марина Мнишек
(отрывок из поэмы)
А злая жена его, Марина, безбожница,
Сорокою обернулась и из палат она вылетела
(Из народной песни)1Ясновельможная панна. Бунтарская кровь.В ноги тебе, словно шкура, положена Польша,Не оттого ль так надменно изломана бровь,Что пожелала страны величавей и больше?Повелевала мужами движеньем перста,Но, равнодушно взирая на страсти стихию,Гордо расправив точеный и царственный стан,Синие очи вперяла на Кремль Московии.Молодость – прочь! – не сокровище. ПогруженаВ пропасть ума, нарушавшим чужие границы.Всем оборванцам отныне и вечно – жена,Душу меняла на трон у лихих проходимцев…2Тише, полячка, погубит гордыня тебя,Слышишь, Марина, смени по дороге коня!Власть незаконная только имеет крыло,Тяжесть короны навеки сломает его.Руки – две трепетных птицы в мерцанье свечи,Мысли, что обруч вкруг лба, на пороге ночи, –Знала ли ты, как грубы и страшны топорыТемной Московии – взятой обманом страны?Все потеряешь, шагнув за последний предел,Ева без рая, презревшая женский удел…3Вон над Кремлем –Стая ворон:Черным крылом,Страшным судом.Будет летать,Очи клевать,Благо поживаНынче так жирна!Срублено – тыщи,Ты и не сыщешьЗдесь никого…4– Сколько перстней в тонкой оправе!– Форму руки, губ ли опальныхНе перепутаешь. Спит и не слышитВсея Руси самозванка – Марина Мнишек.* * *– Мне будет плохо без тебя!Сухого горла хрип:– Мне тоже…– Мой бедный брат, кругла земля,Но встрече это не поможет.– Остался бы, куда спешить –У нас всемирная бездомность,Нам бремя времени изжитьПомогут окрики бессонниц.…У поцелуя – воска вкус,Глаза – обрыв в зеленый омут:– Скажи друзьям, что я вернусь,Когда меня однажды вспомнят.Найди в тетрадях дневникиИ дом, где жил я летом,А в нем – безбытности штрихиИ окна голубого цвета.Еще скажи им всем, что я…– Как ширится воды граница!Я все скажу им за тебя,Мой брат. Ведь ты – не возвратишься…Среднерусский городок
В дымке садов, тополях и крапиве,В тиши предутренних сновКолос ячменный на серединеРусских земель и ветров.Шелковый, мягкий, как лист лопушиный,Город глухой тишины,В нем на рассвете, под крик петушиныйРвутся, как ниточки, сны.Стекла, как кроткие взоры оленьи,Скорбные взгляды с иконСмотрят с испугом на новое племяИз почерневших окон.Вписано «о» даже в вогнутость улиц,В кружево над крыльцом,Кажется, это века обернулисьСветлым блестящим кольцом.Коркой ржаною разбухла дорога,Чавкает глинистый хлеб.Время засолено в кадке. До срока.До перелома судеб.* * *Одинокий, как старый волк,Не погладишь лесного зверя –От такого и шерсти клокОбернется двойной потерей.А глаза – все пески пустынь,Суховеи и степи волчьи,Взгляд их так безнадежно стылИ затравлен, как стаей гончих.О, не странник, среди огнейВолчий вой – провозвестник блуда,Не пропавший в морях Эней,Целовальник скупой – Иуда.Так расчетлив жестокий дух:Мех разнежит, да клык осадит,За тобою, как кровь, испугРжавой кровью струится сзади.Шкура в шрамах – рассвету в мастьКроет мускул борьбы и бега,Незаконную – хищник! – властьИ полночное зло набега.Не приручишь – один, как мир.Но укусом догнавшей правды:Равносущен ему, кто сирИ неистов, как меч Роланда.* * *Весенние зябкие холода,Разодран воздух зеленым взрывом,Томятся сонные дереваВ ладонях ветра, как струны лиры.В тугих бутонах хранят белизнуЯпонские вишни в немом волненье,Тягуч и влажен щебечущий звук,А жесты неловки, как туши тюленей.Мы бредим и бродим в зеленом раюИ воздуха кружку пускаем по кругу,Из птичьего горла живую струюРадостной песни вдруг ловим на губы.Холодный резец заостряет черты,Но мы говорим и живем безрассуднейПод тонким покровом дневной синевы,На шкуре асфальтовой зреющих будней.* * *Перебирать, как волосы, слова,Вдыхая запах тонкий и обманный.Любви едва начатая главаЗа белый лист уводит следом санным.Туда, где в невозможном далекеСозвездия, кометы и болиды,Где параллельные – рука в руке –Миры влюбленных – вопреки Евклиду.* * *Так странны Вы, как блики серебра,И темны, как его происхожденье,Чуть дальше от меня, чем весь ЕвфратИ арамеев прошлые движенья.Фонарный свет разбавлен октябрем,Его туман не разрешит загадок –Что ищет под сегодняшним дождемРахиль навек утративший Иаков?Кочевники – и врозь дороги нам,Но только час: покой, простор, неспешность.В них светлою водою ИорданПоит сестру забывчивую – нежность.* * *До осени сложили чемоданы,Послушайте – еще звучит мотивМалейшего, незримого органаРаскрытых душ, не знающих пути.До просини. На простыне небесной,До робких слез за утренним окном,Пока не лязгнет стылое железо,Оставив наше лето – за замком.Мы встретимся. Но скорости иныеНас понесут по рельсовым лучамДо осени. В каком еще разливеПотянет сердце безнадежно к вам?* * *Когда газет читатели роятсяИ суетно хлопочут у киоска,Я вижу, как их губы шевелятсяНа лицах желтых, будто бы из воска.Так странно мне их нервное круженьеВокруг стеклянной будки со старухой,И странные в нем чудятся знаменья,И тайные какие-то подвохи.Как будто кто заговорит со мною,Толкнет или по имени окликнет.Вот и стою не в силах обернутьсяИ думаю с тоскою: «Чтоб вам треснуть!»От них бежать хочу и не вернуться,И умереть хочу, и – не воскреснуть.* * *России
От плагиата чужих утопийИ повторенья недужных мыслей,Разум, иди по сомнения топямИ временам, что, как ветви, навислиК мифу, где снова двенадцать смертныхИз Петрограда идут к Чевенгуру,К миру, где хищные наши ветры,Переплетаясь, рождают бурю.Там, где обломки былых империйБратской могилой пыли осталисьИ превратились лихие перьяВдруг в аргументы штыков из стали.Не говори, что Россия – жертваКак назиданье другим народам.Это – до края, до – Пересвета,До рокового речного бродаИ травяного квадратного поля.На Куликовой кровавой браниНад головами павших за волюВ ужасе смерти простерты длани…Господи, брат убивает брата!Белый и красный – единой же крови.Так почему же ничто не святоВ этой лавине кошмарной нови?Сократ
На яшме темной – белопенный след,Но в нем не отыскать величия былого,Как ныне не постичь сократовских бесед,Ушедших от беды перевиранья злого.Еще собачий знак не осквернил горы,В изножии ее хозяйничает море,Просаливая дым предутренней поры,Махнувшей плавником над жертвенником горя.И взбитые белки на острие гребнейБелее, чем хитон на теле жадных чаек.Все изреченья – дым, а зависть тем сильней,Чем строгай строй бесед точней и величавей.Но издавна манит лисицы рыжий хвостВ храм хитрости и лжи, предательства и власти,И жертвенный корабль от острова ДелосНе смоет с досок кровь до места новой казни.* * *Больничной простыней – сереющий рассвет,Сыреющие дни апрельского созыва,Тяжелый антрацит вернувшихся грачей,Тяжелый дух хмельной в очередях за пивом.У городской весны – наперечет примет,Рекой из берегов не выйдет, но прииметДар нежданных гостей, Надежды серый цветИ обмороки слов от солнечных приливов.Аллею тополей чернеющей строкойВ черновиках своих начертит и забудет,Кошачий глаз воды изымет из оков,Лишь жажду жадных горл она не образумит.На скомороший пляс бутылочных господ,На матершиный глас веселого разгулаНет прав и у весны, лишь оторопь заботОна оставит нам, как круглый бублик дула.* * *Скука зимует под крышами старых сараевБабочкой серой в тиши, как столетний раввин,На дождевых золотых ободках умираютЗапахи неба в бесплодном раскате равнин.Как далеко тут до неба и так же – до моря!Эти пространства попробуют жизнь на разрыв:Хруст раздираемой ткани на ниточки горяИ драгоценных зрачков виноватый отлив.* * *Здесь маленький город за мутной рекой –За бледными стеклами сон и покой.Здесь ветров осенних слышны голосаИ вой одинокий бездомного пса.Здесь око стоячей глубокой водыУсталых колодцев и шорох травы,Холодный песок под холодной ногойКалитки, что манит в покинутый дом.И небо, и тучи нахмуренный лоб,И сон, где лишь плачи, поклоны и гроб.Альбомное
Как часовые на посту,Они в твоем менялись доме,Снижая планки высотуЧужого горя.Сплошным потоком дешевизн,Интриг и лестиТебя разменивала жизнь –Тусклее жести.Суровой ниткой шили дни,И неизменноКак слезы, падали огниВ окне за сценой.Цвета волос и запах днейМенялись в спешке,Никто не горевал сильнейИ неутешнейТобой оставленной сестрыДуши бесслезной,Что погребала твой прорывНад серой бездной.* * *Как быстро созревают дниНа ветках мертвого сезона.По-театральному условноС рассветом блекнут фонари.И жадно пожирает садОгонь сентябрьскою пожара,И. отворив, как окна, жабры,Плывет плотвою листопад.* * *Травой на черных всхолмиях могилВернемся мы однажды в этот мир.Прорвемся сквозь кошмар небытияИ ты, мой друг, и вы, и может – я.С ладоней теплых дремлющей землиПоднимемся – отточием стрелы,Под тонкой сеткой солнечных лучейНа воздух – ныне наш, раз был ничей.И наши позабытые словаПрошелестят по миру, как мольба.Старинный, темный заговор ветровНаполним горькой музыкой стихов…Дневники
«…Ты уходишь в вечность….»
На цыпочках уйду из жизни вашей, тихо-тихо, как падает снег на траур воротника, исчезну совсем незаметно, так, что вы не скоро ощутите мое отсутствие, а ощутив, не сразу поймете, что оно значит.
Если вам посчастливилось однажды испытать сильную любовь, всю свою жизнь вы будете снова и снова искать жар и свет. Чтобы отказаться от красоты и чувственного счастья, связанною с ней, и посвятить себя исключительно служению несчастным, нужно величие души, которою у меня нет.
Не быть любимым – всего лишь неудача, не любить – вот несчастье.
11 марта – грачи прилетели!
19/3 86. Сейчас знаю я только одно – никогда еще, даже в дни самых тяжелых неудач, потерь, не было так трудно. Это даже не боль, просто какая-то безысходность, от которой уже некуда. Похоже на рак – жди, с замирающим от ужаса сердцем… и ничего-то нельзя сделать или изменить.
Меня по ночам кошмары мучают. Мать говорит: «Катишься по жизни». Да, я боюсь только, особенно по вечерам, оставаясь наедине с собой, боюсь, что не выдержу. Я слабая. И впереди мне не сияет луч надежды. Я боюсь… иногда, что это все. Боюсь и знаю… что все.
Мне страшно.
8/7 87. Сегодня первый день в газете. Конечно же, бестолковый. И усталый. Сейчас я пишу, с наслаждением вытянув ноги на мягкой кровати. Я снова в общаге. Правда, теперь в пэтэушной. Завтра позвонит мама. На подоконнике закипает мой чай, а в большое окно хлещет дождь. На стене у меня картина в розовато-белых тонах. И странно: она придает комнате облик гостиничного номера того пошиба, в каких наверняка любил останавливаться Рогожин. Я не зря о нем. Снова за горло хватает неминучая тоска: одна, одна, одна. Всегда одна, везде одна.
А сегодня я получила задание. Нужно было написать о профилактории. Я шла пыльными Детскими закоулками и вдруг… Темная полоса сосен, белеющие в разломах медовые скалы, серебряная рыба озера с рыбачьими лодками и стремительными байдарками. После задания я спустилась к озеру по жесткой асфальтовой дорожке. Вода светилась цветом золотого нагретого песка, на глубине видны были стаи рыб, ракушки и водоросли. В небольшой заводи плескалось утиное семейство: один – самый маленький, пушистый, смешно махал крыльями и нырял. Я сделала несмелый заплыв – вода была обжигающе холодной. Где – то далеко на холмах плыл город (…). Я брела назад раздетая, ветер, сухой и горячий, обнимал жаром тело.
9/7. Утро жаркое и сонное, вставать, идти в редакцию совсем не хочется. Скучно там, жутко скучно. Просто зубы сводит. Сдала свой грошовый материал – писала между телефонными разговорами. Да, это, конечно, не «Коммунар» с шикарными темами. Только сейчас ощутила пресность «районки», ее оторванность от мира и свою берложность.
Как-то, еще в Воронеже, зашла в церковь. Поставила свечку перед иконой божьей матери. Чтобы, коль не судьба, не одной – хоть сына бы дала. Но ты, которая не любила, разве можешь меня понять? Слезы, одиночество. Этому не будет конца. И все же надо звонить в Воронеж.
Сейчас читаю записки А. Цветаевой. По старой привычке заглянула в конец, там о смерти Марины. Ах, невосполнимая потеря. Но два года даже не знать, что она умерла! Человек умер в полном кошмарном одиночестве, какого же черта вы всхлипываете. Где вы были раньше? Так всегда, веревку намылят, положат в могилу, а потом оплакивать начнут – великий, незабвенный. Черта ли! Волки, одни. Так и живем.
Полет ласточки по высокому небу. Облака, словно ребра.
10/7. Кажется, жанр советской публицистики и новеллистики идет по простейшему принципу: пишу, что вижу. Хуже или лучше – это у каждого в меру способностей и таланта. Но описывают, не давая себе даже труда проанализировать. И недоуменный вопрос: «Зачем?» так и напрашивается сам собой. (…). Просто поражаешься, откуда они берут такую галиматью. Чем они, пардон, видят?
11/7. День. Шел дождь – сквозь ленивый сон: не размежить веки, и снилось горячее солнце, луг, как нерв, крики, потный ветер удачи, белые бинты на ногах лошадей, хлысты жокеев, люди и лошади. Вечером (со стоном!) нашла в себе силы встать. Компенсация годовых недосыпаний. Шла густеющими сумерками – вглубь вишенных зарослей, исподтишка уворовывая черные вишни.
Читала сегодня А. Ц. И тяжело, и больно, и непонятно. Непонятно рожденное состояние. Память о деревенском детстве, некошенных лугах, запахе чистой избы, пирогов и свежего молока – простой немудреной жизни, в которой – все. Я затосковала. Захотелось увидеть бабушку.
День убывает – темнеет уже в 10. Странно: ведь скоро на пороге станет осень, а мы еще и лета не видели.
12/7. Утро. Озеро Богатое. Шла к нему лениво и долго, срывая горстями спеющие вишни и бросая в рот. Сок резкий, горьковато-сладкий, течет по губам, пальцам. На озере – народ, тут же утиное семейство. Светящаяся золотом вода. Я читаю А. Ц., сквозь солнечный сон слышу разговоры об огурцах на базаре.
17/7. Осознание этого конца как предчувствие смерти. Да это и есть смерть. Небо бесконечно, как жизнь. Но это не жизнь. Только боль. И одиночество.