Гипнотизер. Реальность невозможного. Остросюжетный научно-фантастический роман-альманах из 6 историй

– А это не дай бог. Когда терпение лопнет, начнется беспредел. Люди же связывают благополучие не с трудом – они и так трудятся день деньской, а денег ни шиша – и не с наукой, а исключительно с переделом чужой собственности. Они думают: отнимем у того, кто побогаче, и будет нам счастье. Но для чего им это, отнятое, они сами не знают. Пропить? Спалить? Почувствовать себя халифом на час? Потому дальше разговоров и не идет. Смотрите, Женя: староста Савельич богат, держит деревню в ежовых рукавицах, но и сам тут живет, быт налаживает, сына своего по заграницам жизнь прожигать не пускает, и люди это видят. До Савельича у нас разруха была, как везде. И в головах, и в клозетах. Предыдущий хан, как его тут прозвали за глаза, царствие ему небесное, площадь обустроил. Беседку видали в центре? Его рук дело. Лавки поставил, клумбы разбил – красота. Однако в первую же ночь клумбы вытоптали, а лавки умыкнули в неизвестном направлении. Участковый искал, по домам ходил – безрезультатно. Глава новые лавки заказал, антивандальные. Вмуровал в цемент. Но через пару суток неизвестные пригнали трактор и выдрали вместе с цементным полом все к чертовой матери. И ладно бы к себе утащили – нет, в ближайшем лесу в овраг сбросили. А что не смогли выкорчевать, то сломали и подожгли. Зачем, спрашивается? А из чувства протеста. «Буржуйские красивости» расценены как подачка. Ни дорог, ни водопровода, колодцы не чистят, школу закрыли, а взамен на те вам клумбу с беседкой! Ее и выкорчевали хану назло.

– Приоритет чувств над разумом, подпитываемый алкоголем, – охарактеризовал Ромашов.

– Вот-вот, – кивнул Фишер-Запрудный. – Расправились с беседкой и с полным удовлетворением пошли спать. Савельич же мужик мудрый. Вместо подачек он настоящие дела делает. Школу открыть заново не удалось, но автобус для Уянгинских детишек он купил. Магазин снабжается хорошо, цены в нем божеские, алкоголь продается по спискам, местные по этому поводу ворчат, но и сами понимают, что иначе нельзя. Трезвенникам и тем, кто от курения отказался, Савельич к зарплате регулярно премиальные выписывает. Женщины на него молятся. Теперь вы понимаете, почему его слово в Уянге закон?

– Понимаю, – вздохнул Ромашов. – Он доброхот и радеет за малую родину. Но уверен, если копнуть поглубже, все ради власти. Наслаждается он тем, что его тут за царя и бога в одном флаконе почитают.

– Не без этого. А теперь объясню, почему я не могу против него пойти, – сказал Роберт. – Собственно, из-за Машки все. Мне она никто, по крови не родная, но девку жалко. Певунья, чернобровая красотка – и все в один миг ушло. Виной всему разбитое сердце, сын Савельича, Пашка постарался. Две дуры-девки одного красавца не поделили. Машка слегла, а тот к сопернице переметнулся. Однако Савельич вину за собой чует – его же сын набедокурил, поматросил да и бросил. Добро, что хоть ребенка не успел заделать. Отца у Машки нет, на охоте сгинул, так мне пришлось к Савельичу идти и начистоту говорить, больше некому. Слава богу, достучался, поэтому именно Савельич дорогу и проживание в Иркутске оплачивал, лекарства помогал достать. Да и сейчас все, что я ни выпишу, он привозит из городской аптеки и из своего кармана платит. А если мы с Людой начнем порядок рушить, что ему помешает благотворительность свою свернуть, а? Так что извиняйте, Женя, но машину свою без благословления головы я вам не дам, хоть фельдшер, как вы справедливо заметили, тоже не последний в Уянге человек.

– Ясно, – кивнул Ромашов, – вопрос закрыт. Но вот касательно Маши… Вы же понимаете, что она недообследована.

– Понимаю. Бабы про сглаз болтают, но то ерунда. Жизнь ее стала бессмысленной – вот проблема. Что Павел бедной Маше про свадьбу плел, не знаю, но голову ей задурил знатно. Она строила планы и, когда все рухнуло, предательства не пережила. Савельич-то сыну давно другую невесту сговорил, и Павел про то знал, но наивностью влюбленной в него дуры все равно воспользовался.

– Банально.

– Да, банально. Не понимаю я, о чем Маша вообще думала, не четырнадцатилетняя же Джульетта, чтобы в любовь верить! Хотя, конечно, Паша ей стихи собственного сочинения дарил, сравнивал с Афродитой, какая не клюнет? Только вот старшего сына Савельич женил на дочке директора гравийного прииска, а младшему внучку Далагданского чиновника присмотрел – это же закономерно. Пусть Алима и узкоглазая, но приданое за ней о-го-го дают. А Машка кто? По деревням ездит, сказки записывает да в магазине торгует. Ясно же, что бесперспективно, никто бы им пожениться не дал, даже если бы Паша и хотел.

– Значит, у Маши депрессивный невроз, причем, изрядно запущенный, – проговорил Ромашов, задумчиво подпирая кулаком подбородок.

– А вы что, сталкивались? – насторожился Роберт, а узнав, кто перед ним, стукнул кулаком по столу и воскликнул, резко переходя «на ты»: – Вот в чем дело! Психиатрия, значит, и с гипнозом дело имеешь? Теперь понятно, чем эти странности объясняются.

– Какие еще странности?

– Знаешь, что о тебе люди болтают? Бабка Акулиха, которой ты сумки поднес до крыльца, всем, кто был готов слушать, таких небылиц наплела, что мама не горюй. Большой человек к нам, говорит, пожаловал. Могущественный, не меньше Савельича будет, или вовсе колдун.

– А может, гоголевский Хлестаков? – хмыкнул Евгений.

– Смех смехом, но с какой стати водитель маршрутки ради вас троих машину порожней в Уянгу погнал? Акулиха приготовилась ждать до вечера, пока попутчиков нужное число наберется, а тут вы с поезда сошли и через пять минут уже пылили по дороге. Неслыханное дело, чтобы водила ради кого так подорвался. Но если ты его загипнотизировал…

– Да денег я ему дал, – отмахнулся Ромашов. – Спешили мы, кто ж знал, что в вашей Уянге так надолго застрянем.

– Слушай, – Роберт оглянулся и понизил голос, – давно я одну идею вынашиваю, да все не знал, как подступиться, а тут прям небо тебя послало. Помоги, а? Как человек человека прошу. В твои дела не лезу, езжай, куда наметил, но сначала задержись денечка на два.

– Зачем?

– Машку полечим. А там, если Савельич не вернется или добра не даст, я найду вам машину.

– Так прямо и найдёшь? Или твоя фаповская колымага резко заведется?

– Фаповская не заведется, там аккумулятор сдох. Но я знаю, где достать вездеход – в коммуне «Приют тишины», в Белой Сосновке.

– У сектантов?

– Да они безобидные, – Роберт усмехнулся в рыже-пепельные усы. – Коммуна дуралеев, сплочённая вокруг гуру, проповедующего мир во всем мире. Лет пять назад нашли свой «пуп земли» рядом с Сосновкой и экотуризм в нашем районе развивают. Летом каждые три недели в их ашрам новый заезд, через Уянгу группы добираются, а они их тут на вездеходе встречают. Сейчас заезд состоялся, но послезавтра коммунары в магазин за товаром приедут, это их день. Чужих они не возят, но я договорюсь, слово даю.

– Ладно, а от меня что хочешь? Сеанс гипноза?

– Машка уверена, что ей Алима на смерть порчу навела. Ты ее усыпи и противоположное внуши. Я читал, так можно.

– Нельзя, – сказал Ромашов. – Не выйдет ничего.

– Почему?

– Подобное лечится подобным. Для наглядного примера приведу случай, зафиксированный французским ученым Фламмарионом, он четко в эту тему ложится. Одному парню гадалка нагадала смерть в возрасте 28 лет. Парень испугался, впал в депрессию, и отец повез несчастного к известному гипнотизеру, который в состоянии транса внушил юноше, что тот проживет до старости. Сеанс гипноза прошел отлично, парень воспрял, родные вздохнули с облегчением, а через несколько дней молодой человек внезапно умер – прямо в день своего рождения. Исполнилось ему 28 лет. Сердце остановилось.

– То есть, все безнадежно?

– Для гипнотизера – да. Того, кто верит в черную магию, и лечить надо с помощью черной магии. Иначе не подействует.

И тут у них родился сумасшедший план. Ромашов уже и не помнил, с чьей подачи они решили снять с Машки порчу, возможно, что и с его. Принятая на грудь самогонка вселяла уверенность в собственных силах и требовала подвига.

– Черт меня подери, а ведь может выгореть, может! – хлопал ладонью по столу фельдшер и сверкал серыми, подогретыми изнутри очами. – Слух про твою связь с покойным бурханом я пущу, тем более, что баба Акулиха и без меня постаралась, таинственности нагнала. Ну, а сеанс гипноза обставим покрасочней, чтоб на настоящее колдовство походило.

– А если причина в другом? – неожиданно засомневался Ромашов. – Если корень всех зол не в самовнушении? Наука утверждает…

– Это в Москве вашей наука, а у нас – жизнь. Уверяю тебя, у нас феномен «внушенной смерти» столь же реален, как и в первобытных сообществах. Когда какой-нибудь африканский шаман уверенно говорит провинившемуся члену племени, что его ждет неминуемая смерть, человек действительно умирает, причем в его организме врачи потом не находят следов болезни или травмы. Вот и здесь так же.

Евгений упрямо мотнул головой:

– Все равно хочу взглянуть на ее медицинскую карту.

– Да пожалуйста! Пошли покажу, она у меня в ФАПе хранится. Там все анализы, выписки, МРТ всего тела даже есть. Верь-не верь, а с точки зрения медицины Мария здорова.

Они вывалились на крыльцо и ссыпались по ступеням на заросший двор. Над головой висело волшебное звездное небо, неиспорченное городскими огнями. После прошедшей грозы воздух пах ночными фиалками и до одури звенел цикадами в траве.

– Иди за мной, – велел Роберт. – Темень, хоть глаз выколи!

Евгений, спотыкаясь о невидимые преграды, шлепал по лужам, стараясь не потерять из виду силуэт фельдшера. Где-то за забором, громыхнув цепью, взбрехнул спросонок дворовый пес, разбуженный шумом.

Они с Робертом долго изучали медкарту Марии Сухих, обсуждая многочисленные отчеты и заключения. Чувствуя туман в голове, Женя дважды выходил во двор умываться колодезной водой, избавляясь от последствий «чаепития».

– Ладно, берусь снять с нее негативную программу, – наконец, вынес он вердикт. – Маше в селе сочувствуют или больше злословят? Только честно.

– Скорей, жалеют, она всегда была славной девушкой.

– Это хорошо, – Евгений задумался. – Днем я видел на площади кур. Их тут все держат?

– Да пожалуй, что и все, – откликнулся Роберт. – Яйцом будешь выкатывать?

– Устроим представление. Пусть Людмила Петровна пройдет по домам и получит от всех, кто захочет помочь, в дар по яйцу. Ну, а кто не захочет… пусть без стеснения в список заносит и мне передаст. И объявит заодно, что на вечерней заре я буду снимать порчу с Маши публично, на площади. Это суббота, нерабочий день, толпа должна собраться внушительная.

– Толпа-то зачем? – моргнул фельдшер.

– Загипнотизировать толпу легче, чем одного человека, а мне нужны свидетели для закрепления эффекта. Второго раза у меня не будет. Либо сразу получится, либо никогда.

– Ты уж постарайся.

– Постараюсь. Но для начала расскажи мне о жителях Уянги. Начнем с Сони, продавщицы…

К десяти часам дня яйца были Людмилой Петровной собраны и лежали в огромной плетеной корзине. Передавая список «отказников», в котором значилось всего три фамилии, несчастная женщина смотрела на Ромашова как на свою последнюю надежду.

– А я ж не знала, что вы редкий специалист из Москвы. Я хотела с ней в Москву, но нам квоту в столичную клинику не выделили, – все пыталась она объяснить.

– Я сделаю все, что в моих силах, – заверил ее Ромашов.

Он заперся в комнате с девочками и готовился к сеансу, составлял подробный протокол. Гипнотизеру, как и адвокату в суде, нельзя произносить ни одной лишней фразы и задавать вопросы, на которые он не предвидит ответов.

– Ты будешь ее гипнотизировать? – пристала к Жене Зоя. – А как? Как меня?

– Нет, иначе. Тайно. Сознаю, что это не совсем этично, но ради спасения девушки, по-моему, можно поступиться принципами. Мне требуется разрушить программу смерти, которую Маша внушила себе сама.

– А разве не соперница во всем виновата?

– Вину с соперницы не снимаю, хотя в любви и на войне все средства хороши. Но Маша и сама постаралась. Дремлющая в человеке сила настолько велика, что может спровоцировать заболевания без наличия инфекции, привести к проявлению реальных симптомов болезни и даже вызвать летальный исход. Я, как предписывал еще Парацельс, собираюсь воздействовать на нее своей волей. На групповом сеансе будет присутствовать почти все село, но вас я попрошу остаться в доме. Люди – все без исключения – должны верить в мое могущество, а вы двое знаете правду и мое умение колдовать не поверите.

– Обязательно поверим! – начала протестовать Калашникова, но Евгений остановил ее взмахом руки.

– Здесь важна всякая мелочь. Вы можете неосознанно – жестом, выражением лица – выдать свое истинное отношение. Подсознание людей все отлично считывает, и если хоть один присутствующий усомнится, я потерплю неудачу.

– Мы не будем мешать, – прохрипела Таня.

– Именно об этом я и прошу. Сидите в комнате и не подглядывайте, как бы вам этого не хотелось.

– А доктор, с которым вы эту аферу задумали провернуть? – нахмурилась Зоя.

– Он тоже не будет присутствовать, лишь проследит издали, чтобы действо на телефон никто не снимал.

На вечерней заре Машу вынесли из избы, положили на раскладушку возле подсохшей лужи, поставили перед Ромашовым корзинку, полную яиц. Сельчане несмело топтались по краям площади, не решаясь приближаться к «московскому колдуну», но любопытство их не отпускало. Задние ряды (более смелые, поскольку прятались за спинами соседей) напирали и тянули шеи, чтобы все разглядеть.

Из магазина вышла продавщица – та самая Соня. Она сегодня разоделась в пух и прах, но явно нервничала, теребила рукав кирпично-красного платья. Евгений направился прямо к ней.

– Благодарю за спасение от дождя, зонт верну сегодня вечером, – сказал он, и когда Соня довольно улыбнулась, как бы невзначай коснулся ее плеча. – Ты сегодня такая красивая. Ты знаешь, что слабость мужчины – в женщине, а сила женщины – в слабости?

– А? – Девушка растерянно хлопнула ресницами, ее зрачки расширились.

Не давая ей опомниться, Евгений впился в ее лицо инквизиторским взглядом и жестко приказал:

– Ты слышишь только мой голос и подчиняешься мне во всем! Следуй за мной! – и Соня пошла за ним, как заколдованная.

– Встань здесь и подними руки над головой!

Соня послушно подняла руки.

– Разведи их в стороны!

Соня исполнила и это.

Толпа заволновалась, захваченная необычной картиной. Никто из присутствующих ничего не знал о моментальном уличном гипнозе, а Евгений никаких пасов руками не делал, в сон не погружал, потому происходящее казалось им странным и страшным.

Ромашов обхватил ладонями Сонино лицо и заставил смотреть в глаза. Девушка затрепетала, ее дыхание сначала участилось, потом замедлилось.

– Ты – мои глаза и уши! – зычно произнес Евгений, стараясь, чтобы его услышали все. – Ты помогаешь мне читать мысли собравшихся!

Толпа зашелестела и испуганно заколыхалась. Соня же окончательно успокоилась, мышцы ее лица расслабились, а взгляд стал безмятежным. Жена отпустил ее и обвел площадь тяжелым взглядом.

– Я был вызван в Уянгу искоренить зло! Устранить несправедливость! Бурхан Василий позвал меня. Он просил за вас, неразумных! Однако кто-то мне мешает… я чувствую враждебность и недоверие! – Ромашов вновь уставился Соне в глаза: – Соня, скажи четко: в какой руке у тебя покалывает? Правая рука или левая?

– Левая, – откликнулась Соня.

– Левая, значит, так-так… – он отошел от девушки влево, туда, где лежала Маша и стояла корзинка с яйцами.

– Мамочки! – охнула в толпе какая-то наиболее впечатлительная женщина.

– В этой корзине лежат яйца от разных куриц, вы сами их выбирали. Трое жителей отказались от участия в обряде, но, – Ромашов резко вскинул голову и уставился в толпу, – я вижу их здесь! Пришли из любопытства. Вот ты! Да-да, ты! Яйца пожалела, а Машу не пожалела! Испугалась? Правильно, что испугалась. Нечего было на Машу кричать, когда их коза в твой огород забрела. Чем ты ей грозила? Помнишь слова, что выкрикивала в запале? Так, может, это твое злое слово ее теперь в могилу сводит?!

Люди пораженно перешептывались и косились в сторону красной, как рак, тетки в черном сарафане. Вокруг нее быстро образовалось пустое пространство, соседи отшатывались от жадной соседки, как от прокаженной.

– Прочь поди! Десять шагов назад! – велел ей Ромашов, вытягивая указательный палец. – Это твоя энергия мне мешает!

Не проверяя, как выполнила и выполнила ли его распоряжение женщина (за это отвечал фельдшер, который, кстати, и поведал ему про конфликт), Евгений снова наклонился над яйцами. К его счастью, все они были одинаковыми, белыми, видно, кур держали одной породы. Ромашов взял первое попавшееся яйцо и начал говорить о тех, в чьем курятнике его якобы снесли. Так, перебирая яйца, он выложил подноготную некоторых семей, не называя, впрочем, имен. Жители Уянги сами узнавали тех, о ком шла речь, и дружно ахали.

Когда разогретая толпа, оставила всякий скепсис и прониклась происходящим, Евгений велел им встать в хоровод, чтобы «образовать магический круг».

Люди охотно брались за руки – не все, но многие. Ромашов приблизился к первым рядам, заставив их нетерпеливо качнуться, потянуться к нему навстречу. Он шел вдоль шеренги, выборочно дотрагиваясь до плеч, и те, кого он отметил, без лишних приказов, сами, выступали вперед и снова брались за руки. Те, кто оставались на месте, плотно смыкали ряды, и скоро центр площади оказался в двойном кольце.

С удовлетворенным видом, Евгений снова вернулся к лукошку, поводил над яйцами рукой и выхватил одно.

– Мне потребуется единственное из них, самое лучшее, то, что пожертвовали с надеждой и любовью, – пояснил он негромко.

Повышать голос больше не требовалось, над площадью висела тишина. Евгений, сжимая яйцо тремя пальцами, покрутил им сначала над головой Сони, так и стоявшей с разведенными руками, не чувствуя усталости, потом обвел яйцом первый ряд «магического круга» и провозгласил:

– Мне нужна ваша добрая воля и ваши добрые сердца. При вашем попустительстве зло проникло в Уянгу, значит, нам всем вместе его и прогонять! Смотрите на это яйцо, внимательно смотрите! И держитесь друг за друга крепче, ничто и никто не должен разорвать нашу цепь!

Проделав это, он наконец подошел к лежащей Маше, напряженно следившей за ним глазами, и принялся катать яйцом по ее лбу, плечам, животу, ногам. При этом он бормотал некую монотонную бессмыслицу, выделяя голосом нужные слова: «ТЫ …ЗДОРОВА …ПОРЧИ… НЕТ… ЭТО… СЧАСТЬЕ». На то, чтобы составить и выучить свою абракадабру, он потратил все утро.

– Не спи! – прикрикнул он, поскольку Машины глаза стали закрываться. – Не смей спать!

Над двумя рядами людей, стоящих в оцеплении, и над дальней толпой, изнывающей от нетерпения и покоренной зрелищем, о котором можно будет судачить долгие месяцы, пронесся всхлип.

– Оно светится! – опять не выдержала та самая женщина. – Люди, яйцо светится! Вы видите?!

– Яйцо светится, потому что вбирает в себя болезнь, вбирает дурное колдовство! – крикнул Евгений, пользуясь таким подарком судьбы.

Гул голосов за его спиной нарастал. А когда и Маша неожиданно вскрикнула, что ей от яйца горячо, экзальтированные выкрики в толпе усилились. Ромашов решил, что с подготовительной частью пора заканчивать. Он выпрямился, отколупнул кончик яйца и сунул его Соне под нос:

– Видишь змею?

Та взвизгнула и отшатнулась. Тогда Евгений протянул яйцо Маше:

– Что внутри? Говори!

– Там черная змея! – всхлипнула та, тараща в ужасе глаза.

– Там черное колдовство! Смерть твоя там! Все, что из тебя вышло, в яйцо перешло. На кого порчу кидать? Быстро отвечай: на того, кто сделал, или туда, где люди не ходят?

– Туда, где люди не ходят! – выкрикнула перепуганная Маша.

– Твое право. Я кидаю яйцо в небо, и оно исчезает!

Изумленная толпа тотчас вскинула головы – пресловутое яйцо со змеей внутри и впрямь исчезло в воздухе у всех на глазах, позже в этом был готов поклясться любой.

– Все кончено! – Евгений повернулся к больной, засунув украдкой битое яйцо в карман, в заранее приготовленный пакет, чтобы не испачкаться. – Маша, встань!

Мария, подчиняясь, начала неуверенно вставать, раскладушка жалобно заскрипела пружинами.

– Ты отныне здорова!

Маша покачнулась. Один неуверенный шаг, другой, третий…

– Это чудо! – завопила Людмила Петровна вырываясь из ряда и бросаясь к дочери.

– Чудо, чудо! – подхватила толпа.

Мать и дочь обнялись, и обе заплакали в голос. А затем Людмила Петровна бухнулась Ромашову в ноги.

Ашрам. Гонгорская падь

Утром у забора Людмилы Петровны было столпотворение. Человек тридцать страждущих собрались подле калитки в ожидании, когда заезжий «колдун» с рекомендациями от покойного бурхана Василия начнет прием.

– Ты пользуешься сногсшибательным успехом, – язвительно прокомментировала Зойка, выглядывая в щелку между занавесками. – Может, гастрольный тур организуем, деньгу зашибем?

– Как тебе не стыдно! – упрекнул Евгений. – У них проблемы и, может статься, последняя надежда, а ты про деньги.

– Как будто в клинике своей ты бесплатно работал!

– Обманывать людей больше не вижу смысла. Они к магу пришли, а не к врачу на прием.

– Оставишь их под окнами?

– Я попросил нашу дорогую хозяйку сообщить, что после предыдущего сеанса мне надо восстанавливаться минимум три дня. Но я надеюсь, что уже сегодня после обеда нас в Уянге не будет.

– Сбегаешь? – просипела Таня с насмешливой улыбкой.

– Сбегаю, – подтвердил Евгений. – Помнишь, зачем мы тут? Найти твоего шамана. Или, на худой конец, место его захоронения. А вот грыжу наложением рук, как и золотуху, я лечить не умею.

Таня, полистав альбом, показала дяде рисунок. Это вновь был Василий Саэрганов в полном шаманском облачении, но в этот раз за его спиной высилось причудливо изогнутое дерево, и на его ветвях полоскались на ветру ленты. Невдалеке бежала по камням мелкая речка.

– Он похоронен рядом с этим деревом, – шепнула Таня. – В священной роще. Под камнем.

– Опять снился?

Таня кивнула.

– Ты, подруга, медиумом стала после аварии, – прокомментировала Зоя. —Обязательно все фиксируй на бумаге, нам это пригодится.

Евгений неодобрительно взглянул на Калашникову.

– Женя, да хватит уже отрицать! Она покойного Василия один в один увидела, еще ничего о нем не зная, по сути, нас сюда ее видения привели. Признай уже, что это не галлюцинации, а пересечение с настоящим потусторонним миром!

В дверь постучалась Людмила Петровна:

– Дорогие гости, прошу к столу, все поспело!

– Спасибо большое, – Евгений отдал Тане альбом, – позвольте узнать, выходили ли вы к собравшимся?

– Не расходятся никак, – хозяйка развела руками. – Разговора с вами просят.

– А вы скажите, что великий и ужасный Гудвин превратит их в лягушек, если они сейчас же не уйдут, – влезла Зойка. – Давайте я сама им это скажу!

– Только сильно меня не позорь! – крикнул ей вдогонку Женя.

Зоя обернулась и показала ему язык. Ромашов вздохнул. Ради Маши ему приходилось поддерживать легенду, ведь ни ее мать, ни соседи не должны были заподозрить обман, иначе вся терапия пойдет насмарку.

Как ни странно, но Калашниковой удалось убедить людей разойтись. Она пришла в кухню красная, с сердито блестящими глазами, но при этом жутко довольная. Гомон, стоявший за забором с раннего часа, наконец-то стих. Все выдохнули с облегчением – сидеть в осаде никому не нравилось.

К завтраку вышла и Маша. Она поправлялась невероятными темпами и, прежде, чем сесть за стол, в очередной раз горячо поблагодарила Евгения за исцеление. Тот изо всех сил терпел, держал марку, однако написал ей название нескольких препаратов и рекомендовал пропить курсами. Чудотворная вера, конечно, хорошо, но нормальную медицину никто не отменял.

– Если позволишь последнее напутствие, – сказал он Маше, – в сторону Паши не смотри. Даже если вдруг он к тебе мириться подойдет, отказывай. Твоя судьба совсем другой человек, и однажды ты его встретишь.

– Хорошо, – проговорила Мария и потупилась. – Только вы не думайте, что Паша мерзавец какой-то. Он талантливый, и душа у него творческая.

– Паша, может, и талантливый, простить его сам бог велел, но на этом в ваших отношениях лучше поставить точку. И Алиму ты тоже прости, не желай им зла. Эти люди к твоему будущему не имеют отношения.

– А что имеет?

– Я не гадалка, Маша. Однако уверен, что ты заслуживаешь лучшего.

Роберт Фишер-Запрудный явился после завтрака. Он осмотрел свою пациентку и остался весьма доволен. Пожимая руку Ромашову, пообещал следить за девушкой в оба глаза, чтобы не случилось рецидива.

– Марии требуется занятие по душе. Пусть собирает легенды, ездит по деревням, как раньше, у нее это неплохо получалось. Возьми мою визитку, и если понадобится что-то, звоните, не стесняйтесь.