Страдания палаты № 5

С Бориным произошло следующее. В его квартире раздался звонок, он, насвистывая легкомысленный мотивчик, открыл входную дверь и остолбенел. У порога серебристый цилиндр новенького китайского фонарика. Мотивчик в устах Борина заглох посреди ноты. Не закрывая дверь, на цыпочках вернулся в квартиру, взял табуретку – догадался ведь! – осторожно поставил над фонариком. Огородил взрывоопасный предмет. И начал выводить семью в безопасную зону. День стоял воскресный, полная квартира народа. И полный дом.

Борин вывел двух дочерей, зятя, внука и жену. Вынес из дома два ковра, радиоприёмник «Серенаду», телевизор «Рекорд», документы, деньги, сберкнижку. После чего позвонил в органы: под дверью обнаружен посторонний подозрительный китайский фонарик.

Понаехала милиция, сапёры, люди в штатском. Начали эвакуировать жильцов. Из подъезда с взрывчаткой жителей верхних этажей выводили чердаком. Иначе, решили органы, перепуганный народ может ломануться вниз по лестнице, в панике кто-нибудь заденет фонарик и… море крови. Павел с матерью поднялись на четвёртый этаж, перебрались по запылённому чердаку в первый подъезд, оттуда вышли на улицу. Дом был оцеплен. Борин с коврами, приёмником, телевизором стоял в центре внимания.

В один момент к главному объекту теракта подошёл серьёзный человек в штатском и сказал коротко:

– Пройдёмте!

И повёл Брина от честно нажитого добра в подъезд. Оттуда Борин вышел в сопровождении двух милиционеров. Его посадили в машину и увезли.

Специалист в каске с превеликой осторожностью – сапёр больше одного раза не ошибается – открыл фонарик, а внутри оказалась не взрывная начинка: динамит, пластит или ещё какая адская музыка. Нет. Начинка была не динамитного, а издевательского характера – дерьмо. Самое натуральное.

Борин несколько дней ходил по двору молча, пыхтел как паровоз, ни с кем ни слова, ни полслова. На вопросы отвечал «да», «нет», «отстаньте». Поговаривали: за панику органы грозились выселить из дома. А это катастрофа. Прощай двухкомнатная квартира, куда-нибудь в барак засунут со всеми удобствами в виде вонючей уборной в конце двора.

Как-то Борин заманил Павла к себе.

– Павлик, – пропел сладким голоском, – тебе ракетка для настольного тенниса эстонская нужна? Зайди, посмотри. Нашёл на улице, а мне она зачем?

Купил мальца.

Как только Павел переступил порог, обманщик сжал его ухо железными пальцами и начал выкручивать.

– Это ведь ты, дрочила, фонарик с говном подложил? Ты?

Было страшно больно. Брызнули слёзы…

Павел заложил Сороку…

Вовка Сорока жил во втором подъезде, Борин за месяц до «теракта» застукал его в сарае, полном дров, курящим папиросу и донёс матери. Вовку мать с отцом пороли смертным боем в четыре руки. Сорока был зол на Борина. Павел подкинул идею мести.

– А где фонарик взять? – загорелся Вовка.

– У старьевщика.

Ездил по дворам дедок на старой лошади, запряжённой в подводу с бортами, тряпки собирал. В его заветном сундучке имелись надувные шары с пищалками, рыболовные, золотистого цвета крючки, другая дефицитная ерунда, но главное – круглые китайские фонарики, батарейки и лампочки к ним.

– Где столько тряпок взять! – засомневался Сорока.

– У нас в сарае полно этого хлама.

Павел отдал тряпки, а дальше самоустранился: дескать, мне-то что, если ты хочешь отомстить. Вовка в одиночку провёл террористическую операцию. Подложил фонарик, нажал на звонок…

– Это Сорока, – выдал Борину товарища Павел.

Сороку выгнали из школы. Павла он не потянул за собой в подельщики. А вскоре попал в детскую колонию. Говорили, старшие ребята подставили. Принесли ему краденое «на пару дней». Когда их прижали, указали на Сороку. Так как тот уже был в чёрных милицейских списках, разбираться в органах не стали, быстренько сделали крайним. В колонии Сорока повесился.

Об этом грехе Павел не смог рассказать на исповеди.

В другом грехе из детства покаялся. Через стенку с ними жили Арбузовы. Сын их, Митька, на класс старше Павла. Но водился с детьми младше себя года на три. И по жизни был какой-то блаженненький, тормозной. Учился неважно. Сплошные «трояки», а по серьёзным предметам к «двойкам» склонялся. Не хулиган, у которого руки чешутся, где бы напакостить, совсем нет. В футбол, любимую игру двора, не играл. Не брали. Мяч толком пнуть не мог. Сверстников сторонился, а в друзьях одна малышня. Павел питал к Митьке тайную неприязнь. Отчего? Не мог объяснить с годами. Не было видимой причины. Никакой причины. Завидовать было нечему. Учился Павел отлично, Митька в каждом классе балансировал на краю, доучивался летом, вечно что-то сдавал осенью. Мать ходила в школу, просила за сына.

«Чтоб ты остался на второй год», – тайно желал соседу Павел. И злился, когда Митьку опять со скрипом, но переводили. Они не были друзьями, но и не враждовали. Митька был простоватый, мог, зайдя к ним в квартиру, запросто взять пряник из хлебницы, включить приёмник без спроса. Но ведь не из-за этого желать соседу самого плохого. Сам по себе Митька был беззлобный, не вороватый. Павла не обижал, не делал ему гадостей. Но собирается, скажем, Митька с отцом на рыбалку, у Павла мелькнёт в голове: «Чтоб ты утонул». Или ещё что-то в этом роде. Само существование Митьки раздражало.

Митька с грехом пополам окончил восьмилетку и пошёл в профессионально-техническое училище на слесаря по контрольно-измерительным приборам. Однажды в субботу после занятий отправился на пригородном поезде к бабушке. Ехать сорок минут. Митьку нашли у железнодорожного полотна вблизи разъезда, где жила бабушка. Или сам спрыгнул для сокращения пути – пешком от ближайшей станции до разъезда три километра, или столкнули… Тётя Наташа из первого подъезда говорила: «Я во сне видела Митю, он сказал, что его столкнули…» Но тётя Наташа, как говорили, могла и приврать… Рядом с трупом нашли несколько медных монет. Мать Митьки хранила их потом, как великую ценность…

Вспоминая Митьку через много лет, Павел так и не смог восстановить в памяти первую реакцию на известие о его смерти. Но был почти уверен, подумал: «Так ему и надо». И позлорадствовал.

Не зашёл к Арбузовым, пока стоял гроб. Сославшись на школьные дела, улизнул с похорон. На поминки мать, проявив неожиданную строгость, заставила пойти. Запомнилась бабушка Митьки, к которой тот не доехал, маленькая худенькая старушка, всё повторяла Павлу: «Мочай, детка, блинчики в масло, мочай! Митенька блинчики мои любил. Как ни приедет, первым делом: бабуня, блинчики пеки…»

На исповеди Павел покаялся в желании смерти Митьке.

– Должен во всех грехах каяться, – повторял Иван Михайлович, – возможно, в каком-то исток твоей болезни.

«Наследственная она», – всякий раз крутилось на языке возражение.

Как-то заговорили о проблеме трансплантации почек.

– Есть одно «но», – рассуждал Иван Михайлович. – На мой взгляд, думая о трансплантации, ты смерть кому-то пророчишь. Пусть не знаешь, кому именно, да в мечтах о доноре посылаешь мысли в миропорядок.

Страдания по Булату и Игорю

Казахские и хакасские целители

– Мне хуже и хуже, – рассказывал Булат, – врачи таблетки выписывают, а я уже машину водить не могу.

Насоветовали Булату вместо больницы к аксакалу сходить. Казахскому целителю.

– Всю жизнь мне правильно рассказал. И что воевал, и что три раза женился. Потом говорит: ничего поделать не могу и не лечись, не мучайся, деньги не трать, всё равно сдохнешь. Пять тысяч тенге взял…

Игорь тоже имел опыт общения с представителя нетрадиционной медицины.

– Мне уже на пересадку сюда лететь, жена уговорила к хакаске одной съездить, – начал рассказывать о себе. – Будто есть такая мастерица – всё лечит! Поехали. Дом у неё свой здоровенный на две половины. В одной сама барствует, другая для пациентов. При мне две тётки были – хакаска и русская. Они и лечились и как бы помогали целительнице. «Оставайся, – нахваливают в два горла, – вылечит обязательно». Расценки у неё выше крыши! За жильё отдай, за каждый сеанс порядка пятидесяти долларов выложи. И неизвестно сколько надо у неё торчать. Холодильник в доме, я такие только в кино видел – в потолок упирается. Домашний кинотеатр. Сразу видно: деньги крутятся. Стала меня обследовать. Разделся до пояса, на спину лёг. Она руками водила-водила надо мной. Потом радостно вскрикнула, будто схватила что-то. «Ой, – кричит, – держу её! Взяла! Держу!» Орёт, будто тайменя поймала. Что ухватила – не сообщает. «Вылечим, – говорит после обследования с ловлей. – Тяжело будет, долго, но вылечим». Мне больше ничего не сказала, а жене тайком шепнула, что у меня рак печени. Излечимый. Шарлатанка. Я жену толкаю: поехали отсюда. Она: «А заплатить?» – «Фиг, – говорю, – ей, а не денег, пусть у других дураков ловит».

У Булата дело первым аксакалом, который пять тысяч тенге взял за радикальный прогноз «сдохнешь», не закончилось. Вернувшись от него, всю технику своей фирмы раздал родственникам, экскаватор одному брату, автокран другому… Всех жён деньгами наделил… Технику раздал в надежде, родственники не оставят детей осиротевших, будут поддерживать. Особенно не надеялся на последнюю жену, которая любила краситься да крутиться перед зеркалом.

Младший брат не согласился с похоронным диагнозом, ещё одного аксакала-целителя нашёл.

– Этот плохой попался, даже жизнь мою не рассказал. Туману напустил, деньги взял. Помру или жить буду – не сказал. Брат опять звонит: езжай, говорит, под Абай, там шибко умный старик. Брат меня шибко любит. Мне терять нечего, поехал. Этот правильно всё рассказал. Потом говорит: поздно ко мне пришёл, вылечить не могу, тебе врачи помогут, машина у них специальная есть, она тебя полечит. Какая машина? Я про гемодиализ ничего не знал. Машина, говорит, полечит, а потом тебе живот разрежут, и будешь совсем живой. Поехал я в Астану. В России ещё что-то бесплатно можно, у нас всё за деньги. Год там жил при машине. Потом прорвался к министру обороны, чтоб помог деньгами на пересадку почки. Захожу в приёмную, две девки сидят, семечки щёлкают. Прошусь на приём, то да сё, воевал. Они говорят: ты нам хоть на обед что-нибудь купи. Я им коньяка бутылку, колбасы да сыру, по шоколадке. Они удивились: о, молодец! Пропустили. Министр шибко хороший попался, дал денег в переводе на рубли – восемьсот тысяч. И район ещё мне собрал – по радио объявляли – миллион.

– А ты к шаману на оленях ездил? – спросил Игорь у Коли-якута.

– Пошёл ты на все три буква! – махнул Коля рукой.

Но не очень категорично. Видимо, и он не обошёлся без народных лекарей. Но рассказывать не стал

– Я не ходил, – отрубил Сараев. – Жена нашла какого-то, как она говорила, белого мага, но я сказал: дурных нет проходимцам деньги платить. Мага она нашла, мага-завмага.

…Павел эту журналистку областной газеты никогда за серьёзную не держал. У неё даже фамилия была Трендюк. Один к одному к хозяйке. Легковесная хохотушка. Трендыча и писала. Скользя по поверхности. А захочет умной выглядеть, как закрутит наукообразную ерунду, сама запутается. За глаза её звали Трендючкой. Как-то в кабинетик её Павел заглянул по пустячному делу, и зацепились в разговоре за сверхмодную в то время тему экстрасенсов. Трендюк говорит:

– У меня тоже есть небольшие способности, училась хиромантии.

«Какие у тебя могут быть способности», – подумал Павел, глядя на эту не очень следящую за собой женщину чуть за тридцать. Причёска вечно тоскует по расчёске, маникюр как при помощи напильника сделан…

Для смеха протянул руку:

– Погадай.

Всего какое-то мгновение разглядывала Трендюк ладонь. Совсем краткое мгновенье, как показалось Павлу. Затем голову подняла, а лицо растерянное.

Почему такое понял много позже.

И стала говорить о его гордыне, о взаимоотношениях с людьми. С женщинами в том числе. Совершенно точно и чётко формулируя черты его характера. Он сам бы не смог так себя в нескольких фразах обрисовать.

– Ты сначала поражаешь женщин, – сказала, – потом разочаровываешь.

И, продолжая интимную тему, коснулась количественных показателей:

– У тебя было пять женщин, кроме жены. Пять. Вы не ругались, но инициатива расстаться шла всегда от них.

Павел был потрясён. Назвала точный счёт победной арифметики. Абсолютно точный. Павел не из тех, кто трезвонит данные постельной статистики. В молодости держал язык за зубами. Тем паче, подойдя к сорока годам, не распространялся. Знать окончательную цифру не мог никто. Трендюк подавно. Двое из бывших подруг иногородние. Да и остальных она, сама приезжая, навряд ли знала…

С Павла слетела ирония. Безоговорочно поверил в способности легкомысленной Трендюк.

– В будущем что ждёт? – спросил.

Вопросом нарушал отношение к прорицателям. Никогда не гадал. Ни на картах, ни у цыганок. Инстинктивно считал – нельзя. Будущее в развитии. В одну, другую, третью сторону может повернуть, тогда как прорицательница подталкивает идти по названной линии. Создаёт психологическую ситуацию, человек верит и начинает фатально двигаться по озвученной канве. Так считал. От цыганок Павел как от огня бегал. В молодости почему-то они часто вязались к нему. Если неожиданно вырастала перед ним «дай погадаю, сокол ясный!», молчком уклонялся. Трендюк потому протянул руку для хиромантии, думал: дурачество чистейшей воды. Почему не похихикать на досуге. Посчитал: недалёкая женщина дешёвых книжек начиталась от безделья и начинает измышлять: линия жизни, линия любви… Но после того как Трендюк назвала счёт его женщин – поверил безоговорочно. В минуту сбила с Павла спесь. И его потянуло заглянуть в своё завтра.

Развивать гадание Трендюк отказалась.

– Про будущее ничего говорить не буду, – закруглила сеанс, – зачем тебя расстраивать?

Когда заболел, вспомнил эту фразу. И растерянное лицо Трендюк в первые мгновения, как посмотрела на его ладонь… Похоже, что-то увидела… Но что и как она могла увидеть?

В больнице пришла мысль: почему ни разу, готовясь к исповеди, не вспомнил об этом грехе, ведь прибегал к услугам гадалки…

…Павел прекратил лечиться молитвой на пятой неделе. Вдруг после подъёма, эйфорического прилива сил стало плохо.

– Всё из-за твоей гордыни, – объяснял Иван Михайлович. – Тешишь бесов, треплешься на каждом углу о необыкновенных способностях. Рогатый только и ждёт, как бы навредить, за язык длинный дёрнуть… Духовное зрение дано тебе во вразумление, а не самомнение раздувать. Марк-подвижник что говорил: «Всё злое и скорбное приключается с нами за возношение наше». Если не хочешь наказаний, не хочешь скорби, борись с гордыней. Ты – наоборот… К причастию надо приходить покаянным, смиренным. Апостол Павел в «Первом послании к Коринфянам» пишет, что таинство причащения можно принять во вред себе, многие потому болеют и умирают, кто ест или пьёт, то есть причащается, недостойно.

Иван Михайлович просил каждую пятницу поздно вечером приезжать к нему, собирал единомышленников совместно творить покаянную молитву за Россию. Павел один раз уклонился, второй. Придумывал отговорки… Попросту врал… Лень ехать через весь город, возвращаться пришлось бы на такси, тратить деньги.

– Нельзя быть постоянно сосредоточенным на себе любимом, – учил Иван Михайлович. – Не выйдет получать, не совершая подвиг. Не выйдет идти за Господом, не неся креста своего. Тяжело тебе. А ты хотел мягкого кресла с диваном для своей персоны. Бутусов как поёт: «Видишь, там на горе возвышается крест, под ним десяток солдат, повиси-ка на нём…» Только потом будешь «гулять по воде»…

Поспорили. Павел вспылил. Нервы на пределе. Устал от хождения в церковь, от долгих молитв с Иваном Михайловичем…

Однако после этого шесть месяцев не обращался к врачам.

Но духовное зрение утратил.

Страдания по всем

Операция

Весть принёс Булат:

– Чемоданчики выставили!

Значит, сегодня привезут почки. Как сказал шутник Игорь: «Донор на отходе – почки на подходе». Если без иронии комментировать: донор в клинической смерти, сердце работает, а мозг, который почкам не нужен, уже не функционирует. В таком случае на пороге ординаторской выставлялись на старт четыре специальных чемоданчика. Кого-то двоих из отделения будут оперировать. Кого? Это зависит от группы крови донора и ещё ряда медицинских факторов. Пациенты поговаривали: при прочих равных условиях платникам предпочтение и почки качественнее.

Павел был бесплатником. И пока в отношении его разговор шёл только о гемодиализе.

– Поехали! Поехали! – возбуждённо доложил Коля-якут, сбегав на разведку. – Но, гад собачий, двух баб выбрали! Опять мне жди на моря солнца!

– Врач сказал, я тоже скоро на операцию, – произнёс старожил палаты Булат.

Как только выставлялись чемоданчики, отделение преображалось до шёпота. Врачи, медсёстры, низовой персонал укручивали громкость, вставали на цыпочки, прекращали бесцельные хождения, перекуры на чёрной лестнице. Будто дрессировщик щёлкал бичом, и все тут же занимали на арене свои тумбы.

Так и было. Главврач по своей натуре относился к либералам. Коля-якут характеризовал его: «Расхрендяй!» У доктора весь талант в руки ушёл. Его знали во многих уголках нашего отечества и за его пределами. Из Москвы ехали, Коля вон из Якутии, Булат – из Казахстана, Игорь – из Хакасии. Главврач по проценту удачных операций многих коллег из СНГ обошёл. И поставку донорского материала сумел организовать. До остального золотые руки не всегда доходили. Медперсонал вышколенностью не страдал. Этика отношения к больным тоже хромала.

– Драть задница всех верёвка надо, – говорил Коля-якут, – воспитывать кнута без пряника!

– Сижу, – возмущался как-то Игорь, – врача жду, две ссыкухи бумаги разбирают. Одна другой хихикает: «Посмотри на эти лёгкие, больше их не увидишь». Вторая в тон первой: «Жмурик что ли?» – «Ага, умрэ». Я для них, что есть, что нет – нисколько не стесняются.

Больному могли запросто ляпнуть: «Вы бесперспективный у нас».

В день операции всё менялось. Сараев вечно ворчал, когда видел, как в верхней одежде посторонние ходили по отделению. Лично для него такая антисанитария могла обернуться «белыми сандальками», как выражался Игорь. Ему, как и всем в больнице с подсаженными почками, дабы организм не отторг чужой орган, подавляли иммунитет специальными лекарствами. На таком ослабленном фоне любого чиха бойся. Тут с улицы, кишащей микробами, без зазрения совести тащат на сапогах, пальто и штанах птичий или свиной грипп или какую-нибудь доморощенную заразу. Главврачу по барабану. К нему самому частенько многочисленные знакомые захаживали без белых халатов, бахил. После выставления чемоданов лавочка закрывалась для всех поголовно. Никаких хождений, никаких посторонних!

Главврач становился диктатором.

Всё делалось чётко и бесшумно. В нише коридора отделялось ширмами пространство на две послеоперационные палаты интенсивной терапии. Больные тоже переходили на режим напряжённого ожидания священнодействия.

Почки две и операции делались двум страждущим оные. Каждая шла часа по три-четыре. После первой тоталитарная обстановка в отделении смягчалась.

– Они первую сделают, – рассказывал, размахивая руками всё знающий Коля-якут, – чуть-чуть немного пьют. Стол накрыт. Водка хороший, коньяк. – После второй на всё пузо выпивают. Идёшь оперироваться, хорошо дай главврачу на выпить.

– Врёшь ведь! – одёргивал Булат. – Сараев, ты давал?

– Я чё, – возмутился Сараев, – больной?!

– Он местный, а тебе, приезжему, дай обязательно надо делать.

– Я ему и так восемьсот тысяч рублей внёс.

– Это операция. За твоё здоровье выпить ты ему сам из личного кармана вынь…

Страдания по Павлу

Назначение на гемодиализ

В 4-й палате умер Рожков. Старожилы 5-й хорошо знали его. Месяц назад ему сделали операцию. Быстро оклемался.

– Весёлый ходил, – рассказывал Коля-якут, – песня всё дорога пел: «По диким степям за Байкала, где золото моют в лесу…»

Уехал домой в Ангарск. А через пять дней вернулся. Дома без разгона и пауз включился в активный образ жизни: поднял мешок с картошкой, облегчая родственникам жизнь. И абзац… Павел несколько раз видел Рожкова: сидел на корточках между спинками двух кроватей, весь согнутый. Видно – боль была сильная. Умер ночью. Коля-якут пришёл утром из туалета подавленный.

– Умер Петя с Ангарска, – доложил.

Такая история.

Сараев однажды рассказал Павлу про Дину из Киева. Приехала из своей Украины, порог отделения переступила и сразу пальцы веером. Дескать, вы в своей деревне круглей ведра ничего не видели! Мол, у вас тут ночных клубов-то толковых нет. Негде оттянуться. Однако в «нетолковые», бывало, смывалась поздно вечером. Такси вызовет и айда веселиться. Лихая девица. Знакомых «на воле» завела. Рассуждала: деньги заплатила за предстоящую операцию? Заплатила. Значит, клиент прав. Больничный устав соблюдала через пень-колоду. В ночных клубах не по трезвянке отдыхала от больничной жизни. Но таким нередко везёт. Операцию сделали удачно. Разместили донорскую почку под кожей на передней брюшной стенке, соединили с необходимыми сосудами, она оперативно включилась, принялась помогать жизни Дининого организма. Довольнёшенькая Дина улетела в края толковых ночных клубов. Да вскоре оттуда прилетела весть в чёрной рамке. Расслабляясь в компании, Дина с кем-то по пьяному делу повздорила. Не обошлось без рук. Дина не устояла на ногах, упала на живот. Прямо на подсаженный орган. Не выдержал почка удара… Не повезло Дине на сей раз…

– Ты на лыжи после операции сразу не вставай, – предупредил как-то Игорь Колю-якута.

– Не-е-е! – замахал руками Коля. – Не дурака, знаю!

– А то рванёшь за оленями почём зря! – хохотнул Игорь. – И белые сандальки надевай…

– Сам оленя будешь, жена рога ставит в норка шубе, пока здеся!

– А и пусть с ней! – не обиделся Игорь. – Я, как Булат, новую бабу заведу. Сделают операцию и заведу. Опять рыбачить буду, охотиться. Эта не хочет со мной в тайгу ездить в отпуск. А без бабы какой отпуск!

– Чё баба в отпуск не найдёшь? Свой самовар зачем таскать?

– Я же не на море езжу, мне оно даром не надо, а в тайге, где бабу найдёшь?

– Я сюда перееду, – мечтал Булат. – Здесь воздух хороший. У нас соль. В раннем детстве Арал рядом с домом был. Помню, у берега лодки, я на борту сижу, ногами в море болтаю. Мама в воде стоит. За эти годы море ушло на двести километров. Кораблей ржавых полно среди суши солёной. Как ветер поднимется, воздух плюй да отплёвывайся. Всё солёное, варишь – соль бросать не надо. Сюда прилетел, выхожу из самолёта, дышать сладко. Воздух вкусный. Операцию сделаю и перерду. Казахов здесь много есть, открою фирму…

– Жену новую заведёшь? – спросил Игорь. – Или возьмёшь, что целыми днями красится?

– Местную надо. Чтобы не хотелось обратно ехать.

Все надеялись жить на полную катушку после трансплантации…

– Первым делом поеду на Байкал, на речку Фролиху! – посвятил товарищей по палате в свою заветную мечту послеоперационной жизни Игорь. – Давно собираюсь туда хариуса половить, ленка, а ещё есть редкая рыба давотчан. После школы с дядькой ездил на Фролиху… Вот где хариус! Каждый заброс – рыба…

В устах Игоря название речки звучало райской музыкой – Фролиха!

Страдания по Коле-якуту

Гемодиализ

В тот день завотделения назначил Павла на подготовку к гемодиализу.

– Завтра будут фистулу делать, – растерянным вернулся Павел в палату.

– Не думай отказаться, – вскочил с кровати Коля-якут. – Я тебе свой историй рассказывай буду. Какой якутский дурака был!

Когда Колю-якута определили в Якутске на гемодиализ, ему не понравился этот вид существования. Узнал, что на привязи у машины жить, три раза в неделю по четыре часа кровь с её помощью от шлаков, воды ненужной и других излишков очищать, и расстроился. Шибко расстроился. На лыжах не побегаешь, на охоту не походишь. Ему тем временем фистулу на руке сделали, соединили вену и аорту создали контур для перекачки аппаратом крови через фильтр. Фистула дней десять-четырнадцать будет формироваться, поэтому Коле-якуту в шейную артерию катетер, «подключичку», вставили, по временной схеме делать гемодиализ.

– Шея, как бешеный, чешется! – делился Коля ощущениями. – Я взял и выдернул трубка к чёртовой мама. Кровь как даст кверху. Сестра прибежала: ой! ой! что наделал, дурака такая! Я пальцем фонтан затыкай. Заклеивай, говорю. Ушёл, дверь стукнув. Они говорят: дохнуть будешь, на пуза к нам ползать будешь, не возьмём взад больница! Я их послал на все три буква!

Коля-якут на совете с самим собой постановил: справлюсь с болезнью без посторонней помощи, скручу болезнь силой воли. Так сказать, утру нос докторам.

Врачи, сделав фистулу, строго-настрого наказали не напрягать руку, чтобы фистула не затромбировалась. Во избежание новой операции на руке щадящий режим прописали. Коля, сбежав из больницы, принялся дрова у родителей колоть, чурки таскать.