Сказки Белой Горы. Часть II

Хитрый Тюбетейкин, как обычно задурил простодушному Кучаку голову и написал длинный список покупок, который вручил ему, льстиво заглядывая в глаза (сам, подлец, в очереди стоять не желает, а нас двоих пропускают, как стариков, беспрепятственно).

С давних времён, среди определённой части людей процветает хитрость. Хитрость – слово женского рода и изначально присуща женскому полу, но иные, беспомощные в суровой жизни мужчины, нередко прибегают к ней, облегчая собственное существование.

Минут за семь совершив покупки, я не отправился в отряд, а решил дождаться приятеля. Склеротический мозг Кучака не позволяет ему запомнить длинный перечень товара, аж на трёх листах (один из них Тюбетейкина) и он, пришептывая губами, долго вглядывается в безграмотный список андижанского полуафериста. Ларёк слегка напоминает зверинец. Так в хороших зоопарках содержат хищников – внутри помещение, снаружи – клетка, площадью двенадцать квадратных метров. Клетку открывают каждые полчаса, запуская и выпуская очередную партию покупателей, а вокруг рыщут заинтересованные зрители. Интерес у них разный: иные попросту любопытствуют, но большинство алчет поживиться за счёт простодушных лопушков. Мурад, он же Тюбетейкин, прилип к прутьям решетки, устремя ненасытный, хитровато-глуповатый, отчасти безумный взгляд в утробу помещения. Кучак, скрытый множеством тел, ему почти не виден. Тюбетейкин список совершенно не совпадает с наличием товара.

Порывистый ветер гонит и комкает облака. У редких открытых окон бдительно стоят расходчики. Щекинский контролёр уверенно и невозмутимо сморкнулся на бывшую клумбу. От окошка выдачи товара раздаётся вопль:

– Мурад, кто такой Паращук?

По ту сторону окошка, смешливая толстушка Лида с наигранной строгостью вопросила:

– Молодой человек, брать-то будем, или как?

– Сейчас, сейчас. Мурад! Тебя спрашивают, не молчи.

Андижанец в ступоре прижался к железной клетке, не понимая вопроса. Кучак, наливаясь злостью и психуя прорычал:

–Паращук, твою мать!

– А, понял, – Мурад заметался у решетки – это тазик.

– Какой, к дьяволу тазик?

– Тазик, бельё, баня…

– Тебе стиральный порошок что ли?

– Да, да, паращук.

– Тьфу на тебя, нерусь.

Через минуту выяснилось, что чай «Лисма» кончился, а имеется «Принцесса Нури». Мурад, у которого от перегрева застопорились мозги, беснуясь прокричал:

– Не надо принцесс, чай надо.

Заметя, что Кучак того гляди лопнет от напряжения, я ему дружески предложил:

– Купи Тюбетейкину сто пятьдесят упаковок «Ролтон» и пусть он больше ничего у тебя не просит. Лёгкий смешок окружающих привёл в чувство Александра Васильевича и он, не взирая на беснующееся дитя солнечной ферганской долины, купил ему продукты по своему усмотрению.

Мы понесли в барак сумки и пакеты, а Мурад, понимая, что старики не в духе, услужливо и приторно-притворно помогал. Кучак бубнил:

– Молодой человек! Тоже мне бабуля, в два с лишним раза моложе меня (ворчал на Лиду) …

Холодает. Официально на зимнюю форму одежды ещё не перешли, но куртки уже выдали. Народ подутеплился и лишь один Серёга «Флотский» ходит прогулочным шагом с распахнутой грудью. Ему не привыкать – отсидка не первая, а против первых ходок – почти курорт. Сам он родом – Ивановский, одной из предсеверных русских губерний. Солнце временами выныривает из-за облаков, но почти не греет – высота его подъёма над горизонтом не более 25 градусов. Судя по облачному движению, наверху юго-западный ветер. Внизу, у земли он рывками дергает и выгибает провода, причём налетает с северо-востока, забираясь под куртку знобящим холодом. Провода электролинии, поддаваясь порывам, издают свистоподобный звук, свойственный зиме или поздней осени.

Сергей вышагивает, не поддаваясь холоду. Был у нас в колонии ещё более морозоустойчивый представитель рода человеческого. Тот зимой и летом ходил спокойно и неторопливо, одетый в лёгкую рубашку с коротким рукавом. Жаль не дожил до освобождения считанные дни…

На обед пришли группой. Из нашей кучно стоящей семёрки потенциальных едоков, трое – церковно-приходские деятели: Мишель Познавамус, Женя Качок (обслуживает перекачивающие насосы) и Серёга Письменник (он много пишет м читать ему некогда). Три старика – Кучак, я и одноглазый Юрка представляют атеистическое крыло, а «Флотский» уравновешивает крайности.

Кучак, много поколесивший по стране от Кавказа до Севера высказал уроженцу Иванова мысль:

– В ваших местах много Гавриловых городов – Гаврилов Посад, Гаврилов Ям…

Сергей пожал плечами, а Познавамус пошутил:

– Вероятно край Гаврилами богат…

Очередь ползла вперёд не сокращаясь; к хвосту не переставая примыкали одиночки и целые группы, жаждущие окормления в примитивно-столовском смысле.

– Какие ты знаешь акты? – глубокомысленно спросил Кучак, глядя в морщинистое лицо Юрки, выглядящего из-за жизненных невзгод гораздо старше своих шестидесяти с небольшим лет.

Одноглазый добродушный старичок выдавил из себя с задумчивым видом:

– Акт на списание, актировка.

– У кого что болит… Я в другом смысле. Почему одни акты совершаются, а другие – только подписываются?

– Как это, – Женя Качок оторвался от церковной книги, – не понял?

– Как, как? Просто. Акт о безоговорочной капитуляции, например.

Я не выдержал и влез:

– Любой акт подписывается, кроме полового, а вот террористический – нередко приписывается…

Тихонравный одноглаз утащил поднос в свой ряд, а мы легко уместились за одним столом вшестером (кто откажется от кучаковских приправ и горчицы). «Флотский», азартно намазывая кусок хлеба горькой кремообразной субстанцией желто-коричневого цвета, со смешливой улыбочкой стал рассказывать эпический поедальный случай из прошлой сидельческой жизни:

– В жизни всякое случалось. Пришлось мне (дело давнее) отсиживать в родной ИК-2 Ивановской области, на первом этаже барака, в седьмом отряде. Над нами разместился восьмой отряд.

Завхоз наш – Андрюха «Полосатый» отличался патологической жадностью. Сребролюбами являются все завхозы, без исключения, но тот деньгофил выделялся даже из этой когорты рвачей.

Как-то по утру, он, нагрев предварительно тазик воды, брился перед зеркалом, полоща время от времени бритву. Его разыскал за чисторыльным занятием приятель – завхоз восьмого отряда Васька «Молодой».

– Значит ещё «старый» Васька был? – перебил неугомонный Кучак.

– Был, был, но он тогда сушил портянки и речь не о нём в принципе. Чуть не сбил меня, батя! «Полосатый» наводит глянец на лицо, а Васька его подкалывает: «Андрюха, ты небось долларов за пятнадцать и воду с волосьями выпьешь? «А надо предупредить, что в те поры деньги по зонам ходили наличкой.

– Не может быть! Так вот по зонам доллары гуляли?

– Кучак недоверчиво скривил губы и зашарил по карманам в поисках носового платка. Не обнаружив соплевытирательный кусок материи, он неспешно стал ковырять мизинцем в правой ноздре и добыл оттуда солидной величины козявку.

«Флотский» деликатно кашлянул, глядя на манипуляции престарелого аборигена колонии:

– Не только доллары, но и рубли, и фунты стерлингов, но эти последние – реже. Ты молодым был в те годы, вернее не сидевшим, поэтому помнить купюрную лафу не можешь.

Сергей примолк на полминуты, по кошачьи замурчал, подбирая слова и собираясь с мыслями:

– «Полосатый» высокомерно повернулся к коллеге:

– Запомни! Даёшь пятьдесят баксов – я ем таз»

Они заспорили, бурно обсуждая условия пари. Азарт, стремление выиграть присущи многим. Недаром эту золотоносную жилу подмяли и вовсю разрабатывают властные, правоохранительные и финансовые структуры. Знают, на какой крючок подцепить увлекающегося человека… Спор дошел до крайности, оба закусили удила. Дело приняло общезоновский размах. Пошли курсовать положенца, а им тогда был Серёга «Шар». Думаю, не стоит описывать его портрет – понятно по «погонялу». Мне пришлось грузится за «рамс» и смотреть за чистотой эксперимента. Сговорились об условиях, выбрали очевидцев, как сказали бы на воле – свидетелей. Жребий пал на Славку «Сачка» и Ваську Яковлева… Андрюха «Полосатый» попросил меня вывести его на «промку» к кузнецу. Тот был истинный мастер горна и кувалды с наковальней Славка Логинов. Завхоз растолковал кузнечному деятелю, что следует сделать с тазиком. Славка не дурень, быстренько раскалил посудину в горне и выковал из неё тонкую полосу, которую порубил на мелкие кусочки, не острые, прямоугольной и пирамидальной формы… Вечером, принеся из столовой хлеб, «Полосатый» стал закатывать куски металла в хлебные шарики, смазанные подсолнечным маслом. Потом налил большую кружку тёплой, подслащённой воды и невозмутимо принялся глотать «пирожки с тазиком».

– Мудрёный тип – одобрил Кучак – эко повернул дело.

– Ты прав, седоволосый, есть поговорка «умён не по годам», а тут подходит «смышлён по должности». До отбоя он дожрал посудину и кинулся из помещения на улицу. В том углу, куда «обиженные» стаскивают мусор, его выворотило, после чего, он спокойно вернулся в барак с чувством выполненного долга… Скандал разгорелся на почве деталей пари. Васька «Молодой», тот ещё уж вертлявый, всё «съехать» пытался и уйти от расплаты. Мы втроём (я и очевидцы) подумали, и я реши, что Андрюха «Полосатый», хоть и поганец, и оберхитрец, однако условия выполнил…

Вообще, я считаю – в девяностые годы на зонах кипела жизнь, а сейчас она, полусонная, едва влачит существование.

– Серёга, а почему ты «Флотский?» – из обычного любопытства поинтересовался я, – Волга у вас протекает? Небось речной флот подразумевается?

Уголки губ морозоустойчивого сидельца дрогнули, как шведы под Полтавой, сложась в презрительную усмешку:

– Тихоокеанский флот с речными корытами из барж и прогулочных суденышек путать не стоит. Мне в Камрани довелось дважды побывать, причём один раз во время «Бури в пустыне» …

«Флотский» гордо задрал нос, а указательный палец поднял выше носа дюймов на пять…

… За мелкое мошенничество, разумеется, в масштабе должности, завели уголовное дело на заместителя начальника Росгвардии. Ему приписывают сущий пустяк – двадцать с небольшим миллионов рублей, что-то связанное с помещением под парикмахерскую. Дело вероятно в другом. Как тогда объяснить многомиллиардные аферы остающиеся безнаказанными…

Интересные времена, что в неволе, что на свободе. Около моей кровати, сантиметров в тридцати над тумбочкой, со времени постройки барака, стояла розетка. Три года назад приходила комиссия, ругали меня (за розетку), фотографировали, писали какие-то бумаги, заполняли формуляры… Дело ничем не закончилось (да и я тут причём?), о розетке забыли… На тебе – вспомнили! Мне было дано указание: розетку уничтожить. Я резонно возразил, что не сам же её устанавливал, к тому же инструментов не имею при себе… Пришли, раскурочили и оставили два голых провода торчащими из стены под напряжением. Копаться и разбираться откуда они запитаны почему-то не пожелали. Интересно, это барачный, зоновский, ФСИНовский или общерусский бардак?

Кругом чудеса. Правительство насмерть бьётся с бедностью (или бедными?), ан нет, нищета лезет из всех щелей и каждую неделю на её ликвидацию выделяют новые и новые средства. «Благодетели» случайно прокололись в новостном сюжете (что регулярно с ними случается): владельцы таксомоторных парков (их стыдливо именуют регуляторами) совершенно не заботятся о том, кто трудится в качестве водителей. Для примера привели ряд случаев, когда пассажиров избивали, или насиловали… Мне же запомнился и бросился в глаза другой эпизод: по вине таксиста произошла авария на перекрёстке и клиентке такси пришлось оплачивать огромные больничные счета. Позвольте, у нас бесплатная медицина, ой, пардон, по новым поправкам в конституции – доступная. Власть внушает (без надежды на успех, лишь бы что сказать), что прогресс налицо, и, если прежде творился неограниченный беспредел, то сейчас беспредел просто суровый, а дальше, всего через несколько десятилетий, он вполне может смягчиться, во всяком случае тенденция к этому есть.

Мир вывернулся наизнанку. Летом отменяли футбольные матчи. Да что там футбол – Олимпиаду в Токио перенесли на год! На тебе! Осень, заболеваемость раз в пять выше летних показателей, а футбол (пир во время чумы) с тотализатором процветает. Футбольные боссы купили коронавирусную индульгенцию?

… Немного запоздали с обедом. Я зачитался произведением талантливого, но малоизвестного саратовского прозаика Александра Морозова «Девять ступенек в небытие», а беззаботный Кучак забылся лёгким сном, лёжа кверху пузом.

Народа прилично, вижу впереди Николая и ввинчиваюсь в говорливую толпу, причитая:

«Братцы, братцы, никакого волчьего аппетита только литературный интерес». Меня ворчливо, иногда с улыбками, пропускают. Только добрался до Коли, стоящий впереди него обернулся и оказался бывшим браконьером Борисом. Я, при поддержке Николая, попытался проигнорировать очередную басню опытного горе-охотника, но он так услужливо и просяще-требовательно заглядывал в глаза, что пришлось выслушать браконьерскую повестушку:

– Меня в детстве звали Немец и Немтырь, за то, что долго, дольше, чем Альберт Эйнштейн, не мог научиться говорить. Когда я вдруг заговорил, то получилось сразу матом. Дело происходило в Сибири…

– Погоди, ты же из Луховицкого района в Коломну переехал и родня у тебя – луховицкая -перебил привиралу Коля Князев, – сам рассказывал.

– Оно так, но детство и отрочество прошло в Тюменской области. Сибирь-матушка, тайга, болота, просторы, долгие зимы, жаркое лето… Выкапывает бабуля морковь, а мне и Пашке говорит: «возьмите кошёлки и сходите за клюквой на Скитову низину у Новотухлого болота». Мы и рады стараться, лишь бы моркву не копать. Пришли, собираем… Как полкошёлки у Пашки набралось его приспичило…

– Так, так, что-то подобное уже было, – я попытался остановить вошедшего в раж истребителя зверей, где-то о поносе проскакивало.

– Нет, это другой случай, совсем не похожий. И только мой напарник отмаялся – меня прихватило. Не перебивайте! По глазам вижу, вам не нравится жоповыделительная тематика, но без неё – никуда, рассказ не получится. Присел, на плечо рука ложится. Ну думаю Пашка сволочь, напугать решил. Спокойно оборачиваюсь – медведь. Я как заору, да бечь от него. Оборачиваюсь, он от меня драпает, а брызжет из него, больше, чем из меня. Брюки спущены ниже колен, но Пашку я легко обогнал.

– Погоди, – осадил его Николай, – как ты в спущенных штанах мог вообще бежать?

– Ещё как бежал, не обращая внимания на одежду и сугробы.

Мои глаза расширились вдвое:

– Какие сугробы? Сколько снега было?

– По колено

– Да что за чушь! Ты говорил, что бабка морковь выкапывала…

Пристыдить Бориса было практически невозможно:

– Не перебивайте меня, я же просил, забыть могу, когда волнуюсь… Значит падаю в снег…

Да что вы такими глазами на меня уставились? Морковь у нас всегда под снегом до весны копают, успокойтесь.

Мы-то спокойны, – ответил Коля, – медведь почему не в берлоге, и вы почему не на лыжах? Каждый раз у тебя то перелётные индюки, то перебеглые страусы…

– Зачем ты придираешься ко мне? Я рассказываю чётко, грамотно, как на уроке… Драпаем мы значит, оглянулись – нет медведя. Остановились, штаны почистили. Оба, оба прочистили, предваряю ехидные вопросы. Переглянулись, потихоньку тронулись по следам косолапого. Лежит он в метрах ста пятидесяти, мёртвый, от страха видать загнулся…

– Конечно – согласился Коля – насмотрелся, как ты дрищешь…

– Без намёков. Медведь матёрый – шатун. Он незадолго до того задрал козла в сарае и жену участкового. Обоих насмерть. А салат мне сделай двойной.

Это он прокричал повару. Молодец, городит, а бдительность не теряет. Остаток истории с тремя трупами (козёл, жена участкового, сам медведь) мы дослушивали в беседке нашего отряда:

– Понеслись мы домой, рассказали. Отец взял ружьё, зарядил жаканом, и мы большой командой отправились назад. Подошли, медведя трогаем – готов, намертво я его уложил. Мне доверили честь дострелить его, а то неудобно получается (сразил, мол, зверюгу поносом). Я ему в грудь сверху (он кверху мордой лежал и лапы раскинуты), только звук пф-ф – сдулся и вонь такая пошла…

– Резиновый он что ли? – недоуменно спросил я.

– Я ему лёгкое прострелил, настоящий хозяин тайги.

– Тогда ответь, откуда ты знаешь, что именно он козла с бабой жизни лишил?

– Его собаки опознали…

Николай зашёл за спину рассказчику и покрутил пальцем у виска. Я пожал плечами.

У меня было желание вздремнуть после обеда, но фанат охотничьих приключений принялся со старательностью услужливого человека уговаривать на прослушивание очередного случая. Николай шепнул мне на ухо:

– Последний рассказ, дальше – разбегаемся, не то его до проверки не остановить…

– Зачем шепчетесь, история подлинная, мозолями отмеченная.

Я изумился:

– Почему мозолями, прикладом натёр?

Борис учительско-менторским тоном, как бы снисходя к нашему уровню, начал:

– Ружья, для охоты на зайцев глубокой зимой не требуются. Меня научил Пашка Курощуп. Приходит он ко мне, в феврале дело было, говорит:

«На зайцев пойдём, бери лопату». Я принёс штыковую, он забраковал и потребовал совковую. Пошли с лопатой на зайца. Мне сначала невдомёк, думаю про себя, что на медведя с лопатой – понятно, а с длинноухими – никакой ясности… Поволоклись. Вот опушка леса, поле, следы заячьи. Пашка внимательно к следам приглядывается и ищет, где они обрываются. Нашёл. Говорит мне: «Тут копай, а как заяц выскочит – бей его лопатой, старайся попасть по носу». Я азартно копаю и прозевал момент, когда косой рванул наружу. Заяц петляет, я пытаюсь его прихлопнуть, а попадаю каждый раз по Курощупу, который руками пытается схватить зверя.

– Поменьше эмоций, побольше статистики – прервал зверолюбивого болтуна Николай.

– Хорошо. Двух зайцев мы добыли и пятнадцать раз я съездил Пашке лопатой, из них четыре по физиономии. Его потом целую неделю спрашивали, почему он лицом стал похож на совковую лопату…

Погода замечательная, сухо, градусов четырнадцать, но сил нет выслушивать Борисовы фантазии, и мы расходимся по баракам….

С половины шестого вечера до восьми, мы с Александром Васильевичем посвящаем чаепитию, застольным беседам и рассуждениям, но только в случае, если нет под рукой хорошей книги, или нет настырных полуграмотных просителей. Такие бьются близ Кучака, а он, в свою очередь, сортируя по ему ведомому принципу, рекомендует мне написать неумейке как сацию, апелляцию, возражение, заявление и т.д.

За послепроверочным кофе (мы уже пару месяцев употребляем его вместо чая, используя могучие запасы Кучака) пошло обсуждение дела Тюбетейкина и рассказа одноглазого Юры.

Как попал в колонию строгого режима Мурад, – загадка нашей судебной и правоохранительной системы. Максимум, что он заслужил – пятнадцать суток, или штраф. Читая его дело можно обхохотаться. Работая дворником в Подмосковье, он присмотрел за частным забором кучу металлолома, коего в сумме набралось 17 кг. Месяца два Тюбетейкин косился на заманчивую добычу (можно сдать в чермет и две-три пачки сигарет в кармане). Наконец решился. Калитка открыта. Мурад вошёл и приподнял педаль от ножной швейной машинки, прикидывая вес. За этим занятием его прихватил хозяин. Воришка-неудачник, извинившись ретировался. Дело тем и закончилось бы, но Тюбетейкин, на свою беду, пересказал эпизод соплеменнику. Тот, слегка подпитый (не на родине чай), пошёл разбираться и стукнул мужика, но не сильно, так как следы побоев обнаружены не были. Мурад неважно говорит по-русски и во время задержания (мужик накатал заявление) ему были предложены услуги переводчика, который неожиданно оказался под рукой полицейских. Толмач нашептал задержанному, что мол давай пятнадцать тысяч и дуй на все четыре стороны. Жадноватый андижанец, сумму просимую имел, но скупердяйство сыграло отрицательную роль – ничего не получивший переводчик (наверняка шестёрка у оперов), пошептался с полицейским и Тюбетейкину предъявили для начала обвинение в краже, через тридцать пятую статью (намерение). Мурад закусил удила. Вначале наорал на следователя, через два дня на прокурора и судью… Дело разрасталось подобно снежному кому. Со статьи 158, доблестные служители правоохранительных органов перескакивают на статью 161 (грабёж). Узбекский правдоискатель не угомонился и через три с половиной месяца имел обвинение в разбое (статья 162 часть 3). Его приговаривают к трём годам общего режима, а после переквалификации на статью 162, к четырём годам строгого режима… Анекдотично читается бумага о вещественных доказательствах. В ней фигурируют два дырявых бидончика, багажник автомобильный 1971 года выпуска, педаль (которая стала числиться как швейная машинка некомплектная) и остатки переносного телевизора (малоформатного) 1982 года выпуска. Весь этот хлам, первоначально именуемый металлоломом и оценённый в триста с небольшим рублей, согласно делу, перетащили в отдел полиции, как вещдоки. По ходу развития дела эту помойку объявили предметами б/у и пересчитали сумму ущерба по остаточной стоимости вещей. Хлам поднялся в цене до восьми тысяч ровно. Потом очухались, круглая сумма всегда подозрительна и подкорректировали её до 8778 рублей… Со сроком четыре года и без иска (брать-то он ничего не брал, да и побоялись видимо, на случай проверки). Мурад прибыл в колонию и сидел тише воды, ниже травы три с половиной года. Сейчас, когда до освобождения остаётся всего ничего, ему загорелось оспорить приговор. Никакой мистики и фантастики – обыкновенная проза судопроизводства. Шансы на пересмотр дела стремятся к нулю – ворон ворону глаз не выклюет. Даже в случае освобождения домой он не поедет. В России

Карантин и в лучшем случае, его путь лежит в «отстойник» миграционной службы, где условия ничуть не лучше зоновских.

Один, правда пустяковый вопрос меня всё же волнует: «Металлолом, тот, что вещдоки, вернули хозяину, или какие-нибудь сержантики сами сдали его (на бутылку-то хватит?)»

Кстати, полной картины ради, тот самый владелец хлама, согласно судебным протоколам, заявляет о невиновности андижанского уроженца и просит наказать лишь второго, который его стукнул, но, но, но…

Примчался (если можно так сказать о плоховато ходящем старике) одноглазый Юра, полный воодушевления. От него мы узнали о коварном, в стиле ФСИНа, освобождении деда Лени – старейшего обитателя ИК 1948 года рождения, слепого оптимистичного человека-инвалида. Девяносто процентов стариков сидят в нашей колонии «по мокрому), то есть за убийство, или попытку убийства, в крайнем случае – за нанесение тяжких телесных повреждений. Что характерно, до 55-65 лет они числились законопослушными гражданами. Вчитываешься в дело такого бедолаги, сразу подскакивает давление и возникает вопрос: «За что вы, гады, его отправили за решётку?»

Сроки у таких сидельцев как правило невелики, почти у всех – самооборона, но у нашего хитро-мудрого законодательства (с дальним прицелом) отсутствуют понятия этой самообороны. Она вроде бы есть, но что это такое – неизвестно.

Замыслы государства понятны – ему абсолютно не нужны потенциальные пассионарии, да и загнётся предпенсионный старик в лабиринтах системы гораздо скорее, а это прямая выгода – пенсию платить не надо, а то глядишь, жильё освободится…

Лёню регулярно избивал пасынок-наркоман, требуя денег на дозу. Принадлежащий к первому послевоенному поколению дедушка, нахлебавшийся ещё тогда несладкой       жизни и закалённый в таких условиях, какие сегодня неженки и белоручки представить себе не могут, не выдержал (полиция мудро игнорировала его заявления) и дал отпор при помощи табуретки. Неудачно упавший затылком об угол стола любитель наркоты испустил дух…

Окончательно ослеп дед уже в лагере, года через полтора-два после прибытия. Лекари колонии делали вид, что занимаются его лечением. Когда дело с глазами стало совсем уж не важно, его стали обрабатывать дезинформацией, что пошлют на лечение в Красноярск (от Плавска около четырёх тысяч километров). Водили за нос месяца три-четыре (ждали, что помрёт от переживаний?) и, поваляв дурака, отправили за 60 км в Тулу, где месяц помурыжили на «промке» и без лечения вернули назад. Дед оказался крепок, спокойно всё перенёс и затребовал инвалидность и актировку. С шестой (!) попытки у него получилось. Стал ждать освобождения, намеченное на пятницу 17 октября. Не тут-то было. Без пяти десять вечера, перед самым отбоем (не иначе в надежде, что «крякнет») 16 октября ему объявляют об отмене принятого ранее решения. Лёня – скала, реакция спокойная и мудрая. Проходит пятница, потом суббота, воскресенье и понедельник. Во вторник, с утра, хлоп дверь и ему: «Собирайся на выход, свободен».

Юрка оказался свидетелем перипетий, держал нас в курсе событий, как завсегдатай местной больницы. У него отсутствует глаз, а ноги еле переставляются, но никакой группы инвалидности он не имеет, и предел его мечтаний – заполучить её.