Ради этого серого Неба

– О! Данила-мастер! Здорово! Я смотрю, хорошо время проводишь? – Гера привстал со стула и пожал мне руку. – Давай выпьем за Новый год, а старый пусть ебется в рот! – он залился смехом и залпом выпил рюмку водки.

Перед парнем стоял бокал пива и закуска, точно такая же, как у меня. Ничего удивительного, селедочка под водочку – это же классика! Правда, у Геры еще лежал маринованный чеснок и перья зеленого лука.

– Не без дела я сюда приехал, хотя, конечно, и отпраздновать надо, но я все-таки больше с тобой потрындеть хотел, уж больно мне понравилось, как ты про картины чешешь у себя там, в музее, – он с аппетитом положил жирный кусок седелки в рот. – И к тому же видно, что ты свой парень, с окраины. Прав я? Или не прав? – Я молча наблюдал за ним. – Да знаю я уже все, ребята с Мурино про тебя немножко рассказали. Слышал, что ты в юности приторговывал. Еще говорят, батя твой мент! Правда? – он внимательно смотрел на меня.

– Да, так и есть, – я был абсолютно спокоен и не боялся Геры, он ничего не мог мне сделать. Махаться он не станет, резона нет, а если травить задумает, так у меня братвы не меньше. Но мне всегда хотелось другой жизни. – Так о чем ты хотел поговорить?

– Видишь, тут дело какое – проект один у меня в голове крутится, для него картины нужны, хорошие копии, – он замолчал, чтобы выпить и закусить. – Эх, хорошо! Селедка у них знатная, да?

– Угу.

– Так вот, о чем это я? Картины мне нужны, но не абы какие. Понимаешь, супер-пупер художника мне не потянуть, много денег и лишних вопросов, короче, старики за такой проект не будут браться, да и не надо оно мне. А молодежь, как мы с тобой, – он сделал характерный жест, показывая жирным от селедки пальцем попеременно на себя и на меня, – в самый раз будет, но толковых художников, сам понимаешь, раз-два да и обчелся. А с родных окраин вообще, считай, ты один. Повезло мне с тобой, братан, – он заходил издалека, я ждал. – Так вот, нужны мне копии, по цене договоримся.

– Сколько копий?

– Штук пять за полгода.

– Гера, это много. На копию, а тем более хорошую, нужно время. Пять за полгода… Возможно, конечно, но я не уверен.

– Гера? – он улыбнулся. – Да, я понимаю, сам когда-то пробовал, но вовремя понял, что я продавец, не художник.

– А что ты с ними делать будешь? Копии – копиями, а проект-то в чем?

– Я за границу их отправлять буду, понимаешь, есть у меня люди – покупатели за бугром, это наши, русские, только переехавшие туда. Много народа…

– И им нужны картины?

– А что ты насторожился? У людей дома большие, перед другими красоваться, понятное дело, хочется. Короче, да, им нужны картины, и я могу им с этим помочь по привлекательной цене, а ты мой дорогой друг – в первых рядах приглашенных на эту вечеринку!

– Это, конечно, хорошо, но пять штук за полгода…

– Да, я тут кумекал. Ты ведь сам знаешь, заказчики – в основном народ тупой, хе-хе. Я думаю, цветную печать на холсте делать, а сверху уже маслом мазать, так и работа быстрее пойдет, и они не заметят разницу. – Я молчал. – Что у тебя рожа в гусиный зад превратилась? Боишься?

– А чего мне бояться? Дело-то поганое выходит.

– Я все понимаю, что тебе как художнику морально может не зайти такой бизнес, – он говорил искренне, или мне так показалось. – Но подумай, никто не узнает, что это твоих рук дело, сечешь? А деньги будут стабильные и немаленькие, если прокатит, то вообще можно лихо подняться! Ты хоть понимаешь, какая это возможность? – его глаза блестели, он верил в то, что говорил. – Я тебя ни к чему не принуждаю, подумай спокойно, прикинь хер к носу. Дам тебе неделю, чтоб и праздники спокойно провести, и предложение обдумать, хорошо? – он похлопал меня по плечу, улыбнулся, продолжая жевать. – Ладно, дуй к своей телочке, а то она красивая, уведут еще, ха-ха-ха. Давай, будем на связи.

Я с облегчением кивнул, пожал ему руку и отправился за свой столик. В душе я ему уже ответил «нет», а в голове понимал, что это хоть и паршивые, но легкие деньги, и, возможно, мне стоит попробовать.

– Ой, наконец-то! Я уже волноваться начала, куда пропал? – Лиля явно нервничала.

– Прости. Встретился с одним чуваком, поболтали немного.

– Это тот новый знакомый?

– Ага.

– И о чем говорили? – мне показалось, она сразу почувствовала неладное.

– Да так, по работе, предлагает мне копии писать на продажу за границу.

– Так это же здорово!

– Ну да, ну да.

– Что-то не так?

– Сам не знаю. Скользкий он какой-то.

– Как и большинство людей. А деньги хорошие?

– Похоже на то.

– Я так понимаю, ты подумаешь, прежде чем ему ответить?

– Угу, он дал неделю.

– Вот и прекрасно! Может, поедем домой? Я нагулялась.

Я обрадовался ее предложению, мне хотелось поехать домой, в свою коммуналку, и лечь в постель. Через пятнадцать минут нас ожидала машина, мы собрались, и я спросил у официантки счет.

– У вас все включено, не переживайте. С Новым годом!

Я хотел переспросить, но она уже ускакала в другую сторону.

– Видимо, деньги у него и вправду имеются. – Лиля внимательно посмотрела в сторону бара, я тоже перевел взгляд туда, но барный стул был пуст. Видимо, Гера поехал дальше по делам. А может, ушел в толчок. Недопитый бокал пива стоял на барной стойке.

– Ладно, пойдем отсюда, – я прижал Лилю к себе поближе.

– Угу.

В обнимку мы покинули модный клуб «Грибоедов».

Глава 7

Мы вернулись в середине ночи. В квартире пахло бенгальскими огнями и едой, было на удивление тихо, а потом я вспомнил, что рассадником кутежа была как раз моя комната. Остальные соседи всегда были молчаливыми, сами не устраивали вечеринки и только заходили посмотреть, из-за чего шум да гам. В квартире мы жили вчетвером: я, Боря, Влад и Рома – все молодые студенты, всегда все мирно. Возможно, на Новый год кто-то поехал к родственникам или в гости, короче говоря, мы с Лилей остались одни, и это радовало.

Я направился в душ, задернул штору, стоял и глубоко дышал. Минут через пять дверь отворилась, и вошла Лиля, я замер и просто смотрел на нее, у меня не было сил возражать или задавать вопросы. Она тоже не сказала ни слова, скинула полотенце на пол и шагнула под горячие струи воды, мы уместились в небольшом пространстве. Лиля не закрыла дверь, клубы пара свободно выходили наружу. Так, стоя под душем, мы наконец остались вдвоем в огромной коммуналке.

Уже под утро мы уснули в нашей постели.

Потянулись праздничные дни. Мы гуляли, слушали пластинки, ели разную еду, созванивались с родственниками и друзьями. Правда, чаще говорила по телефону Лиля, она принимала поздравления, а я перекинулся парой слов с самыми близкими и больше уже не реагировал на отметки и пересланные картинки. Мама позвонила третьего числа, мы разговаривали по видеосвязи, в основном ни о чем. Я перечислил свои события, спросил как у нее дела.

– Все отлично, сынок! Мне здесь хорошо, мои работы покупают, пусть не в том объеме, в котором хочется, но все же. Что-то вид у тебя какой-то странный. Тебя что-то беспокоит? – Я молчал. – Да ладно, говори.

– Видишь ли, мне тут работу вроде как предложили, – я знал, что могу поделиться с ней.

– Помимо той, что в музее?

– Да. И эта работа – не то чтобы благородная.

– Собак стрелять?

– Что? Нет, ты что, это по живописи, картины.

– А, тогда в чем проблема?

– Парень, который этим занимается, он хочет сначала сделать цветную печать на холсте, а потом уже сверху маслом прописать.

– Как интересно.

– Ну да. Вроде так быстрее будет.

– Он прав.

– Но это же стремно. Я не хочу людей обманывать.

– Милый, быть честным и добрым ты должен только для своей девушки. Посмотри хотя бы на своего отца, он верой и правдой служил всю жизнь, свято верил в свою работу, и куда его это привело? Черт с ней, с бабой с этой, ты помнишь его состояние.

– Угу.

– Так вот, малыш, если деньги хорошие, то я думаю, стоит попробовать. Тот парень, может, и прав, никто не заметит, а картина будет человека радовать, а у тебя денежки заведутся!

– Но я-то буду знать!

– Да, будешь, но с другой стороны, тебе еще нужно состояться как художнику, сколько времени уйдет на то, чтобы вырасти в профессии и начать брать достойную плату за свое искусство? Но и тебя можно понять. Да, дилемма.

– Вот и я сам пока думаю.

– Ладно, сынок, ты, главное, не расстраивайся. И подумай хорошенько, деньги-то, как говорят, не пахнут.

– Ага. Давай, хороших праздников.

– С Новым годом, сынок! И знаешь, посмотри вокруг себя! Вселенная обычно посылает всякие знаки!

– С Новым годом! Хорошо.

После разговора я понял, что так и остался с нерешенным вопросом. Я был уверен, что мама постарается меня отговорить, тем самым облегчит мои муки совести, и я спокойно откажусь. Но вышло иначе. Оставалось ждать знаков.

Так прошло еще несколько дней, приближалось рождество. Я совсем разленился, целые сутки просто валялся в постели. Лиля ходила к подружкам и выкладывала сторис с тортиками и подарками.

И в самый канун Рождества меня ждал сюрприз, знак и подарок в одной новости.

Она вела себя как обычно, вышла из комнаты и вернулась через пятнадцать минут, пряча руки за спиной, но выглядела нездоровой и напуганной. Как только я ее увидел, сразу подскочил с кровати.

– Что случилось? Ты в порядке?

Она ничего не ответила, смотрела перед собой.

– Лиля? В чем дело? – я слегка прикрикнул на нее, чтобы она пришла в себя, это сработало. Она подняла глаза и отдала мне в руки тест на беременность, там было две полоски.

– Ебаный… – у меня вырвалось само собой.

– Я сделала несколько тестов, везде одно и то же. Мне очень страшно, я не хочу, – ее голос дрожал. Я обнял ее и стал перебирать в голове ситуации, когда я мог так облажаться. Увы, вариантов была масса, мы перестали предохраняться месяца три назад.

– Спокойно, мы все можем решить, тут два пути: либо ты хочешь ребенка, либо нет. Дыши, мы все переживем, это не конец света, – я старался ее успокоить, но сам не знал, как именно реагировать.

– А ты? Ты хочешь ребенка?

– Я не знаю. Не уверен. А какой срок?

– Вот и я тоже не хочу. Три недели, я не хотела говорить, надеялась, что пронесет.

– Но мы можем подумать, время есть. Главное – не психовать и все взвесить.

– Хорошо. Да, я подумаю.

– Хорошо.

На следующее утро Лиля записалась на аборт. Она не стала обсуждать это со мной, но поставила в известность. Я съездил с ней, все прошло быстро, но я никогда не видел ее такой. Ее вывезли в кресле-каталке, маленькое личико было бледным, она перестала смотреть мне в глаза. Сейчас я думаю, что поступил неправильно, мне стоило больше говорить с ней об этом или хотя бы всерьез задуматься о том, что происходит. Но я обрадовался, что она все решает сама, взял и отошел в сторону и совсем забыл, что Лиля, по сути, еще ребенок. Когда мы вернулись, она сказала, что хочет домой, в свою квартиру. Я не стал уговаривать, проводил ее до самой двери, и она просто закрыла ее перед моим носом, не поднимая глаз.

В тот же день мне позвонил Гермес. Я уже дошел до дома и открыл бутылку пива, как затрещал телефон.

– Ну что, парень? Надумал?

– Здорово, – мне некуда было деться. Честно сказать, предложи он мне слетать на луну без скафандра, я бы согласился.

– И что? Подумал? Мне нужен твой ответ, чтобы понимать, что дальше.

Я помолчал, мысли в голове кружились роем мух. В тот момент я ненавидел себя, и мне нужно было куда-то деться, поэтому я ответил:

– Да. Хер с ним, я сделаю то, что ты просишь.

– О! Красава, вот и отлично! Я тебе на ватсап скину картинки, что нужно сделать, ты посмотри. И я еще наберу попозже.

– Да, я понял, скидывай.

Гера был доволен, а я про себя так сказать не мог, но отвлечься было необходимо. Спустя минуту на ватсап прилетело три изображения одной и той же работы. Это была картина Саврасова «Грачи прилетели» – один из самых известных пейзажей в истории искусства.

Снова поступил звонок от Геры.

– Ну что, получил?

– Ага.

– Знаешь, как делать?

– Угу.

– Тебе через час привезут распечатку, ты работу начинай, а я займусь переговорами, понял? Сколько тебе нужно будет времени, чтобы конфету слепить?

– Э-э-э, – я задумался.

– Короче, недели три, ладно? Ты не торопись, но и не затягивай! У тебя там все есть? Краски, кисти, растворитель? Я, если что, без базара могу дать деньги на материалы.

Мне хотелось, чтобы он замолчал.

– Нет, все нормально. У меня все есть, не парься, я разберусь.

– А, все тогда. Адрес мне напиши, чтобы тебе доставили распечатку. Если что, я на связи.

– Добро.

Я скинул адрес ему в ватсап и стал ждать. Ходил туда-сюда по комнате, заглядывал в телефон, потом смотрел в окно, спустя сорок минут позвонил Лиле, но она не взяла трубку. Я подумал, что нужно к ней сходить, посмотреть, как она. Тут зазвонил мобильник, я надеялся, что это Лиля, но нет.

– Принимай, тачка сейчас приедет, все оплачено. Просто забери подрамник.

– Я понял, а что за машина?

– Я другана попросил, у него небольшая белая газелька, не спутаешь.

– Понял.

– Ага, давай.

Я спустился и стал ждать у парадной, закурив сигарету и пялясь в телефон. Белая «газель» подъехала спустя семь минут, из нее выпрыгнул невысокий парнишка, чем-то похожий на Геру, махнул мне рукой и направился обходить машину.

– Ты Даня, да?

– Да, привет, – мы пожали руки.

– Гермес говорил, что ты шпала. – Комплимент я пропустил мимо ушей. – Давай-ка ее достанем.

Как только я увидел холст, то понял, что он значительно больше оригинала. В реальности картина размером 62 на 48,5 сантиметров, но лишь взглянув на посылку, я увидел, что одна сторона никак не меньше 80 сантиметров.

– Вот так, держи.

– Держу, все нормально.

– Ну все, тогда бывай.

– Ага, спасибо.

– Да не за что, все оплачено, – парень улыбнулся и махнул рукой, а я поспешил занести холст в парадную. Начинался снегопад.

Сама по себе оригинальная картина не большая, но и не маленькая, на ней изображен серый пейзаж с раздолбанной церковью. Если не знать историю ее создания, можно подумать: «А что в ней такого?» Я уверен, большинство людей так и думают, глядя на мировые шедевры. Да, красиво, да прикольно, но с чего усираться-то так?

Но в любой картине старого мастера вы найдете гораздо больше, чем вам кажется, стоит лишь поинтересоваться.

Я поставил на свой мольберт холст размером 100 на 80 сантиметров. Какое-то время ходил вокруг него, потом полез в книги и нашел журнал с биографией художника.

«Природа вечно дышит. Всегда поет, и песнь ее торжественна. Земля ведь рай – и жизнь тайна, прекрасная тайна», – так говорил Саврасов. Я смотрел на распечатанную картину: нужно отдать должное – печать была хороша, передавала тон, сохраняла линии, но она оставалась абсолютно мертвой, не дышала, не светилась, не дрожала, не звучала. Просто штамп, и все.

Судьба Саврасова, как и многих художников, тонко чувствующих действительность, – печальна. Он много пил, но много писал, потерял работу, детей и жену, скитался по квартирам и улицам. Он был совершенно непрактичным человеком, денег не накопил, все, что заработал, спускал на алкоголь, отдавал за бутылку. Многие пытались ему помочь, одевали, поили, когда он был с лютого похмелья, но он не хотел лечиться. К старости Саврасов справился с алкоголизмом, но здоровье уже было подорвано, он ослеп, а руки тряслись так, что он не мог держать кисть. Умер художник в полной нищете.

Я смотрел на распечатанную копию и даже по ней понимал, насколько художник был нежным и душевным человеком. Через такую глушь, тоску и обреченность он смог передать красоту зарождающейся весны. Картина звучит прилетевшими грачами, только прислушайся! Полотно затягивало, я представлял, что прогуливаюсь там, у покосившейся церкви, тающий снег скрепит у меня под ногами, я глубоко вдыхаю ароматы мокрой древесины, чувствую, как меняется ветер. Посреди этой разрухи я понимаю, насколько прекрасна жизнь, она печальна, но так душевна. Нигде и никто не сможет прочувствовать эту особенную красоту. Лишь тонкой души художник может сочетать столько тоски и радости в одной работе.

Какое-то время я просто сидел. В голове мелькал образ моей свалки весной, она была чем-то похожа и не похожа совсем на картину Саврасова. Там не было церкви, деревьев, да и грачей тоже, но по духу, по цвету я ощущал что-то общее. И я помнил тот запах – ранней весны.

Мне до одури захотелось написать свалку, но вместо этого я нырнул в свой чемодан с красками и стал дотошно подбирать палитру. Белила титановые, сиена жженая, умбра, да, конечно, куда без нее, индиго. Пейзаж очень сдержанный, главное, попасть по тону и перекрыть эту распечатку. Не могу ее видеть, но Гера прав, так работа, наверно, пойдет быстрее. Я так еще не делал, но надо попробовать.

Я начал работать над полотном вечером того же дня, и картина завладела мной. Куда бы я ни шел и что бы ни делал, мне хотелось вернуться домой и писать этот шедевр. Лиля не появлялась в академии, я звонил ей, заходил домой, но дверь была закрыта, а телефон молчал.

Я положил несколько букетов под дверью, их участь осталась для меня загадкой. В такой ситуации я сделал то, что умел лучше всего: сосредоточился на живописи. Периодически плакал в душе. Иногда панические атаки случались ночью, когда я понимал, что нахожусь совсем один в темноте. Если не мог уснуть, возвращался к картине, пару раз крепко напился и остался дома, но отметил, что от алкоголя нет никакого толка. Лилю я забыть не мог, но понимал, что ей нужно время и что, возможно, она никогда не захочет меня видеть. Это было нормальной реакцией. Поэтому я продолжал работать. Странно, но предложение Геры оказалось как нельзя кстати. Я просто ушел в картину, спрятался и потерялся.

Пока я ее писал, от Геры не было ни одного звонка, вообще за это время я лишь один раз поговорил с Леонидовичем, и все. Либо телефон молчал, либо я не брал трубку.

Спустя три недели, как и говорил Гера, мне показалось, что я приблизился к относительной схожести. Его звонок не заставил ждать.

– Здорово.

– Привет.

– Как там наша картина?

– Вроде что-то как-то получается.

– Ты чего мнешься, как булка в жопе?

– Да я не знаю.

– Короче, я сейчас приду сам, посмотрю, хорошо?

– Да, хорошо.

Гера явился в мой дом через полчаса, оказалось, он был неподалеку, на Васильевском рынке.

– Я там к одной грузиночке забегаю, мне сначала ее шашлыки страсть как понравились, а потом ее увидал. Ох, ебаный в рот, – он уставился на работу. – Ты ж хуев гений, вообще не отличить! Чувак, мы далеко пойдем с тобой!

– Ты думаешь, нормально? Похоже?

– Да я, знаешь, сколько копий видел? Эта самая лучшая.

– Строго говоря, это не копия, ближе к реплике.

– Слышишь, ты свою строгость поубавь, все чики-брики будет. Не, во дает! Хоть в музей тащи. Сейчас я сфотографирую.

Он сделал несколько фотографий.

– Сколько тебе еще времени нужно перед тем, как я смогу ее отправить?

– По-хорошему недели две, чтобы просохла, и лаком покрыть.

– Да, логично. Ладно, давай доделывай, а я с заказчиком потрещу, тогда через две недели отправляем, а там и денежка! Молодец, Даня! Уважаю!

Я смотрел на Геру и понимал, что он и вправду считает работу отличной, он так перевозбудился, что чуть не плясал. А я только и думал: какое здесь может быть уважение ко мне? Тупой ты барыга.

Гера удалился, а я снова сел за холост. С одной стороны, я был рад, с другой, раздавлен. А потом появился страх: картина уедет, и что я буду делать? Нет картины – нет меня. Я пропаду без работы, даже такая псевдоживопись лучше, чем ничего. Меня снова скрутило, но я старался дышать. Вдох – выдох… Я возьмусь за новую картину, Гера говорил, работы много. Спокойно, живопись от меня никогда не уйдет, я не останусь один.

***

Дверь в камеру открылась.

– Эй, Даниил Алексеевич, пошли на выход. Давай, шевели жопой.

Невысокий пухлый полицейский повел меня обратно в камеру допросов.

– Что ты надумал? После сегодняшнего дня станет понятно, что они с тобой делать будут. Эх, Даня, я честно скажу, что пизда тебе может прийти. Мы-то знаем, что ты даже не виноват толком, но эти люди очень влиятельные. Дань, понимаешь, ты им, сука, на мозоль наступил. И они настаивают, чтобы ты сел и не пиздел. За них за всех срок чалить будешь, баран. Батя твой…

Я ничего не ответил, просто шагал дальше.

– Есть у вас сигарета?

– У меня-то есть, Дань, но тебе, милый мой, только хуйца соснуть могу предложить.

Я снова оказался на стуле, на лице была замученная улыбка. Молодой невысокий полицейский закрыл за собой дверь.

***

Я оставил картину сохнуть на неделю, чтобы потом покрыть ее лаком. Хоть я подсушивал слои краски – сначала тонко писал жидким маслом, а уже потом пастозно15 наносил некоторые детали, все же холст необходимо хорошенько просушить.

Я попросил Геру выслать мне следующую работу, чтобы не терять времени, на что он ответил, что сделает это только через неделю. Я не мог сидеть сложа руки, тревога и тоска подбирались все ближе, и я решил написать две работы: «Свалка» и «Люси» (та самая блондинка в розовом платье). Пока я рылся в холстах, подбирая нужные размеры, наткнулся на «Утро с Лилей». Поставил холст на пол, сел напротив и разрыдался, как маленький ребенок, вытирая сопли кулаком. Я очень скучал по ней.

Спустя пару часов все-таки принялся за разработку эскизов. Сначала набросал «Свалку», она удачно вышла со второй попытки, я точно помнил местность и знал, что именно хотел изобразить. И не хотел упускать момент, пока во мне оставались совсем свежими впечатления от «Грачей».

А с «Люси» мне пришлось поработать дольше. Мне хотелось передать свечение, показать девушку, как свет в темноте, я подбирал палитру, то ставил ее на ноги, то усаживал на стул. В эскиз вошла и барная стойка, и тот парень-бармен. Я как наблюдатель стоял поодаль и смотрел на сцену из центра толпы: сквозь темные очертания тел просматривалась нежная фигурка в розовом платье, она казалась светлячком в полутьме.

Пока я возился с эскизами, настала глубокая ночь, и я, отложив кисти, постарался уснуть. Но думал о Лиле.

Академия без Лили казалась пустой. Со мной первый раз было такое, что я больше хотел находиться дома, чем в учебной студии, люди стали еще более серыми, постановки не вызывали никаких чувств. Я писал механически и старался как можно быстрее закончить и отправиться домой. Самое невыносимое, что ребята спрашивали о ней, а я не знал, что ответить, говорил, что она приболела. И всячески старался избегать общения. Про то, что мы расстались, я ничего не говорил, ведь я и сам не знал, так ли это. После того как она ушла, мы не разговаривали.

Все ее вещи остались на месте, я ничего не убирал и не передвигал, только закинул одежду из корзины для грязного белья в стирку, а когда майки и белье высохли, аккуратно сложил их в шкаф. Иногда, часто, каждый день я нюхал ее флакон духов и шел работать, так мне было легче. Еще я спал с большим белым зайцем, одетым в ее майку, который раньше сидел в углу. По субботам и воскресеньям я продолжал ходить на работу, но сократил часы до минимума, сославшись на семейные обстоятельства. Мне не поверили, но благо эти часы взяла новая девочка, которую можно было назвать «отличницей». Она ходила в ладных костюмчиках и гордо задирала нос, не смотря себе под ноги. Заносчивая, жадная до внимания, думаю, ей было двадцать с небольшим, но вела она себя, как вредная престарелая бабка.

«Свалку» и «Люси» я писал по очереди, мне нравилось переключаться. В первой работе было много тоски, но при этом я старался передать свежесть утреннего ветра, свет восходящего солнца, прохладу талого снега. Во второй работе, напротив, несмотря на общую атмосферу веселья, я хотел показать духоту переполненного помещения и полное одиночество главной героини.

В один из моих слипшихся в одну кучу дней позвонил Гермес.

– Привет! Все чики-пуки, я договорился, суши весла! В смысле, картину будем отправлять! – он жевал жвачку и причмокивал, голос был довольным.

– Без проблем, а насчет следующей работы что-то известно?

– Погоди ты, сначала пусть эту получат, а там, если прокатит, не одну, а три закажут, усек?

– Да, ладно.

– Вот и отлично, давай не кисни. У тебя голос какой-то потухший, может, тебе развеяться? Давай в клуб сгоняем, я тебя угощу, потрындим. А?

– Нет, спасибо. Я, наверное, пас.

– Ладно, смотри. Набирай, если что!

– Окей.

– Ну, бывай.

Картину Гера забрал через четыре дня после того, как я убедился, что лак более-менее просох.

– Рано отправляем, Гера.

– Нормально, нет времени ждать, не течет же с нее. А мы упакуем будь здоров, и морем она поплывет в контейнере, ничего ей не будет, а там сразу свои встретят. Андерстенд?