Ради этого серого Неба

Тем не менее, Врубель продолжал много работать и создавал свои произведения из сказочного цикла. Он бесконечно переписывал своего «Демона». Люди, которые находились рядом с ним в то время, писали: «Были дни, когда «Демон» был крайне страшен, но потом опять в выражении лица появлялась глубокая грусть и новая красота».

Михаил Александрович завершал картину уже в выставочном зале.

10 февраля 1902 года Врубель был помещен в психиатрическую лечебницу Московского университета. На лечение он поступил в крайне возбужденном состоянии, утверждал, что он император, а его голос – хор голосов. К нему не пускали даже жену и сестру.

Он все время проводил в психиатрических клиниках, становилось немного лучше, но маниакальная фаза всегда возвращалась с новыми силами. Он бредил, утверждал, что у него нет ни рук, ни ног, что он мешок с костями. Также Михаил Александрович заявлял, что жил во все века, видел, как в Киеве в конце первого тысячелетия закладывали Десятинную церковь.

В начале 1906 года художника днем и ночью мучили голоса, он умер в апреле 1910 в одной из клиник Санкт-Петербурга.

Я продолжал всматриваться в его работы, сопровождающие статью, и не заметил, как стало вечереть. Сильный, порывистый ветер швырнул несколько веток растущего под окном дерева прямо в стекло. От удара я вздрогнул и отложил книгу.

Весь вечер я провел в тумане, жутко хотелось выпить, но я не стал. Оставалось двоякое чувство. С одной стороны, было как-то не по себе: путь художника, его помешательство ясно давали понять цену великого, поистине мирового искусства; с другой, в душу закралось абсолютное, тихое спокойствие. Я бы назвал его обреченностью. Там, в глубине души, я понимал, что тоже ношу в себе своего рода безумие. Но искусство может простить все, возможно, поэтому меня всегда тянула именно эта дорога. Чему быть, того не миновать.

Лиля вернулась около одиннадцати, мы немного поговорили, и я завалился спать. В ту ночь мне снились огромные глаза с картины «Царевна-Лебедь», кажется, девушка пела мне песни под стоны холодного ветра.

В субботу музей, в котором мне посчастливилось получить работу, открывался в десять утра, я прибыл туда к девяти и принялся курить у входа.

Утром было достаточно прохладно, и я надел свой любимый бадлон и брюки, документы и телефон закинул в небольшую кожаную сумку, которую приобрел в любимой винтажной барахолке рядом с Василеостровским рынком. Телефон завибрировал, когда оставалась всего пара затяжек. Это был Сергей. Вежливо пожелав мне доброго утра, он попросил меня направиться к другому входу – сразу за углом, там мы и встретились. Он немного рассказал о ходе работы, которая мне предстоит.

– Сегодня вы, Даниил, проведете три экскурсии. Работать будете по субботам и воскресеньям, чтобы совмещать с учебой, вам выделено пока три зала: зал Михаила Врубеля, зал символизма и зал Нестерова. Дальше посмотрим по нагрузке. Вас устраивает? – Вряд ли я мог ответить «нет». Несмотря на милейший и интеллигентный вид мужчины, голос его оставался тверд.

– Да, безусловно, как скажете.

– Замечательно! Пройдемте.

Конечно, для работников музея существует отдельный вход, через него мы и попали в святая святых. Дальше Сергей отвел меня в кабинет по работе с персоналом, где милая пожилая дама попросила мой паспорт и задала пару вопросов.

– Значит, ты, Даниил, – она посмотрела в мой документ, – новый экскурсовод! Как замечательно, что молодые люди, так глубоко интересуются живописью. На такую должность кого попало не берут. Ты уж постарайся!

– Да, конечно, – я улыбнулся милой женщине, ее имя я прочел на бейджике – Галина Васильевна. Она была невысокой и полной, в аккуратном костюме серого цвета, брошь в форме стрекозы и теплая улыбка, но по-советски строгие глаза. Подводить ее мне не хотелось.

Она распечатала мое имя и должность, вставила в пластиковый кармашек с прищепкой. Теперь у меня тоже был бейджик, и он гласил, что я Даниил и я экскурсовод. Важный гусь, короче.

Я как смог прикрепил его к бадлону, но про себя решил, что лучше носить рубашку, за карман этот опознавательный знак будет прицепить проще.

Я поблагодарил Галину Васильевну и направился в зал Михаила Врубеля. По дороге меня снова встретил Сергей.

– Даня, сумочку свою давай, я в раздевалку отнесу. Или пойдем, я покажу, где можно переодеться и вещи оставить!

– Да, будьте добры, – я совсем забыл про сумку, но Сергей дал понять, что она является нежелательным аксессуаром.

Словно прочитав мои мысли, мужчина сказал:

– Никаких лишних вещей с собой не носим, мы так не работаем. Ты должен быть опрятным, чистым, свежим и без лишнего хлама. Хорошо?

– Да, Сергей, я вас понял, без проблем.

– Вот и замечательно. А нам сюда. Вот ключ, у тебя такой тоже будет чуть позже, зайдешь после смены к Галине Васильевне, она тебе ключ уже даст.

Дверь была совершенно неприметной, окрашена в цвет стен. Без помощи ее не сразу найдешь, хотя на память и внимательность я не жаловался.

Мы вошли в небольшое помещение, там было по-домашнему уютно. Светлое пространство, высокий, довольный жизнью фикус бенджамина раскинул свои ветки в разные стороны, словно приветливый сосед гостеприимно расставил руки, стол с белой скатертью, окно, уставленное цветами, такими же довольными, как фикус, слева на стене крючки и одна деревянная напольная вешалка. Одежды на ней висело немного, и я повесил туда свою сумку, предварительно выудив телефон.

Время перевалило за десять часов, но до одиннадцати еще оставалось сорок минут. Я решил прогуляться по музею, чтобы скоротать время.

Сергей закрыл за мной дверь и положил ключ в карман пиджака. На этом мы распрощались: я двинулся в одну сторону, мужчина в безупречном костюме – в другую.

Я радовался, что остался в одиночестве, меня немного штормило от волнения, и зрители мне сейчас были не нужны. Я просто поплелся куда глаза глядят, периодически посматривая на телефон, чтобы контролировать время. Меня одолевали мысли – на фига я в это ввязался. Если бы не Леонидович, я бы и думать не стал. Но как старику откажешь.

Я долго мусолил в голове вопросы, сам задавал их, сам же давал ответы, но знал бы я, к чему приведет меня эта работа… С нее все началось. Сейчас я иногда думаю, если бы мне все было известно заранее, попытался бы я что-то изменить? Стал бы поступать по-другому? Кто знает. Но все же я склонен думать, что все неслучайно, и я прожил это время так, как было предначертано.

Во время первой экскурсии я сильно нервничал. Народу собралось немало, люди разных возрастов, в разной одежде глазели на экспонаты.

Я постарался сделать серьезную мину и дышать ровнее, удалось или нет, точно сказать не могу. Но когда я подошел к стайке собравшихся посетителей, они сразу обратили на меня внимание, может, потому что я был на голову выше остальных, может, они увидели надпись на бейдже, не знаю. Но в итоге в повисшей тишине я представился.

– Здравствуйте, меня зовут Даниил, и я сегодня проведу для вас экскурсию. Сначала расскажу все, что знаю о работах великих художников, которые представлены в наших залах, а позже вы сможете задать свои вопросы, – все кивнули. – Что ж, пойдемте, – я сделал жест рукой, приглашая посетителей в зал, и сам направился туда же. Кажется, я мельком увидел костюм Сергея за углом, но мне могло показаться.

Как и обещал, я рассказывал о полотнах все, что знал, старался не торопиться. После третьей работы я расслабился, мне самому было настолько приятно смотреть на картины и говорить о них, что я забыл о волнении. Все было естественно, и я решил, что эта работа мне точно подходит. Если еще и денег дадут, то я вообще расплачусь от счастья или обоссу сам себя в душе, еще не решил.

Люди слушали внимательно, даже некоторые дети перестали дурачиться и смотрели с открытыми ртами. Не спеша мы пришли в шестьдесят девятый зал – зал Серова и Трубецкого. Я боготворил талант Валентина Александровича, его работы настолько высокопрофессиональны, что я мог часами разглядывать фрагмент вблизи, потом отходил и смотрел с расстояния в несколько шагов, потом приближался снова, и так без конца. Мы остановились напротив портрета княгини Зинаиды Юсуповой. Потрясающая картина в светлых тонах, изысканный интерьер. Я любовался ей, пока рассказывал о жизни художника. Он был учеником самого Ильи Репина и учился в академии художеств.

Иногда, когда я гуляю по родному городу, мое сердце переполняется благодарностью к божьему промыслу: мне посчастливилось родиться в городе, в котором когда-то жили уважаемые мной художники, писатели, поэты и поэтессы. Я с приятным возбуждением думаю: как же мне повезло ходить по тем же улочкам, дышать питерским воздухом. Наверно, не найдется человека, который не знает картину «Девочка с персиками». Это Серов ее написал, и я учусь в том же заведении, что и он. Думая о Серове, я также размышлял обо всех художниках. Как много забытых имен! Столько работ, написанных гениальными людьми, украшают залы, висят в музеях, но мало кому интересен сам человек, его путь, биография. В наше время стоящее, то, чему стоит уделить время, спрятано за бесконечным информационным шумом. В погоне за идеальной задницей, самой полезной едой, как выделить время на искусство? Здесь и себя настоящего не найти.

Тем временем моя первая экскурсия подходила к концу. Я забыл об этом, все говорил и говорил, люди не расходились. Я бы и дальше ходил с ними, но ко мне подошел Сергей и тихо напомнил о времени, затем повернулся к посетителям и спросил:

– Это Даниил, наш новый сотрудник, вам понравилась экскурсия? – он говорил искренне, голос был довольным. Я не сомневаюсь, что во время моей работы он был неподалеку.

К моему удивлению я услышал аплодисменты. Не слишком громкие, но ощутимые.

– Да! Нам очень понравилось! – сказала дама с красивой прической.

– Да, спасибо! – ее поддержала уже пожилая, интеллигентного вида женщина.

Я поклонился и был счастлив.

– Приходите, пожалуйста, еще! Хорошего дня вам!

Когда народ разошелся, Сергей крепко пожал мне руку.

– Молодец, Даниил! Отлично! Сегодня еще две экскурсии проведешь и можешь быть свободен, для первого раза достаточно! – он выглядел довольным.

В первый день, как и сказал Сергей, я отработал три экскурсии и к трем часам был свободен. Зашел к Галине Васильевне за ключами, забрал сумку из раздевалки, душевно со всеми простился и был таков. Сергей напомнил, чтобы завтра, в воскресенье, я пришел к тому же времени. Я покинул музей в три десять.

Я решил позвонить Лиле и пригласить ее куда-нибудь перекусить в честь моего первого рабочего дня. Она сразу же взяла трубку, видимо, держала телефон на виду. Я доложил ей, что закончил, и она может мной располагать.

– Ты хоть расскажи, как все прошло, что было? Мне нужны подробности, детали, а то снова будет твое «хорошо, нормально». И думай: что у него хорошо, где нормально? – она смеялась, и мне самому становилось весело.

– Ладно-ладно, все расскажу. Только давай подумаем, куда сходить!

– Сходить! Давай пойдем на Василеостровский рынок, который у академии? Там много классной еды! Что захотим, то и возьмем. Помнишь, там и шаверма разная, и бутерброды, и шашлык, и сладкое, всего навалом. И наряжаться не нужно!

– Да, помню, конечно, отличная идея, пойдем туда. Там же еще дворик внутри со столами, точно! Как я сам не додумался.

– Что бы ты без меня делал?

– Не знаю.

– Вот-вот! Ладно, буду одеваться, давай где-нибудь по дороге к рынку встретимся?

– Да, давай, я от метро сразу к рынку пойду!

– Отлично! До встречи!

– Да, целую!

Мне стало так хорошо от разговора с ней, что, казалось, выросли крылья, и я с отличным настроением полетел на Ваську.

В тот вечер мы набрали разной еды и решили пойти домой. Я рассказал Лиле о том, как поработал, что Сергей выглядел довольным и пожал мне руку. Потом я спросил, как прошел ее день. То были чудесные мгновения тишины, стабильности и счастья. Лето на дворе, полные пакеты неправильной и вкусной еды, любимый человек рядом, все здоровы. Что может быть лучше?

К сожалению, все познается в сравнении. В то время я понимал, что счастлив, но не до конца.

Так и продолжилась полоса моего везения. Я стал ездить в музей и с нетерпением ждал, когда начну рассказывать о художниках и их картинах, старался уделять много внимания именно биографии, чтобы люди могли прочувствовать автора, узнать его поближе, побыть в его шкуре. Со временем я взял еще несколько экскурсий, и получалось, что работал до семнадцати часов. Странно, но именно такая работа дала мне ощущение стабильности, меня перестал интересовать алкоголь, я стал меньше курить, даже навязчивые сны, казалось, что навсегда изжили себя.

Мы жили с Лилей в коммуналке, иногда заходил Леонидович. К концу лета стали возвращаться друзья и знакомые: кто-то загоревший, кто-то после запоя, кто-то с чемоданом новых работ. Я всем объявил, что теперь врываться в мою комнату с криками: «Здорово, бомжара!» – нельзя, потому что теперь у меня есть девушка и работа. Не все за нас порадовались, ребятам не хотелось терять бесплатное место для тусовки, но я четко дал понять, что касса закрыта, и почувствовал облегчение. А они себе быстро новую «зависальню» найдут.

Все наладилось и шло своим чередом. Настало тихое, благодатное время. Я стал жить просто: Лиля, дом, работа, учеба, магазин, и так по кругу. Попутно старался писать картины, но с творческими идеями настал кризис. Вроде бы все было хорошо, но в голову ничего не приходило. Я решил, что это пройдет, и снова занялся копированием, дотошно и самозабвенно уходил с головой в копию, рассматривал детали полотен, пока был на работе. Решил начать с Кустодиева, нарисовать его полотно «Масленица» 1916 года. Я хотел закончить работу к новогодним праздникам и продать.

Лиля продолжала набираться опыта на подготовительных курсах, она мечтала поступить и освоить все нюансы академической живописи. Ее рисунок становился все лучше, рука увереннее, она продолжала позировать и на мой курс заглядывала постоянно. В тот период я стал больше общаться с одногруппниками и преподавателями, советовался, когда подбирал палитру и даже поддерживал разговоры о современных авторах.

Когда в высоких дверных проемах появлялась хрупкая фигурка Лили, я млел от счастья, хватал ее маленькую ручку и отводил девушку в сторону. Мы тискались по углам, как школьники, это было искренне, радостно, по-настоящему.

Когда она позировала, я писал, не замечая времени. Я знал все ее линии наизусть, но каждый раз она открывалась для меня по-новому.

Осень прокралась в Питер и залила пространство охристыми палитрами. Солнце становилось все холоднее, сплин проникал в души, а холодная вода – в сапоги. И все же, как было прекрасно чувствовать запах палой листвы! Я писал золотую осень во всей красе в нашем маленьком академическом парке, прихватив с собой этюдник, масло и холсты.

Лошади катали детей из конного клуба или паслись на лужайках, туда-сюда носились счастливые маленькие собачки всевозможных пород: мопсы, чихуахуа, померанские шпицы, японские хины и целый выводок аффенпинчеров. Их хозяева кутались в шарфы, держали стаканчики с горячим чаем и кофе, радостно щурились от солнечных лучей. Вечер тихо шуршал в осенней палитре. Там, на острове академии, время будто остановилось, особый старинный дух правил этим местом, не уступая современности ни секунды.

В моем доме появились уют и запах домашнего супа, женские трусики и косметика. Одежда стала опрятнее, в гардеробе висели новые вещи, на книжных полках стал господствовать порядок. Постельное белье неведомым образом всегда оставалось свежим и аккуратно заправленным, носки – чистые и одинаковые – ютились в специальном ящике. В ванной я обнаружил шампунь и гель для душа в разных банках, разницы я так и не заметил, но намек понял.

Ближе к зиме мы поехали в «Леруа Мерлен» и нарочито долго выбирали там предметы для дома, Лиле нравилось таскать меня по огромным залам. Она выдала мне корзинку для покупок и складывала в нее все, что считала нужным, например, свечи. Много свечей! Эта маленькая девчонка хотела все: мыло для рук в красивой баночке, ароматические палочки, полотенца, какие-то салфетки, новые наволочки, шторы. Я ходил за ней и кивал: «Да-да, нам очень нужна новая ваза, да, мы пересадим все цветы не в горшки, а в, мать его, кашпо, да, именно этого модного нюдового оттенка и добавим коврик с надписью «Welcome», возьмем подставку для зубных щеток и мыла, да, вот те, с розочками».

Я смотрел на нее и думал о маме. Возможно, ей не хватало внимания отца именно в мелочах. Мелочи убивают даже самую большую любовь. Поэтому пусть будет нюдовый цвет и коврик с надписью «Welcome». Хоть пять ковриков, мне плевать.

Большой ковер, за которым мы приехали изначально, оказался в половину комнаты, круглый, нежно-голубого цвета, с белыми узорами и коричневой бахромой. Мне он не очень нравился, но нравился Лиле, а значит, я просто привыкну. Так я думал, такой был расчет.

Когда все цветы были пересажены, а я взял новый заказ на картину, время приближалось к концу ноября. Осень оставила свой пост, передала бразды правления первому снегу и заморозкам, магазины начали завозить праздничные безделушки, в интернете стали появляться ролики с рождественской и новогодней тематикой.

– Давай купим елку? – Лиля задала этот вопрос, лежа на моей груди, пока я курил в постели. Эту плохую привычку она позволила мне оставить.

– Хочешь настоящую? Прямо елку-елку? – я уже смирился в голове с этой идеей, просто подшучивал над девушкой.

– Да. Знаешь, как в детстве была елка: вся в гирляндах, игрушках, какой-то мишуре. Только надо, чтобы она выглядела не мусорной кучей из блесток, а по-современному! Дед Мороз под ней. В комнате будет вкусный запах настоящей елки. Давай? А? И еще раскидаем везде мандарины! Пусть тоже пахнут! А будем кого-нибудь приглашать? Может, позовем ребят? Или сами куда-нибудь выберемся? Сейчас самое время планировать. А салат? Я думаю купить салат…

Она говорила и говорила, предлагала и спрашивала. Мне было смешно наблюдать за ней, как она разговаривает сама с собой и как сильно хочет эту чертову елку.

***

В комнату для допросов вошел пузатый лысый мужчина ростом не больше ста семидесяти сантиметров, он гордо вышагивал в мою сторону.

– Ну что, Даня, знаменитость ты наша, учудил ты, конечно. Фильмы про тебя только снимать. Пошли отдыхать, ты сегодня без ужина, и сосед твой, дебил, тоже, – он повел меня под руку к двери. – Тебе лучше что-нибудь вспомнить, а то задавят тебя, как зверушку. Сам понимаешь, – голос у полицейского стал совсем тихим.

– Понимаю.

– Так вот, ночка тебе на воспоминания. А то, гляди, ушлют отсюда в места похуже, не найдем потом.

С этими словами невысокий мужичок завел меня в узкую камеру с двухъярусной шконкой, на ней сидел парень еще моложе и гораздо бледнее.

– Ночь, говорю, Даня, ночь у тебя! – голос у мужчины в форме снова окреп, он перешел на командирские тона.

С этими словами дверь в камеру закрылась, а слова без ответа повисли в воздухе.

Я не могу сказать точно, в какой момент все завертелось, все шло как-то одно за другим. Но раз есть одна ночь, я постараюсь восстановить все по порядку.

Глава 6

Помню, уже была зима, и я стал обрастать семейным жирком. Ездил в музей, отдавал картины на продажу своему знакомому в антикварный магазин, взял в работу пару портретов. Дни стали похожи один на другой, и я плыл по течению. Но однажды во время экскурсии произошло знакомство, изменившее всю мою реальность.

То была суббота, точно помню. Около часа дня к моей экскурсии прибился молодой парень, он был намного ниже меня ростом, коренастый, с небольшой сумкой через плечо. Парень держал руки в карманах, а его только-только зарождающаяся лысина чуть блестела под освещением. Я сразу приметил его, и мне показалось, что я видел его не единожды. В саму группу он не записывался, просто невзначай вставал рядом и слушал. С первого взгляда он не производил впечатления ценителя искусства, скорее, походил на торговца мужской обувью. И все же он жадно всматривался в полотна и кивал, когда я о них говорил. Он не смотрел на меня и не обращал внимания на толпу, часто задерживался возле картины после того, как я с группой переходил к следующему шедевру. Я вспомнил, что парень бывал на моих экскурсиях не меньше трех раз, но меня это не смущало. Это же Питер, здесь ходить в любимый музей – естественная часть досуга, как и на книжные барахолки.

Мы перешли в зал Кустодиева, остановились напротив работы «Купчиха за чаем», и я как обычно начал с биографии художника, рассказал о его болезни, борьбе и творческом пути. Парень под конец моей речи наглым образом проник в самый центр толпы экскурсантов.

– На этом наша экскурсия закончена. Большое спасибо, что пришли. Если у вас остались какие-то вопросы, пожалуйста, задавайте, – я уже полностью адаптировался к работе и чувствовал уверенность в процессе, но тут…

– У меня есть вопрос, – тот самый невысокий парень с сумкой через плечо произнес слова весьма четко и громко. Его взгляд казался мне знакомым, он явно принадлежал к касте с окраин. Купчино? Рыбацкое? Может быть, Мурино? Я мог бы сказать, что он не заплатил за экскурсию, но мне стало интересно услышать вопрос.

– Да, пожалуйста.

Парень улыбнулся и сверкнул глазами.

– Как вы думаете, достойны ли простые люди искусства?

– Что, простите?

– Вот я, например, если захочу повесить дома этот шедевр, как вы думаете, это будет уместно? Что мне это даст? К слову, я живу в самой обычной хрущевке, доставшейся мне от бабушки! – В конце, кажется, была шутка, он залился смехом, и небольшая группа моих экскурсантов вторила ему. Люди стали перешептываться, и я заметил в их глазах интерес к заданному вопросу. Парень тут же расположил всех к себе.

– Каждый человек достоин искусства, оно творится непосредственно для людей. Благодаря работам художников мы можем украсить не только стены, но и залечить душу.

– Да, это верно, но я все же спросил не об этом.

Я ждал.

– Искусство разделяет людей на классы? Как, например, зарплата? У кого-то больше, у кого-то меньше. У кого-то высшее образование, у кого-то училище, кто-то на заводе, а кто-то в «мерседесе». Искусство понятно далеко не всем, и получается, оно не для всех? Оно для высшего общества? Оно недосягаемо для рабочего класса? Мы, обычные люди, приходим посмотреть на него в музей, а дальше едем в свои жилища с тараканами и бытовыми проблемами, оставляя всю эту красоту здесь.

Как только я собрался с мыслями, чтобы ответить или хотя бы попытаться, прозвучал голос Сергея:

– Дамы и господа, у нас на подходе еще одна экскурсия, нельзя заставлять других посетителей ждать. Спасибо вам большое и хорошего дня. Пожалуйста, наслаждайтесь нашим скромным собранием картин великих художников. Всего доброго, – он был мягок, но настойчив, давая понять, что концерт окончен.

Я попрощался со всеми. Когда толпа рассосалась, я остался наедине с заданным вопросом. В голове шумело.

– Мой вопрос загнал тебя в тупик? – парень подошел ко мне почти вплотную и продолжал смотреть на картину. – По мне, наверное, незаметно, но я тоже занимаюсь искусством.

– Вы пишете?

– Картины? Нет. Я, можно сказать, продавец. – Мой взгляд переместился на небольшую залысину. – Меня зовут Георгий, но ребята прозвали Гермесом.

Наши взгляды пересеклись, его зрачки были расширены, голубые глаза блестели, парень явно был под чем-то.

В моей голове сразу всплыл образ из древнегреческой мифологии. Гермес – бог торговли, хитрости и воровства, также ему присущи красноречивость и везение.

– Даниил, очень приятно, – я протянул ему руку и встретил крепкое рукопожатие.

– Так вот, Даня, – про себя я уже называл его Герой и обратил внимание, что он не собирался особенно любезничать и сразу перешел на «ты», – у меня есть для тебя интересное предложение. В данный момент я разрабатываю один нестандартный проект, и мне нужны хорошие, я бы сказал, отменные художники. – Я молчал. – Скажи мне, Даня, ты можешь скопировать эту картину?

Я немного подождал с ответом, на обычного заказчика Гера не тянул, но мне стало интересно.

– Да, могу.

– И ты можешь сделать это хорошо? Так, чтобы я не смог отличить копию от оригинала?

– Возможно. Да, смогу.

– Это очень хорошо. Я давно за тобой наблюдаю, и мне показалось, что ты хорошо знаешь все эти картины, а это важный момент. Я бы хотел с тобой обсудить детали, но не здесь. Вот моя визитка. – Визитка? Мы что, в девяностых? Он протянул мне идеально белый прямоугольник. На нем была изображена рама, а в ней номер телефона, и все, на другой стороне ничего не было. Я взял визитку и убрал в нагрудный карман своей любимой черной рубашки.

– Позвони мне на неделе, и мы все обговорим, деньги хорошие. Если все выгорит так, как я хочу, будет очень интересно. А если забудешь, я знаю, где тебя искать, Даня, – он улыбнулся и собирался уходить, но на секунду задержался. – Да, вот еще. Шедевр хотят заполучить все, даже если они в этом ни хрена не понимают, просто чтобы выпендриться перед другими, такими же идиотами. Вопрос только в том, кто может себе это позволить. Мало заиметь шедевр, нужно знать, кому продать. И еще в картину нужно вложить кое-что, – он посмотрел в пол, слегка качнулся с пятки на носок, как делают дети, и улыбнулся себе под нос. Слово «вложить» он выделил. – Если в нее вложено нечто особенное, то… – он не стал договаривать.