Главы для «Сромань-сам!»

Как ни мельчи – всё без толку, покуда частицы, покинув узы твоего тела, не сложатся в будущего Лауреата Нобелевской Премии, чтоб хоть ему, наконец-то бы, дошло, что кванты это – вселенные состоящие из своих молекул, атомов, квантов, но уже иного уровня…

Водители застыли, замерли, окаменели парализованные памятью тех атомов в своём составе, которым приходилось уже слышать этот Визг, ещё в пору своего пребывания в телах пращуров и праотцов пращуров, а может быть не только слышали, но сами же и визжали этим Визгом – подать сигнал всем остальным, что это уже – всё… что ОНО тут… неумолчное оповещение, без модуляций, пока ОНО, чуть медля, облизывает свою пасть и выбирает – которой из этих вот коллекций атомов предстоит сейчас изменение состояния своей материи?.

Последнее, что услыхала Инна, был этот её первобытный Визг, звеняще ровный, на грани ультразвука, посреди темени её зажмуренных—необратимо, крепко-накрепко—век…

* * *

Комплектующая #3: Прискорбие Недосягания

Соседей опознаёшь по походке преодоления ступенек марша, а уж тем более, если с одной площадки, из № 129, следующая дверь в двухкомнатную за стеной. Ну да, две комнаты одному, оно как-то и жирновато даже, таки я вам скажу, но надо ж учитать и должность кварт-владельца, его удельный, так сказать, вес в общественном укладе жизни. Чем выше пост у члена общества, тем шире подход к решению квартирного вопроса данного ответработника. Бремя власти предполагает вольготность общей квадратуры площади и унитаз импортный, из-за бугра…

А вот и он. На весь подъезд слыхать как дышит. Захекался бедняга – ох, и тяжела же ты, поклажа на горбу руководителя. Как никак, он – Главный! Хотя, возможно, Старший… Гуманитарии не слишком разбираются в чинах инженеров.

И Дмитро Иванычу не известно также в каком цеху, конкретно, инженерит его сосед по площадке. На оборонном заводе «Прогресс» их там немало всяких. Однако здравый смысл подсказывает не теревенить с оборонцами на слишком производственные темы.

При всём при этом, принципов добрососедства ещё никто не отменял и он с соседом поддерживает отношения. Хотя и краткие, но бодрые: «Доброго ранку!», «Добридень!», «Вечiр добрий!» и всегда с улыбкой.

Ты – ГлавИнж, я – СтарПреп, два члена необходимые обществу, каждый в надлежащей сфере, а и один другому можем пригодиться, если что, частным порядком, в чисто человеческом ракурсе…

Фр-р-р! Футы-нуты!. Что называется, пронёсся мимо на рысях, даже и не глянул, ещё чуть-чуть и – смёл бы СтарПрепа своей запыханной целеустремлённостью…

Длинная пола распахнутого плаща—Made in Hungary—импортным аллюром проскакала ниже колен Дмитра Иваныча и тому осталось лишь проглотить уж наготовленный было «Добрый вечiр!» вместе с добрососедски радостной улыбкой.

Угу. Прошёл не поднимая глаз. Ему не до того… Счастливые соседей не замечают, весь уже там – в предвкушениях предстоящей романтичности. Вот уж погрузится сегодня! по самые… ну скажем уши… например.

Нет, Дмитро Иваныч не в обиде, он понимает – мужику требуется снимать напряг застоялости. Климакс – ещё тот падлюга, его и ответственным чинам не избежать. Потому-то и следит за собой любимым, голову регулярно бреет, чтоб лысина не проступала…

Да, у Дмитра Иваныча трёхкомнатная, но так и дети ж были разнополые, ну а как выпорхнули на свои хлеба не отнимать же квадратные метры обратно, у нас, слава Богу не эпоха военного коммунизма, а Социализм с Человеческим Лицом, дожили ж, как никак…

За Витю можно не переживать… Ну случились там, в пору юности мятежной, парочка неприятных инцидентов, но кто без комплексов? Ты Фрейда вон полистай для убедительного изложения…

Однако после сын увлёкся спортом по стендовой стрельбе, на всесоюзные соревнования ездил. Нынче в Москве уже, в органах служит.

Дмитро Иваныч не стал передавать ему дедовский завет «не вербуйся!», у хлопца своя голова, он поди и сам уже вербует. Может в начале карьеры и постреливал, по долгу службы, но теперь-то уж чин не позволяет.

Нет, Виктор не делится с отцом подробностями своей нелёгкой службы, и это так всё, кой-что краями просочилось…

Насчёт Зинаиды случай потруднее вышел… Грёбаный сука Фрейд… Но как замуж вышла, всё начеб устаканилось, хоть и теперь чуть ли не заполночь может позвонить и – Антонина Васильна крутит педали своего дамского аж на Магерки, а это, считай, другой конец города, хоть и уездного… Сеанс материнской психотерапии…

Первую—вслед за прихожей—комнату, когда они с супругою остались одни на всю квартиру, Дмитро Иваныч отвёл под свой рабочий кабинет. Дизайн суровый, в стиле интерьера камеры хранения ручной клади на жел.-дор. вокзале: стол-стул приёмщика, стеллаж грубо-оструганных полок, и никаких тебе излишних шторок-рюшечек в голом окне. Да и кому они нужны? Пятый этаж – считай что стратосфера, кроме приблудных НЛО некому заглядывать…

Ну так он там как раз и сидел, что-то цюкал на портабельной пишмашинке Olivetti, когда Антонина Васильна пришла такая растревоженная вся, пожаловаться.

Она и раньше всё хотела сказать, только думала, а вдруг ошибается… Но этот сосед за стеной точно ненормальный. Если телевизор выключен, слышно как он воет. По-собачьи. Ей уже страшно с ним на лестнице встречаться. Для маскировки магнитофон на всю громкость включит и – воет.

Дмитру Иванычу пришлось выйти в гостиную, прислушаться – твоя правда, Антонина Васильна, воет как пёс на цепи.

Конечно всякая херня полезет в голову… Оборонный завод, у них там свои эксперименты… Куснёт в подъезде и – водобоязнь. Противостолбнячные уколы…

Но под конец недели этот секрет Полишинеля разоблачился, когда он вечером пошёл мусор выносить, а от четвёртого ему навстречу короткий караван в составе ГлавИнжа гуськом с довольно сочной дамочкой, и – срослась картинка Комплектующаяа: ведущая вокалистка группы The Stray Bitches поднимается на репетицию следующего хита по месту жительства фаната:

– Добрый вечiр!

– Здрасьте…

И – отлегло… А кому нужен шизик через стенку?

Вот где зарыта главная болевая точка Дмитрия Иваныча – седина в бороду, бес в ребро…

Хотя бороды он не держит, а ежеутренне скоблит свои морщины, минус воскресенье. А и вполне даже мужественные морщины и подбородок волевой, а брови погуще, чем у Брежнева, любимого и дорогого. Чего им ещё надо?

«Им» это про непредсказуемо разнообразных «их», в кого Дмитро Иваныч влюбляется по двадцать раз на дню, где попадя и без предупреждения…

О, эти пыточных дел мастерицы!.

Та зайчиком блеснёт скакнувшим с ляжки молочной белизны в подъёме на крыльцо старинной alma mater…

Другая локоток вдруг вскинет – поправить прядку за ушко́, хотя там всё и так в порядке, но зато чётче проступил покрытый лёгкой тканью блузки её сосок торчащий крепко, нагло, блядски – долой гнёт лифчиков!.

И – всё, и засопел ноздрями, и бес стучится в рёбра, и … А дальше что? Ну отдышись, дождись пока уляжется этот… как его… ну да, грёбаный адреналин… вспомни про семейный статус, звание СтарПрепа, под колпаком традиций захолустья…

И это раз двадцать за день, ну минимум пятнадцать. Кроме воскресений, что тоже, между прочим, не догма.

И как тут не обзавидуешься на Бузоцкого? Везёт же некоторым! Пристроили мудака кататься в масле.

Проректор по учебной части. Ещё и лекции читает. По самому, из всех что есть, необходимому предмету. Научный Атеизм. У нас же всё только самое научное, начиная с подхода…

– Бежит зайчик, вокруг дождь, гроза, молния – шарах! И поджарила зайчика, а первобытный человек увидал и вывод делает: есть высшая сила. Отсюда пошла вера в богов…

Кстати, ко мне на зачёт без конспекта моих лекций можете никто даже и не приходить… Ну а зайчика съел, конечно.

Опаньки! И зайки уши поджимают, особенно которые поблондинистее. Такой у него вкус. По линии наименьшего сопротивления…

Потом наезженная схема – приватный коллоквиум на двоих на съёмной квартире в частном секторе.

– Я конспект принесла…

– Да, хорошо, там положи пока. Ты коньячок с лимончиком когда-нибудь пробовала?

– Нет…

– Ну нарезай, пора учиться.

А у самого дочка на втором курсе. Чернокудрая Рахиль, ну в смысле внешности. И, кстати, вспомнилось – дочь Юли тоже на втором. Летит же время… Когда-то жили в одном здании, мы – на втором, они на первом…

Единственный, пожалуй случай, когда Дмитро Иваныч попёр против устоев заповеданных дедами-прадедами: «Не живи, де єбеш, не єби, де живеш». Но он не виноват, оно само собой всё так сложилось. Он по-соседски заскочил одолжиться у её мужа, за молотком, кажется?

– А хозяйин де?

– Только что уехал, на комбинате какое-то ЧП.

Там ЧП, а за плотно сдвинутыми шторами – двор, и всё изнемогает, и там, и тут, от жары знойного августа… М-да, Платон мне друг, но… Но супружеское ложе они не осквернили – обошлись диваном в гостиной…

Под конец, правда, дочка начала с площадки в дверь стучать. Он в ванной спрятался. Хорошо, что санузел раздельный…

Это ж надо! Уже на втором курсе Филологического! Нет, ну Рахилечке с нею не равняться, ножки у Юлиной дочки стройные, как у мамы когда-то…

«– На празднично украшенную площадь вступает колонна стройных ножек студенток филологических факультетов страны – цель и опора Советского строя! Поздравляем всех со славной годовщиной Великого Октября! Ура, товарищи!.

– Уря-а!..»

Кто-то говорил ему недавно, что у Инны роман с тем раздолбаем со второго курса на Английском факультете?. Который уже после армии… Хм, а ведь какая девушка была. И куда только мама смотрит? Этот же ж вообще совсем пропащий – клейма ставить некуда.

Дмитро Иванычу не занимать опыта жизни, он мигом отличит доверчиво чистый взор носителя социалистической морали, будущего строителя коммунистического общества, которого приняли в педвуз прямиком со школьной скамьи, а если тот и заблуждался, то пару раз—не больше—напившись самогона по неопытности лет, до рыгачки, ничего общего с уклончивыми зенками прожжённого прохиндея и явного наркуши – а и как будто что ещё могла из него сделать Советская армия?.

И что они вообще в нём находят, в этом жеребце патлатом? Вон и Тамара, дивчина из Ични… Ах, какая красавица!..

Дмитро Иваныч опечаленно поцыкал и повёл взглядом вдоль коричневой полоски бордюра—цвета поносной жижи—что окаймляла илистую зелень окраса стен пониже, так сказать, побелки.

Но скорбный взгляд его не встретил ни сочувствия, ни понимания. Безучастно равнодушной тишью отвечала лестничная клетка, эта курва всякого навидалась…

* * *

Комплектующая #4: Тренирование Терпения

РЕМАРКА – (франц. Remarque)

1) Замечание автора текста (книги, рукописи, письма), уточняющее или дополняющее какие либо детали.

2) В гравюре набросок в стороне от основного …

(«ы!» на вдохе; «ха!» и «хы!» на выдохе;

всё из перечисленого – хрипло; остальное по-всякому и погромче…

и-И!.

паа-Ехали!.)

– хы! ха! Томка, слышь? ха! хы! я чё спросить хы! ха! хател-та…

– ы! ы!.ойми! ы! Ы! оААау! Ойма! ы!.

– Ну ладна ха! ха! я тада хы! ха! потом…

– Ааиии! ы! Ы!

* * *

Комплектующая #5: Вразумление Неведения

– Сержант Щурин! Доложить о количестве наличного состава!

– 7 бойцов, товарищ лейтенант!

– Аац-тавить! Ты что ж это, Щурин? Под маршала Тимошенко затеял проконать? Офицерскими званиями бросаться удумал? Иль тебе бинокля нада – кубаря в моей петлице посчитать? Доложить как положено!

– 7 бойцов, товарищ комвзвода…

– Аац-тавить! По званию доложи, а не по должности!

– 7 бойцов, товарищ младший лейтенант. Из них 2 раненых.

– Самострелы?

– Никак нет, оба ранены в результате бомбы с бомбардировщика, но ходить могут. Тищенку выше локтя зацепило, бинтом поверх замотали и уже вродь как не каплет. Байбакова контузило. Не слышит ничего и мычит только. Но как на пальцах покажешь ему чего-то, тогда кивает, что понял.

– Паанятно… Слушайте бойцы боевую задачу и ситуацию на текущий момент. Всему личному составу подразделения отдыхать и готовиться. Окружены мы уже не первый день и силы нужно восстанавливать. С утра опять пойдём из котла прорываться. Чего сегодня дорвать не успели – завтра телами белыми своими дорвём и изничтожим железо проклятого фашиста. А ты, Щурин, особо не дёргайся и бдительность свою расслабь. Майору НКВД при штабе дивизии подобные разговорчики уже до фени. Вон за той рощицей в машине комдива культурно отдыхает, совместно со старшим по званию. Спешить им уже некуда. Мимолётный юнкерс жирную поставил точку в карьере офицеров. Не видал что-ли?

– Так точно!

– «Так точно бомбу скинул!» или «так точно не видал!»?

– Так точно, видал, товарищ ком… младший лейтенант.

– Молодца! Хвалю за службу, сержант. Рядовой Жилин под моей командой выдвигается вон в ту ложбинку, нести боевое охранение. В 2.30 придёшь сменять, и без опозданий, раз со старшины Крынченко котлы отстегнул.

– Так, товарищ младший лейтенант… ему они теперь зачем же?

– На обдумывание данного вопроса имеешь всю предстоящую ночь, до 6.00. А там гансы кофий свой попьют, юнкерсы заседлают и опять утюжить припожалуют. К 7.30 у тебя, Щурин, ха-ароший шанс есть со старшиной встретиться и доложить по всей форме: зачем ему часы теперь без надобности.

У Щурина чуть дёрнулась правая кисть присобранная в кулак по стойке «смирно». Запястье плотнее вжалось в бедро твёрдой выпуклостью наручных часов покрытых обтрёпанной манжетой рукава гимнастёрки.

Насквозь он что ли видит, сучара этот? Не зря штабной майор особо налегал следить за взводным.

Майору же, в полутьме сумерек переходящих в ночь, всё это уже совсем не интересно. Откинувшись на спинку заднего сиденья, он запрокинул лицо, точь-в-точь как и комдив направо от него. Взгляд обоих влип в потолок салона, дырявый, заляпанный мозгами Аграфены, телефонистки-ППЖонки генерала с переднего сиденья, которой запрокинуть уже нечего, остались только плечи от лярвы, на которую облизывались все штабные офицеры, пока ещё такими были… пока ещё были… пока…

Водитель утомлённо прилёг лицом на руль «эмки», не замечает, что дверь сорвало, что левая рука его который уже час свисает наружу, что гимнастёрка на спине забрызгана кровью пассажиров.

На «гражданке» Вадим Крынченко висел на доске почёта Воронежского таксо-парка, свою машину, по имени товарища Молотова, с конвейера автозавода по имени товарища Горького, выпущенную по чертежам компании Форд, по договору на 10 лет, он мог по винтику разобрать и собрать заново. Однако этот хлам, оставшийся после одиночной бомбы с юнкерса на бреющем, даже и он не восстановит.

Месяц назад, перед началом наступления, его вызвали в штаб дивизии, майор посверлил колючим взглядом и Вадим стал водителем комдива. Когда явился в свой взвод за вещмешком, мужики позавидовали на новенькие широкие лычки старшины у него на погонах.

А чё? Не всю ж войну пешком ходить!.

Всезнающий сука комвзвод глумливо усмехнулся напряжённости Щурина:

– Вольно, сержант! Взво-од! Разойдись! Рядовой Жилин – за мной.

Младший лейтенант Романов, не оглядываясь, уверенно зашагал через темноту в изрытом воронками поле к дороге, вдоль которой покатом—почти что друг на друге—валялись тела военнослужащих вперемешку с частями своих тел и комьями земли изрыгнутой ею при разрывах, остовы разбомблённых за день танков Т-34, огрызки разнесённых в щепы телег обоза кавалерийской дивизии, среди ошмётков потрошённых лошадей и прочей графически, до блёв, отвратной неразберихи, милосердно скрываемой мягким мраком начала майской ночи, что спеленал уже все 15 кв. километров Барвенковского Котла, увенчавшего попытку отбить совместными силами 11-ти общевойсковых армий РККА город Харьков, оккупированный Немецко-Фашистскими захватчиками.

Попытка стоила жизни 280 000 воинов с Советской стороны, как и 20 000 солдат из личного состава Немецких войск, включая в эту цифру потери союзных им подразделений из Венгров, Итальянцев, Румын.

В будущем эту операцию нарекут «Харьковской Мясорубкой». Историки с удивлением отметят как тесны, наверное, были 15 кв. километрах, для скопления более 300 000 красноармейцев и офицеров, станут выявлять причины сгрудившие их в тот котёл, под непрестанные налёты бомбардировочной авиации, не получавшие отпор ни с земли, ни в воздухе, под артобстрелы дальнобойными орудиями крупного (150 мм) калибра.

Да, не секрет, что шла бойня новомобилизованных и необученных бойцов против солдат со стажем на Европейском театре военных действий из, практически, сплошных побед. Призывники-красноармейцы пришли на смену 1 000 000 павших в битве за Москву. Их некогда было обучать тактике боя. Молодняк—не перебежками, а схватившись за руки, чтобы и павшие не покидали строя—с криком «ура!», шли на врага прерывистыми цепями разомкнутого хоровода, чтобы полечь под непрестанный грохот Немецких пулемётов.

– Zu viele von ihnen! Das Maschinengewehr hält nicht! O, mein Gott! (Их слишком много! Пулемёт не выдержит! Боже мой!)

Бог услыхал. Русские отступили, чтобы пойти в атаку на следующий день, и следующий, таков был приказ… Чтобы попасть под ту или иную бомбу из 7 700 тонн израсходованных в ходе операции «Фредерикус», чтобы вступить в разрыв снаряда орудия бившего из-за горизонта по наводке корректировщиков на холмах или на самолётах-разведчиках (Советские ассы не препятствовали, будучи сбиты на тот момент в их допотопных летательных аппаратах).

Так это было, а не так, как обещала песня «Если завтра война, если завтра в поход…» Не получилось закидать противника шапками даже всех 640 000 солдат и офицеров задействованных в операции, в том числе шлёмами танкистов 1 200 боевых машин, ну а лошади 7 кавалерийских дивизий не в счёт, они без головных уборов.

Да, ёрничаю, но это от боли. Была страна и я гордился ею, и счастлив был, что живу в такой великой, героической стране, которая познала много горя (20 миллионов погибших в одной только Великой Отечественной войне). Но почему?

С годами в образе моей любимой страны стали возникать прорехи откуда доносился мерзкий смрад. Всё чаще подкатывал проклятый вопрос: почему?

Почему меня учили восхищаться бандитами мародёрских продотрядов? Любить Павлика Морозова? Гордиться строем, что сжёг Комарова, прикончил Гагарина?

Ложью дыр не залатать, она их только преумножит. Теперь я знаю, что 20 миллионов не погибли от рук захватчиков, что цифра нагло подтасована – в неё приписаны 800 000 умервщлённых Ленинградским горисполкомом инсценировкой блокады города, где солдат было втрое больше, чем в Немецких и Финских подразделениях на подступах к Северной Столице и рационы «осаждённого» войска не уступали, а порой превосходили кормёжку нападавших.

Кольцо «блокады» не замкнулось никогда, 70 тыс. лошадей содержались в прилегающих районах ленинградской области (животные не знали о «блокаде» и ветеринары в погонах получали медали за сохранность поголовья), но не могли поделиться своей ежесуточной нормой овса с умирающими. Смертников не выпускали из «блокады». Высококалорийные копчёности распределялись между «привилегированным» гражданами, составлявшими большую половину 2-с-чем-то-миллионного города (рабочая сила нужных специальностей, работники партактива, и т. п.). Мне непривычно было осознать, что есть две категории «блокадников» – загодя обречённые на смерть и те, кому пришлось жить дальше, знать, но не помнить, выжившие, чья доля трагичнее судьбы цивильных Немцев, которые знали о лагерях смерти, но не видели их воочию, а тут улицы усеяны замороженными до весны трупами и в городскую баню лучше не ходить, где почернелые скелеты трут свои обтянутые кожей кости. «Дорога Жизни» не подвергалась ни обстрелам, ни бомбёжке, водители грузовиков довозили груз в количестве согласованном с решениями руководства.

Братские могилы Пискарёвского Кладбища стучат в моё, на слишком долгий срок обманутое сердца. И могилы остальных 200 тысяч умерших после прорыва и снятия «блокады», потому что у организма есть особые границы, которые паёк из 50 граммов муки (=125 гр. хлеба) переступает безвозвратно. Но к напрочь одураченным, околпаченным, оболваненным сердцам им не достучаться.

Почему потери Советских войск более, чем в два раза превосходили потери агрессора? Из-за двойной нагрузки. Советский воин наступал под пулемёты противника, отступал под пулемёты «своего» СМЕРШа. Мне не известна точная цифра, но знаю что наверняка м-и-л-л-и-о-н-ы казнены палачами СМЕРШа, посечены пулемётами заградотрядов… 20 миллионов павших? Повезло!.

С недавних пор, с тех когда ввели обратно моду на георгиевские ленточки, начали поговаривать о предателях на уровне генштаба Красной армии. Да херня всё это: не предатели, а дилетанты в генеральских погонах годные не выше кабинетной чехарды чиновных лизоблюдов, и на их руках тоже кровь героического народа.

Дыр слишком много и отовсюду слишком тяжкий дух, как и из той, на 15 кв. километрах, где вчерашние мальчишки идут, схватившись за руки, на убой и кричат «ура!»

Анестезия обречённых.

И, покидая трибуну, с которой только что брызгал ядом гнусной, вражеской клеветы на всё, что дорого нам всем и свято до мозга костей, я прихожу в себя, отбрасываю транс пафосности, стряхиваю с ног котурны исступлённого оратора-в-пустоту, и хочу, чисто для протокола и честной бухгалтерии, отметить, что, да, до 30 000 военнослужащих Красной Армии всё же вырвались из теснотищи тех 15 кв. км, с отрезком грунтовой дороги между Фёдоровкой и Крутояркой, им удалось прорваться на отдельных участках, там, где машины Германских пулемётов устали стучать – их и впрямь заклинило от столь безбожных перегрузок, а 75 000 полегли (из поминавшихся уже 280 000 трупов РККА с петлицами различных родов войск на гимнастёрках цвета хаки).

– С приехалом, Иван, занимай боевой пост.

Комвзвода растянулся на мягкой майской мураве по склону маленькой ложбинки. Порывистый ночной ветерок, сочувствуя, веял не от дороги с висящим над нею духом двудневной трупизны…

Луна, переросшая уже за свою половину, часто застилась чернотой облаков безмолвно ползших, по-пластунски, в небе.

Иван присел рядом, сторожко вглядываясь в окружающую ночь.

– Расслабься, тёзка, сегодня гансы в разведку не пойдут и боевое охранение не снимут, мы для них так и так на ладони. Ты кино «Чапаев» сколько раз смотрел?

– Три… а може четыре.

– Оно и видно. А сколько ты, Иван, за всю свою молодую жизнь баб переебал?

– Ну…– вполне обыденный вопрос заставил парня замяться, офицер же ж рядом…

– Ну, баранки гну, – передразнил его младший лейтенант. – Вот и я, Иван, – мало.

Комвзвода приподнялся на локте и вдруг перешёл на жёсткие тона:

– А теперь скажи, красноармеец Жилин, вещмешок твой ыгде?

– Ну так… товарищ младший лейтенант… ну мы как в атаку, а потом от пулемётов побёгли, а по нас артобстрел… а следом юнкерсы бомбить…

– Понятно с вами, красноармеец. Выходит – нету вещмешка положенного по уставу быть неотступно при бойце Рабоче-Крестьянской Красной Армии, которая она же РККА.

– Ну ага… выходит… – с удручённой честностью опустил голову Иван.

– Аац-тавить «ага»! И выходит НЗ с пайком неприкасаемым тоже потерял, пока туда-сюда драпал?

– Ага… Так точно, – кратко глянув туда, где угадывалось движение руки комвзвода, что назидательно похлопывала в темноте его, командирский, вещмешок, Иван вздохнул виновато и огорчённо.

– А и скажи-ка мне ещё, крестьянский боец Красной Армии: отчего в РККА повсеместным погонялом для комвзводов стало «ванька», а? Не знаешь? Врёшь! Отлично всё тебе известно, что сроком жизни комвзводу отмерян один календарный месяц. Каковое решение статистикой утверждено, пленарно. Такие вот дела, тёзка.

– Так мужики говорили, вы – Николай.

– Ты мужиков-то слушай, они много чего знают, но не всё. После наступления с-под Москвы, я уже вон насколько месяцев эту детскую кликуху пережил. И стал я теперича полноправный «Иван» и тебе, Ваня, тёзка. Хули толку, что по паспорту Николай Александрович? В полковники уж всё равно не выйти, так взводным и отойду, но не «ванькой». Тут мы с тобою, Иван, тёзками останемся… как по батюшке?

– Александрович.

– Ну ты ж ёж твою перевернёшь! И тут совпали! А кой тебе годик, парниша Иван?

– 19, в августе.

– Ну, а вот тут-то ты и соврал, Иван, день рождения твой завтра будет. Запомни и во всю оставшуюся жизнь отмечай чётко – 27-го мая.

– Ну вы скажите.

– Скажу, а и не только скажу, но и выпью. Где же кружка? Хотя чё эт я красноармейца спрашиваю устав РККА не блюдущего? – Он послабил лямку своего вещмешка, раскрыл и пошарил в нём.