(Ух ты! Вона как выдал! Круто, нет? А таки тянет иногда обнять себя за оба уха и расцеловать в недобритость щёк—она почему-то сильнее выражается там, по соседству с у́хами—но, разумеется, без малейшего уклона в извращенство, ну типа там мужик мужика чуть не взасос, куда мы катимся, и всё такое, какое далеко никак не приветствуется, потому как толерантность не во всякую климатическую зону получается впарить без оглядки на метеоусловия, если кто-то ещё не усёк… а просто взять и с чисто брежневским причмоком троекратным в каждое из ух – на! заслужил, красава! Эвона какую загогулистую херню отколбасил! А ведь всего-то ещё только два часа пополудни!)

Причём пёрл этот—рассыпанный в зачин текущего предисловия—выдаю без какой-либо оглядки на неизбывно висючую вероятность понесения ответственности, в последствии, по всей строгости, которая мне похер благодаря тому, что являюсь прощальным из динозавров.

Нет ну может парочка где-то-нибудь ещё и завалялись, непредсказуемо, но только уже не в нашем районе.

Да – динозавр, и уже слишком поздно подавать на апелляцию или искать обходные лазейки… Мною застаны были времена, когда джинсы оставались джинсами, а не сеточкой для демонстрации коленных чашечек и прилегающих областей кожного покрова. И даже времена красной нитью простроченных штанов “техасов” (из которых джинсы, собственно, и выродились) где-то пылятся в памяти моей (это уже не про штаны, а обратно-таки про времена, которые в стиральную машинку не запхнёшь).

Помню, как сейчас, французский фильм крутили (только название забыл), где прозвучала фраза “клиент всегда прав”, в результате которой и имеем то, что имеем – глобализованный консумеризм. Ну, то есть, куда ни кинь, а он уж там – обложил же ж уже, по полной.

Народ в ту пору всхохорился, всякому ж охота в правые клиенты выйти и – развалили приснопамятный СССР, не к ночи будь он помянут.

Хотя, конечно, среди уродов он далеко не первый и в историю государства Российского после 11 утра заглядывать не рекомендую во избежание дальнейшего осложнения функций жизнедеятельности.

Однако затронутые материи заслуживают особого рассмотрения, а сейчас у нас тема – отчего романам капец нагрянул?.

По техническим причинам, как нас всегда и учили.

Возьмём простой пример – роман Толстого “Война и Мир” и спросим у себя откровенный вопрос: а совладает ли чемпион печатки СМС натёпать эдакую прорвищу всего двумя большими пальцами рук до окончания своего срока жизни?

Вздохнёмся и признаем: до середины второго тома, може, да, а на́больше не вытянет.

Отсюда выведем окончательное заключение:

Роману, как таковому, в косумерно-глобальную эпоху не светит ничего, кроме красной книги, пока и та не поглотится сумерками.

Суровая правда жизни: хочешь – жуй, а хочешь – плюй.

С другой стороны, имеем массу консумариев, которым нехрен делать со всей своей ихней правотой.

“За что боролись, на то и напоролись” ходила поговорка среди Героев Гражданской Войны (1917 – 1922) в ожидании приведения в исполнение по статье 58-й.

Но не будем о грустном, а вернёмся к данной книге, которая вовсе не роман, а всего лишь “Главы…” и из них любой, кому не на что свою правоту расходовать волен складывать собственный роман по усмотрению своих предпочтений с полным, образно выражаясь, копилефтом (copylef;-).

Именно к этому прямым текстом подводит заключительная часть названия: “…для «Сромань-Сам!»”, что предполагает использование помянутых глав в виде, скажем для наглядности, кусочков Комплектующаяа или блоков ЛЕГО.

Желающие могут складывать из них картинки в любом порядке очерёдности или пирамидки, опять же на свой вкус. Менять, вставлять свои и даже превращать, для заполнения досуга, в увлекательную онлайновую игру – воля ваша.

Предполагаемое количество таких кусочков угадать несложно. Признаю, что пока что комплект не совсем полон, а сроки окончательной готовности изделия неясны, поскольку имеется вопрос смежников (надо признать, пока что не подводят) и прочих “тьфу-тьфу-тьфу”.

На этом закругляю общую черту, а буде вспомню упущение какое, не премину вставить.

Время не ждёт, но (на данный момент) терпит.

Всех благ`

Сергей

2022-08-25

Комплектующая #1: Изначалие Отбытия

С приятно хрустким щёлком английского замка, дверь захлопнулась. Наверное, внутри там у него стоит пружина, сперва даст язычку отъехать, а как дошёл до щели – клац! ей в прорезь, и – вошёл по самую концептуальность. Всё как положено согласно изначальной задумке, от истоков основополагающих – чем проще, тем надёжнее. Палочка да дырочка, лом и яма им долбимая, куда уж проще? На том и стоим от сотворения мира – все те пестики-тычинки, поршни в цилиндрах, да хоть что… куда ни кинь, а клин всё тот же: на, сучка! на, сучка! НА!..

Дмитро Иваныч подхмыкнул, оборачиваясь к ступеням бетонного марша для спуска до промежуточной площадки между этажами, где его сменит следующий, такой же, уходящий дальше вниз на точно же такую глубину, чтобы там смениться другим, ещё глубже, но ровно настолько же, а там другого продолжит после-следующий в кругообразно квадратно-гнездовом винтовращении смен маршей в доме, который построил Джек, ударник коммунистического труда, член трудового коллектива СМУ-28, который смонтировал их в такой вот неизменной попеременности.

И вот стекают они под гору, марши эти, до самого до выхода из подъезда, проложенные бок о бок, почти вплотную, без просветов (Дмитро Иваныч и в мыслях даже не держал каких либо намёков, безответственных, на "беспросветность", у нас всё есть, нам ничего не надо, клаустрофобией тут никто не мается, даже и слов не ведаем с настолько склизкими уклонами, естественный отбор держит под контролем беззаветную верность воззрениям и преданность укладу нашего самого правильного, социалистически чёткого образа жизни).

Потому что простота – основа прочности, любое чудо техники в конечном итоге раскладывается на сочетания из палок-дырок. Да-да! С того мига как пText Bodyалка вошла в дырку охвата ладони человекообразного, меняются только размеры, но не принцип действия. А вымыслы всяких мифологий про трёх китов в основе мироздания, и споры поставщиков опиума для народа про единосущность троицы и прочую херню – ничто иное, как происки ползучей шизофрении на службе у вражеских разведок.

Вполне даже культурная у нас тут клетка, ну, в смысле, лестничная. На образцово-показательную вряд ли потянет, но в ряды передовых сгодится. Выше третьего этажа вандальной арифметики не встретишь, на тему между кем забита дырка + и что там выйдет после пары палок =, и нет размашистых фресок члена с яйцами—ни-ни!—в стиле Пикассо. Хоть и абстракционист, но сочувствующий делу коммунистических преобразований в масштабах всей планеты. Чтоб лагерь социализма рос и по правильным понятиям шагал исполнить мудрые предначертания сверху.

Побелка тихо-мирно обрастает чёрной пылью повыше полосы, где штукатурку—от ступеней и на высоту плеч—скрепил слой масляной краски, казённо-зелёной, в нечастых шрамах и отметинах неизбежно наносимых будничным течением жизни.

Вот кто-то в ходе домашнего ремонта спустился/(поднялся?) на пролёт пониже/(повыше?) и досуха обтёр краску с кисти (да, колер не совсем совпал, однако же зелёная). А тут вот грузчики углом впахались, как выворачивали холодильник из тесноты марша на узкую площадку, покуда пёрли куда там надо было дотащить…

Обычный с некоторых недавних пор предикамент – Антонина Васильна забыть изволили, что дома хлеба нет, вот и послала. Нет, насчёт «послала» следует поаккуратнее, Дмитро Иваныч не из тех, кого, эдак, размашисто пошлёшь. Старший Преподаватель на факультете Английского языка. Вуз хоть и провинциальный, но именной и Краснознамённый, не хухры-мухры. Причём не просто Старший Преп, как прочие сверчки по своим шесткам, а СтарПреп с личным багажом, филологичным…

А тут вам, кстати, отнюдь не здесь, а уж тем более не там, в азиатской Азии, где ханы с баями поперекрашивались в Генсеков тамошних ЦК КПСС, и у них дипломы, должности, лауреатства, степеня́ теперь ассортимент видов товара для сезонных распродаж и внутриклановых подарков кому надо.

Кого-то ещё удивит, что дача товарища Рашидова полдня отстреливается от батальона внутренних войск особого назначения? «Цып! Цып! Мои цыплятки!. Чик-чик-чик, мои ребятки!.»

М-да… пушистые комочки… Партия сказала «надо!» и – пошли эшелоны туфты и приписок Белого Золота, если Старшо́му Братану в башку не лезет, что поле трижды в год рожать не может, сколько ни внедряй на ирригацию бумажных миллионов. Не-мо-жет: хоть АКээМами его перепаши…

Непотизм от Латинского «племянник», кажется? Ну не то, чтобы у нас, в остальной соц-Азии на одной шестой земного шара, совсем уж так тебе и без клановщины: кум, сват, брат – от ближних нам не уйти и не отвертеться, ты ж не упырь какой-то. И, кстати, в данной области взаимопониманий, нам остаётся только лишь завидовать Евреям – те своего непременно пристроят, даже если он полный мудак, и даже если прекрасно знают, что мудак безнадёжнейший, однако фамилия Зильберфингерсман таки обязывает пристроить…

А у наших, у Славянских мудаков? «Петро, ты сидел?»—«Та сидiв, а шо?»—«Так и я ж сидел, а Иван вон не сидел».—«Так шо? Посо́дим?»—«Да нада б за́няться…»

Однако же одно дело туфта дипломов и сертификатов, но совсем вторая разница – багаж. Его головой заработать надо. А голова у Дмитра Иваныча всегда на плечах имелась, смолоду. Ещё как только-только получил диплом учителя Укр. Мови та Лiт-ри и предложили годичные курсы переквалификации на Английский язык – он даже и думать не стал: конечно! Это же как 2 диплома получается, а 2 диплома всё равно, что 2 лыжные палки.

Украинская палка особенно полезна в интеллигентной среде затюканных засильем Москалей на ключевых постах. Скромный «учитель мовы» это типа пропуска к таким корифеям как Борис Тэн, переводчик Одиссеи на Украинский, и к остальным нужным людям с багажами.

Отсюда же и должность на кафедре Английского в провинциальном педвузе, а не класрука в сельской школе.

С годами и произношение пришло, хотя всё то же [Ɵ] у Ромы Гуревича аутентичнее звучит. Как-то они натасканнее к языкам, и к театральщине тоже, эти собратья по интеллигентной прослойке гнобимых ключарями-вертухаями. Ну а Шевченко, что ж, всему есть объективные причины… каждый из нас – продукт текущего вокруг нас периода, а в его времена класс пролетариата ещё даже и зародиться не успел для роли будущего гегемона… вот и проскальзывают у поэта высказывания в духе хуторских дебилов середины прошлого столетия…

Однако Рома может спать спокойно – 98,9 % Украиноязычного населения том Кобзаря не открывали в жизни, знают его лишь в объёме одной бессмертной строчки «…і виріс я на чужині, і сивію в чужому краї…», но и не более того, спасибо обязательному среднему УкрССР. На территории которой окончание фамилии на «-ко» никак не гарантирует, что не сексот он, кто в данную минуту с тобой политические анекдоты травит. А сколько всяких «-ко» дослужились и до верхних вертухайских эшелонов? То-то же. Социализм он всех нивелирует.

В общем, багаж мало-помалу, а таки скопился. Перевод с Английского пьесы Шекспира! Ха! Как вам это нравится?

Борис Тэн в ту пору бросил клич – донесём Шекспира до Украинского читателя! Вот Дмитро Иваныч и стал одним из доносителей… нет, ну то есть… эта двусмысленность тут ни в какие ворота…

Да, к нему, конечно, подходили из КГБ, когда он уже в институте работал. Вернее вызывали, с предложением, чтобы сотрудничал. Ну так он ни да, ни нет, подумать надо. Тянул волынку пока не отстали.

Отец его ещё в студенческие годы предупреждал: «Будуть вербувати. У зрадники не йди!»

И, как следствие, в соответствующей графе на одном из листков бумаги в папочке со словом «Дело» на белой податливо-картонной обложке, аккуратно-чиновничьим почерком вписалась соответствующая пометка. Два белые шнурочка, вклеенные посерёдке обложечных краёв, увязались «на бантик», не туго, и папочка вернулась в угловатый сейф сумрачно-сталистого оттенка за спиной деловода.

Вот как дело было, что закрепилось про Дмитра Иваныча негласное мнение, будто симпатизирует он, втихомолку, Украинскому национализму. Однако в общественном поведении подтверждений тому не проявлялось, за исключением подчёркнуто неукоснительного пользования одним лишь Украинским языком, в его повседневной жизни как на бытовом, так и преподавательском уровнях.

Впрочем, за факт использования родной «мовы» статьи Уголовного Кодекса УкрССР не предусматривали даже и административной ответственности, вот он и жил себе спокойно, преподавал какую-то из грамматик Английского будущим учителям Английского, невзирая на глухие слухи просочившиеся сквозь сталь в стенках сейфа. Город-то маленький.

Да, он может поклясться, что при поездках в Киев (4 часа электричкой в один конец) к нему, по прибытии на пригородный вокзал, незамедлительно прикреплялась группа людей в штатском, которые передавали его друг другу—«вели» на протяжении передвижений средствами городского транспорта. Их выдавало шаблонно одинаковое безразличие на лицах—его от них требовал оперативный инструктаж—и это совпадение усугублялось отсутствием наплывов отрешённых мыслей «про своё», хотя бы иногда. Такого не подделать.

Маститый Борис Тэн и «сочувствующие» редакторы столичных книгоиздательств кивали с полным пониманием, когда провинциал делился наблюдениями «свежего» человека из трамвайно-тролейбусных реалий столичной жизни. Но даже им не хватило опыта выдвинуть хоть мало-мальски допустимую гипотезу причин подмены его портфеля в вагоне подземного метро сотрудниками КГБ.

Объёмистый портфель коричнево-искусственной кожи с ввалившимися боками. Он ухватил его из-под своего сиденья и сошёл на нужной станции. Не сразу даже и заметил, что портфель-то подменили, до того схожи. А когда Дмитро Иваныч его открыл, там оказалась рабочая спецовка скрученная шохом-мохом. Иди и думай что подумать. Синяя рабочая спецовка, вернее даже комбинезон. Достаточно несвежий. Специфично чекистское чувство юмора…

В целом, жизнь, можно сказать, удалась, если особо не вдумываться… Не считая досадных моментов, когда Антонина Васильна забывает хлеб купить. Впрочем, тоже полезно для тонуса – Старший Преподаватель хотя ещё и ого-го, но далеко уже не мальчик, разминка не помешает…

Антонина Васильна… Как правильно подметил Российский классик, «подруга дней моих суровых…» ну и так далее, по тексту.

Подруга со студенческой скамьи, поженились неделю спустя после получения дипломов. Ах, Тонечка – Длинная Коса… самая стройная девушка на курсе… Тонюсенька…

Всю жизнь преподавала в школе мову и литературу, а дома читала Марину Цветаеву всевозможных годов издания.

– Антонина Васильна, у тебя дома уже целый склад этой Цветаевой, эту-то зачем купила? Они ж дублируют друг друга. Стереотипные.

– Ты ничего не понимаешь, Дмитро…

Как будто есть что понимать: новое платьице старой, но любимой кукле.

Однако борщи готовит неоспоримо Украинские.

С каких же это пор он начал величать её по имени-отчеству? Ну это ещё дети рядом жили… Да, точно… Сперва в шутку, теперь просто само—и только так, а не иначе—выскакивает, на автомате.

А и на что тут удивляться? – от косы осталась только стрижка волнистых волос ослепительно белой седины вокруг лица в сухих морщинах. Пенсионерка Антонина Васильна Марину знает назубок, но всё равно порой ещё полистывает… Причём из самых давних годов издания.

Но стройность всё так же при ней. Тонюсенька…

Вот так, с достоинством и без суеты, с приличествующей Старшему Преподавателю Кафедры Английского языка Государственного ордена Трудового Красного Знамени Педагогического Института имени (нет, придётся всё ж таки перевести дух), да, с неторопливостью, и не углубляясь в медитации на какую-либо из длительно конкретных тем, Дмитро Иваныч снизошёл на площадку между своим и четвёртым этажами.

Навстречу раздавался звук поспешливо-уверенных шагов, а вскоре различилось и запыханное сопение через нос…

* * *

Комплектующая #2: Звучание Отчаяния

На выходе из подъезда через дверь распахнутую давно и безвозвратно, пришлось немножечко прижмуриться от солнца прямо над самой головой. Каждый из глаз жмурился чуть-чуть по-своему: тот, который левый, поплотнее, а правый не настолько же и потому, со стороны, лицо, наверное, казалось заносчивым и храбрым или уж так ей просто чувствовалось, про себя, изнутри.

Инна замерла на полминутки, лицом к лицу жаркого солнца середины лета, что длилось уже без конца и края и ему столько же ещё до сентября, а затем перешла поперёк асфальтовой дорожки перед зданием в тень по ту сторону, под рослые деревья вишен, и миновала невысокий борт дощатого квадрата песочницы, где вкруг осевшей горки мелкого речного песка ёлзала малышня, таская свои малявские машинки по зыбучим волнам барханистой россыпи:

– Зззввв! Вввзззз! Би-бип! Ухади с далоги!

– Сам ухади! Дырр! Др-дырр!

Машинки бодаются, лоб в лоб, жестью своих кабинок, на волосах толкачей-водителей вздрагивают, то ярче, то угасая, пятнышки солнца, что прорываются сквозь листву в древесных кронах, тут и там, как только ту взъерошит ветерком.

Потом один из них уступит и повзызыкает в объезд песчаного Монблана, за которым совсем уж карапузики старательно грузят свои ведёрки тощими струйками песка—пару-другую полупустых совочков—чтобы неуклюже вытряхнуть его за борт.

А больше никого и нету на весь двор, но не в песочке же играться третьекласснице.

Ещё несколько замедленных шагов и, не выходя под бельевые верёвки для стирок, протянутые от столба в центре—совсем пустые сегодня—она остановилась потрогать шершаво-плотную кору вишни, потому что дальше опять начиналось жаркое солнце середины дня из середины лета.

Сегодня папа уже приезжал на обед. Он подогрел борщ на газовой плите и они пообедали за кухонным столом, потому что мама с утра ушла на свою работу в институт, а стол на кухне хоть и маленький, но как раз на двоих.

Борщ вкусный был – папа всегда кладёт в него сметану полной ложкой, с верхом, но просто он сегодня сердится и молчал всё время, пока не крикнул, что сколько можно уже болтать ногами и пяткой табуретку бить, а лучше допивала бы свой стакан маминого вишнёвого компота, который он налил из белой кастрюли из холодильника.

Потом она на минутку зашла в туалет, а когда вышла, он уже уехал обратно на работу.

Поэтому осталось только выйти во двор.

Она всё так и держала руку на тёмной шершавости, а кора щекотала ей ладошку, вверх-вниз, пока не пришла Инга из первого подъезда. Конечно же как всегда в пляжной шляпе её мамы, из жёлтой соломы, но даже и под ней, под соломой, её веснушек рыжих только прибавляется, больше и больше, каждый день. Просто какой-то рыжий светофор.

– Приветики.

На Инге сарафан почти такой же как у Инны, но сандалеты белые, а не светло-коричневые. Однако белая краска уже потрескалась вся, за половину лета, а на светло-коричневом трещинок почти что и не видно. Если не присматриваешься слишком уж совсем.

Через плотно утоптанный грунт под верёвками полз неторопливый жук направляясь к трансформаторной будке.

– Давай убьём! – сказала Инга. – Он каларада, от них вред.

– Нет, каларады зелёные бывают, и в тёмную полоску на спине.

– Ой! Как будто много ты в них понимаешь! Дура!

– Сама дура!

Пыльная сандалета в облезлых пятнах, с когда-то белым ремешочком поперёк подъёма, вскинулась вместе с ногой, чтобы с полного разгона притопнуть по коричневой спине жука-тихохода, где ни одной полоски. Ещё и поворочала свой нос, туда-сюда, а когда переступила вбок, вместо жука осталась только какая-то мокрая какашка.

– Ве!

Инна решила вообще с ней не разговаривать и не дружить.

А потом Инга стала приставать к мужчине, который случайно проходил через двор по асфальту дорожки. Она ухватилась пальцами за свой нос, как будто чтобы высморкаться или сдержать чих, который вдруг в нём защекотал, но а на самом деле, чтобы скрыть лицо ладонью, как бы маской, и начала свои приставания:

– Дяденька! Вы моего котёночка не видели? Серенький такой!

На самом деле, у Инги и близко не было никакого котёнка, и во всём дворе тоже. Мамаши разных малышей из песочницы давно прогнали единственную дворовую кошку и той пришлось утаскивать своих котят за шкирки из-за трансформаторной будки в соседний огород за старым забором.

Мужчина вежливо развёл руками и сказал, что не видел, нет, и пошёл дальше по асфальту к следующей пятиэтажке.

Инга отпустила свой нос, начала хихикать, но Инна с ней всё равно и дальше не разговаривала.

Тут вышел Виталик из второго подъезда:

– Ну чё вы тут?

– Да так ничё, – сказала Инга, поправила свою солому на голове и заложила ногу за ногу, стоя, а потом вдруг закричала: – ой, смотри! опять каларады!

Под верёвками для стирок ползли два новых жука, и снова к трансформаторной будке, но ещё не достигли мокрого места от недавно расквашенного.

– Щас я их! – сказал Виталик.

– И я! И я!

– Не давите жуков! Не давите жуков! – закричала Инна.

Но те подбежали и растоптали безвредную пару, не зелёных и без полосок, ещё и смеялись, как два дурака.

Тогда Инна развернулась и ушла в свой подъезд мимо песочницы, откуда карапузики вымётывали песок, приговаривая «буу!» ему вслед, а малявки уже перестали взыкать и копали пещеру-гараж для своих машинок в боку Монблана…

Возле своей двери Инна остановилась, чтобы достать ключ, который висел на верёвочке у неё на шее, под сарафанчиком, но услышала как сверху кто-то спускается бегом вприпрыжку, да ещё и посвистывает, поэтому она обернулась посмотреть.

Это был Витя со второго этажа, совсем взрослый девятиклассник.

Он перестал свистеть и важной походкой прошёл мимо Инны, когда она уступила ему путь обернувшись спиной к своей двери. Однако сойдя с площадки на одну ступеньку, девятиклассник вдруг встал, обернулся и сунул руку ей между ног, под сарафанчик. И ущипнул за писю, сколько пускали трусики.

Было не так больно, чтобы заплакать, но всё равно плохо. Инна плотно стиснула губы, приставила указательный палец к своему виску и покрутила молча и без слов.

Оно само собой так получилось, потому что она уже видала, что если мама так покажет папе, то его это очень злит.

Витя засмеялся, опять засвистел и попрыгал из подъезда вон…

Стоя посреди гостиной, Инна решила даже не подходить к окну и не смотреть, что там делают те два дурачка, которые могут только жуков калечить и тупо хохотать.

Но и в гостиной делать нечего, тут только молчаливая посуда с фужерами за стеклом серванта да толстая кипа центральных газет на столе.

Может, пойти глянуть как там в спальне кукла Даша? Что ли? Инна давно её не переодевала в другое платье, а Даше наверное уже захотелось…

В метровом коридорчике между гостиной и спальней, её нежданно остановила дверь в кладовку-нишу.

Нет, та ни капельки не была открытой, ни вот на столечко. Но остановила. Как будто позвала, только не голосом, а неслышно как-то…

Инна тихо-тихо взялась за ручку кладовочной двери и резко—как если прыгаешь двумя ногами в лужу—распахнула её всю. А там!.

Огромное, до потолка, пучит на неё глазищи!.

Инна зажмурилась и завизжала так, что…

…да. Да! ДА!!

Это был Тот Самый Визг. Оглушающе звенящий Визг, что тянется и длится, без малейших модуляций, в окаменело вдруг застывшей вечности вокруг…

Визг, что прорезает шум столичной оживлённой магистрали с движением вдоль всех её полос…

Визг, от которого водители—все сколько есть—бьют по тормозам и не находят в себе сил поднять, из своих втянутых до плеч голов, взгляд и – увидеть… а из губ регулировщика, вмиг обращённых жутью окоченелые придатки, роняется уже такой совсем неважный свисток…

Визг сжимающий сердца страшней любых сирен, ужаснее пикирующего воя…

Визг оповещающий – ОНО тут…

Материя неуничтожима. Мы умираем, тело распадается на атомы, те смешиваются с остальной материей мира, чтобы войти в состав следующего новорожденного или стать частью дерева или камня… для следующего круга жизни.

Материю невозможно уничтожить, можно лишь изменить её состояние. Разложи молекулу – получишь атом, расщепи его – останутся ионы-электроны и убегут связываться с другими атомами в другие молекулы. Разобьёшь самоё ядро и оно растечётся в кванты – нестись через просторы вселенной.

1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

1 из 4