Суданская трагедия любви

Татьяна Андреевна и тут оказалась рядом со мной. Узнав, что отбирают деньги, она пришла в ужас.

– Ой, Саша, я не знаю, что делать. Это ведь единственные деньги, которые я получила, и те отберут. Я их спрячу в бюстгальтер.

– Ни в коем случае, – говорю я решительно. – Что это у вас на руке?

– Плащ.

– Положите деньги во внешний карман плаща и идите.

Она так и сделала. И как же она была счастлива. Потом, когда мы снова встретились после прохождения таможни, она стала благодарить меня, восторгаясь моей находчивостью.

– Представляете, – говорит, – женщина, проверявшая, меня всю раздела донага, а в плащ не заглянула. Какой же вы прозорливый.

Сам я тоже проходил проверку с фокусами. Первым делом таможенник попросил у меня фотоаппарат, чтобы увидеть там плёнку. Меня ужаснула мысль, что пропадут единственные кадры, которые я сделал на этой земле. Поэтому говорю таможеннику, что сейчас открою аппарат, а сам начал быстро перематывать плёнку. Тогда ведь цифровых камер не было. Раскрой он камеру, и вся плёнка засветилась бы, и все мои старания пошли бы прахом. Так что пока сомалиец смотрел на другие вещи, я скоренько смотал плёнку в кассету, раскрыл камеру и показываю, говоря на английском:

– Видишь? Ничего нет.

Таможенник удовлетворённо кивнул головой и предложил мне раскрыть чемодан. Я раскрываю, поясняя:

– Я только вчера приехал. Вот книги, посуда, одежда.

То, что в одежде завёрнуты кораллы, конечно видно не было, и таможенник улыбнулся, услышав, что я только вчера приехал. Потом был личный досмотр. Таможенник сразу нащупал в кармане костюма портмоне. Спросил, что это и попросил показать. Я с ловкостью фокусника раскрыл портмоне, держа его в своих руках, раскрыл его одну половинку, говоря магическое слово «ничего», потом вторую половинку с тем же словом, и закрыл портмоне. Таможенник махнул, рукой, чтобы я забирал свой кошелёк. И я понял, что только моё уверенное манипулирование кошельком перед глазами таможенника позволило ему не заметить отделения портмоне, в котором находились деньги.

Хотя этого можно было, как оказалось, и не делать. Вскоре в аэропорт приехал наш посол, и ситуация с деньгами разрешилась: всем вернули заработанную валюту. Но мы же не знали в то время, что так случится. Вот такая метаморфоза произошла, если вспомнить, как нас пропускали без проверки всего два дня назад.

– Вы летите в Судан, – заметил Александр Павлович, допивая свой кофе, – с которым у нас некогда были хорошие отношения. Но времена изменились, и вы это почувствуете на себе. Будьте готовы ко всяким неожиданностям.

ГЛАВА 7 В ПОЛЁТЕ

Рассказчик закончил своё повествование как раз вовремя, так как на табло высвечивается посадка в моём направлении и о том же начинают объявлять по громко говорящей связи. К терминалу торопливо буквально подбегает Ашот. При виде меня он колеблется, но подходит со словами:

– Ты здесь? У меня всё нормально. Доплатил немного за перевес самой таможне и всё. Так что порядок. Ты не тушуйся, старина. Прорвёмся. Пошли на посадку.

Я благодарю Александра Павловича за приятное общение. Мы обмениваемся на всякий случай адресами электронной почты и номерами мобильных телефонов.

– Кто знает, – говорит мой новый знакомый, – возможно, я найду адрес Евгения и, чем чёрт не шутит, когда бог спит, вдруг это тот самый Евгений, чьи письма у вас в руках. Тогда я дам ему ваш адрес, а вы ему отдадите его письма.

Мы прощаемся, и я отправляюсь к выходу из аэропорта, где стоит приятная служащая аэропорта, отбирающая у пассажиров посадочные талоны. Молодая красивая девушка в форме «Аэрофлота» улыбается каждому проходящему, отрывает посадочный талон, оставляя корешок с номером места, и желает счастливого полёта.

«Интересно, – думаю я, проходя длинным коридором, ведущим прямо в салон самолёта – как подбирают на работу таких красавиц? Наверное, по конкурсу? И сколько времени они работают на этих должностях? Не всё же время они остаются молодыми? Продвигают дальше по служебной лестнице?»

Моё место оказывается возле окна. Укладываю на верхнюю полку пальто, меховую шапку, дипломат оставляю у себя, ставлю у ног – в нём письма, которые я собираюсь читать. Ашот садится рядом. Мне нравится сидеть возле иллюминатора и наблюдать момент взлёта, захватывающий пробег лайнера, набирающего скорость, проносящиеся мимо здания аэропорта, и сам отрыв от земли. В этот раз он впервые для меня уходит в небо, чтобы лететь в Африку. Нет, сначала на Кипр. Ну, всё равно, за границу.

Полёт начинается точно по расписанию. Проверяю по часам. Ашот, повозившись немного, начинает задрёмывать. Видимо, плохо спал ночь. Слушаю, как бортпроводница рассказывает о правилах поведения в самолёте и мерах спасения. Наконец, кладу дипломат на колени, достаю письма, вернее одно, следующее по дате на конверте за прочитанным и погружаюсь в суданские события с их необычным началом.

«Тысяча чертей, Джо, я в Африке! Всё никак в это не могу поверить. Кажется будто это сон. Но всё происходит на самом деле.

Привет тебе в конце февраля числа двадцать восьмого!

Где-то кончается зима, а у нас она и не начиналась. Жарит, как никогда. Но привыкаю. Человек может ко всему привыкнуть, хотя не сразу. К экзотике, например. Вчера были на рыбалке. Ходили на другое озеро, куда не надо переходить через реку. Клёва почти не было. Зато у меня был фотоаппарат и кстати. Встретился воин из племени Баланда с копьём в руке. Запечатлел его, хоть подобный снимок уже делал. Но невозможно отказать себе в удовольствии отснять экзотический кадр.

Потом к озеру спустилась девушка, на которой практически не было одежды – одна юбочка. Но и ту она скинула с себя, не смущаясь присутствия мужчин, и начала ополаскивать чёрное, как смоль, блестящее на солнце прекрасное тело водой из озера. Я и тут не сдержался и, может, это должно быть стыдно, но незаметно для девушки сделал пару кадров. То, что у нас обычно называется порнографией, здесь мне кажется экзотикой. И это никак не становится обычным, рутиной. Трудно будет поверить в мои рассказы, если я их не буду подтверждать снимками.

Но сегодня я хочу описать, ты удивишься, судебный процесс. Дело в том, что полгода тому назад к Николаю, когда никого дома не было, несколько раз забирались мальчишки лет пятнадцати и сначала брали только еду, а последний раз нашли и взяли с собой деньги – тридцать фунтов. Мальчишек поймали и двоих посадили, одного на три месяца, другого на два года, а третий, который, по словам местных жителей, и был зачинщиком, тюрьмы избежал. Судья присудил также выплатить пострадавшему тридцать фунтов. Однако первые попытки получить эту сумму привели к обещанию выплатить их через полгода. Теперь этот срок и наступил.

Приходим мы с Николаем в полицейский участок. Не знаю, почему мы пошли именно туда, а не в суд, но так сказал Николай, а я лишь переводчик.

Начальник участка весёлый молодой парень. При встрече раз пять протягивает руку и говорит «How do you do?» независимо от ответа. Я даже сначала подумал, что он вовсе не знает английского языка. Но за внешним юмором и кажущейся непонятливостью он действует серьёзно, чётко исполняя свои обязанности, при этом проявил и знание английского. С большим трудом с помощью своего клерка он нашёл запись в книге о краже, которая была внесена не на фамилию нашего инженера, а на его имя «Николай». Чуть позже нашли и запись фамилии. Потом он сел за стол и написал письмо от своего имени магистру. Но письмо было так написано, что, когда мы пошли с ним в суд, то там сначала не поняли, кому нужно заплатить деньги – полицейскому или нам. Постепенно разобрались, нашли само дело, и я переписал заявление по другому образцу, как полагается, от имени пострадавшего.

Купили на почте марку, приклеили на письмо, и оно пошло в ход, то есть принесли судье. Тот прочитал заявление, глянул в дело и написал на заявлении, что необходимо уплатить пошлину полтора фунта, и назначил рассмотрение дела на следующий понедельник, то есть на сегодня.

Мы уплатили, что полагается. Николай выразил при этом удивление по поводу того, что его обокрали, и он же должен платить судебные издержки. Но таковы здесь порядки.

Сегодня явились в суд, как было назначено, к восьми утра. Нам сказали, что нас вызовут. До десяти утра о нас не вспомнили. Тогда я зашёл к судье и напомнил о нашем деле, на что он ответил, что будет рассматривать его после того, как закончит с другими обращениями, а их очень много.

В приёмной на скамейках и прямо на полу сидят в основном мужчины, но есть и несколько женщин. Одна, сидя на полу, кормит грудью малыша. Тот крутится на руках, берёт то одну грудь, то другую, прекращает сосать и начинает снова. Ребёнок завёрнут в шкуру то ли газели, то ли антилопы. Он намок, из шкуры течёт на пол. Женщина вытирает пол ладонью, вынимает ребёнка из шкуры и перекладывает на тряпку.

Рядом на полу другая семейка. Тоже молодая женщина, но с двумя детьми. Один мальчик, который поменьше, года полтора, держит в ручонке осколок зеркала и время от времени суёт его в рот. Я поражаюсь, как он до сих пор не порезался. Мать не обращает внимания на детей. Ребёнок возит осколком по цементному полу, а потом снова суёт его в рот. Рядом на полу в трусиках сидит девочка лет пяти. Она инфантильно смотрит перед собой, ничего не делая.

У третьей женщины ребёнок на руках всё время кричит. Ей что-то возмущённо говорят, и она выходит из помещения.

По коридору ходит босиком негр с поломанной ступнёй правой ноги. Он ступает этой ногой на носок, как балерина. Сравнение ужасное, но иначе поставить ногу он не может.

Время от времени проходят полицейские с карабинами в руках и с султанчиками на шляпах, сопровождая арестованных.

Народу много. Все ищут свободное место на скамейках. Как только я встаю, кто-то садится на моё место и уже не освобождает его. Мужчины иногда достают табак и высыпают щепотку за нижнюю губу. Некоторые из них в хитонах. Несколько человек хорошо одеты, в брюках, туфлях и даже при галстуках.

Постепенно некоторые посетители уходят, унося с собой петиции с резолюциями судьи. В кабинет заходит очередной полицейский с кипой бумаг. Вызывают одного за другим клиентов. Доходит очередь и до нас.

Судья одет в чёрную мантию. Сидя за столом, он объясняет мне на английском, что выплата украденных денег зависит от того, есть ли деньги у подсудимого, поэтому он вызвал его из тюрьмы на двенадцать часов, и нам нужно тоже подойти в это время. До полудня осталось сорок минут.

Походив по городу, возвращаемся в суд. Видим, как полицейский приводит заключённого. Это совсем молодой, но крепкого телосложения негр. На щеках по три вертикальных полоски. Это говорит о том, что он из племени шиллук. Третье по численности племя на юге Судана. Самое большое по численности племя динка, за которым следует племя нуэр. Это, правда, в данном случае не имеет значения.

Нас приглашают в кабинет. Судья о чём-то спрашивает паренька, записывает ответы и переводит мне на английский. Я перевожу на русский Николаю. Разговор примерно выглядел так:

Судья парню: У тебя есть деньги?

Парень: Нет.

Судья парню: У тебя есть родственники, кто может помочь?

Парень: Нет.

Судья парню: Есть ли у тебя имущество?

Парень: Нет.

Кажется удивительным, что судья задаёт такие вопросы, ответы на которые ему должны были быть известны заранее. Мне становится жалко паренька. Между тем, судья говорит нам, что, так как у подсудимого ничего нет, а по решению суда он должен выплатить тридцать фунтов, то заплатить суд не может, и он предлагает продать дом парня, вернее, тростниковую хижину и тем самым покрыть частично убыток.

Николай возмущён и отвечает, что его не интересует, каким способом будут возмещены его деньги, но он считает, что по закону суд должен выплатить всю сумму.

Судья внимательно слушает и членораздельно начинает пояснять, что в Судане свои законы, в соответствии с которыми государство не может платить за преступников, поскольку заявитель не является представителем дипломатических структур, а обратился, как частное лицо. Поэтому мы должны подчиняться суданскому законодательству. Можно продать дом подсудимого.

Николай понимает, что продажа единственной хижины будет выглядеть нехорошо и отказывается от такого решения, но спрашивает, к кому ещё можно обратиться по этому вопросу, чтобы получить деньги. Судья рассмеялся, сказав: «Ни к кому». Мы уходим ни с чем. Николай выговаривает мне своё недовольство:

– Мало того, что я не получил тридцать фунтов, так ещё зачем-то платил полтора фунта за судебное разбирательство, которое ни к чему не привело.

Вот такая произошла история.

А вечером я преподавал русский язык Рите, Омару и Эдзедину. Мы собираемся у Омара в квартире. У него в комнате работает кондиционер, что очень облегчает обучение, благодаря комфортной температуре. Садимся за большой стол и начинаем разговаривать. Учебников нет, зато есть тетради у каждого. Когда нужно, я пишу на листке слова, а они списывают. Но в основном делаю упор на слуховую память.

Лучше всего получается у Риты. Она, конечно, самая молодая. Только звук «ж» ей никак не даётся, и она по-прежнему называет меня «Зеня». А здороваясь, она говорит «Драствуй», не произнося «З». Это меня забавляет. Но память у неё хорошая. Запоминает слова и выражения скорее, чем Омар и Эдзедин. Впрочем, они тоже неплохо усваивают язык. И главное, что я от них требую, чтобы они всё выученное сразу применяли на практике при встрече с Николаем и со мной или с другими русским при встрече.

Во время наших занятий Омар предлагает обычно чай. А один раз мы с ним, в ожидании Риты и Эдзедина, сыграли в шахматы. Я ему на удивление довольно легко его обыграл. Ну, он же не знал, что я учился игре в Доме пионеров и получил разряд на соревнованиях.

Каким далёким всё это теперь кажется. Наш уютный маленький городок и огромное море с его постоянным дыханием, с его влажными тёплыми вечерами. Нет, родные места не заменишь никакой экзотикой – всегда тянет назад. Я думаю, что и местным жителям, если они попадут в наши края, будет всегда не хватать этой изнуряющей нас, пришельцев, жары. Родина всегда тянет к себе. Не зря же есть поговорка: где родился, там и пригодился.

Татьяна, наверное, другого мнения. Отношения с Сэбитом у неё складываются всё увереннее, не смотря на все препятствия со стороны её соотечественников. Наши инженеры завершают строительство лесопильного завода. Сэбит тоже там работает. Он является контрпартнёром. Так что Тане приходится всё время общаться с ним, и тут уж ничего не поделаешь. Мы уже махнули на неё рукой. Она, видимо, планирует вернуться к Сэбиту после окончания командировки. Значит, её земля не так тянет, как мужская любовь. Вот и пойми ты эту жизнь.

На этой ноте и позволю себе закончить моё ночное послание (как всегда, пишу тёмной суданской ночью).

Всем мой жаркий привет!

Твой друг Юджин

Хотелось взяться за следующее письмо. Глянул в иллюминатор. Под крылом самолёта белые облака. Земли не видно. Где пролетаем неизвестно. Солнце переместилось по другую сторону, справа от самолёта. Мы летим на юг, на Кипр. Стюард везёт тележку с едой. Стюардесса раздаёт направо и налево подносы с расфасованной пищей. Я закрываю свой дипломат и бужу Ашота. Собственно перелёт в Ларнаку занимает меньше трёх часов. Так что едва мы успели поесть, как объявили о готовности к посадке. Поступила команда пристегнуть ремни. Я напомнил Ашоту его анекдот. Он улыбнулся и встал, чтобы идти в туалет. Вовремя, ничего не скажешь, но стюардесса пропускает.

Самолёт опять погрузился в облака. За окнами потемнело. Ныряем в ночь. Всё же зима: солнце заходит быстро. Показываются вечерние огни большого города. Это я тоже люблю смотреть. Заходим на посадку с моря. Кажется, что садишься на воду, но вот слышен звук выпускания шасси, появляется взлётно-посадочная полоса, самолёт мягко касается поля, взревели двигатели, тормозя, и после длительного выруливания мы останавливаемся. Забираем из самолёта свои вещи. Тут меняется самолёт. Дальше летим другой авиакомпанией.

Здание аэропорта меня поразило своей современностью. Стекло и пластик, светящиеся рекламы, полно огней. Ничем, пожалуй, не уступает новому Шереметьево. Нас провожают в зал для транзитных пассажиров. Едва успели войти, как тут же предлагают всем напитки. Чудесно! Садимся с Ашотом в зелёные кресла и пьём кока-колу. Перед нами крупными буквами надпись: «Welcomes you to Cyprus!» Приветствуем вас на Кипре! Жаль, что не можем посмотреть город. Сверху он выглядел очень большим со множеством высоких зданий. Магазины смотреть не хочется. Покупать всё равно ничего не будем, да и скоро опять приглашают в самолёт.

Теперь очень короткий перелёт в Каир. Опять выходим с вещами. Вокруг полно вооружённых солдат. Чувствуется, что обстановка в стране напряжённая. Здание аэропорта значительно крупнее, чем в Ларнаке. Опять сидим, но уже почти три часа. Здесь кормят обедом в самом аэропорту. Идём на посадку после одиннадцати вечера. Вылетаем почти в двенадцать. Все устраиваются спать. Меня тоже клонит в сон, и всё же хочу прочитать хотя бы одно письмо. Достаю из дипломата очередные пожелтевшие от времени листочки. И снова ухожу в далёкое прошлое, с которым свыкся, как с настоящим. Любопытствую, каким будет начало в этом письме. И оно опять странно начинается со стихов.

Если когда-нибудь будет трудно,

выйди в холодное белое утро

и растворись в его дымке рассветной,

и пронесись над землёю кометой,

встань на колени,

руки раскинь,

вместе с росою возьми голубинь,

выпей по капле…

Издалека

в небе помашет тебе рука,

и пролетит над тобою ветер,

и на вопросы твои ответит.

Если ж совсем тебе невмоготу,

кликни тихонько –

я буду тут.

Здравствуй, Джо!

Надеюсь, поэтическая преамбула понятна, но ещё раз прошу обратить внимание на начало. Когда-нибудь я решусь сказать тебе, в чём причина такой просьбы. А сейчас пока не могу.

События тем временем развиваются. Вчера мы с Николаем были у директора Тумбары вечером дома. Он позавчера приехал из командировки в Джубу, которая является как бы столицей южного региона Судана. Нас позвала Рита. Мы с радостью пошли, чтобы узнать новости. И они были. Пока Рита смущённо разливала по чашечкам кофе, Джозеф рассказывал, что привёз из Джубы машину ананасов. И сегодня же на завод поступила паста из Болгарии. Завтра или послезавтра завод начнёт наконец-то работать. Тумбара должен был улететь вчера в Хартум на совещание директоров пищевых предприятий, но в самолёте не оказалось для него места. Такое здесь бывает. Так что он полетит завтра, если будет место.

Билеты на самолёт купить не сложно, однако улететь трудно, ибо купленный билет ещё не гарантирует место в самолёте в определённый день. Таким образом, директор завода Джозеф Тумбара может не улететь и завтра, тем более, что, как он сказал, южные города Судана испытывают острую нехватку горючего, и самолёты могут вообще не летать по этой причине. Так центр Африки – континент, являющийся важным поставщиком нефти в мире, сам испытывает трудности с нефтепродуктами. Как говорится, сапожник без сапог.

Директор живёт в таком же доме, как и мы, но с большим хозяйством, огороженным высокой каменной стеной. В квартире чисто. Она хорошо обставлена мягкой мебелью. Кругом богатые ковры. В доме есть телефон, что здесь редкость. У нас, например, телефона нет. У Тумбары в доме живут две жены. Ещё две находятся в других городах. Здешних жён мы не видим. Они в других апартаментах.

Пообщавшись, мы уходим. А придя к себе, узнаём, что у дочери Николая Аллочки высокая температура. Перед этим дня за два она уже неважно себя чувствовала, жалуясь на боли в животе. Потом стала покашливать.

Несколькими днями раньше мы целой компанией – Николай, его жена Лида, Аллочка, Анатолий Иванович со своим слугой Батисто и Дедушкин были на охоте. Выехали часов в четыре в ближайший от Вау лесок, где решили походить по нему и поискать газелей. Я с копьём и фотоаппаратом. Потом отдал копьё Лиде, а сам посадил себе на плечи Аллочку. Очень скоро слышу смех девочки и чувствую, как она машет руками, как будто отгоняет мух. Однако через несколько секунд ни мне, ни ей было не до смеха. Слышу жужжание у самых своих ушей и вижу над глазами и повсюду роятся осы. Кричу: «Осы!».

Все шли впереди. Услыхав мой крик, остановились и увидели над нашими головами тучу ос. Николай кидается ко мне, хватает Аллочку и, спрятав её голову у себя подмышкой, побежал в сторону. Меня оса успела ужалить в лоб. Не менее злые намерения были у остальных. Они тучей носились над нашими головами. Анатолий Иванович закричал, чтобы все пригнулись к земле и не двигались. Я приседаю, наклоняю голову и, стараясь не делать лишних движений, пытаюсь осторожно отогнать наседавших на меня ос. Постепенно наши мучители улетели. Пострадали только я, Аллочка и Батисто. У меня на лбу шишка. У Батисто две, но не такие заметные, как у меня. У Аллочки ужаленным оказалось плечо.

Вот об этом я и вспомнил, когда сказали, что Аллочка жалуется на недомогание. Хотя эти события, может быть, и не связаны между собой. Африка полна загадок. Но родители ничего не предприняли. Теперь у неё поднялась температура. Предположили, что это малярия. Утром ей дали выпить таблетку делагила от малярии. Девочка отказывалась от еды, поэтому делагил дали с чаем, хотя сама Лида говорила, что эти таблетки натощак пить опасно.

Я предлагаю поехать к доктору в Вау, но мы идём на завод и возвращаемся в обед. Завод ещё не начал работать. Николай с Лидой, видя, что температура у Аллочки не снижается, решили дать дочке ещё две таблетки делагила и дали. Как рассказывал потом Николай, Аллочка после принятия лекарства вдруг спросила, почему у него четыре глаза. Он подумал, что девочка шутит, а она потеряла сознание. Лида говорит:

– Аллочка, посмотри на меня.

Девочка приподняла голову, но глаза не открыла. Тогда и началась паника. Я слышу испуганный голос Николая:

– Женя, бери машину. Аллочке очень плохо.

Лида выходит, держа на руках Аллочку.

У нас машины нет. Анатолий Иванович со своими инженерами на лесопилке. Я бегу к дому, в котором живёт бухгалтер Василь. Рядом с его домом стоит лэндровер. Постучал в дверь. Вышел Василь. Прошу помочь поехать к врачу в Вау. Садимся в машину, подъезжаем к нашему дому. К нему со всех сторон бегут люди. Николай с Аллочкой уже сидят в кабине другого лэндровера. Спрашиваю, на какой машине поедем. Но тут выясняется, что в другой машине мало бензина, и Николай с Аллочкой пересаживаются в машину Василя.

Едем к главврачу, который учился в Советском Союзе, хорошо знает русский язык и лечил Аллочку от малярии три месяца назад в течение месяца. Но он улетел в Хартум. Направляем машину в больницу к врачу, оставшемуся за главного. Объясняю, что девочка больна, очевидно, малярией, ей давали таблетки, и теперь её рвёт третий раз.

Врач молодой серьёзный негр просит занести девочку в специальное место для осмотра. Это убогое тёмное и тесное помещение, в котором маленькая часть около двух метров отгорожена какой-то холстиной. Врач предлагает положить девочку на кушетку за матерчатой ширмой. Лида заглянула туда и, ужаснувшись, сказала, что не положит ребёнка на такое грязное одеяло. Тогда Аллочку просто поставили на ноги, и врач выслушал её. Затем он снял очки, протёр их и сообщил, что у девочки малярия, что рвоты от чрезмерной дозы лекарства, и предложил сделать укол для прекращения рвот.

Лида заявила, что уколы делать нежелательно, так как она сама теряет сознание от уколов, на что врач возразил, сказав, что мать девочки теряла сознание не от уколов, а от действия малярии. Так что укол сделали.

Конечно, не могло быть и речи, чтобы оставить девочку в больнице, где отсутствует понятие чистоты в нашем понимании, где больные пьют из одной посуды, чего мы никак не могли допустить, поэтому врач прописал приём хлорофилла в течение нескольких дней и тем самым обойтись без дальнейших уколов. Поехали домой.

Вообще у меня с Лидой и Николаем отношения несколько конфликтные из-за их дочки. Лида по характеру довольно вздорная. Она кричит на Аллочку и Николая со страшной силой. Девочка ходит от мамы к папе как беспроволочный телефон и передаёт фразы типа «Мама сказала, чтобы ты шёл к собачьей матери» и назад «А папа сказал, чтобы ты сама туда шла». Это ужасно! Я возмущаюсь, а Лида говорит, что когда они жили у её матери, то она не кричала, а теперь, когда самой приходится готовить и убирать, то попробуй не кричать. Но я думаю, что она всегда была крикуха. Потому и дочь у неё нервная и задёрганная. Аллочка любит топать ногами, бьёт отца, а иногда и мать, кричит на них. Ну, и они кричат и бьют её. Но в то же время, когда она заболела, то все перепугались. Николай сегодня говорил, что Аллочка дважды умирала и он не переживёт, если она ещё раз потеряет сознание. Вот такие нюансы нашей жизни.