Суданская трагедия любви

Халима смотрит в ноутбук и закрывает лицо руками. Она видела всё своими глазами, а повтор видеть не может. Я выключаю всё и опускаю экран. Обнимаю Халиму, утешаю её. Она шепчет:

– Ты есть очень хороший. Ты смелый. Я лублю тебя.

Утром после завтрака мы едем опять в посольство, где я забираю пальто и шапку. Тут уже все знают о выложенном в интернете файле с расстрелом демонстрации. Интересуются, кто из русских мог это сделать. На кого может упасть подозрение властей. Мы, ничего не говоря, торопимся в аэропорт. И вот я прощаюсь с Халимой.

У нас у обоих текут по щекам слёзы. Мы любим друг друга и расстаёмся. Объявляют посадку. Я ухожу и издали поднимаю руку с дипломатом. Показываю на него. Она понимает: там лежит мой ноутбук, свяжемся по скайпу. Она посылает в ответ воздушный поцелуй.

ГЛАВА 16 ЗВОНОК ИЗ СИМФЕРОПОЛЯ

Назад у меня был куплен билет на аэробус с посадкой в Объединённых Арабских Эмиратах и ожиданием почти половину суток в столице Абу-Даби. Я успеваю съездить на экскурсию. Город меня поражает архитектурой многих зданий. Чувствуется итальянский вкус. Совершенно потрясло здание гостиницы, название которого в переводе означает «Большая ракушка». На самом деле издали здание напоминает огромный круглый диск. Или гостиница Хилтон, построенная в виде морской волны. Трудно себе представить, что всего полстолетия назад на этом месте стояли хижины из пальмовых листьев да коралловые домики, а по пустыне ходили бедуины, занимавшиеся кочевым скотоводством и добычей из моря жемчуга. Сто пятьдесят лет присутствия в этих местах англичан не улучшили жизнь ста восьмидесяти тысячного населения. Только найденные в море залежи нефти и умелое торговля ею привели к тому, что здесь почти мгновенно вырос суперсовременный город со множеством красивых высотных зданий, парков, пляжей, восьмикилометровой набережной с длинным рядом небоскрёбов. И всё это на краю безжизненной пустыни далёкой от гостеприимства. Поразительно!

От гида я узнаю, что благодаря потоку эмигрантов численность населения эмиратов возросла до трёх с половиной миллионов, которые живут в основном в городах, пользуясь всеми благами цивилизации, и только в горах Хаджар можно найти племена, сохраняющие старый стиль жизни.

В Хартуме всё по-другому. Город перестраивается крайне медленно. Ещё хуже обстоят дела в Джубе. Но там пришли к свободе совсем недавно, и своей нефтью они только начинают распоряжаться. Кто знает, возможно, через пару десятков лет мы увидим совсем другую картину, напоминающую сегодняшнюю столицу Абу-Даби.

Экскурсия по городу несколько отвлекает от постоянных мыслей о Халиме, но её лицо постоянно стоит у меня перед глазами.

В Москву прилетаю во второй половине следующего дня. Меня встречает настоящая русская зима, о которой я успел подзабыть во время недели суданского лета. Выходя из аэропорта, нахлобучиваю меховую шапку и застёгиваю пальто от пронизывающей до костей метели. Сажусь в такси и еду домой, где меня ждут, не дождутся сбежавшие из Киева родители. А я первым делом звоню по телефону Халиме, сообщаю о своём прибытии и спрашиваю о её делах. У неё всё нормально, кроме того, что я уехал, и жизнь почти остановилась. Она обещает связаться по скайпу, как только вернётся в Джубу.

Начались звонки и встречи друзей. В редакции сразу заметили обручальное кольцо на моей правой руке. Шеф-редактор коротко поздравил, выслушал устный доклад о поездке, дал три дня на подготовку репортажа и попросил готовиться к следующей командировке. Этого следовало ожидать. Я ведь разъездной корреспондент.

Между тем, приобрёл машину. Выбор остановил на внедорожнике Ховер с просторным салоном, удобными креслами и вместительным багажником. Учитывая то, что машину я покупал в основном для Халимы, цвет выбрал бледно-голубой. И цену в пятьсот тысяч рублей я мог себе позволить. А рядом с нашим домом, совсем кстати, только что построили крытую парковку, и я тут же купил себе место. Права у меня давно были, просто руки не доходили до покупки автомобиля. Но откладывать больше нельзя: Халима может приехать в любое время. Вернувшись в Джубу, она закрутила процесс с переводом в Москву. Вопрос решается положительно. Её планируют в качестве советника. В январе или феврале я ожидаю с нетерпением её приезда. Каждый день вечером переговариваемся по скайпу. Знакомлю её перед видеокамерой с моими родителями. Мама моя чуть не расплакалась, когда услышала от Халимы: «Здравствуй, мама!» а потом «Здравствуй, папа!» Моим родителям Халима очень понравилась.

Шумно празднуем Новый Год. Приглашаю к себе и Риту с её женихом. Когда мы оказываемся ненадолго одни, Рита говорит, глядя на мой палец с обручальным кольцом:

– Я всё ещё думала, что ты пошутил со своей женитьбой. Я сначала говорила о своём женихе несерьёзно. Думала, ты будешь возражать. А ты не стал, и я уступила натиску.

Улыбаюсь, говоря:

– Всё хорошо, что хорошо кончается. У меня внезапная любовь. А ты будь счастлива с тем, кто тебя выбрал. Мы остаёмся друзьями.

Мои две заметки по Украине, отправленные из Судана и тут же опубликованные, сыграли свою роль: в начале января шеф отправляет меня писать в горячую точку на Украину. Я прошу разрешения сначала поехать в Крым. Там хочу разыскать отца Халимы и мужа Риты. Шеф даёт добро. Оформив все командировочные документы, выезжаю на своём новеньком Ховере. Мама и папа едут со мной. Они решили вернуться в Киев. Папа пришёл в хорошее состояние и чувствует себя в порядке. У него тоже есть права на вождение, поэтому решаем, что будем вести машину попеременно, чтобы не останавливаться надолго. Мама и папа согласны со мной, что нужно найти отца Халимы.

Едем мы не торопясь. Машина новая, не обкатанная и радует нас бесшумностью, теплом в салоне при включенном обогреве. В Крым приезжаем на следующий день. Въезжаем в Симферополь. Останавливаемся в центре города в гостинице «Европейская», где цены за номера втрое ниже, чем в таких гостиницах, как «Украина» и «Москва». Вспоминаю Халиму. С нею мы, конечно, остановились бы в шикарном гостиничном комплексе «Украина», а родителей моих вполне устраивает и более скромный, но вполне приличный номер на Октябрьской улице.

Мы обедаем в ресторане гостиницы, и я оставляю родителей отдыхать, а сам узнаю адрес редакции газеты «Крымская правда» и еду туда. Симферополь и весь Крым, как я понимаю, бурлит негативным отношением к политике Януковича, который то хочет войти в Евросоюз, то отказывается, что и вызвало беспорядки в Киеве. Но крымчане горой стоят за союз с Россией и против евроинтеграции. Об этом пишет местная пресса. Поэтому отправляюсь в редакцию в надежде там узнать о судьбе тех, кто ездил в поддержку правительственного решения против вступления в Евросоюз.

В редакции меня, московского журналиста, встречают очень радушно. Мы садимся в кабинете главного редактора. Я рассказываю о себе, о поездке в Африку, о письмах Березина, о том, что хочу его разыскать. Редактор трёт указательным пальцем по переносице, что-то вспоминая, и говорит:

– Кажется, мы писали о нём в связи с его поездкой в Киев в группе поддержки антимайдана.

Редактор нажимает на кнопку на столе. Входит молоденькая секретарша.

– Позови мне кого-нибудь из отдела новостей, – приказным тоном просит он.

Через пару минут входит солидный мужчина лет пятидесяти. Редактор, которому самому лет тридцать на вид, спрашивает:

– Старина, мы недавно давали материал о Киеве и, по-моему, упоминали там фамилию Березина. Ты не помнишь, кто готовил эту статью?

– Помню. Я готовил. И Березина я знаю. А что?

Ответ заставил вскочить меня на ноги и вскрикнуть:

– Это же замечательно! Где он сейчас?

Редактор поспешил пояснить на недоумённый взгляд сотрудника:

– Это корреспондент из Москвы Петров. Ищет Березина.

Сотрудник протягивает мне руку, представляясь:

– Николаев Артур Иванович. Рад познакомиться.

Я пожимаю руку, тоже представляясь:

– Евгений Иванович. Очень приятно. Так, где я могу найти Березина.

Ответ меня не обрадовал:

– А он опять в Киеве. Такой неугомонный. Считает, что без него там не справятся. Человеку уже шестьдесят с лишним лет, а он как живчик какой. Всюду вперёд лезет. Всё ему в гуще событий хочется быть.

– Как жаль, – говорю, – но я еду в Киев, может, смогу его там встретить? Как вы думаете? Сколько он там ещё будет?

– Ну, на сколько он туда поехал, я не знаю. Судя по событиям, там дел у него хватает. Но у меня есть номер телефона его мобильника. Вы можете с ним связаться и поговорить.

– Буду вам очень признателен. Вы даже не представляете, как для меня это важно.

Артур Иванович поднимает своё грузное тело со стула со словами:

– Я сейчас принесу. Он у меня записан в дневнике.

Редактор предлагает чашечку чая и даже чего-нибудь покрепче. Я машинально соглашаюсь, весь захваченный мыслью о том, что сейчас вот смогу поговорить с отцом Халимы.

На столе появляются три рюмки, бутылка водки, хлеб, колбаса, сыр. Редактор сам всё нарезает и укладывает на тарелку. Он опять нажимает на кнопку и просит вошедшую секретаршу вскипятить чайник.

Входит Николаев и вручает мне листок бумаги с написанным номером телефона Евгения Фёдоровича Березина. Я с волнением беру листок. Думаю, а вдруг это не тот Березин. Фамилия распространённая. Но уж очень факты совпадают. И пока редактор разливает водку по рюмкам, я на своём мобильнике набираю записанный номер.

Раздаются гудки. Потом слышу в трубке хрипловатый голос:

– Слушаю.

Удивляюсь своему внезапно тоже охрипшему голосу:

– Евгений Фёдорович?

– Да.

– Это Евгений Иванович Петров беспокоит вас. Я журналист из Москвы, но нахожусь сейчас в Симферополе в редакции газеты «Крымская правда». Здесь мне дали ваш телефон.

Я откашливаюсь, и голос принимает обычное звучание, когда из трубки доносится:

– Слушаю вас. Что вы хотите узнать от меня?

– Вам удобно сейчас разговаривать?

– Да, пожалуйста. Я в Киеве на улице Грушевского, если вам это о чём-то говорит. Сейчас тут затишье.

Конечно, название этой улицы говорило мне о многом. Именно там сейчас разворачивались центральные события, столкновения протестующих с полицией Киева. Но я говорю о другом:

– Я знаю эту улицу, но хочу спросить вас, вам доводилось работать в Судане?

– В Судане? – в голосе прозвучало изумление.

У меня похолодело в груди. Я подумал, что сейчас услышу «Никогда в жизни» и нужно будет искать другого Березина. Но услышал:

– Да, я работал там переводчиком. А что?

Я глубоко вздыхаю, как перед прыжком и спрашиваю:

– Помните ли вы Риту из Вау?

Трубка ответила длительным молчанием. Видимо, вопрос оказался полной неожиданностью. Наконец я услышал:

– Да, я хорошо помню Риту. А откуда вы знаете о ней?

И тогда я проговорил:

– Я не могу всего рассказывать по телефону, надеюсь, мы встретимся, и вы всё узнаете подробно. Дело в том, что я недавно был в Судане и совершенно случайно попал в Вау и встречался с Ритой, которую вы знаете.

– Ну и как она там? За кого вышла замуж? Как живёт?

– Она не вышла замуж, так как до сих пор она ждёт вас с вашей дочкой.

Трубка опять замолчала. Потом послышалось:

– Я не понял насчёт дочки. Вы имеете в виду, что у Риты родилась дочь без мужа?

– Да, это ваша дочь, которая родилась после вашего отъезда. Она выросла и скоро будет в Москве. Она и её мать Рита мечтают встретиться с вами.

– Неужели это правда? Я отец? У меня же нет детей. То есть не было, если то, что вы говорите, правда. И жены у меня нет.

– Это истинная правда. Давайте мы с вами встретимся, и я многое вам расскажу. Я завтра же поеду в Киев. Где мы с вами можем увидеться?

– Да, где угодно. Вы мне позвоните, и я приду, куда скажете.

– У меня в Киеве квартира. Мы можем там поговорить.

– Согласен. Так и сделаем.

Мы прощаемся, я отключаю телефон. Я не стал говорить о том, что дочь Евгения Фёдоровича моя жена и что я поэтому являюсь его зятем. Эту информацию я оставил на потом. Мои коллеги журналисты удивлённо слушали наш разговор. Когда он завершился, редактор поднял рюмку и провозгласил тост:

– Давайте выпьем за вашу встречу. За её успех. И мы обязательно напишем об этом в нашей газете. Надеюсь, вы расскажете нам подробней.

В этот день я беру несколько интервью у симферопольских жителей, а вечером пишу и отправляю по электронной почте материал шефу. Связываюсь с Халимой по скайпу. Она появляется перед своей камерой, как всегда, в нарядной белой блузке. В этот раз я спешу её обрадовать новой информацией.

– Здравствуй, милая! Здравствуй, моя хорошая! Мы приехали в Симферополь.

– О, вы уже там, где мой папа. Ты нашёл папа?

Ей уже известно, что мы поехали в Крым. И она смотрит в интернете по карте, где он находится, и где Симферополь. Она следит за нашим маршрутом.

– Нет, – говорю, как можно спокойней, – его здесь сейчас нет. Он в Киеве. Но я говорил уже с ним по телефону. Я почти всё ему рассказал.

Вижу, как покатились слёзы из глаз Халимы.

– Ты говорил с мой папа? Ты сказал о мама и меня?

– Да, сказал и о маме и о тебе.

– И что ты мой муж?

– Нет, Халима, этого я ему пока не сказал. Но скажу, когда встречусь с ним в Киеве. По телефону сразу всё не расскажешь. Он не поймёт.

– А он радуется?

– Да, Халима, он очень обрадовался, когда узнал, что у него есть дочь. У него никого нет. Ни жены, никого. Так что он очень был рад, что у него есть жена и дочь.

– Я тоже хочу тебя дать радость.

– Давай мне радость, – со смехом говорю я.

– Я буду иметь ребёнок.

– Что ты говоришь? Повтори по-английски.

И она говорит на английском языке:

– Я беременна. У меня будет твой ребёнок.

В этот раз мы долго разговариваем вдвоём, а потом к моему ноутбуку подходят и мама с папой. Они называют Халиму дочкой. Радуются тому, что нашёлся отец. А я им говорю, что у нас будет ребёнок. Мы все счастливы.

А на следующее утро мы выезжаем в Киев.

ГЛАВА 17 ТРАГЕДИЯ

Дом моих родителей находится на улице Богдана Хмельницкого. Отсюда не так далеко до ставшего печально знаменитым Майдана Независимости, где происходят все основные события вот уже третий месяц. Звоню Евгению Фёдоровичу. Он проживает у товарища на улице Щорса. Это несколько в противоположной по отношению к майдану стороне. Договариваемся, что я заеду к нему утром, и мы поедем ко мне, посидим, а вечером пойдём на майдан. Оттуда можно опять же ко мне, где он и останется. Благо места у нас в трёхкомнатной квартире много.

Так и делаем. Я встречаю своего тестя, о чём он ещё не догадывается, на улице Щорса. Ко мне выходит молодцеватого вида мужчина в тёплой куртке пуховке бежевого цвета, тёмных джинсах и белой шапке ушанке. Мы здороваемся и садимся в машину. Его интересует сразу, как я познакомился с Ритой. Я начинаю рассказ с писем, которые ко мне неожиданно попали. Достаю пачку, перевязанную красной лентой, и передаю ему. Слова извинения выскакивают сами:

– Мне, как вы понимаете, попали письма случайно. Номер машины, из которой они выпали, я не запомнил, да и не успел рассмотреть. Спрашивать было не у кого. Поэтому простите меня за то, что я прочитал эти письма. Но, если бы я не сделал этого, то не случилось бы всего того, что потом произошло.

Можно понять потрясение человека, которому возвращают письма, написанные им любимой девушке сорок лет назад. После каждого прочтения письма я всякий раз перевязывал пачку так же, как она была увязана до этого, оставляя пакет почти в первозданном виде. Юджин (я привык называть этого человека для себя по его подписи) снимает с головы шапку, как перед святыней, обнажая слегка седеющую голову, кладёт шапку на колени, а поверх неё письма. Осторожно развязывает ленту и начинает перебирать письма. Он, по-моему, даже не осознал моих извинений. Он просто впился глазами в пожелтевшие листки, уносясь мыслями в далёкое прошлое.

Я веду машину, не прерывая его задумчивости. Но вот он, перебрав в который уже раз письма, наконец, отрывается от них и говорит мне полную неожиданность:

– А вы знаете, я ведь однажды встретился с моей Юлей? Случилось это не сразу. Сначала после того, как я уехал из Вау, меня должны были оставить работать в Хартуме. В консульстве меня попросили мой паспорт. Я сказал, что переводчик, отправляя меня в Вау, перед самым отлётом взял мой паспорт, сказав, что там он мне не пригодится. В консульстве очень удивились, мой паспорт не нашли, но выдали новый и отправили в Москву. Тут как раз отношения политические с Суданским правительством испортились, и все выехали вслед за мной.

Я писал несколько писем Рите в Вау, но сомневаюсь, что они доходили туда, потому что никакого ответа я не получил. Потом вскоре меня послали в Сомали. Ну и там тоже произошёл переворот. Президент Сиад Барре в одночасье разорвал отношения с Советским Союзом. Так что, когда после этого меня направляли в Индию, то в ГКЭС, смеясь, говорили:

– Имей в виду, Женя, что с Индией у нас хорошие отношения. Не испорти их так, как в Судане и Сомали.

Действительно, получалось так, что, куда я приезжаю, там через некоторое время разрывались дипломатические отношения. Ну, это, разумеется, шутка. Так уж получалось, что направляли меня в проблемные регионы, куда трудно было подобрать переводчиков.

И случилось так, что в Индии в Калькутте я столкнулся лицом к лицу с Юлей. Её муж работал там в торговом представительстве, а она переводчиком или секретарём при нём. Я, естественно, ничего не знал об этом, поскольку сам работал переводчиком на строительстве металлургического комбината в городе Бокаро. В Калькутту я приехал в командировку с группой наших специалистов, у которых заканчивался контракт. Так там было принято, что по окончании двух или трёх годичного контракта специалистам устраивали командировку в Калькутту или другие города в качестве экскурсии, то есть в благодарность за хорошую работу. Ну, с ними всегда посылали переводчика. Так что переводчикам приходилось бывать в разных городах по несколько раз, а специалистам удавалось только однажды поездить по Индии.

В этот раз, пока моя группа отдыхала от дневной жары, я пошёл на близлежащий крытый рынок. У входа в него всегда крутятся мальчишки и, при виде русского человека, всегда хватают его за рукав и предлагают помощь, спрашивая на русском языке:

– Что тебе? Брука, рубашка, сумка или посол отсуда?

Наверное, им часто говорят «Пошёл отсюда!», чтобы отвязаться от назойливых помощников, но, по крайней мере, первый раз от их помощи отказываться не стоит, так как этот рынок, как огромный лабиринт, в котором сотни маленьких магазинчиков и несколько выходов. Зайдёшь на рынок, и потом так запутаешься в магазинчиках, что не найдёшь выход или выйдешь не там, где вошёл.

Так вот у входа на рынок я и столкнулся с Юлей нос к носу.

– Привет!

– Привет!

– Ты как здесь оказался?

– Работаю в Бокаро. Привёз пятерых в командировку. А ты?

– Ну, надо же такая встреча!

Мы стояли, не зная, что делать дальше. Тогда Юля предложила зайти куда-нибудь посидеть. Пошли в ближайшее кафе. И пока индийская певица в цветном сари пела, пританцовывая, чудные индийские песни, мы заказали по чашечке кофе и разговаривали. Она рассказывала о себе и муже, нелёгкой работе торгпреда. Я сказал, что до сих пор не женат и тоже езжу по заграницам.

И вдруг она спросила меня:

– А почему ты тогда поверил моему письму? Я ведь не решила тогда ещё с замужеством и только хотела проверить тебя? А ты поверил, и потому я на самом деле вышла за Петра, и мы уехали в Англию.

Эти слова Ани меня убили. Я долго не мог ничего ответить. Получалось так, что я сам себе подписал приговор, поверив единственной фразе «Я выхожу замуж», хотя на самом деле этого не было? Я, не задумываясь, поддался страсти суданской девушки и тем самым перечеркнул свою любовь к Юле? Я думал, что наказываю Юлю за измену моим чувствам, а наказал нас обоих. И это я понял только сейчас. И откуда-то издали до меня дошёл вопрос, который задала мне Юля:

– А что же ты хотел сказать мне своими письмами?

И я ответил то, что лежало тяжёлым грузом на мне все эти годы:

– Я люблю тебя. Это можно было прочитать по первым буквам моих писем.

– Жаль, но я не догадалась.

– Но, я и сегодня не женат. Не всё потеряно.

– А как же Рита?

– Не знаю. Мы расстались так внезапно. А никого другого я не нашёл.

– Зато я замужем. И у меня есть дочь. А письма я твои храню. Когда приедем домой, прочитаю зашифрованное послание. Не мог просто написать? – и она усмехнулась. – В этой конкурентной борьбе ты проиграл, хотя мог, возможно, и выиграть. Но мой муж оказался более пылким, за что я его и люблю.

В её словах не было горечи или сожаления, но они прозвучали мне упрёком, и я готов был заплакать.

– А мне казалось, что мои чувства к тебе я довольно ясно выражал в письмах даже без расшифровки.

– Ну, извини. Я, наверное, хотела, чтобы ты написал прямо своё признание, а вместо этого ты писал о других девушках.

– А твой муж признался сразу?

Юля улыбнулась, отвечая:

– Мы влюбились друг в друга с первого взгляда, с его первого поцелуя, но я долго проверяла его. И хватит об этом. У нас дочь. И я люблю их обоих. А ты стал писателем?

– Нет. Как-то сразу перегорел. Рассказы о Судане валяются в папке, а больше не пишу. Да и некогда.

Расставаясь, мы даже не поцеловали друг друга. Наверное, оба боялись, что поцелуй может связать нас, и всё станет очень сложным. Юля протянула руку и сказала:

– Прощай. Наверное, мы больше никогда не увидимся. Нас с мужем переводят работать в Дели.

Так и не встретились.

Мы подъезжаем к нашему дому. Оставляю машину во дворе, поднимаемся на лифте на девятый этаж. В квартире знакомлю Юджина с родителями. Пока мама хлопочет, накрывая на стол, мы устраиваемся на диване, и я рассказываю, упоминая теперь мельчайшие подробности своего пребывания в Судане и моего знакомства с Халимой, с её мамой и дедушкой.

Во время моего рассказа Евгений Фёдорович сидит, отклонившись назад, закинув руки за голову. По его лицу трудно было судить, о чём он сейчас думает. Только бегающие желваки на скулах говорили о том, что зубы сжимаются, сдерживая волнение.

Мой рассказ закончен. Я умолкаю. Евгений Фёдорович разжимает зубы:

– Я так понимаю, что мы с вами теперь родственники.

– Выходит, что так.

– Как же всё неожиданно. И как это хорошо! У меня есть дочь. Она хочет меня видеть, не смотря на то, что я ни малейшим образом не принимал участия в её жизни. У меня есть жена, хотя я не имел ни малейшего представления об этом. Я должен искупить свою вину перед ними. Я обязательно поеду в Судан и заберу Риту в Крым. Только надо сначала навести порядок на Украине. Сегодня я буду говорить об этом с протестующими на майдане. Их надо убедить в том, что они совершают ошибку, идя на поводу у фашистов, которым не нужен мир на Украине, которым нужно лишь сменить одно правительство на другое, которые действуют по указке Америки, а не по велению сердца.

Я забываю включить диктофон. Да и не думал, что услышу то главное, что нужно для статьи. Но я запомню. Мой отец пожимает руку Евгения Фёдоровича, говоря:

– Спасибо вам! Мы с вами, наверно, ровесники, но вы явно выглядите моложе своей пылкостью. Я тоже был на майдане и меня там избили. Теперь меня жена туда не пустит. А вы молодец!

Мама приглашает за стол. Я открываю бутылку коньяка и разливаю его по рюмкам.

Затем открываю бутылку шампанского, предлагая начать с него. Но Евгений Фёдорович отодвигает свою рюмку и просит налить в бокал сок.

– Вы не пьёте спиртное? – участливо спрашивает мама.

– Пью, – говорит он, – но сейчас не буду. Извините. Там на майдане всякое может быть, и когда от человека пахнет спиртным, его обвинят в том, что он пьян и потому бушует. Нельзя давать повод к таким разговорам. Лучше потом как-нибудь.

Я соглашаюсь и тоже прошу налить сок.

– А ты чего? – говорит отец. – Тебе-то не грех выпить за тестя.

– Но я тоже пойду на майдан с Евгением Фёдоровичем. Не забывайте, что я журналист и для того приехал, чтобы всю правду отразить в газете.

– Может, не стоит? – жалобным голосом возражает мама.

– Так, – твёрдо говорю я, – это вопрос решённый. А вы можете за нас выпить. Мы уж после майдана.

Обед проходит в несколько грустной обстановке, поэтому Евгений Фёдорович взрывается весёлым голосом:

– Что это мы как на похоронах? Веселее смотрите. Мы же сидим новой семьёй теперь. Давайте споём что-нибудь, – и он без всякого перехода запел «Катюшу».

Мы не сразу, но на припеве подхватываем песню, и вот уже поём хором «Выходила, песню заводила…». Дальше пошла украинская «Распрягайте, хлопцы, коней», потом о Москве «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля» и снова украинская «Ничь яка мисячна».