Воскресенье. Книга вторая

Рига замерла в страшном и мучительном ожидании.

***

До рынка шли часа 2: по-пластунски, неся по очереди обессилевшую Рузилю. Конечно, ни о какой медицинской помощи речи не шло – опасность ситуации не предполагала движение до больницы. Облегченно вздохнув, когда на горизонте появились куполообразные здания рынка, ребята вошли внутрь.

– Ну, вот, дошли, – аккуратно положил Рузилю на деревянный пол рынка Янис, – условия не комильфо, но на первое время пойдет.

– Спасибо, – ответила Лена, оглядывая помещение. Бетонные, куполообразные потолки рынка, из которого уже убрали прилавки, конечно, не могли служить надежным укрытием, но другого выхода у людей просто не было. Народу собралось так много, что ребята с трудом нашли свободный угол, когда женщина взяла на руки маленького сына, уступив место.

– Раненая? – Спросила она, кивнув на Рузилю.

– Завалило, – ответила Лена, оборачиваясь к молодым людям.

– Держите, – снял с себя кожаную куртку Валдис, – всяко не на холодном полу.

– Лена, мы вернемся ближе к вечеру, – сказал Арвид, – никуда не уходите, слышите? Эта паника временная. Дайте разобраться. Скорее всего, завтра объявят эвакуацию и, возможно, поедете домой.

– А вы…?

– А мы дома, – улыбнулся Арвид, выходя с рынка.

Янис поджал губы и махнул рукой, усмехнувшись, когда Лена смущенно ответила тем же.

***

– Ну, как ты? – Девушка уселась в угол и положила голову Рузили к себе на колени. – Живем?

– Әнием… – простонала татарка, не открывая глаз, – хочу к маме… Әнием янына.…И пить… Воды хочу.

– У нас есть немного шоколада, – обернулась к ним женщина с ребенком, – хотите?

– Нет, – поморщилась Рузиля, ощупывая лицо – ее лоб украшала широкая ссадина, а на левой щеке появилась внушительных видов царапина, – совсем не красивая стану, еще и толстая, уф, даже Камиль тогда на мне не женится.

–Женится, еще как женится, – прикрыла ей глаза Лена и пригнулась, когда здание рынка сотрясла взрывная волна. Рузиля, вздохнув, уснула, сжав ее руку.

Лена закрыла глаза и обессилено прислонилась к бетонной стене. Затем открыла и взглянула на Рузилю – та мирно спала. По телу пробежала дрожь. Война? Ведь нет, ведь не может быть! Она еще не жила-то толком, как же так…? Она…Маленькая еще.

Прикрыв рот ладонью, чтобы не разбудить людей и спящую подругу, Лена беззвучно, по-детски отчаянно, заплакала, роняя теплые слезы.

«Мамочка», – прошептала она, закрывая лицо руками, – «Мамочка, я не хочу, пожалуйста, я жить хочу, мама.… Забери меня, мама, мне так страшно, не хочу умирать, хочу жить, мама…».

***

Когда очередная взрывная волна сотрясла стены рынка, Лена открыла глаза. Бомбили даже ночью, каждые 2 -3 часа над городом слышался протяжный вой самолетов. Они терпели, с территории рынка выходили самые смелые, но чаще всего обратно уже не возвращались. Рузиля не приходила в себя с вечера, ее круглое лицо осунулось и побледнело, ото лба до самой ямочки на подбородке. Оставленная ребятами вода кончилась, сами же они ночью не вернулись. Лишь днем заглянувший Арвид сообщил, что эвакуация состоится завтра утром, и ей, Лене, непременно нужно в это время быть на рынке, иначе она рискует остаться здесь. Враг шел совсем рядом, и времени почти не осталось.

– Дочка, ей бы к доктору, – тихо сказала лежащая на боку женщина с ребенком, – гляди, какая бледная. Только далеко он, другой конец города. К утру дойдешь.

– Нет, я не могу к утру, – истерично рассмеялась Лена и яростно похлопала девушку по щеке. – Рузиля, Рузиля, просыпайся! Я не могу остаться здесь, ты слышишь меня Рузиля?! – Кричала она, сжимая зубы. Рузиля не отзывалась. Она практически не дышала. – Черт! – Отчаянно сплюнула Лена, и, прекратив тряски татарку за грудки, вскочила на ноги. – Здесь же был продуктовый магазин, да? – Обратилась Лена к женщине.

– Он разрушен, бомба в него попала, – ответила та, удивленно двигая челюстью, – чего удумала–то, чудная, говорю же, к доктору ей надо, только он поможет! Василий Иванович, этот, Хлебников. Вот такой доктор, – подняла женщина вверх большой палец, – вмиг твою подружку на ноги поставит.

– Она мне не подружка! – Визгнула Лена, топнув ножкой. – И вообще, я здесь оставаться не собираюсь! Не дай Боже ты еще будешь без сознания, когда я сюда вернусь! – Крикнула она и удалилась с рынка.

***

На Ригу опустился дождь с резкими порывами ветра; чуть Лена переступила порог, как ее едва не сбило с ног. Фонари уже не работали, поэтому девушка двигалась на ощупь, по темным, разбитым бомбами дорогам. В воздухе пахло гарью и единственным светом были огни горевших зданий. Смочив лицо водой из лужи, Лена пригнулась и приготовилась пробежать улицу, уже увидев перед собой разбитый снарядом магазин.

Напрасно же она предполагала, что самолеты ночью не прилетят! Прямо над ней пронесся, едва не задев крышу магазина, черный бомбардировщик и сбросил снаряд так, что Лену отбросило едва ли не к самому рынку. Больно ударившись головой и подвернув ногу, она упала и закрыла голову руками. Лена слышала летящих убийц, совсем рядом с ней падали снаряды и стрекотали пули, а она лежала ватная от страха, ожидая, что следующая достанется ей и разнесет на кусочки. Наконец, самолеты улетели.

Лена открыла глаза, но все еще была не в состоянии сдвинуться с места. С трудом поднявшись, она присела и, огромными усилиями успокоив стучащие зубы, подняла голову к темному небу.

«Мама, мама, мамочка, м-м-мама…», – прошептала она и на четвереньках, по грязи и по лужам, испуганно пригнувшись, поползла к магазину, сдирая колени и руки о пробоины в асфальте. «Я не хочу, не хочу, не хочу, не хочу, м-м-мамочка – а-а, мама, з-заабери меня, мама, м-м-мама. Домой, домой…», – не выдержав темпа, Лена наткнулась на арматуру, и одернув руку, упала лицом в самую жижу.

Приподнявшись, от усталости, обиды и отчаяния, она смахнула грязь с лица и, поднеся кулачки к глазами, по-детски отчаянно, всхлипывая и завывая, заплакала. В самой грязи, среди обломков разрушенного магазина, под уже проливным дождем, в самом центре разбитого города.

«Нуу, ну, почему вот так, мама, ну, я же как лучше хотела, а они, бомбят, они…» – жаловалась Лена, опустив голову утирая слезы.

– Руки вверх! – Девушка испуганно вскочила, едва не споткнувшись на кирпичных обломках магазина, когда за спиной щелкнул затвор ружья.

– Д-д-дяденька, мне поесть надо взять, там подруга умирает на рынке…

– А мне чего? – Не опускал оружия, ответил мужчина в очках, с редкими, взъерошенными волосами. – Стой смирно! Давай деньги и бери, чего хочешь! Или проваливай отсюда!

– У меня нет денег… – проговорила упавим голосом Лена, поднимая руки вверх. В ногах похолодело. Он ее убьет? Все закончится вот так? Не слишком много за последнее время для 20 летней девчушки, Господи…?

– Тогда проваливай отсюда к чертовой матери! – Разрезая тишину ночи, заорал мужчина. – Считаю до трех и стреляю!

Едва удерживаясь на ногах, Лена вдруг схватилась за уши.

– Раз!

– П-подождите, – заикаясь, Лена сняла дорогие, золотистые ажурные серьги и трясущимися руками протянула мужчине, – в-возьмите, они д-дорогие. Бабушкин п-п-подарок.

– Ну-ка, – осмотрел мужчина украшение сквозь очки, поглаживая рыжую бородку, – хороши, – цокнул он язычком, – жди здесь, сейчас принесу, – мужчина скрылся в уцелевшей половине магазина. С трудом удерживая себя от потери сознания, девушка присела на обломки кирпича. Дождь усиливался, а серое платье и босоножки промокли насквозь. Обняв себя за худые плечи, Лена опустила голову.

И снова он! Она едва успела пригнуться, когда «темный» пронесся над крышей рынка и, круто спикировав, сбросил снаряд точно в уцелевшую часть магазина. И вновь наступила тишина.

Лена убрала руки от головы и открыла глаза. Оставшаяся часть магазина окончательно превратилась в обломки. Мужчину выбросило из окна, он лежал, раскинув руки и широко открыв глаза. В левой руке сжимал золотистые ажурные серьги.

Едва дыша, Лена опустилась на четвереньки и поползла к мертвому человеку – под руками хрустели обломки кирпича, царапая руки, но она не чувствовала абсолютно ничего. Первый раз в жизни, под проливным дождем, уставшая, мокрая и голодная Лена увидела мертвого человека. Он скорее, напоминал живого, лишь тонкая струйка крови в уголке рта и неестественно бледный цвет синих глаз говорили, что перед ней мертвец. Взгляд упал на сережки, но Лена так и не решилась взять их обратно.

Испуганно шарахнувшись, не поднимая головы, девушка добралась до развалин и, отбросив кирпичи, вытащила пару уцелевших буханок хлеба и чудом уцелевшую бутылку с молоком. Плотоядно урча, Лена отрывала кусочки руками и, не жуя, проглатывала, запивая, не обращая внимания, что жидкость льется мимо, прямо на красивое серое платье из шелка. По–прежнему лил дождь и дул ветер, но девушка ничего не замечала: сидя на обломках, прямо перед погибшим мужчиной, она съедала одну буханку за другой, пока еда не перестала лезть в горло. Хрустнуло стекло под ногами: она наступила на очки мужчины, и вдруг злобно рассмеялась, хватая в руки хлеб. Взгляд Лены упал на ружье. Сдвинув бутылку с молоком и хлеб к подмышкам, девушка схватила оружие, и, оглядываясь по сторонам, поползла обратно к рынку.

***

Рузиля все еще не пришла в себя, когда Лена, вернувшись в здание, вывалила продукты и ружье рядом с ней. Укутавшаяся в шаль женщина приподняла голову и округлила глаза.

– Откуда это…? – Испуганно прошептала она и протянула руку к хлебу и молоку.

– Оставить! – Крикнула Лена, и женщина вернулась на место. – Чего, так и спишь, сволочь?! Я тут корячусь за нее, еду достаю, чтоб не сдохла! Я теперь помирать за тебя здесь должна, да, морда твоя басурманская?! Отвечай!!!

– Ааа… – простонала Рузиля, чуть заметно открывая глаза, – Лена…

– Ооо, мама… – прошептала девушка и кинулась к ней, едва сдерживая слезы от стыда и отчаяния, – чего надо, воды? Есть молоко, есть хлеб, что ты хочешь?

– Воды… – прошептала Рузиля, сжимая Лене руку, – пить хощу…

– Воды нет, есть молоко, – трясущимися руками Лена открыла бутылку и передала Рузиле.

– Уф… – вздохнула та, пригубив, и вновь попыталась открыть глаза.

– Руза… – обняв, поцеловала ее в лоб Лена, – ты только дыши, слышишь? Дыши, мы тебя вылечим. Прости меня, дуру, какая же я… – вытирая слезы, шептала девушка, краснея от стыда, – я маленькая еще, прости меня, ты же свет мой, жизнь мне спасла, а я.…Прости, прости! – Воскликнула Лена, ложась рядом и обнимая девушку. – Можно ваше покрывало? – Обратилась она к женщине.

– Пожалуйста, – ответила та, протягивая шерстяную простыню, – нужно привязать к ногам, тогда точно не соскользнет! На себе далеко не утащишь, хрупка вон какая, одни кости.

– Да уж, какая есть, – махнув рукой, улыбнулась Лена, утирая слезы.

***

– Ну, в добрый путь. Храни вас Бог.

– Мы комсомолки, – поджала губы Лена. Рузилю, снова и снова впадавшую в беспамятство, водрузили на покрывало, постелив под спину подушку из курток. Тащить ее на себе всю дорогу Лена действительно была не в состоянии.

– Это не важно, – глядя Лене в глаза, ответила женщина, вздохнув, – следуйте к церкви Петра, доктор живет совсем рядом, там спросите. Не уехал он еще, не должен был. Торопитесь, дочки, с рассветом, глядишь, опять бомбить начнут.

– Спасибо, – поблагодарила Лена, улыбнувшись и, взвалив Рузилю на плечи, почувствовала, как прогибается спина и подкашиваются ноги. Надеяться на что–то другое не представлялось возможным – рижский транспорт остановился еще вчера.

***

Где–то на берегу реки зажгли костер. Отражение его пламени ровными линиями упало на величественную, но спокойную ночью воду. Ее не тревожили ни постоянные сигналы воздушной тревоги, ни летающие самолеты, ни падающие снаряды. С реки дул ветер, прохладный, освежающий мысли. Город пока мог спать спокойно. Самолеты прекратили налеты до рассвета, ему, врагу, тоже был нужен воздух после тяжелого «рабочего» дня.

Лена опустилась на землю и тяжело вздохнула. Последние метры она тащила подругу сидя, силы совсем покинули ее. Устав от тяжелого пути, девушка решила сделать привал, остановившись у самой реки. Страшно болели спина и плечи, подвернутая нога ныла так, что хотелось выть от отчаяния и обиды. Лена понимала, что ей суждено остаться здесь, в Прибалтике, и встретить неизбежное. То, что изменит ее жизнь навсегда.

«Девчонки, свобода!» – веселая, головокружительно красивая и легкая Лена Ракицкая, в мае, сбегает с крыльца школы, в белом, кружевном платье. Вокруг светит солнце, и идут друзья: молодые, красивые, и безумно счастливые. В ленинградское небо взмывают сони воздушных шаров, звучит торжественный марш.

Это все было в прошлой жизни, Елена Павловна? Теперь наступила другая, эта…?

– Я вижу, что ты не спишь. Расскажи чего–нибудь, – сидя в позе турка у берега, спиной к Рузиле, Лена вернулась в темную ночь, прохладную и пахнущую гарью, – чтобы я не уснула, – чихнула девушка, – ну, все, заболела.

–Подо мной, кажется, шаль, укройся, – тихо сказала Рузиля, приоткрыв глаза.

– Не надо, спасибо, – шмыгнув носом, отказалась Лена, – Галя говорила, ты поешь хорошо.

– Нет…

– Давай, пой. Если я начну, точно рыбы сдохнут.

– Ну, я предупреждала, – вздохнула Рузиля и закрыла глаза, -

«Сине сагынып, сине сагынып,

абау жаным, чит илдә,

ал яулык, зәңгәр шәл, уткән гомер бигрәк…».

– Прервалась на полуслове Рузиля, – подпевай. Чего ты? – Улыбнулась она, не открывая глаз.

– Ага, конечно, – засмеялась Лена, – я по-татарски даже ругаться не умею.

– Айда, научу, – ехидно проговорила Рузиля, прикусив губу и ерзая на покрывале, – ой, хорошо–то как. Как авылда, выходишь в поле, спишь у реки, сверчки, эх, туган жир, – вздохнула она.

–Эй, – потрясла ее за плечо Лена, – не спи, пока я не сплю. Чего ты в Латвии-то забыла, чудная? Лежала бы у себя в деревне, самогон пила, коров пасла да материлась по-татарски.

– Ай, да ну тебя, – обиженно буркнула Рузиля, открыв глаза, – я самогон пила только один раз, на свадьбе у брата мужа сестры. И там вот потом ходила, пела и ругалась на татарском. Точно не научить?

–Нет.

– Ну, ладно. А потом учителем пошла работать. Других–то нет, пропали все куда-то и все, нет. Ну, я пела хорошо вот меня и взяли в школу детей младших классов учить: рисовать, писать, считать. Думала в институт пойду учиться, а мама говорит, нет, замуж надо выходить, – Рузиля прервалась, закашлявшись. Лена вытянув шаль, накрыла ей ноги. – Спасибо. Я не хотела, думала, выучусь, потом обязательно замуж выйду.

– А чего убежала то? – Улыбнувшись, спросила Лена.

– Испугалась, что он украдет меня.

– А, и мужа уже нашли?

– Да! – Приподнявшись, воскликнула Рузиля, но тут же упала обратно на покрывало.

– Лежи, ты что? – Поправила под ней куртку Лена и улеглась рядом, облокотившись на локоть. – Красивого хоть жениха–то выбрали?

– Угу, – смутившись, закивала Рузиля, – но я так не хотела. Учиться сначала, а потом…

– Понятно, – выдохнула Лена и улеглась на спину, устало взглянув на темное, усеянное звездами небо Прибалтики, – чего пела–то? Расскажи.

– А, это спектакль один, «Синяя шаль» называется, мы ходили на него. В общем, там парень с девушкой, ну, это, любят друг друга, а он убил ее дядю, который выдал ее замуж.

– Эм, – приподнялась Лена, – убил, потому что замуж ее выдал? А договориться не пробовал?

– Да нет, какой договориться, муж же бай, у него вся правда. Ну, и она попадает в семью, где 5 жен…

–Пять?! – Округлив глаза, воскликнула Лена.

– Да, но вообще по Корану разрешено только четыре, вот…

– А тут разрешили пять?

– Нет, вообще только четыре разрешено…

– А тут разрешили пять? – Издевалась Лена.

– Нет, тут разрешили, уф, чего син башымны бутыйсың, а?! – Раздраженно крикнула Рузиля.

– Да смешно же, 5, 4, 3, женушку лови, – рассмеялась Лена, – и чего там дальше?

– Ничего.

– Ну, Рузиля.

– Отстань, говорю.

– Тогда я тебя утоплю! – Лена ухватила покрывало за два конца и потащила к реке так, что едва успевшая удержаться Рузиля чуть не слетела на землю.

– Ай, плавать же не умею! – Кричала она, размахивая руками. – Әнием, үтерәләр!

–Как не умеешь? – Остановилась у самой воды Лена. – Деревенская баба, а плавать не умеет.

– Я не баба, – усаживаясь, проворчала Рузиля, – булды уже, мне некогда было плавать учиться, как дедушку раскулачили, я за их хозяйством следила: коров, коз пасла, еще детей учила, гулять даже не ходила, а ты чем занималась?

Лена тихо присела у воды и, обняв колени, положила на них голову. Ее жизнь начиналась только сейчас – у берегов Даугавы, в Риге. В эту лунную ночь рядом с этой девушкой, обладающей недюжинной силой духа, укрывавшейся в таком хрупком тельце, невероятного человека с фантастической симпатией и обаянием.

– Лена, – позвала Рузиля, – ну, прости. Я не то хотела сказать. Лен…

– Сказала уже, – бросила Лена и, поднявшись, уселась рядом с Рузилей на край шерстяного покрывала, – ничего я не делала, Рузиля, – прошептала она, глядя в темноту опустошенным взглядом. – Гуляла и жизнь прожигала свою. Я даже сама не представляю, не осознаю, какая я.

– Хорошая, – ответила Рузиля, положив ей голову на плечо, – иначе стала бы тащить меня столько километров? Бросила бы давно и не вспомнила бы. И все это ты делаешь не из-за того, что я жизнь тебе спасла, а потому, что ты человек хороший. Или ты думаешь, что донесешь меня и побежишь на эвакуацию?

– А ты думаешь, нет? – Ироничным взглядом посмотрела на девушку Лена.

– Нет, Лена. Мы здесь надолго, – сказала Рузиля, пытаясь встать на ноги, – идти надо. Скоро бомбить начнут, светло будет. Ты меня держи, а я попробую сама, договорились?

– Угу, – схватив покрывало, Лена накрыла им плечи татарской девушки и взяла ее под руку.

– Не могу… – прошептала Рузиля и чуть не упала на землю.

– Ничего, нам еще немного, – взвалила ее на плечи Лена и тихо вскрикнула, когда боль страшно ударила в подвернутую ногу. Вновь напряглась спина, как тетива, натянулся позвоночник, – Руза, Рузиля. Ты рассказывай чего–нибудь, хорошо, если сможешь? Мне так легче будет. Чего там с девушкой той, в «Синей шали»?

– В общем, было там еще четыре жены, такие все, уф. Одна старая совсем, ей все говорят, что пора, ну, это, на кладбище. Потом две веселые, и одна, ну, елан.

– Змея, – подсказала Лена, с трудом переставляя ноги.

– Да, чисто бабский, ну, женский коллектив. И, в конце концов, все равно…

***

Уже светало, когда девушки вышли к «Черным котам» на улице Мейстару. Здесь начинались узкие проходы и старинные высотные здания с дорогой из брусчатки. На пересечении Мейстару с улицами Маза Смилшу и Зиргу, с вершины здания на Лену смотрели скульптуры черных котов, абсолютно симметричных друг другу. Центральный фасад массивного пятиэтажного дома венчала фигура орла, распахнувшего крылья. Вход же в здание был обрамлен флоральным декором, а над ним находилось изображение умиротворенного, крылатого женского маскарона.

По легенде, скульптуры котов установил обиженный купец, которому не разрешили стать членом Большой рижской Гильдии. Тогда богач поместил фигуры на крыше своего дома на Мейстару, повернув их хвостами в сторону окон рабочего кабинета старейшины того самого общества. Купец щедро платил судьям, и черные коты с изогнутыми спинами еще очень долгое время портили кровь чиновнику, но потом их все-таки развернули лицами, под необходимым ракурсом.

Лена, уложив Рузилю на землю, трижды постучала в массивную дверь бежевого дома. Ее взгляд упал на подругу. Та, уронив голову на грудь, всеми силами пыталась не потерять сознание и часто шмыгала носом. Наконец, дверь открылась, и к девушкам вышел худощавый, солидный мужчина в очках и с седой бородкой. В руках он держал керосиновую лампу, на ходу натягивая видавший виды темный твидовый пиджак. Доктор, по-видимому, жил и работал в одном месте. Несмотря на раннее утро, он был одет в идеально начищенные брюки, светло–серую рубашку, укрытую под элегантный жилетом темно-коричневого цвета.

– Эээ, чем могут помочь, дамы? – Поправив очки, спросил доктор.

– Доктор, вы доктор Хлебников, да? – Поднимая Рузилю, воскликнула Лена.

– Да, а что, собственно, происходит?

– Ее оглушило, она уже второй день нормально не ходит.

– Ну, конечно, чего же вы раньше не… – осекся доктор, почесав затылок, – эх, война. Проходите, – пропуская Лену, мужчина подхватил обмякшую Рузилю под руки, – сейчас отнесем на второй и будем смотреть. Ну, чего вы стоите, проходите. Девушка, голубка вы моя, девушка!

Войдя в теплое пахнущее едой помещение, Лена почувствовала, как закружилась голова, и подкосились ноги. Она схватилась за сердце, ощупывая мокрое серое платье, пытаясь не упасть.

«Это война».

Перед глазами поплыли рижский вокзал, желто-серый зал «Альгамбры», Рая Шустер, Арвид, бетонные стены рынка.

«А чем ты занималась?»

«Мамочка…» – прошептала Лена, хватая ртом воздух и, упав в угол, лишилась чувств.

Над Ригой взошло солнце: прекрасное, как сама жизнь, легкое, как молодость, и светлое, как взгляд ребенка.

***

– Лена! Доча! – Мама бежала за уходящим поездом, что–то держа в руках, кажется, это была соломенная шляпа.

– Мама, ну, зачем? – Кричала Лена, высунувшись по пояс из окна. – Я скоро вернусь, мама, оставь, оставь.

– Хорошо тебе отдохнуть, доча! – Мама остановилась и отправила воздушный поцелуй. Еще очень долго она стояла на платформе железнодорожного вокзала, в своем любимом зеленом платье с высоким воротником, а ветер теребил ее волнистые, русые волосы. Мама будто бы старалась запомнить, как выглядит дочь, насладиться ее уходящим присутствием. Она будто бы что-то чувствовала и, собирая девушку в дорогу в Ригу, как можно чаще касалась, невзначай, нервируя не слишком любящую нежности дочь.

«Мама, я опаздываю!». – Кричала Лена на мать, а затем, будто бы извиняясь за свое поведение, крепко обнимала самого близкого и дорогого ей человека. Где–то рядом крутились младшая сестренка и братик, но мама не отпускала дочь даже на пару мгновений.

Поезд ушел в Ригу, а Ирина Ракицкая все еще стояла на станции, утирая платочком слезы. В следующий раз судьба сведет их в осажденном, но не сломленном блокадой Ленинграде. Свои последние часы она проведет на руках старшей дочери.

***

«Мамочка…» – прошептала Лена и открыла глаза, не сразу сообразив, где находиться. За окном светило солнце и был день – девушка посмотрела на старинные часы на стене: 4 часа дня!

«Эвакуация!» – Попыталась вскочить с кровати Лена, но ее взгляд упал на спящую в кресле Рузилю. Осторожно ступив на деревянный пол, девушка присела перед подругой, коснувшись ее лица.

– Руза… – прошептала Лена, улыбнувшись, и потрепала Рузилю за носик. – Вставай, морда нерусская.

– А? – Рузиля открыла глаза и испуганно вздрогнула. – Уф, совсем, аңгыра что ли син, чего ты пугаешь меня так?

– Гы–гы, живая, – радостно воскликнула Лена, и девушки крепко обнялись.

– Живая инде, чего со мной будет? – Поджав губы и поправив волосы, сказала Рузиля. – Доктор меня покормил, напоил, спать укладывал, но я кровать уступила, ты же у нас без сознания лежала. Ходить, правда, пока не могу особо, а так пойдет.

– Я рада очень, – погрустнев, сказала Лена и положила голову на колени татарской девушке, – Руза…

–Әу, балам?

– Нам ехать надо.

– Куда?

– Домой. Я в Ленинград, ты к себе. Эвакуироваться надо, и как можно скорее.

– Слушай, – взяла Лену двумя пальцами за подбородок Рузиля и твердо сказала, – нам с тобой ехать некуда, война повсюду, поняла? Наша с тобой война, слышишь, да? Давай, раз уж остались здесь, будем воевать, чего делать? Значит, ну, это, доля такая.

– Ааа, – вскочила на ноги Лена и повернулась к двери, – если у вас так принято – терпеть, то я здесь оставаться не намерена.

– Ох, знаешь, что?! Терпение у нас покорностью называется. Называлось, да. Это испокон веков так было принято, что слово татарского мужчины – закон. А жена – за ним, за мужем, за своим мужчиной. И да, если надо было терпеть, татарские женщины терпели. И это многому их научило, потому, что за терпением была семья, дом, хозяйство. Без хорошей жены, покорной, терпеливой и заботливой, не будет хорошего мужа! И да, мы не могли говорить мужчине все, что хотим, потому что так нельзя! Он главный! Но сейчас не так! Вернее, не совсем так. Сейчас и мужчина, и женщина – равны. Татарской деревни, нищей, больше нет! Авыл – это наш дом, и мы будем его поднимать, как и нашу республику! Мы теперь образование получаем! – Выдала девушка и выдохнула, раскрасневшись. – Ай, ну, давай, чего, иди, – закрутила глобус на деревянном, письменном столе напротив окна Рузиля, – мир большой, беги куда хочешь. Когда на мою землю нападают, я дома сидеть не буду, дура что ли совсем?