Воскресенье. Книга вторая

– Да, мы пошли в дом к Софье, и нашли у нее огромный список с фамилиями тех, кто до войны занимался антисоветской пропагандой и представлял угрозу на оккупированных территориях. Это была не сеть, она действовала одна, потому что не ведала страха. Кто? Она, эта девочка с косичками и детским лицом, представляете? Казалось, что она ничего не боялась, – печально усмехнулась Ангелина и тяжело вздохнула, – а Лена не убийца, Женя, вы все узнаете.

В натопленной, жаркой комнате, пахнущей древесиной, повисло молчание. Женя опустошенно смотрела вдаль. Над ее головой все еще падали снаряды и дул прохладный ветер с ночной Даугавы. Олег, сложив руки в замок, также смотрел в одну точку, расстегнув верхнюю пуговицу голубой рубашки. Нина с Яной, обнявшись, тихо смахивали слезы и громко шмыгали, пытаясь не разрыдаться взахлеб.

– Мне… Мне нужно. Я пойду.…Подышу свежим воздухом.

Женя на деревянных ногах поднялась из–за стола и вышла из избы.

Вновь наступила тишина. Лишь ветер дул с открытого окна, теребя листья на развешанных вдоль стены березовых вениках во владении тети Лауры.

***

Женя тихо шагала по прохладной траве. Она не могла привыкнуть к тому, что на дворе был 77-й год, а над головой – спокойное, мирное небо. В ее голове все еще рвались снаряды, а 20 летняя девочка пыталась убежать от настигавшей ее смерти, каждый раз ценой неимоверный усилий избегая ее. Женя подошла к реке, взглянув на свое отражение в воде при лунном свете.

На нее, широко расставленными глазами, смотрела девочка, упрямо поджавшая губы и нахмурив брови, с темными локонами до плеч. Просто советский участковый, который ничего не видел в собственной жизни. Женя коснулась воды рукой, нарушив спокойствие глади озера. Где то проухала сова и девушка испуганно вздрогнула. Страшно. А как было им?

Маленькая Соня Ройзман сама, в одиночку, вычисляла националистов. Лена Ракицкая, Рузиля Гарифуллина, Лигита, Арвид, Вика и другие рыли окопы под обстрелом вражеских самолетов, а вы, Евгения Марковна? Чего сможете вы? Смогли бы вы проявить такую же отвагу и тащить незнакомца через весь город, под огнем вражеской авиации? Она не знала. Жена не могла ответить на этот вопрос, как бы ни старалась. Перед собой она была предельно честна.

– Женя… – девушка испуганно вздрогнула и едва не упала в воду, – Нина успела схватить ее за руку.

– Чего пугаешь так, а, Нина Ивановна?! – Проворчала Женя, сверля девушка исподлобья. – До инсульта довести хочешь?

– Нет, я испугалась просто, – виновато опустив голову, пробурчала Нина, теребя подол белого, ситцевого платья, – Жека, – она подошла к берегу и взяла подругу за руку, – скажи, а ты смогла бы меня убить? Просто…

– Да, смогла бы, – спокойно ответила Женя, глядя на безмятежную темную воду финского озера, – если бы видела, как ты мучаешься и корчишься от боли, да, я бы тебя застрелила. Винила бы всю жизнь. Но сделала бы это…

– Ты думаешь, она…

– Она не убийца! – Воскликнула Женя, глядя в большие глаза Нины Ивановой. – Я ее видела, я же смотрела… этот взгляд, нет, она… Она не могла, там что–то произошло, но что – непонятно, – раскрасневшись от волнения, Женя смочила руки холодной водой и коснулась лица. Закрыв глаза, она присела у берега.

– Жень, пойдем.

– Слушай, Нин, – опустив глаза на воду, спросила Женя Круглова, вдруг, насупившись, – а где твой Бог? Ты же верующая, правда, ведь?

–Я…

– Тогда ответь мне, как там, наверху, решают, кому жить, а кому умирать?

– Я… Жень, это…

– Это, по какому такому правилу? – Голова Жени медленно развернулась к Нине. – Вы же нас называете христопродавцами, так давай, объясни мне, почему одни сволочи по земле ходят, а другие гниют в могиле?

– Женя.

– Ей было 20 лет! – Воскликнула Женя со слезами на глазах. – 20! А у нее на глазах человека убили, маленького и беззащитного, это ты понимаешь?! Этим мразям все равно, они мгновенно померли, а она мучилась, понимаешь?! Это ты называешь справедливостью?! Божьей милостыней?! Когда человека в 20 лет чуть снарядом не пришибло, спасибо, Господи! – Взмахнула руками Женя. – Только некоторых из этих сволочей до сих пор живут, а Рузиля Гарифуллина мертва, все, нет ее!

– Женя, послушай, ты должна послушать… – не поднимая глаз, проговорила Нина.

– Я должна моему народу и государству, ясно? – Гордо подняв голову, сказала Женя.

– На все воля воля Божья, Жень…

– Да ну вас, – злобно прошипела Женя и зашагала к дому, – вместе со своим Богом. Я лучше не во что верить не буду, чем вот так вот.

–Жек, да подожди, Жек, – догнала ее Нина, – можешь не верить, дело твое. Но меня смущает один факт.

– Какой? – Повернулась к подруге Женя.

– Автомат Дегтярева, – объяснила Нинка, – ты говорила, что Рузилю Гарифуллину убили из автомата Дегтярева. Но как прицельно могла выстрелить девушка, которая до войны, по сути, никогда не держала в руках боевого оружия?

– Откуда ты знаешь, может быть, держала? – Хмыкнула Женя, пожав плечами и поежившись от холода.

– Брось, она же пианистка, как я, – улыбнулась Нина, обнажив десны и ровные, белые зубы, сверкнувшие в темноте, – дай мне оружие, я скорее, сама застрелюсь, чем попаду в кого–то.

– Но там была война, и она могла научиться за четыре года–то.

– Нет, что–то не то, – закусив ноготь, покачала головой Нина, – партизанка, с ППД на глазах у свидетелей убивает свою лучшую подругу.

– Которая ни в чем виновата быть не может, – закончила за нее Женя.

– Если только ее пытали…

– Знаешь, мне кажется, если бы пытали, она бы все равно никого не сдала. Судя по рассказам, Гарифуллина скорее бы умерла, чем предала кого–то, – уселась на крыльцо Женя.

– Ай–бай, – улыбнулась Нина, и присев рядом, положила подруге голову на плечо, – какие были люди, Жень.

– Угу, – обняла ее Круглова за плечи и поцеловала в голову, – прости меня, Нинуль. Дура я старая, совсем не думается.

– Нет, ты хорошая, – закрыв глаза, ответила Нина и вздохнула, – вон как переживаешь.

– Мне их жалко, Нин, – в сердцах прошептала Женя, – я и, правда не могу понять, за что им это?

–Вечный вопрос, – поджав губы, сказала Нина и поднялась на ноги, – идем, друг мой. Нас, вероятно, заждались.

– Да, идем, – подняла Женя, поправляя складки на голубом сарафане, – ты, главное, не бойся, я тебя прикрою, если что, – сказала она, и подруги крепко обнялись на крыльце уютного финского дома при лунном свете и дуновении ветра с безмятежных вод финского озера.

***

На Даугаву падали искры от зажженного на пляже костра. Ночь и только где–то далеко слышались залпы орудий. Враг подходил к Риге все ближе и высоко, за домами, раздавались выстрелы. Ожидание согревало и уничтожало одновременно. Казалось, что эти кошмарные минуты продлятся вечность. Пройдут годы, и Лена будет вспомнить эту темную ночь на берегу Даугавы в разрушенной снарядами Латвии. Последнюю, перед приходом врагов в город.

– Арайс, Арайс, звучит как кличка для собаки, – вертела в руках листок в свете костра Ангелина, та самая девушка–снайпер, спасшая Лене жизнь. Позже они с брюнеткой, которую звали Ритой, пошли к погибшей Соне Ройзман в дом, чтобы спасти ценные вещи от мародерства. В их числе обнаружили исписанную фамилиями тетрадь.

– Оставь, ты ешь лучше, исхудала вон вся, – бросила ей кусочек жаренной на костре рыбы Рита и распустила густые, темные волосы, упавшие ниже спины. – Еды почти не осталось. Я думаю, пайка больше не будет.

– Я думаю, нас скоро вообще здесь не будет, – растягивая ноги на песке, усмехнулась Ангелина, взглянув на Лену. Рита, нахмурившись, сняла китель, оставшись в белой майке и, аккуратно сложив одежду, улеглась на песок. Прикрыв глаза, она тяжело вздохнула.

«Город на правом берегу Западной Двины, оставленный Красной Армией. Первую атаку партизаны отбили, но танки продолжили обстреливать город. Смельчаки, среди которых была худенькая, темноволосая девушка, наполнили тысячи бутылок воспламеняющейся жидкостью и поползли к вражеской технике. Подойдя вплотную, бросали их в мотоциклистов. Враги боялись входить в пустой город, и ждали. Спустя время на мост через Двину ступили танки и взлетели на воздух: семь смельчаков сделали свое дело.

Партизаны, среди которых худенькая, темноволосая девушка, измотали врага, прячась за буграми и заставив расстрелять патроны впустую. Сутки они, знающие лесные тропы, нападают на вражеские колонны. Семерых смельчаков искали. Враги бьют детей на глазах у матерей, чтобы узнать, где они. Женщины плачут, но молчат.

Через двое суток партизан, среди которых худенькая, темноволосая девушка, взяли. Их отвели к грузовой платформе, где лежали тяжело раненные красноармейцы, и стояли вражеские пулеметы. Офицер, подойдя к девушке в рваной, испачканной в крови рубахе, обвисших штанах, говорит по-русски: «Если она убежит, я вас всех перестреляю. Поняли?»

И ушел. Солдаты, повернувшись к ней, сказали: «Беги!». Та, переминаясь на босых ногах, отрицательно кивает головой. «Беги! Ты еще можешь сражаться».– «Нет». «Я тебе приказываю – беги! Как тебя зовут?» – «Рита». – «Беги. Мы победим. Потому что бьем без промаху – наши пули летят от сердца…»

Они прикрыли ее от пулемета. Сказав: «Прощайте, друзья…», Рита Бондарь бежала, и спустя сутки непрерывного бега, уставшая, голодная, без сил, дошла до своих частей…»

– …И поедем мы в тыл, – выкатив глаза, хлопнула в ладоши Ангелина.

– Война повсюду. Нет его, тыла, – ответила Рузиля, насупившись.

– Ооо, сама придумала? Или подсказали? – Издевательски спросила блондинка.

– Нет, не придумала, это Эренбург.

– Кто? Оренбург?

– Оренбург, сама ты Оренбург! – Возмущенно воскликнула Рузиля. – Совсем дура, эйе ме?

– Ме, – кивнула Ангелина и рассмеявшись, пихнула в бок лежащую Риту, – бульбаш, кто такой Эренбург?

– Лошадь татарская, отстань, Портнова, дай поспать, – недовольно откликнулась брюнетка, перевернувшись на бок, – дура.

– Не дура, а авантюристка, – хихикнула Ангелина, обняв колени, – ладно, татаро-монгол, не обижайся, я же любя. А в Оренбурге у меня тетка жила, когда–то. Я даже не помню ее путем.

– Я родилась там недалеко, – также обняв колени, ответила Рузиля, – рядом совсем, в деревне. Авылда, эх.

– Эх, хорошо в деревне, – мечтательно сказала Ангелина, – скучаешь, да?

– Эх, да, – грустно опустила голову Рузиля, шмыгнув носом.

– Ну, давай, не грусти, – пододвинула к ней котелок с жареной, речной рыбой Ангелина, – давай кушать, Рузиля апайка. У меня в школе девочка была, мы ее так называли. Она по-русски ни бум–бум, и все апай да апай, – захихикала девушка в кулак, – ну, мы ее потом ругаться научили, и она апай, бл, апай…

– Уф, собакалар! – Рассмеявшись, воскликнула Рузиля. – Не могли чему–нибудь нормальному научить, дуралар.

– Да чему я научу, татарскому что ли? – Покрутила пальцем у виска и развела руками Ангелина, обернувшись к Рите. – Спит.

– Кушай, йөрәгем, – татарка пододвинула котелок к молчавшей все это время Лене, но та лишь проводила его безучастным взглядом. Она не могла произнести ни слова – тишина воцарилась в ее мире с той самой секунды на набережной Дугавы, когда Отто повернулся к ней, и Лена едва не взошла к виселице. Она не могла произнести ни слова, хотя пыталась, но лишь беззвучно шевелила губами. Страшно ныли покрытые толстыми мозолями руки прекрасной пианистки, девочки – Леночки. На ее глазах убили человека – она видела смерть маленькой Сони, видела страх в ее глазах, пустоту глаз мертвого человека. Она видела трясущуюся опору моста и отчаянно бившуюся в схватке с мраком девочку.

«Еврейская шлюха!».

Только за это прекрасного человека убили: за национальность и происхождение, которые человек не может выбирать самостоятельно.

«Не надо, я прошу вас».

– Молодец, девка, – бросив взгляд на Лену, сказала Ангелина, закончив с ужином и облизав пальцы, – не испугалась. Эх, чуть–чуть не успела, – сняв китель, она стянула сапоги и, вытянув ноги, устроилась рядом с подругой. – Хорошо–то как, эх, сейчас бы босиком, да по мостовой в Эренбурге.

– Оренбурге, идиотка, – не открывая глаз, проворчала Рита.

– Да хоть в Симбирске, какая разница? – Рассмеялась блондинка и обняла подругу.

– Лена, тебе надо поесть, – снова пододвинула еду к Лене Рузиля и, сняв шерстяной платок, накинула ей на плечи. – Не хочешь? Ну, ладно. А хочешь, спою? Хочешь? – Обрадовалась она, когда подруга, слабо улыбнувшись и тепло на нее взглянув, кивнула в ответ.

Над Даугавой зазвучала старинная, грустная мелодия о прошедшей молодости. Она опустилась на мостовую, пройдя мимо спящих в окопах рабочих, провела рукой по опоре моста. Заглянула на опустевший железнодорожный вокзал, на освещенную луной платформу номер 4. Прошла мимо «Альгамбры», осмотрев пустые, роскошные залы, где еще недавно играла музыка и танцевали фокстрот. Грустно прошла в сгоревший дом на Даугавской, в разгромленную комнату, мимо разбитого пианино в тесном коридоре. Печально взглянула на 4 этажное здание на улице Грициниеку, остановилась на брусчатой мостовой и прислушалась к стонущим, укрывшимся на центральном рынке женщинам и детям. По разбитым снарядами дорогам, мимо разбомбленных, сгоревших зданий, прошла к Дому с черными котами, и нежно потрепав по волосам уснувших снайперов, присела перед Леной.

Облегченно, устало вздохнула девушка и крепко обняла своего ангела–хранителя, опустив ей на плечо голову.

***

…Лена вновь шла по пустому, мрачному Ленинграду. Почти вымерший город и измученные голодом горожане, везущие на санках своих детей, уже мертвых. Наледь на лицах и в душе, на сапогах, руках и отсутствующие взгляды. Мама, которая что–то говорит, но Лена слышит лишь «просыпайся, скорее, вставай!».

Она проснулась и сразу поняла, что в комнате есть кто–то еще. Не открывая глаз, Лена чувствовала чье–то дыхание. Дождя не было, и тишину нарушали лишь артиллерийские залпы, где–то там, совсем рядом. Она слышала, как шуршит одежда, и кто–то осторожно, словно лис, шагает по деревянным половицам. Лена даже не могла понять, где Рузиля, открыть глаза – значит, выдать себя. Она чувствовала его или ее нервное дыхание и шум приклада автомата, бившегося об бедро при ходьбе. Спустя мгновение человек подойдет к кровати, к ней. Человек сделал еще шаг и вдруг замер. Затем, подойдя вплотную к кровати, он склонился к Лене, которая уже превратилась в густой комок нервов. Незнакомец выдохнул ей в лицо…

– Ааа!!! – Не помня себя, закричала Лена и, открыв глаза, набросилась на молодого человека, вцепившись ему в шею руками. – Ааа!!! – Закричал в ответ парень и упал на пол, оттолкнул девушку, больно ударившуюся об стол. Через мгновение из–под кровати выскочила Рузиля, направив ружье на непрошеного гостя, но тот одной рукой вырвал оружие и отбросил в сторону, а другой нанес прицельный удар в переносицу. Усмехнувшись, молодой человек повернулся к Лене, когда увидел нацеленное на него оружие. Закатив глаза, он сделал последние два шага в своей жизни – выстрел сразил его наповал. Схватившись за живот, молодой человек упал замертво.

– Ты.…Откуда ты…? – Держась руками за разбитый нос, ошарашено спросила Рузиля, усаживаясь на пол. – Я… Я не умела… – Лена выронила ружье из трясущихся рук и присев на пол, прикрыла ладонью рот. – Я его убила! – Заикаясь, произнесла она, заплакав и хватаясь руками за голову. – Я его убила, Рузиля, живого человека застрелила! – Он бы нас четвертовал, – ощупывая нос, проговорила татарка, – ну, хоть говорить начала, теперь не так скучно будет. – Убила… – по–прежнему держась за голову, произнесла Лена, выкатив глаза в ужасе, – я его убила… – Ложись!!! – Крикнула Рузиля страшным голосом, услышав звук приближающегося снаряда. Дом затрясло с невероятной силой, комнату в очередной раз затянуло дымом. Однако бомбила уже не авиация. – Враги… – прошептала Рузиля, поднимая голову, – пришли, враги…– она выбежала на балкон, и вытянувшись, взглянула вдаль. В паре километров от Риги, в предрассветном свете, виднелись маленькие фигурки движущейся техники. К городу полным ходом шли вражеские танки. – Девчонки!!! – Раздался по ту сторону двери голос Лигиты. – Девчонки, бегом к окопам!!! – Барабанила она в дверь со страшным грохотом. – Спите что ли там, а, не слышите, артиллерия бьет?! Вставайте, бегом на улицу, скорее, девчонки!!!

Схватив Лену за руку, Рузиля бросилась вниз по лестнице, пригнувшись от сотрясшего здание взрыва.

В дом с черными котами они больше не вернутся. В то место, где стали сестрами, укрывались от бомбежек и читали друг другу стихи; в темной ночью и невероятно светлую при солнечном свете комнате доктора Хлебникова.

Там, где при свете керосиновых ламп, родилась их бессмертная дружба. *** Над мостом взметнулось огненное пламя. Люди, бежавшие к нему, повернули назад, увидев надвигающиеся на них танки. Тем, кто успел взойти на переправу, повезло меньше: над ними коршуном пронесся бомбардировщик, прошив очередью.

«Назад!!!» – Крикнул молодой лейтенант в синей фуражке, идущий впереди колонны. Он вынул пистолет из кобуры и повернулся к танкам, но выстрелить не успел. Сраженный очередью, еще совсем юный молодой человек с детским лицом удивленно взглянул на кровавое пятно на животе. Качнувшись, он упал сначала на колени, а затем уткнулся лицом в сырую от дождя землю.

Набережную окутало едким дымом, от которого слезились глаза. Последний путь отхода из города был отрезан. *** Бежали на ощупь, прикрывая рот и нос смоченными второпях тряпками. Лена едва различала силуэты бегущих впереди девушек–снайперов. Навстречу им неслись не успевшие уехать люди с огромными сумками, кричащие дети и плачущие женщины. Со стороны рынка слышалась стрельба: айрзсаги заняли территорию вчера, ведя затяжные бои с войсками НКВД. Город превратился в сплошной улей, жужжащий, пахнущий смолой и гарью.

Со стороны Курземы продолжали прибывать солдаты, идущие через мосты, виновато, понуро опустив головы. Они покидали Ригу и становилось ясно, что город будет сдан.

– Галя! – Крикнула Лена уже у моста, увидев знакомую физиономию у самых окопов. – Лена! – Радостно воскликнула Галя и поцеловала подругу в макушку. – Как же я испугалась за тебя! Мы, представляешь, все это время за городом сидели, ни связи, ничего, только сегодня вернулись! Ты жива, я так рада! – Я–то как рада! – Ошалело рассмеялась Лена, пригнувшись от взорвавшегося рядом снаряда. – Давайте в окопы, девочки! – Крикнула Лигита. – Опасно же, давай! *** -А я своих отправила в Ленинград, ничего, пусть там пока побудут, – сообщила Галя, когда подруги устроились в широком окопе. С пасмурного неба зарядил дождь, стрельба начала утихать, – ты где была, Ленка? – Да мы в доме с котами окопались, а так вот здесь окопы рыли, – хлопнула по земляной стене Лена, оглядывая подругу. – Да ты прям Гаврош, платье нынче не в моде? – Да, – махнула рукой Галя, оглядывая светлую рубашку и брезентовые штаны, – в чем воевать-разницы нет. У нас двоих убило снарядом во второй день, так мы так испугались, что к городу ломанулись, еле настигли и изловили, – истерично засмеялась Галя в кулак. – Ничего, привыкли. Вас не зацепило? – Кивнула она на молчавшую все это время Рузилю. – Я же из вредности и желчи состою, чего мне будет?– Пожала плечами татарка, скорчив физиономию. – Я так понимаю, мы отступаем, да? – Да, – закусив нижнюю губу, проговорила Галя, – ничего, навоюемся еще. Девушки испуганно пригнулись, когда снаружи раздался страшный грохот, окоп осыпало землей. Спустя минуту шум стих, и из укрытия высунулись любопытные головы. На поврежденном мосту замер подбитый вражеский танк. Рядом лежало несколько трупов, а фигуры в серо–зеленой форме, отступая, отстреливались от наседавших на них солдат НКВД.

– Ха–ха, сработало! – Воодушевленно воскликнула Лигита, подняв кулачок вверх. – Сработало устройство. Жаль только не весь мост уничтожило. Заряда взрывчатки не хватило. – Ну, хоть так, – утирая с лица дождевые капли, задумчиво проговорила Лена. – Так, коровы, двигайтесь, ваш окоп самый здоровый. – Бесцеремонно крикнула подбежавшая Ангелина и сходу прыгнула в укрытие, отдавив Гале ногу. – Ааа, ну, чего же ты делаешь-то, чудище?! – Отпихнула снайпера Сокол, сжимая поврежденную конечность. – Какая же тупица, а?! – Ребята, вы извините, ее уронили в детстве, – склонилась над окопом Рита, – все целы, никого не ранило? – Да вы вообще кто такие, пришли и хуже врагов начали бить, где нашли–то вообще такую, с толстой задницей, в войну–то, а?! – Продолжала причитать Галя, злобно оттолкнув девушку–снайпера. – Чего началось–то, нормальная у меня задница, это сейчас вообще обидно было! – Взмахнула руками Ангелина. – Ай, – погрозила кулаком Рузиля, – ну–ка, щу, сейчас надаю обеим, понятно? -В общем, так, – аккуратно спускаясь в окоп, проговорила Рита, – некоторые армейские части едут в Ленинград, можно с ними, на полуторках. Ехать надо сейчас, сегодня, потому что другого шанса не будет. Мы отступаем, ребята. Город сдадут. Слишком не равные силы.

Обитатели окопа погрузились в задумчивую тишину. Снаружи слышалась вялая стрельба и вражеская речь вперемешку с русской. Дождь усиливался, уже затопив дно укрытия. Сердце Лены бешено колотилось от представления встречи с мамой, папой и братьями. Она жива! Она осталась цела и возвращается домой. Сколько раз, плача ночами, укрываясь от авианалетов, Лена просила прощения у матери за все страдания, которые ей принесла. Теперь есть шанс посмотреть ей в глаза, успокоить душу. Рузиля думала о далеком ауле, о семье и с каждым днем все

больше и больше жалела, что не осталась с ними. Задумчивым взглядом уставились в одну точку Галя Сокол, Ангелина Портнова и Рита Бондарь. Каждый думал о своей дальнейшей судьбе. Рузиля была права. Война заставила сражаться везде, и понятие «тыл» исчезло, с первым вражеским солдатом, ступившем на их землю.

"Ее доставили к следователю: худенькую, в оборванном, бежевом, ситцевом платье. Последовал обыск, в ходе которого отняли крест. После ночного допроса 20–летнюю арестованную, дочь бывшего белого офицера, привели в камеру. Она с трудом, ощупывая превратившееся в сплошной синяк лицо, добралась до того, что называли лежанкой: досок, расположенных на выступе между двумя кроватями. У нее не было страха, лишь ожесточение. Звереныш, озлобленный на весь мир.

Следствие шло почти пять месяцев, все это время проводились ночные допросы, сопровождавшиеся побоями. Во время одного из них, она, не выдержав и подняв на следователя ослепленные ярким светом, голубые, глаза, плача, отчаянно прошептала разбитыми в кровь губами:

«Должна же быть какая–то правда…?»

Хмыкнув, следователь поднялся, схватил со стола большую бутылку, завернутую в газету, и, что есть силы, ударил девушку по голове.

«Вот тебе правда!»

Она упала со стула и сжалась в комочек, трясясь ослабленным голодом и побоями телом. Не ощущая больше сил бороться, Ангелина лишилась чувств.

Поздно вечером их, окружив кольцом конвоя, привели на вокзал. Упала температура, под ногами хрустел снег. Одна из заключенных кинулась к реке, последовала команда лечь на землю, и они упали, лицом в самую жижу. Несчастную изловили, и посадили на колени перед лежащей толпой. Ангелина едва заметно приподняла голову и посмотрела заключенной в глаза. Сима, старший лаборант, 25 лет. Арестована по доносу за чтение контрреволюционного стихотворения, которое цитировала в нетрезвом состоянии. Сима знала, что делала, паинькой она не была. Сейчас она опустила голову и что–то шептала, глотая слезы, утирая их с больших, вьющихся ресниц. Шаль с головы сбилась при беге, и на иссиня–черные волосы ровными линиями падали снежинки. Сима подняла синие глаза и встретилась взглядом с Ангелиной, тяжело вздохнув сквозь слезы. Раздался выстрел в затылок, и худое тельце в телогрейке уткнулось лицом в снег. На вокзале началась паника, заключенные истошно загалдели. Ангелина увидела столыпинские вагоны, те самые. Оттолкнув конвоира, она бросилась к реке и прыгнула в ледяную воду, не думая о последствиях."

–Руза, – прошептала Лена, взяв подругу за руку, – поедем в Ленинград? – Угу, –кивнула та, заморгав и подняв глаза на серое небо, – эх, мама. – Значит, едем в Ленинград, – кивнула Галя, – а вы? – Посмотрела она на девушек–снайперов. – А у нас выбора нет, – задорно сказала Ангелина, прижимая к лицу приклад снайперской винтовки, – вернемся в Петербург, Ритка? Там, говорят, спокойнее. – Всему свое время, – задумчиво пробормотала Рита Бондарь, – едем. – Лигита, а вы? – Повернулась к латышке Лена. – Мы уходим, в Эстонию. Будем оттуда воевать. Нам нужно отдышаться, собрать силы. Мы вернемся обязательно. Если вы с нами, то мы вас найдем, Лена. – Да, конечно, – Ракицкая назвала адрес, – отыщите нас, Лигита. Мы должны вернуться. Отомстить. За всех, кто здесь… – Хорошо, я запомнила, – грустно улыбнулась Лигита, поднимая голову вверх, – мы уходим, Рига. Прости нас. Мы вернемся…