В объятиях самки богомола

Отец ушел, и вскоре из прихожей послышался дверной звонок. Ага, Таточку надо встречать.

Открыла дверь, не забыв натянуть на лицо приветливую улыбку. Сестра все-таки. Надо улыбаться и быть приветливой.

Таточка смотрела на нее удивленно и хмуро, потом произнесла тихо:

– Ты Марта, да? Папа говорил, что ты в гости сегодня придешь…

– Да, я Марта. А ты, стало быть, Таточка… Надо же, какая большая…

– Я не большая, мне всего шесть лет. Просто я очень самостоятельная. Я даже сама во Дворец спорта на фигурное катание хожу, вот.

– Ну, так Дворец спорта на соседней улице… Если по дворам, то наверняка пять минут ходу…

– И что? Других все равно родители водят, а я сама!

– Да молодец, молодец, Таточка. Я ж не спорю. Давай заходи. Чего мы через порог разговариваем?

– Не зови меня Таточкой, мне не нравится… Лучше Таней меня зови. Я и папе с мамой тоже говорю – не называйте меня Таточкой! А они все равно…

– Хорошо, пусть будет Таня. Мне, кстати, Таня тоже больше нравится, чем Таточка. Тем более ты же здесь хозяйка, как скажешь, так и назову. А я просто в гости пришла. И ты должна меня как-то развлекать. Давай развлекай.

– Ну, я не знаю… Хочешь, рисунки свои покажу? Или давай сядем в гостиной и просто поразговариваем?

– Ага. Давай поразговариваем. А о чем?

– Ну, расскажи мне что-нибудь… Про себя… Про свою жизнь…

– Про жизнь, говоришь? Ну, давай про жизнь… А я замуж выхожу, Таточка. Ой, прости, Таня… Можешь меня поздравить.

– Поздравляю…

– Спасибо. А ты на свадьбу ко мне придешь? Я тебя приглашаю!

Таточка задумалась на мгновение, опустив глаза, потом снова подняла их на Марту и выпалила с неожиданной язвительностью:

– А мою маму ты тоже на свадьбу позовешь, да? Ведь не позовешь, правда?

– Ну почему же не позову… – немного растерялась Марта. – Пусть приходит, если захочет… Отчего же…

– Но ведь твоя мама рассердится, если ты мою маму позовешь, правда?

– Думаю, нет. Не рассердится. Не пере- живай.

– Да я и не переживаю… Я просто так спросила… Я думаю, мама все равно к тебе на свадьбу не пойдет. Папу отпустит, а сама не пойдет… Но переживать будет, я знаю. Она у меня такая, очень переживательная. Мне кажется, она думает, что папа все еще твою маму любит…

– Да с чего ты так решила? Нет, конечно!

– Да я-то знаю, что нет… Но моя мама… Она ведь женщина. А женщины всегда сомневаются и всего боятся… А еще я слышала, как мама с тетей Тамарой разговаривала – это ее подружка, тетя Тамара… И говорила ей, что боится… Что мой папа очень любил свою бывшую жену… Ведь твоя мама и есть эта бывшая жена, правда?

– Ну зря она боится, вот что я тебе скажу. И ты об этом не думай, иначе тоже бояться станешь, поняла?

– Поняла…

– И вообще, давай тему сменим, какая-то она слишком взрослая! Пойдем лучше рисунки твои смотреть…

Пришедшие отец и Маруся застали вполне мирную картину – они сидели голова к голове, рассматривали рисунки. Марта подняла голову, глянула на отца, и он ответил ей благодарным взглядом. А Маруся улыбалась так радостно, будто Марта и впрямь осчастливила ее своим воскресным визитом. И чего радуется, интересно? Видно ведь, что старается, что радость впереди заботы бежит, прикрывая ее своей широкой радостной грудью. А забота – вот она, никуда не делась. Денежные долги, в которые залезет отец семейства, – разве не забота? А как вы хотели, дорогие мои? У отца семейства забытая доченька есть, и ей надо выложить на свадьбу круглую сумму… За все надо платить, дорогие мои. Тут радостной улыбкой не отделаешься.

Домой Марта возвращалась с двояким чувством. С одной стороны, цель ее визита была достигнута и отец обещал раскошелиться на свадебные расходы, а с другой… Как-то неприятно все это было. Будто вторглась в чужую семью со своими проблемами, как с протянутой рукой. Заставила о себе вспомнить и себя любить…

А может, у всех детей разведенных родителей такая проблема и зря она так? Может, надо заставлять себя любить? Может, эту любовь никаким способом нынче и не добудешь? Хотя… При чем тут любовь… За деньгами же к отцу ходила, а не за любовью… И цели своей добилась. Вот и хорошо, вот и молодец, если так… Любовь любовью, а цели целями остаются, как бы там ни было. И все, и не стоит об этом думать больше! Вперед, только вперед…

* * *

Свадьбу решили играть в ресторане, который заказала Ирина Ильинична. Как-то так получилось, что все свадебные заботы легли на ее плечи, но она нисколько этому не сопротивлялась, а, наоборот, получала огромное удовольствие от процесса – по крайней мере Марте так показалось. Даже платье они ходили покупать вместе, и Деничкина мама сияла румянцем на щеках и блестела глазами, будто это не Марте, а ей самой предстояло надеть это платье и фату, скрывающую лицо.

– …А потом… Потом Деничка эту фату поднимет и увидит твои глаза… И все гости ахнут… Я видела недавно в одном фильме, как жених поднимает фату. Это так трогательно, правда? До слез трогательно…

Марта улыбнулась, кивнула молча. Она и не думала возражать Ирине Ильиничне. Ей было все равно. Она вообще запретила себе о чем-либо думать, чтобы не выскочить из этого спасительного и внешне вежливого «все равно». Да и жалко ей, что ли? Пусть женщина развлекается. Все-таки единственного сына женит.

– А ты совсем не волнуешься, да, Марточка? – осторожно спросила Ирина Ильинична, и пришлось вздохнуть глубоко, чтобы изобразить якобы глубоко спрятанное и радостное волнение.

– Отчего же не волнуюсь… Ужасно волнуюсь… – проговорила Марта тихо, поправляя фату. – Просто все чувства внутри себя держу… Очень стараюсь, по крайней мере.

– А почему? – ласково протянула Ирина Ильинична. – Ты ведь так юна еще, так прекрасна… Когда еще чувства свои выплескивать, если не в молодости? Вот я помню, когда замуж выходила, целыми днями то плакала, то смеялась! А то вдруг сомневаться начинала – любит ли меня будущий муж по-настоящему… Ты-то, надеюсь, в чувствах Денички не сомневаешься?

– Нет, Ирина Ильинична, не сомневаюсь. Может, поэтому я так спокойна. А еще у меня завтра экзамен, а я почти не готовилась. Столько хлопот…

– Ладно, тогда давай закругляться. Платье мы выбрали, фату тоже. Что осталось? Туфли? Но туфли давай на другой день отложим, экзамен важнее.

Сама свадьба получилась натужно торжественной и немного скучной, хоть приглашенный тамада и расстарался с напором избитых шуточек и конкурсов. А еще настроение Марте все время портил отец Денички – так пристально ее разглядывал, будто хотел немедленно, не отходя от свадебного стола, уличить в обмане. Он и на бывшую жену глядел с тем же вызовом – что, мол, тут происходит? Сама не видишь, кто есть эта невеста – на ней все ее коварные планы черными нитками по белому полотну шиты! На что Ирина Ильинична отвечала ему долгим укоризненным и даже немного гневным взглядом – и что, мол? Ты же нас бросил, сыном не занимаешься, а я совсем одна. Что я могла поделать? И если ты такой предатель, тогда и не смотри на меня с укоризной… Бросил сына, теперь получай результат.

Марта чувствовала себя очень неуютно, находясь в поле этого молчаливого и нервного диалога, и ужасно хотелось нахамить этому наглому папику. Ирине Ильиничне тоже хотелось нахамить, и не покидало чувство, будто она ее предала. Будто она оказалась разменной монетой ее давней женской обиды. А еще ужасно раздражало, как сильно ухватился за ее ладонь Деничка, как мнет ее дрожащими влажными пальцами, будто пытается успокоить. Чего ее успокаивать-то, интересно? Идет себе торжество и пусть идет… И пусть Ирина Ильинична со своим бывшим мужем продолжают выяснять отношения, если им приспичило… Это ведь свадьбу не отменяет!

К самой сердцевине торжества Деничкин папа сумел-таки развести свою досаду в хорошем коньяке, обмяк, потеплел глазами и даже пригласил невесту на тур вальса, и все принялись дружно аплодировать не в такт музыке, пока Марта изо всех сил пыталась удержать плотное папино тело в танцевальном состоянии. Слава богу, ей это удалось, и в конце новоиспеченный свекор изволил даже ручку поцеловать, и она присела в глубоком и благодарном книксене, и краем глаза увидела, с каким умилением на лице наблюдает за ней родной отец. Вроде и прослезился даже. Ах, какая у меня дочка, умница и красавица. Горжусь и рыдаю от счастья.

Да, довольно пошлая и обманчивая картинка получилась с обоими отцами, ничего не скажешь. Один ручку целует, хотя час назад разглядывал ее почти с ненавистью, другой слезу умиления пускает, будто только и делал последние годы, что доченьку свою любил да заботился. Забавно, забавно…

Потом и Деничка на примере отца совершил подвиг – пригласил на танец ее маму. И тоже пытался пройтись вальсом, хотя и понятно было, что при Деничкиной неуклюжести ничего из этого благого намерения не выйдет. Но мама очень ловко вышла из положения, сделав рукой выразительный жест в сторону музыкантов – давайте-ка что-нибудь веселенькое, разухабистое, чтобы в тему пошло – все-таки теща с зятем танцуют! Ну, музыканты и выдали цыганочку с выходом… Здорово получилось, да. Молодец, мама. Без всякого лицемерия обошлась.

А Маруся, новая отцова жена, на свадьбу не пришла. И правильно сделала, наверное. И Деничкин папа тоже пришел один. И тоже правильно сделал. Хотя не все ли равно, если честно. Свадьба закончится, и все разойдутся по своим домам и новым женам, а старые жены останутся в старых домах.

А после свадьбы началась новая жизнь. И к ней надо было привыкать и приспосабливаться, и перестраивать себя на другую тональность, как скрипку. Хотя нет… Скрипка – инструмент очень тонкий и нежный. А с нежностью в этой жизни никуда не пробьешься, да и где ее взять, эту нежность? Нет, если уж сравнивать, скорее, она контрабас. Тяжелый контрабас, в использовании неудобный, и надо основательно раскорячиться, чтобы извлечь из него музыкальные звуки. По сути, это ведь контрабас диктует музыканту свои условия. Не так явно, но диктует.

Хотя явное диктаторство было нецелесообразно, да и не к месту. Диктаторством доверия Ирины Ильиничны не завоюешь – так, чтобы полного и безоговорочного. Потому что, как ни крути, а всем в доме командовала она, и Марта вовсе не посягала на сложившиеся приоритеты. Войной тут ничего не решишь – только любовью, только любовью…

Конечно, трудно было любить Деничку. Даже в постели оказалось легче изобразить любовь, чем в обыденной жизни. Что – в постели? Вздохнуть лишний раз трудно, что ли? Или вскрикнуть вовремя? Можно было обойтись и без этих ненужных подвигов, потому как Деничка и без того был на седьмом небе от счастья. Главное, что по утрам он выходил к маме на кухню, сияя счастливыми глазами – этого было вполне достаточно.

А Марта выходить утром из комнаты не спешила. Вздыхала грустно, когда Деничка спрашивал с удивленным отчаянием:

– Что с тобой, а? Что-то не так? Ты только скажи, Марта…

– Да все так, Деничка, все так.

– Может, мама тебя чем-то обидела? Может, как-то нечаянно?

– Нет, Ирина Ильинична очень хорошо ко мне относится, что ты…

– Да, да! Она тебя даже больше теперь любит, чем меня!

– Да… Но знаешь, все равно я ужасно неловко себя чувствую. Будто в гостях нахожусь и скоро придет время возвращаться к себе домой.

– Марта! Что ты говоришь! Да как можно! Ой, господи… Поэтому ты такая грустная бываешь, да? Потому что чувствуешь себя не дома?

– Ну, в общем, да… Нет-нет, я не имею ни малейшей претензии к Ирине Ильиничне, это всего лишь чувство. Вот если бы у нас была своя собственная территория, где только ты и я…

– В каком смысле? Ты хочешь, чтобы мы жили отдельно от мамы? А, я понял! Тебе тоже хочется быть хозяйкой на своей территории… Ты настолько деликатна, что не можешь претендовать, не можешь обидеть маму… Я понял, понял! Хочешь, я поговорю с ней? Я думаю, она сможет купить нам квартиру… Пусть однокомнатную, но свою!

– Ну, если хочешь… Только не сейчас, Деничка. Потом, позже. А сейчас иди ко мне, я успела соскучиться…

– Так на занятия же опоздаем!

– Да к черту занятия. Ну же, иди…

Потом они выходили к Ирине Ильиничне на кухню – веселые, разомлевшие. Правда, Марта с большим трудом держала себя в «разомлевшем» состоянии, но, судя по всему, Ирина Ильинична свято в него верила, потому что заглядывала ей в глаза с искренней радостью – ах, Марточка, как же я счастлива за своего сына! Ты настоящее золото, Марточка, ты просто подарок судьбы! Тебе, как всегда, кофе без молока и без сахара? Вприкуску с горьким шоколадом? И все? Но надо ведь что-то сесть, Марточка, девочка, так же нельзя… Зачем же себя морить голодом… А на ужин что приготовить, Марточка? А еще к ужину я приготовила тебе сюрприз… Помнишь, тебе понравились мои серьги с изумрудами? Так вот… Ой, что же это я, глупая, все разбалтываю! Давай дождемся ужина, Марточка…

* * *

Остаток зимы проскочил быстро, и весна выдалась ранняя, яростно солнечная, и к апрелю снега уже не было, и город с изумлением оглядывал свое бледно-серое тело, не успевшее одеться в свежие зеленые одежды. До них, до зеленых одежд, было еще далеко, недели три точно, и надо было смириться с наготой, жить с ней под ярким весенним небом и ждать, ждать… Как все люди ждут чего-то весной. Любви ждут, которая все обещает и никак не приходит.

Марта тоже ждала. Чего ждала – не понимала сама. Тоже любви, что ли? Но какой любви можно ждать в рамках замужества? Вот тебе Деничка – люби да радуйся. Ага, смешно… Деничку люби, ага.

Нет, если чужим глазом на ее семейную жизнь смотреть, то вряд ли кому придет в голову сомневаться в ее искренности. Потому что быть искренним, играя в искренность – это большой труд и очень большое напряжение, между прочим. От которого ужасно, ужасно устаешь… Так устаешь, что хочется выплеснуть на придурковатого от счастья Деничку всю свою усталость, все свое накопившееся внутри раздражение. Еще и мама подлила масла в огонь, когда пришла к ней в одно из воскресений, чтобы переодеться после зимы в легкую куртку…

– Ты чего такая наизнанку вывернутая, доча? Нажилась уже счастливой семейной жизнью, да?

– С чего ты взяла? У меня все хорошо, мам.

– Ага, ага… А со свекровью как уживаешься?

– Отлично уживаюсь. А почему ты спрашиваешь?

– Да так… Интересуюсь просто.

Они обе знали, что хотят друг другу сказать. И обе зачем-то лицемерили, перебирая никчемные вопросы никчемного диалога. Наконец мама вздохнула, спросила в лоб:

– А ты не думаешь, что твоя свекровь собирается до конца дней с вами бок о бок прожить? Мне она такой показалась, да… Блаженной немного. Повернутой на любви к своему сыночку. Таким блаженным мамашкам кажется, что если они свое дитя без ума любят, то и другие его должны любить априори. А заодно и маму его любить. А ты, выходит, поддерживаешь ее в этом блаженном состоянии, да?

– Хм… А что ты предлагаешь? Начать с ней ссориться?

– Не знаю… Тебе виднее, доча. Ты сама таким путем пошла, никто тебя туда не толкал.

– Ой ли?

– Ты хочешь сказать, что это я… Я, что ли, за тебя все решила?

– Ничего я не хочу сказать, мам. Просто… Пусть пока все идет, как идет.

– А это что значит? У тебя имеется какой-то конкретный план действий?

– Нет у меня никакого плана. Живу и живу.

– То-то и оно, что не живешь, а маешься… Кстати, хочу тебе сказать! Я недавно с одним хорошим юристом беседовала, и он меня просветил немного в квартирном вопросе. Говорит, что скоро все квартиры в личную собственность можно будет оформить, представляешь? Это как-то юридически называется, я не помню… Приватизация, что ли.

– Да, я слышала об этом, мам. Но когда еще это будет?

– Да скоро, он сказал! Года через два точно, а может, и раньше! Все к тому идет! И оформлять собственность будут на тех, кто в квартире прописан! Вот и тебе надо бы прописаться там, что ли… А потом можно будет любые сделки проводить! Если своя доля есть! Можно ее продать, например… Представляешь? Кстати, а у свекрови твоей квартира какая?

– Да ты ж сама видела, чего спрашиваешь…

– Я к тому, что, может, она кооперативная?

– Ну да, кооперативная… А что?

– Так, ничего… Просто кооперативную и сейчас разменять легко, если на то пошло. Можно ее продать и купить две разные квартиры.

– Мам, это сказать просто! А сделать…

– Да я понимаю, не учи меня жить. Понятно, что свою квартиру Ирина Ильинична разменивать не захочет, потому что через это психологически трудно перешагнуть. Но ничего ужасного, например, не будет, если твоя уважаемая свекровь захочет купить вам с Деничкой квартиру просто так, свою не разменивая. Тоже кооперативную. По всему видно, что денег у нее – куры не клюют. А если не хватит – папашка раскошелится.

– Но ведь в любом случае они эту квартиру не на меня оформят! Это же понятно!

– Да, это понятно. Но это уже детали… Надо же с чего-то начинать!

– Мам, если бы нас кто сейчас послушал… Ведь это ужас, что мы сейчас говорим!

– Никакого ужаса, дочь. Это жизнь. Выживает не тот, кто в избытке имеет, а тот, кто способен этот избыток забрать. Не важно как – силой ли, хитростью… Ты ведь не просто так замуж пошла, чего передо мной-то теперь честную девушку изображать – ужас, не ужас… Тем более я прекрасно понимаю, каково тебе сейчас, иногда просто завыть хочется, правда? И кулачками застучать от отчаяния?

Марта ничего не ответила – вдруг слезы того самого отчаяния подступили к горлу, и пальцы сжались в те самые кулачки, которыми надо стучать…

А мама продолжила безжалостно:

– Все я прекрасно понимаю. Если совсем будет невмоготу – отдушину себе заведи. Без отдушины долго не продержишься, срываться начнешь. А срываться тебе нельзя.

– Мам, а ты когда с папой жила, находила себе отдушину?

– Конечно. Ведь я его не любила.

– А зачем жила?

– Зачем, зачем… Затем! Потому что в мои времена любая незамужняя женщина считалась асоциальным элементом! Все думала – вот встречу кого получше…

– Да, папа говорил, что ты все время поверх его головы смотрела. А он страдал.

– Ой, надо же, страдал он! Подумаешь! Зато, вон, страдание на пользу пошло – Марусю себе выстрадал, которая теперь с него пылинки сдувает. Нет худа без добра, запомни это, доча! И никогда не позволяй себе погрязнуть в чувстве вины! Потому что, если погрязнешь – не выкарабкаешься. Попал коготок – и птичке конец. Всегда думай только о себе, ищи варианты – только под себя… Поняла? Хотя чего я тебя учу, а? Ты и сама уже отправилась в путь за собственными вариантами. И успехов тебе на этом пути! А вот про отдушину – подумай на досуге… Чтобы идти легче было.

Вскоре за ней заехал Деничка, и мама суетилась гостеприимством, угощая его блинами, и шутила вполне жизнерадостно на тему «тещиных блинов». Деничка смеялся взахлеб, как умеют смеяться только наполненные счастьем люди.

А когда они с Деничкой возвращались домой, Марта вдруг произнесла тихо:

– А я тоже умею блины печь, они у меня лучше маминых получаются. И вообще, я готовить очень люблю.

– Да? – удивился Деничка, глядя на нее с восторгом.

– Да. Иногда так хочется, знаешь, что-нибудь приготовить… Прямо руки чешутся.

– Ой, так в чем дело-то? Готовь на здоровье!

– Ну, что ты, это сказать легко. Я же… Я же Ирину Ильиничну обидеть боюсь. Когда две хозяйки на одной кухне – ничего хорошего из этого не получается.

– Господи, Марта… Да какие проблемы-то! Я сегодня же с мамой поговорю!

– Нет, Деничка, не надо этого делать, прошу тебя.

– Но почему?!

– Потому. Она согласится, конечно, чтобы я тоже готовила, но ей это будет неприятно. Нет, виду она не подаст, даже обрадуется… Но я-то знаю, что ей будет неприятно! И мне бы неприятно было, если бы на мою территорию кто-то посягал! Ведь для женщины кухня – это священная территория, духовная и душевная собственность… Тебе не понять, потому что ты мужчина, но поверь мне.

– Я верю, Марта, верю! Какая же ты у меня умная. Но что же тогда делать в этой ситуации?

– Ну, что делать, что делать… Не всегда же мы будем все вместе, в одной квартире. Вот если бы у нас своя квартира была…

– Да, мы с тобой уже говорили об этом, я помню. Ты хочешь, чтобы мама разменяла свою квартиру… – проговорил Деничка с тихим ужасом в голосе. Таким тихим, что у Марты зазвенел в ушах упреждающий об осторожности колокольчик.

– Да бог с тобой, что ты! – проговорила она нарочито испуганно. – Как тебе такое в голову могло прийти! Нет, конечно! Мы сами должны купить себе квартиру! Заработать и купить! Скоро это будет возможно, не надо будет стоять в очередь на получение квартиры, ее можно будет просто купить! Или можно в кооператив вступить, например.

– Но как же мы заработаем? Нам еще столько учиться…

– Ну, не знаю. Придумаем что-нибудь. Главное, психологически для себя вопрос решить, правильно? Визуализировать для себя свое собственное пространство, где только ты и я… Где я сама хозяйничаю на своей кухне, кормлю тебя вкусным обедом. Согласен?

– Да, конечно! Конечно, согласен…

– Вот и давай будем мечтать! Мысленно представлять себе нашу семейную территорию!

– Давай!

И они действительно мечтали время от времени. Вернее, это Деничка мечтал, а Марта производила нужное действо, похожее на проведение гомеопатического лечения. Каждый день – по одной капле. В одно и то же место. В ожидании конечного результата. Потому что упорство в конце концов должно вознаграждаться результатом – в том и состоит смысл гомеопатии. И он таки проклюнулся, долгожданный результат.

– Ты знаешь, Марта, я ведь вчера маме сказал, что хотел бы жить в отдельной квартире, на своей территории.

– И что она? – с замиранием сердца спросила Марта.

– Даже не знаю, как сказать… По-моему, обиделась.

– Наверное, ты сказал неправильно! Нельзя было в лоб, надо было объяснить, мол, все молодые семьи об этом мечтают, что это вполне естественно.

– Да не расстраивайся, мама не умеет долго обижаться. Она просто должна как-то привыкнуть… Она поймет все правильно, вот увидишь! Она всегда меня хорошо понимала! И сейчас поймет.

То время, пока мама «понимала» и «привыкала», Марта вела себя безупречно. Безупречность ее заключалась в том, чтобы не забыться в одночасье и все время – в присутствии Ирины Ильиничны, разумеется, – смотреть на Деничку счастливым и безмятежным взором, и липнуть к нему как бы невзначай, и нахваливать его, не впрямую, конечно, а легким обиняком. Так, чтобы исключена была сама возможность подозревать ее в неискренности.

Но вся эта безупречность требовала огромного напряжения. Иногда Марте казалось, что сил больше не осталось, что она вот-вот сорвется. Но срываться было нельзя. Некуда было срываться. Некуда падать. Не было за спиной никакого тыла. Не к маме же возвращаться, в самом деле. Мама и без того ясно дала понять: если пошла – иди. Не останавливайся и не оборачивайся. И не падай. Соломки у меня в руках нет, чтобы подстелить… Сама. Сама. И еще раз сама.

Помощь пришла так неожиданно, что Марта поначалу и не поняла, какого рода эта помощь. То есть это была та самая отдушина, в которой произрастали и черпались новые силы для «трудной» семейной жизни – отдушина по имени Никита.

Они столкнулись в дверях, когда выходили после занятий на улицу. Высокий парень сначала чертыхнулся, потом улыбнулся во весь рот, произнес весело:

– Привет, инжучки! Простите, чуть вас не сшиб! Надеюсь, большой урон не нанес?

Они с Олей стояли, смотрели на него сердито. Оля потирала ладонью ушибленный локоть, Марта забросила на плечо съехавшую сумку. На вопрос парня они так и не ответили, и он пожал плечами, развернулся и пошел себе дальше.

– Кто это? Ты его знаешь? – быстро спросила Марта у Оли.

– Знаю, конечно. Его все знают. Это Никита со стройфака.

– А что он у нас на факультете делает?

– Наверное, пришел к кому-нибудь, – пожала плечами Оля. – Он такой – у него везде друзья и знакомые.

– А почему он нас инжучками назвал?

– А ты что, не слышала? Так девчонок с инженерно-экономического называют – инжучки.

– Понятно. А что ты еще о нем знаешь?

– А зачем тебе?

– Да так, интересно просто.

– Ну, этот Никита такой… Многое чего о нем говорят. Он такой… Всеобщий любимец на своем потоке – веселый хам, бабник, обманщик. На гитаре здорово умеет играть. А еще он байкер, на мотоцикле в институт ездит.

– Ух ты! Здорово. На мотоцикле… Никогда не ездила на мотоцикле!

– Так попроси, прокатит! Он любит красивых модных девчонок! А ты в последнее время так одеваться стала, что умереть не встать. Это все Деничкина мама покупает, да?

– Ну да. Она говорит, что видит себя во мне, то есть молодую себя, и что покупка модных тряпочек доставляет ей большое удовольствие.

– Здорово! Ты ведь именно этого хотела?

Марта явно расслышала в Олином голосе нотки наивного коварства, но продолжать разговор не стала. Зачем? И без того понятно, что за коварством, даже таким наивным, прячется обыкновенная сермяжная зависть. Даже у Оли – зависть. У подружки Оли. И это хорошо, это очень даже хорошо. Надо же хоть чем-то питать свою душевную маетность.