В объятиях самки богомола

Остаток ночи она не спала. Корила себя, что отпустила Деничку. Потом сама на себя же и разозлилась – что она ему, мамка? В конце концов, он взрослый мужик… Женатый… Сам виноват, что повел себя, как тряпка. Другой бы Никиту живым из дома не выпустил, и жене-изменнице бы перепало по самое не хочу! А этот, господи! Марта, Марта, я так любил тебя! Больше жизни любил! А ты… Фу, тряпка! Так ему и надо. В конце концов, рано или поздно все равно бы она с ним развелась. Так пусть лучше рано, чем поздно!

Утром она набрала номер домашнего телефона Ирины Ильиничны. Номер не отвечал. И днем тоже. И вечером.

Обеспокоенная, поехала домой к Ирине Ильиничне. Долго звонила в дверь, хотела уже уйти, но услышала за дверью какие-то шорохи, потом щелчок открываемого замка… И отпрянула на шаг назад, увидев в приоткрывшуюся дверь лицо Денички. Оно было серым от горя, под глазами залегли темные провалы. А глаза… О, она даже предположить не могла, что у Денички могут вот так блестеть глаза… Сумасшедшим глубинным светом… И ненавистью…

– Зачем ты пришла? Уйди отсюда, прошу тебя… И не приходи больше никогда…

– Тебе плохо, Деничка? Может, «Скорую» вызвать?

– Уйди! Я видеть тебя не могу! Я никого больше видеть не могу, никого…

– Хорошо, я маме твоей позвоню, скажу, чтобы приехала быстрее!

– Не смей говорить о моей маме! Ты и мизинца ее не стоишь!

– Хорошо, я не буду, не буду… Все, я ухожу… Может, ты выпьешь все-таки… Что-нибудь успокоительное?

– Уходи… Я жить не хочу, уходи.

Приехав домой, Марта сразу позвонила Ирине Ильиничне в дальний сибирский город – благо телефон у нее был. Ирина Ильинична выслушала ее молча, бросила коротко:

– Хорошо, я прямо сейчас поеду в аэропорт, может, удастся сразу улететь… Хотела еще кое-какие дела тут сделать, но… А почему Деничка в таком состоянии, вы поссорились, что ли? У него ведь психика очень токая, он всегда очень боится с тобой поссориться… Так любит тебя…

– Я не знаю. Думаю, он сам все вам расскажет.

– Значит, поссорились. Хорошо, я быстро приеду. Я потом тебе перезвоню, уже из дома…

Марта долго ждала звонка Ирины Ильиничны. Целую неделю ждала. Сама звонить не решалась. Вернее, трусила. А вдруг с Деничкой и впрямь случилось что-то ужасное?

Через неделю Ирина Ильинична сама позвонила в ее дверь. Молча прошла в гостиную, села на диван, принялась разглядывать так, будто сомневалась – действительно перед ней ее невестка или посторонняя какая женщина… Марта первой не выдержала молчания, спросила тихо:

– Что с Деничкой, Ирина Ильинична? С ним все в порядке, надеюсь?

– Нет, с ним не все в порядке. И не смей называть его Деничкой.

– И все же?

– Ну, если тебя это интересует… Он сейчас в больнице. То есть не совсем в больнице… он в клинике неврозов. По твоей милости он там оказался, тут уж не убавишь, не прибавишь… Но за твой звонок я все-таки тебе благодарна, если б ты мне не позвонила, я бы не успела тогда… Он ведь руки хотел на себя наложить… За что, Марта? За что ты так с нами? Со мной? С Деничкой? Что мы тебе плохого сделали?

– Странный вопрос, Ирина Ильинична… Конечно же, ничего плохого вы мне не сделали. Просто так получилось.

– Просто так? Получилось? Ну, не знаю, не знаю… По-моему, просто так ты ничего не делаешь… Ведь верно, да? Одного только я не понимаю – почему я тебе поверила, а? Почему? Ведь все было шито белыми нитками… Воистину говорят, что наивность – враг счастья. Если очень хочется поверить, то все равно поверишь…

– Простите меня, Ирина Ильинична. Я не хотела. Это жизнь такая…

– Да какая? Какая такая у тебя жизнь, господи? Ты молодая, красивая… Зачем тебе мой Деничка был нужен? За что ты съела его, а косточки выплюнула? Как он теперь из всего этого выкарабкается? Или тебе все равно? Съела и не подавилась, дальше пошла? Дрянь!

– Давайте обойдемся без оскорблений, Ирина Ильинична.

– Да больно мне нужно тебя оскорблять… Не за этим я сюда пришла.

– А зачем вы сюда пришли?

– А затем и пришла… Давай собирай свои манатки и выматывайся отсюда, поняла? Даю тебе час на сборы. А я пока на кухне посижу, подожду. Давай, давай! Чего стоишь?

– Я никуда отсюда не уйду, Ирина Ильинична.

– Уйдешь, как миленькая уйдешь! Это квартира моего сына, и он больше не желает тебя тут видеть. На развод сам подаст, когда из больницы выйдет. Давай-давай поторапливайся, у меня времени нет!

– Я никуда отсюда не уйду, Ирина Ильинична! Дело в том, что вы ошибаетесь! Эта квартира принадлежит мне, а вовсе не вашему сыну!

– То есть как это – тебе принадлежит? Что ты такое говоришь? Я не понимаю!

– А чего тут понимать? Денис оформил на меня дарственную, вот и все. Теперь эта квартира моя на всех законных основаниях. И если уж на то пошло, это я вам могу сказать – мне некогда, собирайте вещи вашего сына, поторапливайтесь!

– Но этого не может быть! Нет, этого не может быть…

– Вам документ показать? Давайте я покажу!

Марта ринулась в спальню, где в стенном шкафу хранилась папка с документами. Хотя, наверное, не стоило этого делать – Ирина Ильинична и без того все поняла. Глядела во все глаза не на документы, а Марте в лицо и дышала тяжело, со всхлипом. Потом закрыла лицо руками, простонала тихо:

– Господи, какая же ты тварь, тварь… Почему я тебе поверила, почему?

Посидев так еще немного, она отняла руки от лица. Марта удивилась – лицо ее было сухим и жестким, и казалось, кожа истончилась на нем за несколько минут, стала похожа на тонкий пергамент. Не глядя на Марту, женщина прошелестела с ненавистью:

– Да подавись ты этой квартирой, господи… Мальчик из-за тебя чуть не погиб. Слава богу живой, ничего, выкарабкается! Подавись. Подпиши только документы на развод, не тяни, и чтоб духу твоего в нашей жизни не было! Чтоб он больше не видел тебя, не вспоминал… Я его после клиники в другой институт переведу! Тварь. Тварь последняя…

– Я понимаю, как вам плохо сейчас, Ирина Ильинична… – тихо пролепетала Марта, и впрямь чувствуя себя последней тварью. – И все же не держите на меня зла, не проклинайте… Это не я виновата, это жизнь такая. Каждый выживает, как может. Это в биологии называется – естественный отбор… Если не съешь, то тебя съедят обязательно.

– Да, надо признать, что нынче ты съела. Поздравляю, что ж… Сына моего поимела, потом съела. Ты… Знаешь, кто ты есть, Марта? Ты самка богомола, вот кто! Страшная биологическая особь, слышала про такую? Это которая сначала спаривается с самцом, а после этого съедает его голову, чтобы белком напитаться. Так и ты… Как самка богомола, будешь дальше по жизни идти – еще не одного самца сожрешь.

– Ну зачем же вы так…

– А как иначе? Так все и есть… Разве тебе не нравится быть самкой богомола? Ведь нравится, правда? Я думаю, ты втайне гордишься собой! А впрочем, это уже не мое дело… Все, видеть тебя не хочу. Прощай.

Ирина Ильинична быстро вышла, хлопнув дверью. Марта вздрогнула, как от удара, постояла в тишине еще пару минут. Потом медленно подошла к зеркалу, глянула на себя будто по-новому.

Самка богомола, говоришь? Ну что же, пусть будет самка богомола. Звучит не очень красиво, зато факт налицо. Ты ушла, а я осталась! Моя квартира, моя! В конце концов, за два года жизни с твоим сыном тоже надо чем-то заплатить. Два года сыновнего счастья – это немало. Так что никто не внакладе получается. Да и вообще, хоть как назови, да только в печь не ставь… Пусть, пусть будет самка богомола! Согласна! Есть в этом что-то жизненно хулиганское, даже веселое!

Так что берегитесь, глупые потенциальные богомолы. Я ваша самка, я всех съем по очереди – себе в удовольствие.

Глава 2

Никита

– Значит, развелась… Понятно. Быстро ты замужем нажилась!

Мама обвела взглядом кухню, усмехнулась, отхлебнула чаю из чашки. Помолчав, спросила осторожно:

– А как тебе удалось квартиру-то за собой оставить? Вроде моя бывшая сватья неглупая была женщина…

– Да долго рассказывать, мам! – недовольно поморщилась Марта.

– Я вроде никуда не тороплюсь… А впрочем, если не хочешь, то и не рассказывай. Не больно-то и хотелось. Мне бы со своими делами разобраться, чего ж я в твои с любопытством полезу. Я ведь к тебе по делу пришла, дочь. Посоветоваться хотела. А тут такие новости! Развелась! Да не просто развелась, а при жилплощади осталась! Сижу и удивляюсь – как это тебе удалось…

– Так учителя хорошие были, мам! – улыбнулась Марта, подливая матери чаю в чашку. – Учителя сказали – давай сама пробивайся, не жди помощи, никто тебе соломки не подстелет! Вот я и пробиваюсь, как могу.

– Это ты на меня, что ли, намекаешь? Это я тебе так говорила, что ли?

– Ты, мам. Забыла, да?

– А что, разве неправильно говорила?

– А я разве упрекаю тебя в чем? Наоборот. В этом и впрямь что-то есть, когда все сама, когда ни на кого не надеешься…

– Так я ж не имела в виду, что по головам надо идти. А ты, видать, так меня поняла…

– А ты не оправдывайся, мам. Я же тебя ни в чем не обвиняю. Наоборот, я ж понимаю, что иначе никак нельзя, только по головам. И вообще… Ты знаешь, как меня Ирина Ильинична назвала, когда? Когда все про квартиру узнала? Ну, что она за мной осталась? Знаешь, как она меня назвала?

– И как?

– Самка богомола, вот как.

– Ишь ты! А это что, ругательное выражение нынче такое?

– Ну да. Выходит, ругательное. Потому что самка богомола сразу после спаривания съедает у своего самца голову, представляешь? И этим решает сразу две проблемы – чтобы под ногами этот самец не мешался и чтобы голод утолить.

– Значит, свое получила – и умри, несчастный? И не просто умри, а с пользой?

– Ну да, получается, так. Вот и ты сейчас говоришь, что я по головам иду… Получается, одну голову уже съела. Деничкину.

– Вкусно было? Что-то я не пойму… Ты гордишься собой, что ли?

– Да я не знаю… Нет, наверное. Просто как получилось, так получилось. Чего теперь – после драки кулаками махать?

– Ну да, ну да… А что твой Деничка вещи свои из квартиры не забирает? Я видела, в прихожей ботинки мужские и на кресле в гостиной рубашка и джинсы.

– Это не Деничкины вещи. Это вещи Никиты.

– А кто у нас Никита? Следующий желающий лишиться своей головы?

– Да нет… Это другое, мам. Я его люблю. Нам хорошо вместе.

– Снова, что ль, замуж собралась?

– Ну, замуж не замуж… Это потом решим. Сейчас надо институт окончить.

– А он тоже студент?

– Ну да… На стройфаке учится.

– И давно вы знакомы?

– Давно.

– А, я поняла, кажется. Это та самая отдушина, о которой мы с тобой толковали когда-то?

– Это не я толковала. Это ты толковала.

– Ну да. А ты слушала. Ишь, какая послушная, надо же.

– Я всего лишь твоя дочь, мамочка. Да, я выбрала себе Никиту в качестве отдушины. Так раньше и было. А сейчас мы просто вместе, и все. Как дальше будет, так и будет.

– Ишь, как хорошо устроился твой Никита! Ты, значит, жилплощадь добыла, а он на ней с комфортом теперь проживает?

– Мам, я сама в своих делах разберусь, ладно? Ты, кстати, о каком-то деле говорила. Что по делу ко мне приехала…

– Так по делу и есть. Начну с того, что у меня для тебя новость припасена – уж не знаю, хорошая или плохая.

– Ой, не пугай… Что за новость?

– Я замуж выхожу, Марта.

– Замуж?! За кого?

– За мужчину, за кого еще… Он в Финляндии живет, в маленьком городке у озера. Название у того городка такое, что и не выговоришь. Зато природа там красивая. Озеро, лес, покой… Благодать божья…

– Да погоди про природу, мам… Откуда он вообще взялся? Ты что, в Финляндию ездила? Когда успела?

– Да не ездила я никуда. Просто на сайте знакомств зарегистрировалась, ну и вот… Списались, по телефону пообщались, он по-русски неплохо говорит.

– А живьем ты его ни разу не видела?

– Нет.

– Хм… И сразу вот так… замуж? Не боишься, что жить придется с трудным мужским характером? Знаешь, как они там к русским невестам относятся?

– Да ничего я не боюсь, Марта. Если на то пошло, характер у меня тоже есть.

– Как хоть его зовут-то?

– Петтери его зовут. Что означает скала, камень.

– Ой… Уже страшно. Но он хоть обеспеченный, этот твой каменный Петтери?

– Да не то чтобы… Он обыкновенный клерк в городском муниципалитете, дом свой имеет. На фотографии очень даже неплохо домишко смотрится. Вот и заживем… Он будет на службу ходить, я в доме хозяйничать. Озеро, лес, покой…

– Как-то мне странно от тебя про покой слышать, мам. По-моему, ты всегда чего-то большего хотела, а в покое и с моим отцом могла бы прожить. Я помню, как он мне сказал, что ты жила с ним и все время поверх головы смотрела – не видать ли там кандидатуры в мужья получше…

– Ну да. Может, и смотрела. Молодая была, резвая. А сейчас… Сейчас уже годы не те. И все кандидатуры получше давно разобраны. Надо брать, что осталось.

– Мам, а если бы все назад вернуть? Если б ты тогда знала, что все так сложится? Стала бы ты с отцом разводиться?

– Да чего ты ко мне со своим отцом пристала? Что было, то быльем поросло!

– А он ведь тебя любил. Очень сильно любил!

– И что? Вон, Деничка твой тоже тебя любил! Однако сейчас в гостиной на кресле Никитины штаны валяются, а не Деничкины!

– А что ты сердишься, я же просто так спросила!

– Да не сержусь я… Просто старею, наверное. Уверенности какой-то хочу, чтобы опереться на кого-то надежного.

– И чтоб стакан воды было кому подать?

– Да, и стакан воды тоже. Знаешь, мне достаточно этого ощущения, что он будет, этот стакан воды. Не на тебя же надеяться, правда? Да и не хочу я на тебя надеяться.

– А почему, мам?

– А тебе что, обуза будет нужна? Ведь не нужна, я знаю! Это ведь самое тяжкое ощущение – осознавать, что ты своему ребенку обуза!

– А финскому клерку Петтери, значит, не обуза?

– Ну, это еще неизвестно, кто кому будет обузой, он ведь старше меня на десять лет.

– Но он хоть нравится тебе? Как мужчина?

– Ой, вот только не надо – нравится, не нравится. Это ты со своими мальчуганами можешь на эти темы разговаривать, а мне уже, знаешь, не пристало как-то. И вообще, жизнь такая сложная музыкальная композиция, что играть ее получается лучше в четыре руки. А когда играешь в две руки, получается сбой. То здесь собьешься, то там. Никакого удовольствия от музыки нет.

– Да, в четыре руки – это хорошо. С этим я полностью согласна.

– Ну вот, и договорились, слава богу. Я ведь через месяц уже уезжаю. Пока по визе невесты буду жить, а там видно будет.

– А свою квартиру продавать будешь, да?

– Еще чего! С ума сошла, что ли? А вдруг мне там не понравится, куда я возвращаться стану? К тебе? Нет, я квартиру сдавать буду. А ты за жильцами следить станешь, плату с них брать и на мою сберкнижку ее складывать. Я на тебя потом доверенность оформлю. Договорились?

– Хорошо, как скажешь.

– Смотри, я с тебя за каждую копейку спрошу. Или ты думала, что я тебе эти деньги отдам?

– Да ничего я не думала. Но вообще-то мне учиться еще три года, а стипендия сама знаешь какая…

– А Никита тебе на что? Пусть подрабатывает, пусть содержит семью! Сама ж его выбрала, сама свою жизнь определила! А то жила бы все пять лет за спиной Деничкиной мамки, в потолок бы поплевывала…

– Не надо, мам. Я знаю, что делаю. Не хочешь помогать – не помогай, но и советов не надо в таком случае давать. Обойдусь.

– Так я о том и говорю, что ты и без меня все знаешь! И вообще… Я смотрю, ты далеко пойдешь… Ишь, как научилась управляться с мужиками!

– Нет, я никуда больше не пойду. Я Никиту люблю. Я за него замуж выйду.

– И будешь с ним жить долго и счастливо?

– Да, именно так.

– Ну-ну. Свежо предание, да верится с трудом. Поживем – увидим, что станет с твоим Никитой.

– Да. Поживем – увидим.

– Ладно, пойду я, спасибо за чай. Созвонимся еще перед отъездом.

– Да, мам. Созвонимся.

– Никите своему привет передавай… Жаль, я его не дождалась.

– Да он поздно сегодня придет… Мотоцикл в мастерской чинит.

– Мотоциклист, значит?

– Ага. Байкер.

– Ну-ну… Он, значит, байкер, а ты, стало быть, самка богомола. Хорошая парочка, баран да ярочка.

– Да ну тебя, мам… Скажешь тоже. Насмешила.

– Ну, если смешно, то не грешно… Смейся, пока смеется. Давай, пока.

– Пока, мам.

* * *

Через месяц мама уезжала – они с Никитой провожали ее, ехали в такси в аэропорт. Мама с интересом разглядывала Никиту, но интерес этот был продиктован любопытством скорее, чем заботой о дочери. По крайней мере, Марте так показалось. Прощаясь, мама игриво тронула Никиту за плечо, произнесла с улыбкой:

– Смотри, не обижай мою дочь. Веди себя хорошо, договорились?

– Договорились… – ответил улыбкой на ее улыбку Никита. Видимо, он тоже почувствовал, что последняя фраза была данью неуклюжей заботы о дочери. Да и по лицу Марты ясно читалось, что она не ждет никаких проявлений заботы. Взрослый человек, самостоятельный. Вон, уже и замужем побывала. И не просто так побывала, а с хорошими материальными показателями из этого «замужа» выскочила…

Никита тоже считал себя вполне самостоятельным. Даже тот факт, что обосновался на жилплощади Марты, Никита считал признаком самостоятельности. А что? Ушел же от своей матери, не слушает каждый вечер ее нотаций, живет отдельной от нее жизнью. Чем не признаки мужской независимости, а? Правда, деньги на жизнь все еще приходится у матери брать. Хорошо, хоть просить не надо, сама дает. А иначе как бы они жили на две стипендии? Хотя мать дает эти деньги каждый раз с одними и теми же оговорками – чтобы он институт не бросал и чтобы пока учится, не женился и детей не заводил. Но он вовсе и не думал бросать институт, тем более о женитьбе не думал и о детях.

Марту тоже все устраивало в их отношениях. Она тоже не собиралась бросать институт ради семьи и детей. Так из года в год и текло их счастливое беззаботное студенческое время, и о хлебе насущном как-то не думалось, тем более на минимум хлеба насущного хватало тех денег, которые выдавала Никите мать, да плюс стипендия, да плюс подработки от случая к случаю. И на посиделки с друзьями тоже хватало, и на мало-мальские развлечения. А летом, после сессии, они большой байкерской компанией ездили на юг, к морю. О, какое это было счастье – лететь на мотоцикле по шоссе, вдыхая сладкий упругий ветер и обнимая каменную от напряжения спину Никиты! И жить в палатках. И просыпаться в своей «семейной» палатке вдвоем, и заниматься торопливой любовью под шум прибоя…

Но, к сожалению, все когда-нибудь заканчивается. И студенческое время закончилось в тот момент, когда им торжественно вручили дипломы и пожелали удачи на трудовом пути.

Да, надо было-таки начинать трудовой путь, куда ж от него денешься. Надо, а как? Кто и где ждет молодого инженера со свеженьким дипломом, когда само слово «инженер» звучит почти ругательно? Когда сплошь и рядом закрываются заводы и предприятия, на которые в прежние времена этому инженеру была дорога проторена? Когда кругом востребуются всякого рода «кооператоры» и продавцы в коммерческие ларьки? Правда, начали вдруг возникать непонятные образования с гордым названием «фирма», и там, может быть, и требовались инженеры с дипломами… Но как в такую «фирму» попасть-то? Если от одного только этого слова мороз по коже идет. Слишком уж звучит презентабельно и значительно – «фирма»! Как в американском кино…

Однажды Никита пришел домой понурый и недовольный, сердито налил себе чаю, сделал бутерброд с колбасой. Марта посмотрела на него удивленно, потом спросила тихо:

– Ты чего такой злой? Случилось что-нибудь?

– Да, случилось! Сегодня у матери был…

– И что?

– Да ничего! Она мне денег дала… Ну, как всегда… И сказала, что дает их в последний раз. Что я должен обязательно найти себе работу, потому как являюсь дипломированным специалистом. А если не найду, то это будут уже мои проблемы. Представляешь?

– Представляю. Вполне себе представляю.

– Ей и дела нет, как я буду жить, если работу не найду! Так и заявила – в последний раз деньги даю, и все тут! И вся материнская любовь на этом закончилась! Нормально, да?

– Это нормально, Никит. Зря ты возмущаешься, между прочим. Твоя мать права.

– Да в чем, в чем она права? Что я ей, сыном перестал быть, если у меня теперь диплом в кармане? Раньше был сыном, а сейчас ее материнский инстинкт полностью отключился? Нет, не понимаю… Может, я эгоист до мозга костей, но все равно не понимаю – как так… Обидно же, черт…

– Нет, а как ты хотел? Ты думал, она всю жизнь тебе помогать будет? Как говорится, что это за мать, которая не доведет сына до пенсии?

– Да при чем тут!.. – сердито подскочил на стуле Никита, поперхнувшись чаем. – Я ж не об этом сейчас говорю, ты меня не поняла просто!

– А о чем ты говоришь?

– Ну… Я о том, что не надо так унижать человека… Тем более если этот человек – твой сын. Да я и бы сам не стал больше денег у нее брать… Но зачем так-то?

– Неубедительно, Никита, неубедительно. Ты и впрямь сейчас рассуждаешь, как эгоист, как обиженный маменькин сынок. Ой, какая мамка плохая, денег больше давать не хочет! Никакого ей дела до сыночка нет! Ой, как обидно, аж плакать хочется! Сам-то себя бы послушал…

– Между прочим, мы вместе с тобой на мамкины деньги жили. И я не помню, чтобы ты называла меня маменькиным сынком!

– Так ты и не был маменькиным сынком. Ты был студентом, получающим мизерную стипендию. И мамина помощь тебе была объяснима. А теперь ты должен работать, Никита. Мама права. Я ее понимаю. Вот я на свою мать вообще не обижаюсь, между прочим. А она вообще уехала из страны и ничем мне не помогла за это время, только выписки со сберкнижки просила присылать, куда я деньги от сдачи в аренду ее квартиры складывала, и я их послушно присылала… И ни копейки себе из этих денег не взяла. Но я ведь не обижаюсь, и мысли такой ни разу не возникло! И даже благодарна ей, что она так со мной поступила. Надо быть самостоятельным, Никита, и надеяться только на себя, и все у тебя будет, понятно?

– Понятно. Спасибо за лекцию. А то ведь я ничего такого не знал, ага… Ты мне прям глаза открыла, спасибо!

– Не ерничай. Лучше подумай, кто бы из твоих знакомых помог тебе хорошую работу найти.

– Да каких знакомых! Мои знакомые – те же байкеры… Без гроша в кармане. И знаешь, я тебе еще одну важную вещь скажу… Ты будешь возмущаться, конечно, но дело в том, что… Дело в том, что я не хочу никакой хорошей работы, понятно? Вообще не хочу. Не представляю себе, как это я буду ходить куда-то, сидеть на одном месте с девяти до шести, с тоской глядеть в окно и думать, что несвободен… За окном – свобода, а я вынужден сидеть на одном месте! Да никогда! Это же несчастье, в конце концов, так свою личность гробить. Нет, я так никогда не смогу, самого себя мордой в несчастье сунуть…

– А летать целыми днями на мотоцикле – это большое счастье, по-твоему?

– Да! Это большое счастье! По крайней мере, для меня – точно!

– А вдруг в этом большом счастье очень кушать захоцца? Тогда что? А?

– Если захоцца – найду… В конце концов, научусь минимумом обходиться.

– Минимум – это что? Стакан воды и корочка хлеба?

– Да, если хочешь! Стакан воды и корочка хлеба! Зато останусь верен своим принципам! Свободному человеку много не надо, для него свобода дороже!

– Господи, какие глупости ты говоришь… Детский сад какой-то, ей-богу, вроде взрослый человек… И вообще, обо мне ты подумал, Никит? О том, что и меня как-то кормить надо, ведь я вроде как твоя женщина. И не только кормить, но и одевать, и квартиру ремонтировать пора, в ванной вся плитка осыпалась. Это жизнь, дорогой мой, тут принципы свободы не проканают. Всем приходится рано или поздно поступиться своими принципами. Все работают, зарабатывают и живут, кто-то лучше, кто-то хуже. Неужели ты не понимаешь таких простых вещей, Никита?

– Ну, уж совсем-то идиота не надо из меня делать… Придумаю что-нибудь, не переживай. Сейчас много всяких вариантов есть, когда можно деньги заработать. Другие же зарабатывают и не сидят в неволе от девяти до шести.

– Это как же они зарабатывают? Грабежом, что ли? В бандиты хочешь податься?

– Нет, зачем в бандиты… Можно, например, дело свое открыть, с кем-нибудь на паях, у кого деньги есть… Например, мастерскую по ремонту байков. Или навороты к ним делать, какой-нибудь модный апгрейд… Я знаю, многие готовы за это платить.

– И где ты такого пайщика найдешь, интересно?

– Ну, не знаю… Могу Димычу такую идею подогнать.

– Димыч твой такой же бедный, как ты. Димыч – это не вариант.

– Ну, тогда с Бобом… У него отец при деньгах.

– Так то отец! Если Боб и откроет свою мастерскую, то вместе с отцом, а ты им вовсе не нужен. Зачем отцу рисковать ради тебя?

– Ну да, незачем… Но я найду, с кем открыть. Я просто пока не занимался этим вопросом! Но идея сама по себе интересная, ведь так?