Инструкция к жизни

Глава 2. «Беглецы и бродяги»

– Знаете, Эбигейл, я хотел бы поделиться с вами одним занимательным тезисом. Для этого я хотел бы вспомнить, как я начинал свою карьеру. Ещё в молодости мне всё время нравилось слушать, смотреть и понимать. Я хотел понимать людей, я хотел понимать всех и каждого, от бездомных на улице и до министров в кабинете. И людям нравилось моё внимание, они хотели мне рассказывать всё, что их гложило. Всё, что не давало им спать по ночам, а я слушал, слушал с таким наслаждением, словно пытался решить задачку по математике. Про отношения со второй половинкой, про семью, про работу, про учёбу, я слушал всех, у меня было достаточно знакомых, но вот меня не слушал никто. Я не хотел ни перед кем открываться. Понимая свою тягу к решению и пониманию людей, я отправился учиться на психотерапевта в штате Вашингтон. Но ладно, опустим учёбу, я хотел сказать о том, как я пытался понять всех людей, что встречались мне на пути. Чтобы понять бездомного, я жил на улице, чтобы понять наркомана, я употреблял героин, чтобы понять мыслителя, я изучил все труды в библиотеке, что мне попадались, от Вольтера и до Макиавелли. Я слушал все виды музыки, смотрел все виды фильмов. Скажете, что жизнь на улице понижает мой статус как врача? А я скажу, что это был мой молодёжный бунт! Бунт против бюрократичных, заочных методов понимания человека. Я хотел быть ближе к своим пациентам, и я был. Я старался побывать всем, кто попадался мне под руку, но я не переходил черту.

– Не хватило духу попробовать себя в роли убийцы, я правильно понимаю?

– Прошлое необратимо, Эбигейл. Если мы делаем что-то хоть один раз – это клеймо. Как шрам. Не важно, знает об этом кто-то или нет, это действие остаётся фактом, а потому необходима некая разборчивость. Нужно знать, что стоит пробовать, а что лучше избежать, чтобы сохранить себя.

– Вы говорите, что пытались понять всех людей, погружая себя в те условия, в которых они оказались. Милый доктор, но это глупо.

– Да? И почему же?

– Чтобы понять людей, нужно понять не то, что они чувствуют, оказавшись в этих условиях, но то, что они пережили, чтобы в этих самых условиях оказаться. Почему наркоман на игле? Почему убийца – убийца, а бездомный – бездомный?

– Это всё часть общей экспозиции. С пониманием условий, начинаешь понимать всё остальное, мы идём от общего к частному, понимаете?

– Это всё фальшиво. Я не верю в то, что Вы смогли понять хотя бы половину тех, кого понять пытались. И, если Вы считаете, что мне ваше понимание необходимо, то я спокойно проживу и без него.

– Хорошо, Эбигейл, как скажете. Тогда я предлагаю перейти дальше. О чём Вы хотели бы рассказать?

– Я хочу рассказать, какой я помню свободу. Тогда было хорошо. Я была почти счастлива. Артём договорился с одним небольшим торговым судном, что ходило севернее от Владивостока прямо до Аляски, так что вскоре мы собрали вещи и убежали. Корабль, к слову, назывался «Виктория».

«Эбби сидит на носу корабля и игнорирует ветер, который совсем не щадит её лицо. Она никак не может перестать смотреть в горизонт. Эбби наконец-то свободна от душных стен, свободна от злобных школьников, свободна от всего, что мешало ей жить. Теперь есть лишь она, Артём, ветер, вода и полярное сияние, что украшает небо.

Безумной красоты вид приносит огромную лёгкость и мятное спокойствие, даже несмотря на то, что девочка идёт в полную неизвестность. Ей не страшно. Она ждала этого много лет. В Америке ведь точно лучше, чем здесь, Артём так сказал, а он точно знает, он умный парень.

– Сигаретку? – Артём протягивает одну.

– Давай.

– Страшно?

– Нет.

– Вот и мне нет. – Артём привык всегда и везде выглядеть крутым, но теперь аура абсолютного контроля за ситуацией от него не ощущается в том же заражающем виде, в котором это бывало раньше.

– Да и смысл нам бояться? Мы ведь в лучший мир плывём.

– Ага.

Артём замечает грузную фигуру капитана, что направляется сюда, угрюмо перешагивая с ноги на ногу. Его фамилия Гринько, он хромает, видимо, из-за шрамов молодости. Глаза у капитана вечно грустные, это цепляет Эбби. Ей Гринько внушает доверие.

Помимо всего прочего, капитан Гринько курит, но курит он исключительно самокрутки, которые крутит из чего-то очень дрянного, возможно впихивая туда все элементы таблицы Менделеева и ещё чуть-чуть сверху. Артём как-то попробовал это курево, так его чуть наизнанку не вывернуло под громкий хохот матросов.

– Шо здесь сидите? – Гринько затягивается своей самокруткой.

– Вид здесь красивый. Хотим насладиться. – Отвечает Артём.

– Ах, вид. Я, кохда впервые вышел в море, то точно также смотрел на волны, звёзды, хоризонт и думал…

– Душу излить хочешь?

– А ты может хочешь нормальную сихаретку? – Покашляв, Гринько протягивает самокрутку Артёму. Тот в ответ только хмыкает, словно гордость его задета.

– Нам не интересно твоё прошлое.

– Мне интересно. – Эбби влезает в разговор мужчины и мальчика. Артём косится на неё недоверчиво, не понимает, зачем ей это. А Эбби ведь просто хочет услышать что-то, что она поймёт. Гринько тем временем снова затягивается, выдыхает дым и вспоминает:

– Я смотрел на эти воды, звёздное небо, хоризонт и думал, как же прекрасен этот мир. Этот мир, вечный, ничем не охраниченный. Бесконечный. Этот воздух, в нём особая атмосфера, а?.. Как же тохда я чувствовал, как никохда раньше. Мне хотелось смотреть на всё это и понимать, что вот я, я здесь. Так далеко от дома. Но под всё тем же небом. Оно одно ведь у нас, это небо. И в Москве, и во Владивостоке, и в Киеве, и в Нью-Йорке, и в Лондоне. Небо у всех одно, земля одна. Нужно понимать, какой мир нам дан.

– Не стоит забывать, что этот мир очень жестокий. – Артём влез поперёк разговора.

– Люди делают мир жестоким. А вот звёзды что тебе сделали? Небо это как тебя обидело, малой? Люди злые, люди хрешные. Они умеют ненавидеть. Уж я-то знаю. А природа может и бывает жестока, но не по своей же воле. Она остаётся чистой. И, чёрт побери, какой же прекрасной.

Эбби слушает капитана и молча соглашается. Мир прекрасен, пусть он и обидел её столько раз. И люди в нём не все плохие, стоит только посмотреть на Артёма и капитана. Они ведь хорошие. Эбби хочется, чтобы этот миг был вечным. Момент на этом корабле полностью изолирован от всех проблем внешнего мира, всех обид, всех утрат и всего плохого.

– Капитан, а вы откуда?

– З Киева. Вы, кохда на Аляску прибудете, то берегите друг друга. Своим нужно держаться вместе.

– Своим?

– Своим, девочка, своим. Ты всё поймёшь позднее.

Позднее вечером, в каюте, Эбби и Артём рассуждают о будущем, об их новой жизни. Новой жизни за Беринговым проливом, где всё у всех хорошо. Где все товары самые лучшие, и люди другие совсем, и есть что-то светлое.

– Мы плывём в новый мир, а потому нам нужны новые имена. Нам нужны образы. С помощью этих образов можно получить силу, мы бы были, как Барон. У него ведь тоже образ. Самое главное – помнить, что чтобы придуманная личность могла действительно влиять на мир, она должна превосходить реальную. – Артём блуждает по комнате, рассуждает вслух, перебирает варианты в голове и надеется увидеть среди них тот самый.

– Мы не можем оставить наши имена? – Эбби разлеглась на койке у стены.

– Нет, кончено, нет. Нам нужны другие, куда более грозные имена. Другие личности, если потребуется! Нечто более серьёзное, мы должны быть сильны. Помни о законе пищевой цепочки. Нужно что-то… Курт! Как ты думаешь, подойдёт?

– Нет.

– Почему? Хорошее ведь имя.

– Нет. Но может быть… Джаред?

– Банально. – Артём отмахивается. – Потом придумаю. Знаешь, тебе это сделать проще.

– Это почему же?

– Правда не понимаешь? Иди сюда.

Артём останавливается возле стула, что стоит прямо у небольшого каютного бюро. Там также есть зеркало, мутное, треснувшее.

Эбби хмурится, но поднимается и занимает место на стуле. Артёмовская рука поворачивает рыжую голову к её же отражению:

– Посмотри на себя. Ты уникальна. Твои глаза, волосы, скулы, щёки… Тебе не нужно даже придумывать образ, природа всё сделала за тебя.

Эбби чувствует себя особенной. От этого чувства ей становится не по себе, и она краснеет. Только Артёму, ему лишь одному Эбби могла бы поверить, что не дурнушка, не уродина, но… Как он там сказал? Уникальная.

– Природа сделала тебя ведьмой.

– Это оскорбление?

– Глупая. Ведьмы сильные, их боятся, ведь от них не знаешь, чего ждать. Они непредсказуемые и своенравные, свободные до дикости и дикие до свободы, да и забудь все злые сказки о некрасивых ведьмах, в реальности они очень милы и изящны. Настолько они красивы, что люди жгли их, завидуя, что эта красота досталась не им. Верь мне, лично видел.

– Да? Не врёшь?

– Не вру.

– И где же ты их видел?

– Прямо сейчас вижу. – Когда он говорит это, в груди Эбби что-то вздрагивает. Артём вдруг поднимает задумчивый взгляд, размышляет немного и говорит:

– Эбигейл. Тебе подойдёт имя Эбигейл. Очень ведьминское.

– Просто Эбигейл? Без фамилии?

– Да. А зачем тебе фамилия? И так звучит просто превосходно. Вот смотрю я в твои глаза и понимаю, что ты именно Эбигейл. Просто Эбигейл.»

В порту Аляски их ждали. Какие-то люди в убогих обносках заполоняют корабль, как только тот пришвартовывается. Поверх этой рвани, которую они зовут одеждой, закреплены куски проржавевших железных доспехов. Носить столько металла на себе тяжело, так что кто-то вообще отказался от того, чтобы прикрыть торс, а кто-то смог достать где-то настоящий военный бронежилет. Таких очень немного. Также все эти солдаты вооружены. Автоматы, дробовики, винтовки, всё это может у них и есть, но не всё соответствует высшим стандартам качества. Это какие-то уродливые скелеты оружия, созданные самостоятельное в этом муравейнике, где главным элемент металл. Ещё в глаза бросается то, что открытые части тела у этих незнакомцев покрыты татуировками, какими-то неясными символами, идущими через тело вплоть до горла. Некоторые изрисовали себе даже лицо.

– Хловер, шо-то случилось?

Человек, которого Гринько называет Гловером – худощавого вида мужичок лет сорока, с грязными волосами и бесконечным количеством тату. Эбби быстро понимает, что Гловером этого человека зовут не просто так, а из-за татуировок на руках. Его запястья забиты сплошным слоем, а от того кажется, что он ходит в перчатках, которые невозможно снять.

– Ничего, друг, не переживай. Просто товара что-то на твоей барже всё меньше и меньше. Мне это не нравится. – Гловер ходит по кораблю так, словно он хозяин «Виктории». Этот человек внушает Эбигейл тревогу, поэтому она беспокойно хватает Артёма за руку.

– Страшно? – Спрашивает Артём негромко. Эбигейл кивает.

– Это не от меня зависит. Сам знаешь, мне выгодно доставлять как можно больше. – Гринько только и делает, что разводит руками.

– Ладно. – Гловер указывает на Артёма и Эбби:

– А это новые беженцы?

– Да. Всё оплачено, твои услуги в том числе.

– Прекрасно! Добро пожаловать на Аляску! Самое красивое место в мире!

Незнакомцы принимаются разгружать баржу, а Эбби и Артёма провожают в портовый офис, где им накрывают на стол. Еда просто отвратительна, это какая-то похлёбка из вонючих грибов, от которых внутренности сами просятся наружу. Эбигейл, конечно, голодна, но не настолько, чтобы давиться этими помоями. Ещё она не уверена в своём английском языке, так что вопросов не задаёт. Гловера расспрашивает Артём.

– Мы – мусорщики. – Объясняет Гловер. – Это не оскорбление, ведь то, что многие считают мусором, для нас является фундаментом новой империи! Мы строим новый мир, который не будет лишён прогресса, но будет безопасным. Мы строим мир во славу Бога металла. Вот, смотри, почему человек пал из князей в грязи? Потому, что он размяк. Он обзавёлся чувствами, привязанностью, ненавистью, а затем с их помощью позволил себе довести мир до дикого состояния. Размякшим нельзя доверять оружие. Наши мысли, наши действия, всё должно быть твёрдо, подобно металлу. Тогда нам можно доверить оружие, тогда металлический Бог вознаградит нас после нашей смерти, сделав металлом. Живи железно, умри железно! Только тот, чьи мысли непробиваемы, как металл, только тот имеет право держать оружие. Металл всегда побеждает плоть.

– Это же всё звучит так странно, вы правда в это верите?

– А в мужика на кресте верить интереснее? Воду в вино? Ходить по воде? Ха! Нет в этом мире смысла ни у крестов, ни у вина, есть смысл только оружии! Оружие и металл! Кто металл – тот сильнее, плоть всегда бьёт металл!

По глазам Артёма видно, что тот заинтересован. Гловер цепляется за этот взгляд и продолжает рассказ:

– Не смотрите на то, что мы живём в мусоре. Лишь тот, кто лишён множества благ цивилизации, способен сохранять металлическое сердце. Мы намеренно отказываемся от удобств, чтобы стать ближе к металлическому богу. Мы – новая сила этого мира, мы построим порядок.

– Что значат ваши тату?

– Это… Это заметки о том, что мы потеряли на пути к металлическому богу. Вот, смотрите… Эти знаки значат, что я потерял родителей. А вот эти вот говорят, как я их потерял. Вот эти символы говорят о том, что мой комфортный дом сгорел. Эти вот символы, это имена тех моих друзей, которые погибли после начала войны. Когда потери всегда с тобой, то ты не можешь их забыть, ты вынужден к ним привыкнуть. Это делает наше железное сердце ещё крепче. Но может о себе расскажете? Куда вы направляетесь?

– На юг.

– Вы же не торопитесь, а? Останетесь у нас на некоторое время?

Прежде, чем ответить, Артём смотрит на Эбби вопросительно. Та крутит головой, ведь ей здесь неспокойно. Ей не нравится это место, ей не нравится Гловер, ей хочется скорее уйти. Но Артём неожиданно говорит:

– Конечно, мы можем задержатся на некоторое время.

Мусорщики живут в месте, которое некогда являлось портом. Они оборудовали три огромных портовых крана под себя, окружив их бараками, некоторые из которых держатся прямо на металлических опорах. Этот уродливый городишко называется «Гудбэй». Место это по-настоящему тревожное, люди какие-то озлобленные, бледные и жутко вонючие. Спать приходится на полу, завернувшись в рваный плед и подстелив под голову рюкзак. Но хотя бы есть крыша над головой. Уже через сутки приходится всё же попробовать грибной суп, но в этот раз в нём даже плавает какое-то жилистое мясо. От такого питания Эбигейл тошнит, она пихает эту похлёбку в себя через силу, а вот Артём очень быстро привыкает к режиму мусорщиков, их еде, их образу жизни и стилю общения. Эбби это очень не нравится, но Артём говорит, что они останутся здесь ещё на неделю, а может быть и на две. Протесты против этой идеи ни к чему не приводят, Артём упёрся и не хочет уступать, а бросить его Эбигейл просто не может.

В один день приходит Гловер и говорит, что оплаченная часть проживания окончена. Эбби по началу даже обрадовалась, что теперь они наконец-то уйдут, но оказалось, что она радуется совсем зря. Артём предложил отработать дальнейшее проживание, так что он стал помогать какому-то мусорщику в мастерской, вечно поглядывая на солдат и мечтая с ними пойти либо на вылазку, либо на охоту. Ему хочется с ними обучаться силе. Эбигейл же отправляют прочь из Гудбэя, в место, которое называется домом металлического Бога. Оно всего лишь в двух километрах от порта, но это очень не нравится Эбби. Она хочет быть ближе к Артёму, но он почти перестал с ней общаться, отдалился и стал каким-то чужим. Порой кажется, что они и вовсе незнакомы.

Дом металлического Бога, очевидно, является местным храмом, но без крестов. Вместо креста – шестерня, вместо свеч – аварийные лампы, а вместо здания – упавший пассажирский самолёт. Он поражает своими размерами, кажется, что он больше некоторых хрущёвок родного Владивостока. Эбби не помнит самолётов. Она не помнит тех времён, когда друг мог указать пальцем на небо и крикнуть: «смотри!», с горящими глазами уставившись на металлическую птицу далеко в небе. Да, конечно, про них приходилось слышать, но слышать – это одно, а видеть своими глазами – совсем другое. Также и с войной. Происходит война, после которой люди пьют водку и шепчут молитвы за то, чтобы войны никогда больше не случалось. Она отпечатывается на внутренней стороне их век, въедается в сетчатку глаза, прожигает сердце. Но следующие поколения видят лишь картинки из разных книг и учебников, что-то дорисовывая фантазией. Они отвыкают от неё, их представление смягчается. Тогда люди решают напомнить сами себе о том, что же всё-таки такое война. Война – это страшно. Эбби помнит войну, а хотелось бы помнить самолёты, такие вот, с людьми. Теперь небо снова остаётся за птицами. Уж эти свои крылья ломать нарочно не станут.

Внутри самолёта есть несколько отделов, вход в хвостовой части, а между отделами стоят металлические стенки, выпаянные уже после создания здесь священной ячейки. Кресла все выкинули, так что внутри довольно просторно. Самолёт полнится примитивными алтарями, а «железные братья» и «стальной отец» живут где-то ближе к голове этого «храма». Стальной отец ходит с открытым торсом, а к телу его были припаяны, либо приделаны как-то иначе, куски металла. Это выглядит очень болезненно, но Эбби пока не задаёт на этот счёт лишних вопросов. Она по-прежнему стесняется говорить на чужом языке, поэтому молча исполняет команды, которые ей дают. Где-то необходимо убраться, где-то помочь перетащить вещи. Ничего важного ей не доверяют, да и возникают сомнения, что здесь вообще есть что-то важное.

Вокруг самолёта стоят металлические бараки, блокпосты и высокий забор, ведь охранять храм нужно, а ночевать в дом металлического Бога рядовых бойцов не пускают. Эбби также поселили в бараке, в доме одного из солдат, имени которого она не знает. Он не произнёс ни единого слова в её присутствии, молчала и Эбигейл. Этот человек ей не нравится, как и все мусорщики, но то, что он всегда молчит – очень удобно.

Ещё неподалёку от самолёта стоит двухэтажное здание, окна которого закрыты стальными листами, как и дверь. Это единственная постройка из бетона в округе, она весьма крупная и, видимо, до того, как это место оккупировали мусорщики, это здание было администрацией или больницей. Ещё возле неё располагается колодец со стальным люком, его постоянно охраняет какой-нибудь солдатик, а воду оттуда никто не набирает. Это кажется странным, но мысли об Артёме вытесняют всё прочее. Как он мог так её оставить? Как он мог так резко стать чужим? Разве бывает такое?

Эбби плохо спит по ночам. Можно считать огромной удачей, если удаётся выцепить хотя бы пару часов. С едой точно также, питаться этой похлёбкой Эбби не может, а потому с каждым днём в гостях у мусорщиков ощущает она себя всё хуже. Эбби не видит смысла в этих людях. Как они могут быть силой, если главная сила – Барон Лос-Сетас, Мэттью Хьюз? Неужели этот человек тоже ест грибы и спит на металлическом полу? Неужели единственный способ получить силу – лишить себя всего? Эбби видела Мэттью Хьюза по телевизору, он не выглядит истощённым, не выглядит замученным. Он выше всего этого, так что когда он придёт сюда вместе с призраками, то ни один мусорщик не выживет. Эта мысль помогает просыпаться.

В любом случае, Эбби совсем не так себе представляла Америку. И рассказы Артёма про мусорщиков ничего не говорили. Остаётся надеяться, что не вся Америка такая.

Одной из ночей Эбби слышит чей-то голос на улице, прямо за дверью. Голос этот манит к себе, он такой родной и такой приятный, словно он знает Эбигейл, а она его. Любопытство ведёт девочку к выходу из барака, она поднимает тяжёлый засов и выглядывает, осторожно прислушиваясь. Эбби холодеет, ведь голос поёт, и поёт он на её родном языке.

О-о-ой баю, баю

Не ложися на краю

Придёт серенький волчок

И укусит за бочок

И потощит во лесок.

Это чистейший женский голос, который притягивает своей нежностью и искренностью. И вновь русская речь… Эбигейл боится себе признаться, что она скучала. Интерес и некое наваждение ведут её наружу, прочь из дома, найти источник песни. А голос всё продолжает:

Ой, баю, баю

Потерял мужик душу

Шарял, шарял, не нашёл

И заплакал, и пошёл.

Эбигейл понимает, откуда идёт голос. Дверца колодца настежь распахнута, песня звучит из самой его утробы. Эбби делает осторожные шаги ближе к колодцу.

Ой, вороны, воронки

Зляталися вуленки

На попову башенку

Поклявали саженку.

У колодца Эбигейл замечает, что рядом лежит самодельный автомат мусорщика, но владельца оружия нигде не видно. Посмотрев по сторонам, Эбби пожимает плечами. Песня баюкает и успокаивает. Эбигейл опирается руками на край колодца и осторожно заглядывает в его нутро, надеясь разглядеть что-то во тьме.

А вы деточки мои,

Вы послушайте мои.

Я баюкать буду,

Приговаривать буду.

Вдруг кто-то хватает Эбби за плечо и оттаскивает от края, она вздрагивает и пытается локтем садануть нападающего. Тот и не замечает этого удара, отшвыривает её в сторону и тут же захлопывает крышку колодца.

Эбигейл готовится драться, а затем видит наконец-то лицо нападавшего. Это тот мусорщик, который её приютил. Он смеряет взглядом её строго и приказывает:

– В дом. – Чужой язык обжигает слух. Эти слова сказаны в таком тоне, что спорить не приходится, Эбби отправляется обратно в дом, но спиной вперёд. Нельзя спускать глаз с этого человека.

– Чем ты думала? – Спрашивает мусорщик уже в доме. – Нельзя туда ходить, нельзя.

– Почему? – Наконец-то заговаривает на английском Эбби. – Что там?

– Стальной отец тебе не рассказывал? А хотя зачем ему с тобой говорить?.. Домище бетонный видела? Так вот, колодец – единственный вход в это место. Некоторые зовут его «домом плоти», некоторые «домом мяса», но мне нравится «дом человека».

Мусорщик садится у стены, пока Эбби сидит у противоположной. Она недоверчиво смотрит на него, подозревает в чём-то.

– Там раньше больница была. После войны тут была вспышка какого-то нового вида оспы, так что там сделали изолятор, который затем замуровали и бросили больных умирать. Не нашлось у них лекарства. А потом уже мусорщики туда стали сбрасывать тех, кто был «неисправимо человеком». Тех, кто не хотел становиться металлом. Такой ритуал, который стальной отец придумал. Мол, раз ты не хочешь быть металлом, то это место тебя сделает металлом, либо ты сдохнешь. Вроде и не убийство, а вроде и не вернётся больше.

– Но там кто-то живой! Кто это пел?

– Не знаю, но стальной отец зовёт её «Мать». Честно, ума не приложу, почему, это ему только одному и известно. Он, кстати, с акцентом, может из ваших.

Глаза Эбигейл тут же вспыхивают. Она никогда прежде не слышала в голосе стального отца акцент, может быть из-за неопытности, но если он тоже из её страны, то договориться с ним будет гораздо проще. По крайней мере, Эбби на это надеется.

– Я Дейви, кстати. Дейви Уоллер. – Представляется наконец мусорщик.

– Эбигейл.

– Не очень русское имя.

– Я Эбигейл. – Девчонка звучит настолько строго, что Дейви не смеет дальше спорить. Он понимающе кивает, поднимается и уходит в свою комнату, чтобы доспать оставшиеся часы. Но тут Эбби вспоминает кое-что:

– У колодца лежало оружие. Где его владелец?

– Скорее всего, он просто в колодец нырнул. Может оспа просочилась, и он так нас спас, может ему просто надоело всё, а может решил послушать немного песнь Матери и уж очень она ему понравилась. Такое бывает. Не часто, но бывает.

Этой ночью Эбигейл спит лучше, чем за всё время пребывания на Аляске. Песня Матери её немного утешила. Но теперь в девочке горит любопытство, а его просто так не потушить. Ей просто необходимо узнать от стального отца всё, что только получится. Буквально следующим же днём Эбби цепляет момент, когда рядом никого нет, и обращается к стальному отцу на родном русском языке:

– Вы меня понимаете?

Стальной отец молчит, перебирает какие-то шестерёнки, сложенные на алтаре металлического бога. Он будто бы вовсе и не слышал её. Тогда Эбби пробует заговорить с ним ещё раз, но уже чуть громче:

– Вы меня понимаете? – Эбби касается его плеча, но стальной отец сбрасывает её руку. Эбигейл упрямится:

– Мне нужно знать, кто такая Мать. Я хочу знать, что происходит в доме человека. Вы же понимаете меня, вы же из наших.

– Каких это наших? – Стальной отец откликается наконец-то на её родном языке. – Русских? Нет уже ни русских, ни американцев, никого нет. Нет государства, а значит нет и наций. Есть мусорщики, есть бетеловские, есть залётные. Ты вот залётная. Ты не наша.

Эбби сперва радуется, что он её понимает, а затем от слов его теряется. Но очень быстро мысли складываются в кучу, и ответ сам выскакивает наружу:

– Это ведь не про государство… У нас один язык, мы понимаем друг друга. Мы в одной лодке.