За полями, за лесами, или конец Конька-Горбунка. Сказка

Продолжайте… «зачищать»!»

И пошли, глазами в небо…

«…Эх, такую должность мне бы!»

«…В цирк осла всё ищут – не был?»

А Никиту распрямило,

будто в бок достали вилы:

сын Гаврилы, сын Данилы –

тоже в свите? – На коне-е!..

Разговором думы сбиты,

донеслось тут до Никиты:

«… Д’грязны ж мы совсем, небриты».

«…Ничего, прошу ко мне».

То парторг отстал от свиты.

Мы не жили, как Онегин

и не ели, как Дюма.

Тех страстей не знали, неги,

той игривости ума –

диктовала жизнь война.

Сожалений горьких мука?

Иль сомнений тяжкий гнёт?

Чепуха!.. Но жизнь – наука,

учит всем, с чем в лоб столкнёт.

Каждый хочет как получше,

в круговинке обжитой.

Каждый всё сполна получит:

вот мелькнул надежды лучик,

вот разминулся с мечтой.

Так зачем, к чему бесплодно

гладит рябь утюг холодный?

Чтобы мысль дипломатична,

чтоб слова патриотичны.

Боль, обиду крикни зычно –

сразу как-то непривычно,

словно боль своя – чужачка.

Словеса! – резины жвачка…

Взгляд Никиты тих, задумчив.

Полно, надо ль себя мучить?

Жизнь – не старая девица,

ей не надо молодиться.

Ни румян-белил, ни пудры.

Весь уклад простой и мудрый –

от истоков обихода

(философская скрижаль):

рады мы весны приходу,

и зимы ухода жаль;

так всю жизнь без укороту,

чтоб и летом, и зимой –

утром с радостью в работу,

вечер – с радостью домой!..

Тих, просторен кабинет,

сероватый свет в окне.

Вроде б уж куда, ребята,

плечи, грудь – не надо ваты, –

жмутся к стенке робковато,

думой все в своей вине.

Взгляд парторга строг и въедлив.

«Знаю всё», – сказал, помедлив.

(Под Никитой скрипнул стул,

шеф чуть голову пригнул.)

«Тот проект… Ну, дело в общем:

ваш начальник предложил

сделать лучше, легче, проще.

Ждали верха утвержденья,

вот-вот, думали, придёт.

А работа – разве ждёт?

И пришлось принять решенье.

Но вчера получен в тресте…

Это всё вам надо б знать». –

«…Ну не мог я им сказать!» –

«Да-а… виновны, значит, вместе,

и за то нас – наказать!

Вот. Работа есть работа.

А… в защиту ваша прыть –

дорога вам стройка? То-то!

И отныне – так и быть!

Ну, понятно? Всё. Спасибо.

Чтоб в дальнейшем без обид!»

(Что, «спасибо» так знобит?

Так, наверно, в дни Турксиба.

Так, наверно, враг был бит…)

«…Иванов! Одну минутку.

Как вам с… шефом: быть друзьям?»

Хмур Никита. Как бы в шутку:

«Если б без траншей и ям…

Но теперь нам с ним… «в берлоге» –

я скажу, раз мы одни, –

в общем, с ним – не по дороге».

Шеф: «Спасибо. Извини…»

Тут парторг (да шут с ним, с чином!)

вдруг пустился в дробный пляс:

человек растёт! – причина,

а работа – как без клякс?

40

Счёт по осени цыплятам –

поговорка та верна.

Поразъехались ребята.

Иванов над «новым братом»

стал как главный старшина.

Бригадир! – размах, объёмы…

Всё ж поставил на своём он,

не смирился с «шефской бурсой»:

комбинат учебный, курсы,

и теперь он металлист.

Ничего специалист:

режет, варит сталь, на сборке.

Нет, не просто – взял, мол, «корки»

или что там от пижонства –

с целины ж ещё знакомство!

Чуть грузней стал, вид так – в теле.

А ребята – черти в деле!

(Это ж дело, не задворки –

тьфу, не сглазить наговоркой!)

Соль поела – тоже корм ей! –

службы форму, срок велит.

Ну да что те сроки-нормы –

сами «шьют» стальные формы

для колонн бетонных, плит.

Вот она, пошла голуба!

Кран натужно на прицеп… –

свай на корпус, плит для клуба…

Успевайте, Нади-Любы,

подключайте виброцеп!

Вот они, цехов громады!

Флаг победы реет ал –

крови цвет, и цвет помады,

(то и это равно надо).

Уж пошёл, пошёл металл!

Хочешь – делай чашки-ложки,

надо – корпус для ракет…

Эй, быстрей там! В чём оплошка?

План, всё – план!.. Как в неотложке,

не присесть на ветерке.

Так подряд все дни недели.

Да и кто их, дни те, делит –

просто сплошь один замес.

Жар, дожди, мороз, метели –

крышей служит лишь навес.

Стеллажи площадки тесны,

всё под краном козловым.

Спешка – что ж, оно известно,

кое-что на слове честном…

Гонят сборно-узловым.

Прихватили, краном – разом!..

Помолчи, кто там брешлив!

И косят к соседям глазом –

как они, не обошли?

Подхватил, пригнал по месту,

подстучал, «стрельнул» – вари!

Гладит форму, как невесту,

сталь прохладна, сам парит…

Бензорез шипит со свистом,

рвёт стрельбой расплав струи –

словно джаз во время твиста.

Брызг разлёт, как пчёл рои.

Сварки мечутся сполохи,

в глаз засыпав полову.

Гильотинных ножниц вздохи,

что бурёнушки в хлеву.

Шум, шипенье, скрежет, грохот –

ад сплошной со стороны.

А ребятам – хоть бы хны!

Им тогда лишь только плохо,

если вдруг обрыв струны…

Что, не верится? Попробуй,

сбрось пиджак, накинь-ка робу –

и познаешь упоенье!

В лязге дел – ты слышишь пенье?

Перекур!

На рёбрах формы –

как на крыше воробьи.

Разговор (солёно-нормный) –

что стесняться, все свои.

Рыбаки взахлёб: «Бывало!..»

Те – про ягоды, грибы.

Что ж, в тайге всего навалом,

хоть лопатой всё греби.

(Если ты к тому ж «зубастый»,

то грабастай и грабастай).

А потом пошли «бутылки»,

где, когда, да сколь за раз –

так, для вида, напоказ,

разговоры только пылки.

Между тем, прищуря глаз,

как лиса ползёт к тетёрке,

весельчак, бригадный Тёркин –

жертву выбрал уж, пройдоха!

Тих, не чувствуя подвоха

в стороне сидит «Алёха».

«…Как там дом? Письмишка – не? Кх…»

«Д’есть. Да пишут только мне… –

уши в шелест, ох и рожи!

И уж рты раздались вширь. –

…Ты признайся, мол, за что же,

ну… за что тебя – в Сибирь?»

Грохнул смех, и впрямь на крыше

ветром сдуло воробьёв.

«Ну и предки! Ну и пишут!..»

Но уж вот сердито, выше:

«…Как же так: его – моё?

Наше дело! Пусть те деды –

вышлем деньги, – пусть приедут,

мы их быстро «подкуём»!..»

А Никите стало грустно.

Как ни смейся тот остряк,

но ни письменно, ни устно

парень – всё! – не сибиряк.

Исчезают гимнастёрки,

оголяется редут.

Уплывут от лис тетёрки…

Вновь – с наколками идут.

Тихий говор, взгляд – «листает».

Поработает, оттает,

и уж парень свойский, дельный,

но… что день, то – «понедельник»,

терпкий выдох черемши…

(Раньше был чересседельник.

А теперь: садись, пиши…)

Что вдруг смолкли голоса?

По двору шагал… «краса»!

При поповских волосах,

вид – всех мод истошный крик,

молодой, а… как старик.

Подошёл: «Наш – работягам!»

«…Бич… О-ох-ха-а!.. Проходи», –

кто-то там зевнул с потягом.

«Где бугор ваш… э-э – бригадир?»

Встал Никита, смотрит мрачно.

Хм, как петух, а сам… невзрачный.

Подожди… Постой, постой-ка –

неужели это – он?

На обиду память стойка.

Да, пожалуй, тот пижон,

что целинную путёвку…

«Я – «бугор». Пойдём в бытовку».

И ко всем: «Ну что, – пора?..»

Зашагали вглубь двора.

За спиной рванулись ломко

грохот, лязг – работы гонка.

«Та-ак… – Никита трёт петлицу. –

Что, меня не узнаёшь?

Ты однажды мне в столице…»

Хмыкнул парень: «Ну – даёшь!»

Подобрался, точно ёж.

Тоже весь, кругом в наколках.

«Как ты здесь?» –

«Да как… – За «холку» –

и сюда. И вот тружусь.

А… в бригаду не гожусь?»

Бригадир, – в глазах усмешка:

«Ино-кентий?» –

«Д’просто Кешка». –

«Что ж, давай поговорим!»

И сползает с Кешки грим.

Кем он не был, кем он был,

он и сам уж позабыл…

Счастлив, нет к себе вопросов –

всё запросы да запросы…

Чепухи из разных книжек

поднабрался – вон как нижет…

Ловит жизнь, как хвост кометы:

всё монеты да монеты;

вздох-то: «Эх, деньжата-птицы,

на работу б за границу!..»

Недалёк, видать, от тех,

кому лучше всех утех -

«стынут ноги, мёрзнут ухи –

эх, хватить бы рассыпухи!..»

Хо, женат! И есть уж дети?!

А работать… Что ж с семьёй?

Так и будет жить на свете

окультуренной с… ёй?

Захребетник… Нет уж, дудки!

Встал Никита; в тесной будке

шаг вперёд и шаг назад –

зол бывает на разах.

Повернулся резок, крут:

«Та-ак… Замкнулся зайца круг?» –

«Вот… нигде уж не берут». –

«Ладно, как решит бригада». –

«Что, им тоже… так вот надо?» –

«Надо – знать им. Так-то… «друг»!»

Распахнулись шумно двери.

Сам парторг. Уж взгляд всё смерил.

«Помешал?» – «Нет, весь уж сказ.

Да и… нам теперь не спешка».

"Я… пойду, – замялся Кешка, –

смена кончилась как раз».

Вышел, дверь прикрылась тихо.

Видно, парню стало лихо.

«Ну, моряк, что, как эскадра? –

взгляд парторга чуть смешлив. –

Что за гость?»

«Какой там… «Кадра»!

Надо б хуже – не нашли…»

Отсмеявшись, посидели

два в упряжке мужика.

Положенье труд их делит:

волос старому куделит,

молодому мнёт бока,

а дорога – далека!..

Да осилит путь идущий!

Эта истина стара.

…Встали посреди двора.

Пыль воронкой, тучи гуще.

И парторга взгляд зовущий:

«Вырос ты. Вступать пора…»

41

Год от года мы… хитрее?

Жизни думы как-то в клин…

Нет, не то чтобы хиреем,

иль мещанства модный сплин.

Просто… мысли дезертирны?

Революцию – всемирно!

Боем вызволить – Европу.

Восстанавливать – страну.

И уж вот –

прикрыть бы …,

как детишек

там бы, ну…

И – моя уж

хата с краю…

Где-то

бьются, умирают.

Кто-то

в ад для всех за раем.

Вместе все – пресечь войну!

Мы –

в тенёчке за сараем?!

«Д’разве ж только мы одни… –

Пусть там думают о н и!»

В дни, когда приходят к власти

(охрани нас от напасти!)

всмен рабочие цари –

преды, генсекретари, –

каждый с думкой: вот подсластят! –

трудно ж, что ни говори.

Дни уходят, мчатся годы,

и уж где-то век к концу –

ждём всеобщей всё погоды,

а шуметь нам не к лицу.

Смена смену «отрицает»,

мы живём да хлеб жуём.

Уж никто не восклицает.

Шут с ней, лишь бы не «В ружьё!».

Но… ввернётся мелочишка,

Что там – яблоки с гнильцой! –

у мужчины, не мальчишки,

багровеет вдруг лицо.

И прорвётся вмиг возвратом

жизнь вся, годы, месяц, дни

(так частенько с нашим братом):

что же смотрят там о н и?..

Шаг ступи – звенит монисто, –

в нашей жизни коммунисты…

Жизнь сложнее. Но и проще.

(В точь как зятю с доброй тёщей.)

Ведь теперь (что кислить рот?) –

стал «сознательным» народ:

мы должны из рода в род

делать жизнь – наоборот!

(Хоть сомненье и берёт:

вдруг всё… задом наперёд?)

Шаг шагни – звенит монисто…

Ты готов быть коммунистом?

42

На торжественном собранье

полон красный уголок.

Там в президиуме крайним

и Никиты хохолок.

Он не сел туда бы сроду –

выбирают, депутат,

на виду слуга народа,

положенья чин и штат.

Что ж, и он, как может, платит…

Теребит за кисти скатерть.

Кешкин голос со смешком:

«…Слугам – что, в машинах катят,

а хозяева – пешком…»

Шустрый, шустрый на слова-то.

Уж читается приказ.

«Шапка» что-то длинновата.

Чинно все сидят ребята,

ждут, когда пойдёт «про нас», –

что, кому, какою суммой.

А пока со своей думой…

Да, Никита, путь далёк,

думать есть над чем – ещё бы!

Головёшкою учёба,

тлела, тлела – уголёк.

А ведь бодрый всё был духом,

на отлад работу гнал.

Эх, паук забот! Как муху,

закатал-запеленал.

План! Уж тут не до развальцы,

всё в нём, должность и «навар».

Тем – наряды хоть из пальца,

а в работе – «ёк» да «бар».

«…Бригадиром – не с плеча лом,

знай ходи себе, как гусь,

три прораба под началом…» –

зубоскалит Кешка. Пусть.

Ожил парень, кончил трюки.

Иль своё берут года?

Нет, скорее – от труда,

раз уж брали на поруки,

а теперь вот – хоть куда!..

Новичков пришли отряды,

тянет служба к жизни нить.

Так все рады, так все рады,

поскорей их оженить!

Чтоб остались и осели

здесь в Сибири вековать.

Эх, приятность новоселий –

стул да голая кровать!

Правда, вскоре куксят-плаксят

(депутатских дел настой!) –

по работе – ещё так-сяк,

тут – не в курсе ж, холостой!

Ну, ходи да морщись, жмурься,

словно кот сторожкий в УРСе.

Впрочем, чёрт тут только «в курсе»

Стоп, «про нас» начало чтенья…

Люд в струну – моё почтенье!

Все довольны, просто рады

скромным почестям-наградам:

кипа грамот, на доску

(и конвертик… для кваску).

(…Закурили? Пахнет жжёным…

Уж не терпится, беда!)

О-о! Ключи молодожёнам!

Ну – подарок, это – да!

Парень счастливо вздыхает,

заслужил вполне, герой,

не квасок тут, «зверобой»!

А девчушка – смех! – икает…

Иванова выкликают.

Ну, ему-то не впервой.

Подошёл, спасибо, к месту.

Волноваться нет причин.

Вдруг парторг очками к тексту:

«Стой-ка!» – обнял, как невесту,

и вручил ему… ключи?

Лоб потёр Никита: «Я же…

Холостой я, не женат».

«…За женой нужны вояжи?»

«…Да какого ты рожна!..»

Крики, смех, ребята ржали.

А ему… соринка в глаз…

Все Никиту уважали,

а девчата обожали –

всем хотелось: на, от нас!

И средь шума (как на кнопку! –

так уж скроен механизм)

уловил Никита… нотку.

Нет, не нотку – тонкий визг.

И слова наплыли вдруг:

«…Справедливость? Только врут!

Сами всё себе берут!..»

Вмиг с суровостью мужскою

отклик сердца озарил:

ведь ему – когда такое?

Спрыгнул к Кешке: «На, бери».

«Да ты что… Никит… Иваныч.

Я же так… Я… Не хочу-у!..»

Сколько дум родилось за ночь.

Сколько мыслей к Ильичу…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

Конец Конька-горбунка

Глава VII. Шаг в сказку

43

Дум ветшает покрывало,

проступают наготой…

Перевал за перевалом,

высота за высотой.

То нежданный спуск с провалом,

то подъём горы крутой.

Перевал за перевалом…

Всё встречалось на пути:

И – кругом всего навалом,

и – шаром хоть покати.

День за днём мелькает жизнь.

А ведь было-то, кажись,

вот вчера, ну – год, два-три!..

Э-э, брат, брось-ка, не хитри:

это было – дай-ка вспомню…

И, конечно, вспомнит ровню,

с кем гулял перед войной.

Грусть окутает волной,

и в груди кольнёт, как жалом, –

столько лет уж пробежало!..

Было, было перевалов,

переходов, переправ.

Жизнь в пути отзоревала –

в чём там прав, а в чём неправ?

В устоявшейся юдоли

взгляд всё шире, думы въузь.

Человеческие боли

сердце знает наизусть.

И на праздник – «по законной».

Утишает боли ран.

И целительной иконой

мягко светится экран…

…Вся страна как на ладони.

Что страна – считай, весь мир!

Телевизор кадры гонит,

и битком набит эфир.

За окном тоскует вьюга,

снег струёю на стекло…

А в квартире Кешки-друга

так уютно и тепло.

Здесь Никита гость желанный,

а для Кешки – что там гость! –

и простор, и газ, и ванна,

позавидуешь небось.

Но довольней всех Никита:

весь и счёт, что – шапка квита!

Голосит и воет вьюга…

На экране – прелесть юга.

Дикарьё, разбив палатки,

наслаждается сполна.

Как щекотно лижет пятки

черноморская волна!

Кто б там ни был – юный, старый,

академик, трубочист, –

он на пляже водит пары

и становится речист.

Прочь на время все нейтроны,

прочь лохматой сажи пух –

дивной арией Нерона

перехватывает дух!..

На столе, к «московской хлебной»,

сало с яйцами, шкворчит.

Кешка чмокает: «Целебный!..»

И жена в ответ ворчит.

Так тепло, легко, уютно!

У Никиты межит веки.

Мысли так, о человеке…

И экран стал что-то мутным,

сник в молчании минутном.

«Через… спутник связь… Помехи?..»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

(Задремал Никита. Снится,

что порой в душе теснится.)

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

…Вдруг,

как рябь, пошло волненье.

Диктор – слышно – в удивленье:

«Непонятное явленье!

В общем… вот какое дело:

пролетело и н о т е л о,

спутник связи наш задело!..»

Вмиг весть землю облетела.

Зашуршало всё кругом,

как лавинный снежный ком:

«…Камень, што ль, какой-то где-то?»

«…Да-да-да! Метеорит!»

«…Прямо в нас с хвостом комета,

не иначе – конец света!"

«…Вот бабахнет – натворит!

Всё, шабаш – спасайся, братки!..»

И сорвались в лихорадке,

что с собой да что наденет, –

словно в день обмена денег

(вот судьбу доверь им, бог!).

Но струя у берегов

тормозит своё теченье –

слышны умников реченья

(тем и есть он, индивид,

тот, который на пожаре

восхищённо: «Эх и жарит!»).

Их ничто уж не дивит.

«…Всех собрать – вот посекло бы!

Говорят «высоколобы» –

попадёт, должно быть, в нас,

вероятность – три порядка».

«…Как для старых – физзарядка.

На луну так, мухе в глаз…»

«…А в болото – было б грязи!..»

Заработал спутник связи.

Люд весь кинулся к экранам:

Не столкнулись? ещё рано?..

Комментатор, парень кроткий,

словно лещ на сковородке.

Вот он быстро-быстро вторит

вести из обсерваторий –

там гурьбою, дружным скопом

все прильнули к телескопам,

(телезрителям в усладу

только фалды без фасаду)…

Вот вид улиц с чётким сбегом.

Ни души. И дождь со снегом.

Комментатор бровь в излом:

постовой, ну тот, с жезлом,

дал вдруг «стоп!» своим коллегам,

и пошли стучать «козлом»!..

Вот уж зал – «высоколобы».

Все умы высокой пробы,

им мирское – мишурой.

Будь то взрыв, нарыв на коже,

бархат, ситец иль рогожа –

Истина всего дороже!..

Репортёров вьётся рой.

Нет-нет, слышится порой:

что же людям помогло бы?

Но молчат высоколобы,

строго чтя уставы уний –

смертным важен вид их, мумий…

Комментатор сыплет фразы,

телекамеры – на дверь:

из неё всё раз за разом

(будто – вот оттуда зверь,

или хлынет вал проказы!) –

входит служка Всёпроверь…

Нет известий с космотрасс,

перебои, видно, в чём-то.

Вот, идёт!..

На этот раз

шмыгнул в зал, как мышь,

мальчонка!

Тишина. Учёный сап…

Репортёр тут кошкой – цап!

(Уж на то и репортёры,

случай-миг бока натёр им!)

«Ты куда?» –

«…Сюда я, к мамке». –

«На конфетку… Без обманки?

У-у, футбол! – ботинок рваный…»

(Подтолкнул мальца к экрану.)

«…Верю. Но скажи нам, малец:

кто летит? Не жуй же палец…"

Весь мальчонка крупным планом:

«Горбунок-Конёк с Иваном!»

Что такое? – Вот остряк-то!..

Как искра, души разрядка:

всхлип несмелый, смех… Заржали!

Во всю глотку, во весь рот.

Стёкла жалобно дрожали

(у экранов стыл народ).

Ха-ха-ха!.. Хо-хо-хо-хо-хо!

Хе-хе-хе… Хи-хи-хи-хи…

Многим сразу стало плохо,

кто-то стал читать стихи…

Служка вдруг вернул всех к делу:

«…Свет, идущий с и н о т е л а,

в свете давнишних кондиций –

в точь состав пера жар-птицы!»

Как – перо? При чём – перо?

Это ж свет иных миров!

Мудрецы-высоколобы

крутят-вертят дельта-глобус:

альфа – нулик, бета – нулик…

Репортёры – те смекнули:

раз перо, то значит – быть!..

И во всю пройдошью прыть

(с перепрыгом после «гопа»)

побежали к телескопам.

Оттеснили вмиг хозяев,

управляться сами взялись.

Навели получше трубы.

И расплылись в серпик губы:

точно, сам как есть – Иван!

На коньке сидит, как пан.

Видно – песни распевает

и горбушку уплетает.

Что тут стало, что тут стало!

(Весь народ вздохнул устало.)

Мудрецы тут задрожали,

подхватились, побежали –

все мальчонке жали руки,