Вэй Аймин

– Да, – ответила она.

– Мне можно такую…?

– Нет, – отрезала кормилица. – Это мужская игра.

– И что? – удивилась гонджу.

– Это кости, – пояснила кормилица. – В эту игру играют на деньги, мужчины. Вам не пристало в неё играть.

– Я всё же хотела бы научиться, – настаивала гонджу, – ниан35?

Вэй Нуан покачала отрицательно головой. Гонджу прислонилась спиной к стенке повозки задумчиво пережевывая последнюю ягоду боярышника со своей палки.

Повозка выехала за пределы города. Поместье дзяндзюна Вэй Нина36, футина гонджу и генерал-губернатора округа Иншань, находилось недалеко от города Иншань ченши, примыкало к большой, огороженной территории пограничного гарнизона. Восемь лет назад, еще до рождения гонджу, когда бывший даван, футин чжангонджу и дедушка Минмин, скончался и дзяндзюн впал в немилость при дворе нового давана, родного брата Вэй Нуан, их семью отправили в Иншань. Вэй дзяндзюн, Вэй Нин, получил хуфу37 и приказ охранять северо-восточную границу между Вэй и Шань. Поместье, которое даван даровал своей дочери, было достаточно большим, но обветшалым. Приданое чжангонджу было сразу же растрачено на его обустройство. И в дальнейшем жалования футина едва хватало на то, чтобы поддерживать его в более-менее пристойном виде.

Часть поместья пустовала. Только главное здание с холлом для приема посетителей, кабинетом футина, покоями фуму38 и покои Минмин, поддерживались в изысканном виде. Все пристройки: кухни, столярные, конюшни, прачечные, строения – где жила прислуга, всё содержалось очень просто, скупо, без особой роскоши. Заботились только о безопасности, чтобы не обвалилась крыша, чтобы зимой люди не мерзли от холода, а осенью и весной помещения не заливали дожди; чинили обветшалое, поддерживали всё в надлежащем виде, но без излишеств; сад чистили от сорняков и обрезали разросшиеся кусты и деревья, но не засаживали цветами и диковинными растениями, как это делали прочие аристократы.

Повозка подъехала к заднему входу, приставили лестницу по которой спустились Вэй Нуан, Минмин, Ся Сифен и А-Лей. Чжангонджу проследовала к главному дому, служанка поспешила за ней. Минмин пригляделась: у ворот, за створками, показалось лицо девочки лет восьми.

– Минмин, – шепотом окликнула та гонджу.

Минмин шмыгнула за ворота, протянула палочку боярышника девочке. Девочка, улыбаясь, приняла угощение.

– Ну как? – спросила девочка гонджу.

– Как? Всё как обычно, это нельзя, то нельзя, – ответила гонджу. – Я тут с ума сойду… ничего нельзя. Мими, давай поменяемся с тобой местами. Ты хотя бы с мутин можешь выходить в город, а я тут сижу как в клетке. Жду не дождусь – когда вырасту и покину этот дом!

– Как? – удивилась Мими, – Вы же гонджу…

– Угу… – хмыкнула Минмин, – пойдем к Бай Ци. У меня появилась идея.

Бай Ци был старым солдатом футина. В свое время он выполнял обязанности писаря и был дувеем39 дзяндзюна, помощником по военным и государственным поручениям. Сейчас, отстраненный по старости от дел, он с утра до вечера проводил в столярной, вырезал таблички для докладов дзяндзюна; сшивал тонкие, выбеленные дощечки для переписи рукописей, готовил доски для починки зданий; выделывал кожу; при необходимости работал в кузнице; точил ножи, вытачивал черпаки и ложки; лепил из, принесённой с реки, глины кирпичи, обжигал черепицу. В общем, делала всё необходимое для того чтобы поместье дзяндзюна держалось наплаву.

Минмин была частым гостем в его мастерской. Ей нравилось наблюдать как он работает. Когда он, по поручению футина, вырезал на дощечках доклады или иные письмена, он всегда охотно учил Минмин новым символам – вэньзы40, показывал на земле перед мастерской как их писать. Пожалуй, он единственный из прислуги, кто умел читать и писать. Еще был Ван бобо41, управляющий поместьем, но на гонджу у него не было времени. Лишь у Бай Ци всегда находилось время для неё, он отвечал на её вопросы, пусть и не многословно, но он единственный, кто всегда по-доброму относился к любой просьбе гонджу – как возле такого человека не крутиться?

– Гонджу, – позвала кормилица.

– Я здесь, – устало поморщилась Минмин.

Кучер через боковые ворота завел лошадь и повозку в поместье, закрыл створки ворот. Мими и Минмин оказались на виду.

– Вам следует отдохнуть с дороги и освежиться. К обеду…

– Я не устала, – спокойно ответила Минмин, – к обеду я буду свежая и отдохнувшая…

– Вы…, – начала кормилица.

– Я… я… что? – перебила её гонджу.

– Мими, иди на кухню, – заговорила кормилица на диалекте Ци, – там наверняка есть какая-нибудь работа для тебя.

– Но ниан, – хныкнула Мими.

– Мими, – грозно прикрикнула на неё кормилицы.

– Я пойду, – сказала Мими послушно, помахала гонджу на прощание.

– Хорошо, – кивнула гонджу.

Мими побежала в сторону кухни. Минмин обернулась к кормилице, заговорила с ней на диалекте Ци.

– Мими всего восемь. Вы заставляете её работать, она еще совсем ребенок.

– Она должна вырасти трудолюбивой и послушной, – ответила кормилица, – а вам, гонджу, следует…

– Но она же ваша дочь, – с укором сказала Минмин, – неужели вы не хотите чтобы она чему-то поучилась, например, грамоте.

– Девочкам это не нужно, – ответила кормилица.

– Ах, да, – вздохнула гонджу, – я и забыла. Девочка должна выйти замуж, нарожать детей и прислуживать мужу.

– Мими воспитанная и послушная, – затараторила Ся Сифен, – когда я осталась без мужа и меня приютила ваша мутин, я пообещала ей, что буду заботится о вас как о своей родной дочери. Вы должны так же, как и любая благочестивая госпожа, вести себя безукоризненно, быть послушной и приличной девочкой. И когда ваш футин или же сам даван, – она сделала ударение на последнем слове, сложила руки в кулак и немного склонила голову в поклоне, – найдут вам подходящего супруга, вы должны будите ему понравиться.

– Я знаю, я поняла, – вздохнула гонджу, – я слышала это много раз. Я не собираюсь спорить.

Она развернулась и пошла в сторону мастерской Бай Ци.

– Если меня будут искать – то я у Бай Ци, крикнула гонджу, не оборачиваясь, помахала рукой.

– Гонджу, – взвизгнула, раздраженно, кормилица, – вы не должны проводить время с этим старым солдатом. Девочке на пристало…

– Да, – ответила гонджу, даже не оборачиваясь, – не пристало водить дружбу с мужчинами, вы это хотели сказать?

– Благочестивые…

Кричала ей вдогонку кормилица, но гонджу уже не слышала её. «Благочестивые…», она поморщилась. Обычные девочки может и ведут себя благочестиво или, что там еще от них требовалось, но вот только она не была обычной девочкой.

Всего семь лет назад, почти восемь, до того как очутиться в этом мире, в этом «Каменном веке», как она его называла, она жила в Москве, её звали Лисняк Валентина Степановна, её было пятьдесят три года и работала она, будучи кандидатом химических наук, в МГУ, доцентом химического факультета на кафедре органической химии. Как она попала в этот мир, в это время, она не имела ни малейшего представления.

***

Сегодня пятница. Занятия в университете у меня закончились в пятом часу и я сразу отправилась на концерт. Днем мне несколько раз звонили из клиники, рассказывали о самочувствии пациента. В четвертом часу мне позвонили в последний раз и предупредили, чтобы я готовилась к худшему.

Три дня назад я отвезла своего Тедди, беспородного семнадцатилетнего кобеля в клинику. Я знала, что рано или поздно этот день настанет, у него отказывали почки. Он уже долгое время не мог ходить, от постоянного лежания у него начались пролежни. Я отвезла его в ветеринарную клинику в надежде, что хоть там ему смогут оказать помощь, предоставить необходимый уход. Ему обработали раны, оставили в стационаре под наблюдением.

Именно поэтому я купила билеты и пошла на концерт. Я в свои годы, а мне далеко за пятьдесят, уже давно разучилась плакать. Я коплю все эмоции в себе и не могу отпустить. На этот раз, сидя в сумраке зала и слушая прелюдию 24 Шопена, я наконец-то смогла расслабиться и поплакать. Как давно мне этого не хватало.

После концерта я зашла в клинику. Мне открыла администратор, дежурившая этим вечером, пригласила зайти, сама вернулась за стойку администратора. Клиника работала круглосуточно, но в десятом часу ночи уже не вели регулярный прием. Дежурный врач вышла по звонку администратора.

– Здравствуйте, – поздоровалась она.

– Здравствуйте. Я по поводу Теодора. Кабель, дворняга.

– Да, пройдемте в смотровую, – пригласила она.

Мы зашли в кабинет. Ярко освещённая небольшая комната. У правой стены стол с компьютером, скамейка для посетителей. У левой стороны стол на котором осматривают животных, стойка с медицинскими принадлежностями, укладкой, подручным материалом. Ветеринар открыла на компьютере карточку с данными, вспомнила историю болезни.

– Ваш мальчик очень по вам скучал, – сказала она.

– Нет никакой надежды? – спросила я.

– Ну вы сами понимаете, в таком состоянии, в котором он находится, мы уже ничего не сможем сделать. Он очень мучается. Мы можем только облегчить лекарствами и обезболивающими препаратами. Но… я вам рекомендую все же усыпление. Ему уже… – ветеринар посмотрела в компьютер, – уже семнадцать.

– Я понимаю. У меня нет возможности ухаживать за ним. Днем я на работе… весь день он один.

– Да, конечно. Я вас понимаю, я знаю что такое прощаться с любимым животным. Это очень тяжело. Но вы должны тоже понимать, как ему плохо и больно.

– Хорошо, я могу с ним попрощаться?

– Да, конечно. Сейчас мы его принесем.

Я сидела в смотровой и ждала. Минуты тянулись. Освещенная ярким светом небольшая комната, стол с компьютером, скамейка для клиентов и процедурный стол, на котором осматривают пациентов. Я много раз бывала в этой клинике, в этих смотровых, но в этот раз она казалась мне особенно холодной и какой-то жесткой, колючей.

Принесли моего малыша. Я помню как семнадцать лет назад я подобрала его щенком в канаве, притащила в ветеринарную клинику. Маленький комочек, ежился и скулил у меня в руках. Его осмотрел ветеринар, поставил прививку. «Малыш – очевидно дворняга, без ошейника», сказал ветеринар. Чипов тогда не было. Я оставила его у себя, назвала Теодором, или просто Тедди.

Это сейчас по улицам Москвы не бегает ни одной бродячей собаки. Их всех давно выловили, стерилизовали, отправили по питомникам. Возможно в Подмосковье, или еде дальше в область, можно встретить бродячих собак, которых выгоняют нерадивые хозяева. Но не в Москве. А пятнадцать-двадцать лет назад они бегали по улицам, сбивались в стаи, лязгали своими оскалами на прохожих… особенно зимой, когда в самый лютый мороз им нечем было поживиться и негде было согреться. Я помню как сама со страхом шарахалась от подобных стай.

Сейчас собаку на улице Москвы можно встретить, если только какого-нибудь бедолагу выгонит наигравшийся, избалованный ребенок. Бывает так, что ребенок выпросил щенка. Ребенку весело, он рад. Но через какое-то время щенок подрастает, превращается в огромного пса, с которым уже не поиграешь и не помучаешь, за которым нужно ухаживать, воспитывать, кормить, выгуливать. И ребенок, когда-то страстно желавший питомца, просто выгоняет его на улицу. А зачем ему взрослая собака? Ведь можно попросить родителей купить новую. И родители покупают, а в семье у них вырастает нерадивый недоросль, который заботится только о своих интересах и не способен нести ответственность за себя, и уж тем более за кого-то еще.

Мой малыш, моё единственное, дорогое и любимое существо, которое семнадцать лет дарило мне любовь и ласку, умирало у меня на руках и я не могла сдержать слезы. Они текли ручьем, наконец-то я разревелась. Но лучше не стало, только заболела голова. Ветеринар приготовила инъекцию, я обняла своего питомца, приласкала его. В его глазах была такая грусть. Он тихо уснул, испустил последний вздох. Я обнимала его. Врач вышла, оставила нас попрощаться.

Через какое-то время зашел мужчина, может санитар, может тоже врач.

– Что я должна сделать, – заплаканная, спросила я у него.

– Ничего, мы обо всем позаботимся. Подождите снаружи. Сейчас в коробку запакую… хорошо?

– Я не смогу… можно… как его захоронить?

– Хорошо, мы позаботимся. Не нужно тогда ждать.

– Спасибо, – поблагодарила я.

Мне выписали счет, я его оплатила и вышла из клиники.

Была уже ночь. Я молча пошла пешком домой, шла медленно, в голове не переставая всплывали события сегодняшнего дня.

Вся дорога заняла примерно полчаса, вернувшись домой я заварила чай, перекусила овсяным печеньем, приняла душ и легла спать. Произошедшее долго не давало мне успокоиться. До трех часов ночи я вертелась в кровати. Утром, уставшая, не выспавшаяся, позавтракала и села за письменный стол. Я набрала несколько писем, отправила е-мейлы по нужным адресам.

Выходные пролетели незаметно. Я убрала квартиру. Собрала сумку с вещами: тапочки, сменное белье, туалетные принадлежности, компьютер, телефон, зарядку, немного снеков.

В понедельник рано утром я написала по-воцапу сообщение завкафедры, что я заболела и ухожу на больничный. Подобный смс я также отправила администратору вечерних курсов в институт и в кадры, для расчета больничного. Какое-то время меня не будут беспокоить. Завтракать перед наркозом нельзя, я как бывший врач, хирург, проработавший в отделении торакальной хирургии более десяти лет, знала это и без напоминаний врачей. Сегодня утром мне назначена операция. Я оделась, взяла сумку, в последний раз окинула взглядом опустевшую квартиру, вышла в коридор, закрыла дверь, спустилась на лифте на первый этаж и шагнула в Московское утро.

Глава 2

Первое четыре-пять лет было трудно. Она тяжело адаптировалась к новой обстановке. Первый год жизни она вообще не понимала что происходит. Мир делился на светлое и темное, на теплое и холодное. Все, что она могла делать – это плакать тогда, когда она ощущала холод, голод, дискомфорт. Она не могла управлять своим телом; она чувствовала напряжение в мышцах, но каждый раз, когда она пыталась подняться и сесть, тело её не слушалось.

Самое пугающее было то, что она все помнила. Каждый момент из своей прошлой жизни, каждое событие, каждое воспоминание настолько ярко горело в её памяти, что пугало её до невозможности. Она как будто очутилась в каком-то вакууме, пространстве, где она не могла управлять своим телом, но могла все чувствовать; не могла заговорить, но все слышала; не могла понять, что происходит, но всё помнила.

По её ощущениям прошло несколько месяцев после её рождения, когда она, наконец, начала осознавать, что взрослая, можно сказать, даже пожилая женщина, вдруг оказалась в теле новорожденного. Ко всему прочему она не понимала, что говорят окружающие, хотя отчетливо слышала каждый звук, каждую фразу. Говорили на незнакомом ей языке.

Постепенно осознавая, что происходит, она начала вслушиваться в речь окружающих. Она начала различать лица, голоса кормилицы, мутин, футина, девушки, которая помогала кормилице, купала, одевала. В конце концов, она начала ощущать свое новое тело и немного понимать язык. Язык, на котором говорили окружающие её люди, был достаточно простой. Но, до тех пор, пока она к нему не привыкла, звуки сливались в один монотонный ряд. Как только она привыкла к его звучанию, освоилась и начала выхватывать отдельные слова, стало легче. Она пыталась заговорить, подражать услышанным звукам. Проблема еще заключалась в том, что мутин, футин, служанка, присматривающая за ней, говорили на одном диалекте, а вот кормилица – на другом. Постепенно она привыкла. Язык, в итоге, оказался очень примитивным, многих понятий даже не существовало, и, следовательно, их невозможно было обличить в словесную форму.

Так, к трем годам, она уже бегала, говорила, вела себя как обычный ребенок. Она может быть была немного молчаливым и задумчивым, но все же старалась не выделяться, не привлекать внимание. Она наблюдала, слушала, запоминала.

Она не знала куда она попала, поэтому, не понимая как все это объяснить, придумывала различные небылицы – переселение душ, мистическая реальность, а, может, альтернативная вселенная? Представьте, что вы оказались в чужой стране без знания языка, без возможности передвигаться, без перспективы когда-либо вернуться в родные места, своё время, и не только места и время, но и, похоже, в свою комфортную, наполненную всеми удобствами современного прогресса, реальность. Как бы вы себя чувствовали? Что бы вы ощущали? Какой культурный шок вы бы пережили? Смогли бы вы адаптироваться?

В конечном итоге она смогла… адаптировалась, привыкла…

***

Гонджу подошла к мастерской старого мастера. Бай Ци сидел спиной ко входу, крутил в руках деревянную дощечку, что-то вытачивал, сдувал опилки. Она присела на корточки у входа в его мастерскую, внимательно присмотрелась, чем же он занят? Бай Ци стругал дощечки из бамбука. Эти дощечки: тонкие, полоски, длиной со ступню взрослого мужчины каждая, и шириной и толщиной в два пальца, затем складывались одна к другой, переплетались в связку и получалось полотно связанных друг за другом реек, которые потом можно было скрутить в рулон. На этом полотне вырезали или писали чернилами слова. Бумагу здесь еще не придумали, писали на ткани, на шкурах, на широких досточках или на, подобного рода, тонких дощечках.

– Бай Ци, – окликнула его Минмин.

– Гонджу, – тот поднял голову, обернулся, улыбнулся. – Ездили в город? Много всего нового повидали?

Он привстал с табурета, на котором сидел, отложил дощечки, взял с полки у стены палочку, на которую были насажены три крылышка, крутанул между указательным и большим пальцами, подбросил в воздух. Крылышки закрутились как пропеллер вертолета, палочка ненадолго взлетела. Через несколько мгновений вертушка приземлилась на стол. Гонджу улыбнулась.

– Здорово, – сказала она. – Ты сам придумал?

– Гонджу нравится? – спросил Бай Ци.

– Нравится, конечно, – ответила она, – но слишком по-детски.

Бай Ци удивился:

– Разве гонджу не маленький ребенок?

– Конечно ребенок, – вздохнула гонджу.

Иногда это было так утомительно: вести себя как ребенок, подражать своим сверстникам, разыгрывать представление.

– Сделай мне другую игру, пожалуйста! – попросила она.

– Какую игру? – спросил её старый мастер.

Она подняла веточку и начертила на земле у входа в мастерскую квадрат необходимого размера.

– Вот такую доску, – объяснила я. – Ровную, гладкую. Ее надо затем разделить на ровные квадратики, сколько получиться: по-пятнадцать в ряд с каждой стороны, или по-девятнадцать, не важно. Главное чтобы эти риски, – она продолжала чертить и объяснять, – были одинаковые и ровные.

Бай Ци молча разглядывал её творение. Он задал несколько вопросов о ширине доски, о весе, но не спросил как она собираюсь играть с подобным приспособлением.

– Хорошо, сделаю.

– Спасибо.

Так как Бай Ци был единственным из всех, кого она знала в поместье, кроме футина и мутин, кто мог научить её писать и читать – именно его она расспрашивала, как пишется то или иное слово, и он каждый раз, выцарапывая на доске ножом знак или чертя его палкой на земле, у порога, подробно ей всё объяснял. Так Минмин училась писать и читать. Кроме Бай Ци её больше никто ничему не учил. Футин был слишком занят, мутин особо не занималась воспитанием дочери, да и приди к ней Минмин с просьбой научить её письму, та отправила бы её заниматься вышивкой или иным делом, полезным для девочки: будущей жены и мутин. Да и сама Вэй Нуан, хотя и была чжангонджу, дочерью почившего и сестрой нынешнего давана страны, знала она всего несколько сотен вэньзы, чего было вполне достаточно для ведения хозяйства и записи счетов.

– У меня есть что-то такое, что просит гонджу, – сказал Бай Ци.

Он порылся у себя в закромах, достал большую квадратную склеенную доску.

– Да, – кивнула Минмин, – то, что нужно.

Отмерив по длине доски нужный размер веревки, он отрезал её, аккуратно разделил пополам и, приложив к доске, нанес риску ровно посередине одной из сторон. Затем так же поставил риски на остальных трех сторонах. С помощью тонкой, длиной, деревянной линейки соединил риски на противоположных сторонах и расчертил на поверхности ножом линии, разделив, таким образом, доску на четыре ровнях квадрата. Делая так зарубки по краям и каждый раз разделяя пополам получившиеся квадраты, он, в конце концов, нанес на доску необходимое количество линий.

– Отлично, – Минмин захлопала в ладоши. – Знаешь, что это такое? – спросила гонджу, и, не дожидаясь ответа, сама же продолжила: – Это доска для игры в шоутань42 или вэйци43. Ты её зашкуришь и покроешь лаком?

– Хорошо.

– Бай Ци, ты когда-нибудь слышал о реинкарнации, перерождении? Э… – Минмин увидела на его лице недоумение, пояснила, – Это когда человек умирает, а потом возрождается в другом теле, в другом мире?

Было видно, что неожиданный вопрос привел его в замешательство. Он некоторое время удивленно смотрел на неё, затем переспросил:

– Что?

– Перерождение, – объяснила Минмин, – ну… здесь, в этих краях, что-нибудь подобное с кем-нибудь происходило?

– Не знаю, – скупо ответил он и вернулся к своей работе.

– Ну… посидели поговорили, – усмехнулась гонджу, – Бай Ци, мне нравится с тобой беседовать. Я – старый ребенок, теоретик, а ты – молодой старик, практик44.

Гонджу поняла, что допытываться бесполезно. Она оставила его заниматься делами, сама же отправилась к кухне, где, к тому времени, уже никого не было. Время обеда давно прошло, кухня была прибрана и все, кто так или иначе отвечал за готовку, разошлись. Плеснув в миску из кувшина сваренного из сухофруктов компота, она выпила всё до дна; нашла на столе в большом, плетеном из бамбука, укрытом тканью ситечке для приготовления на пару, три, оставшиеся еще с завтрака, баодзы45, спрятала их за пазуху; взяла с полки небольшой, пустой, холщевый мешок, в котором кухарки хранили всевозможные крупы; засунула его, так же, как и баодзы, за пазуху и пошла к полю для верховой езды.

Поместье было большое. С восточной стороны к нему примыкала огромная территория тренировочного лагеря, отведенная под солдатские казармы, конюшни, тренировочное полу и прочее, где её футин, дзяндзюн Иншань, размещал на зимовку солдат из пограничных застав и перевала через гору Иншань. Сейчас конец сыюэ, на поле для тренировок было безлюдно, почти весь гарнизон рассредоточен вдоль северо-восточной границы. Лишь на зиму, когда перевалы на два месяца засыпало снегом, сюда стекалась основная часть солдат и лошадей. На границе оставались только сменные патрули, дежурившие на заставах.

Послеобеденный отдых не был чужд и солдатам, поэтому гонджу без проблем прошмыгнула незамеченной вдоль стены за казармами, никто её не остановил. У внешней стены в дальнем северо-западном углу лежал всевозможный скарб, в том числе и лестница, которую можно было приставить к стене и с её помощью перебраться за территорию тренировочного лагеря. Еще нужна была веревка, которую Минмин заблаговременно припрятала в кустах у стены. Она давно приметила эту лазейку: глухая стена за одноэтажными, стоящими в ряд, строениями казарм – никто не обратит внимание, что тут происходит. Она с трудом подняла лестницу, прислонила её к стене, взобралась на неё, привязала конец веревки к верхнему краю лестницы, перекинула веревку на другую сторону забора, обмотала кисти рук заранее припасенными лоскутами ткани, перелезла через край забора, ухватилась за веревку и соскользнула на землю с наружной стороны забора. Оказавшись за пределами тренировочного лагеря, она, заткнув лоскуты обратно за пояс, пошла на север к реке.

Почти от самой стены лагеря аж до реки простирался огромный сад тутовых деревьев. Тропики не было, пришлось идти между деревьями. Периодически останавливаясь и подбирая крупные ягоды шелковицы, гонджу, вдоволь наевшись, дошла до реки. Всё как и рассказывал Бай Ци: пологий, каменный берег; ледяная, прозрачная вода; горная речушка в некоторых местах глубиной до пояса, но в основном её можно спокойно переходить вброд.

Гонджу, вынув из-за пазухи припасенный заранее мешок, стала выковыривать среди острых речных булыжников мелкие камушки для вэйци. Набрав порядочное количество, так что мешок уже не выдерживал, мог порваться в любую минуту, она присела на широкий ствол ивы, склонившийся над рекой, достала припрятанные баодзы, перекусила. На другом берегу реки, в отдалении, вился столп дыма, видимо кто-то разжег костер или же он поднимался из очага дома? Гонджу, немного передохнув, встала, взяв в охапку мешок с камнями, побрела вдоль реки на запад. Дойдя до небольшой переправы – мостика из досок, накинутых прямо на торчащие из воды камни, скрученных и укрепленных балками, воткнутыми в днище реки, она остановилась. Её внимание привлекло дерево с множеством лент, свисающих с ветвей.