Пятое время года

– Понравился тебе Виктор?.. Нет?! – У Анжелки чуть не отвалилась челюсть. – Ты чего? Классный мужик! Высокий, богатый! Смотри, какой у него «лэнд-крузер»! Улет!

– Не морочь мне голову, Анечка. Давай-ка выкладывай, к чему такая конспирация?

– Сейчас, подожди, только в туалет сбегаю!

Ждать было некогда. Ехали, по слезным заверениям, «как бы только туда и сразу обратно», и прогуляли весь день! А к завтрашним экзерсисам с молодежью младшего школьного возраста требовалось набрать кучу вопросительных и отрицательных английских предложений, распечатать и разрезать на карточки…

Принтер выдал последнюю страничку. Красота! Полужирный курсив шестнадцатым. Теперь не грех и потрепаться на сон грядущий.

Швыркова – в голубом неглиже – валялась поверх одеяла и со злостью подпиливала ноготь на большом пальце.

– Ноготь сломала на этой чертовой даче.

– Почему чертовой? Нас там принимали по высшему разряду… – Кожаное кресло за энное количество «у.е.» сделало «пу-у-уф!», и ответом ему был сладкий-пресладкий зевок «о-о-оффф!»… – Сережина мама такая гостеприимная.

– А чего ей еще делать-то?

– Ох, и нахалка ты, Анечка!

Анжелка захихикала и кокетливо повела смуглыми плечиками:

– Мы когда с Сережкой познакомил

ись, я ему сказала, что я Аня. Я всегда, когда на улице знакомлюсь, себе имя придумываю. Если парень не понравится, я ему после навру какой-нибудь телефон, и привет горячий! Бегай давай, ищи по Москве! А если встречу где, обратно хорошо. Какая, грю, я вам, молодой человек, Аня? Или там Даша… Меня совсем по-другому звать. А тут, с Сергеем, у нас как бы пошло. Он все: Анечка, Анечка!..

Швыркова так артистично изобразила своего стеснительного Сережку, что еле удалось сдержаться, чтобы не повторить: «Анжелк, тебе надо было поступать в театральный!» И опять, как и в прошлый раз, посетила грустная мысль, что природа – бездумная расточительница, которая часто одаривает талантами тех, кому они вовсе и не нужны.

– Короче, имя у меня по жизни деревенское! В Москве так не называют. Смотри, как у нас девчонок звать… – Отбросив пилку, Анжелка начала загибать пальцы с белым, покойницким, маникюром. – Две Дашки… три Сашки, Лизка, Ксюха… потом Сонька еще есть Тимофеева… Анька, кстати, Коростылева, Катька, Настя Минская… кто еще?

– Дуня Фильштейн.

– Не-е-е, Дуня – это круто! Нам не надо. Короче, я теперь буду Аня! Ты меня так и зови давай. В принципе я бы и фамилию поменяла.

– На Каренину?

Крошка не поняла юмора – с серьезным видом затрясла головой:

– Не, мне такие не нравятся. Лучше, как у Насти, Минская, или там Высоцкая. Но в паспорте я ничего менять не собираюсь. Вдруг с отцом чего случится? Убьют там или сам помрет. Иди потом доказывай, что я ему дочь, когда наследство делить будут. Набегаешься!

Обалдеть! Кажется, и подумать страшно, что с твоим отцом может что-нибудь случиться, а Швыркова рассуждала о наследстве! И с кем она собиралась его делить? С матерью? С младшим братом? Кому и что собиралась доказывать?.. Славные, судя по всему, у нефтяника домочадцы.

Анжелкиного отца вдруг стало ужасно жалко. Смешно, конечно, – что его жалеть? – но, вместе с тем, существуют же чувства, не поддающиеся рациональному объяснению? Это у Швырковой все элементарно: между делом, походя, предала отца, допилила ноготь и сладко потянулась.

– А ты этому Виктору здорово понравилась! Я видела, как он на тебя, когда за столом сидели, смотрел. Телефончик не спросил?

– Банкир дал свой. Он в кармане д

убленки.

Моментально сорвавшись с места, Анжелка умчалась в коридор, обшарила чужие карманы и притопала, игриво помахивая визитной карточкой:

– На!

АКБ «Альтаир»

Борисов Виктор Михайлович

Начальник Департамента

– Позвонишь?.. Нет?.. Почему???

– Большая радость общаться с этим занудой! Короче говоря, господин Борисов В.М. – герой не моего романа.

– Неужто уж этот твой… как его там?.. на красных «жигулях», лучше, чем Виктор?

Серые глаза сделались стальными.

– Как сейчас дам сумкой по башке!

– Ты чего?.. – Анжелка ощетинилась, но тут же поджала хвост. Стало быть, вспомнила один весьма малоприятный для себя эпизод.

По вытаращенным глазкам и по-поросячьи радостному визгу: «Ой, Таньк! Тебя! Тебя!» – несложно было сообразить, кто побеспокоил обзевавшуюся над конспектом студентку в столь поздний час… Ага, устал ждать бедняжка!

– Таня? Это Виктор… помнишь?… на даче…

– На даче? Нет, что-то не припоминаю… Ах, как же, как же!

– Встретимся?

– Когда, сейчас?.. Нет, пожалуй, поздновато. Я почти сплю.

Виктор процедил «до свидания», и в трубке послышались короткие гудки. И распрекрасненько! Зачем, собственно, он нужен?

Анжелка – ушки на макушке – придерживалась абсолютно иного мнения: «Ну, как, Таньк? Как?» – видимо, уверенная, что Танька ночей не спит, только и ждет, когда владелец «лэнд-крузера» осчастливит ее своим вниманием.

– Никак. Какие могут быть встречи в двенадцатом часу?

– И чего? – Швыркова, увы, не оценила лениво-пренебрежительного тона. – Ну, ты прям как из деревни! Вся Москва до утра гуляет! Заехал бы за тобой, сходили куда-нибудь! В ночной клуб или в казино! – Возмущению не видно было конца. – А когда еще позвонит, чего он сказал?

– Как будто ты не слышала!.. Кстати, Анжелк, а что это ты так возбудилась? Глаза горят, руки трясутся. Неужели тебя так возбуждают холодные мужчины? В таком случае я с удовольствием уступлю тебе Виктора. Скажу тебе по секрету, так сказать антерну, я предпочитаю экстравертов. Интроверты вгоняют меня в ипохондрию. Жут-чаай-шую!

Анжелкин рот сложился в большую букву «о»… Как и было задумано. Пусть не лезет со своими дурацкими советами и комментариями!

11

Виктор, чье имя уже настолько стерлось в памяти, что даже притворяться не пришлось, переспрашивая: кто-кто? – слово в слово повторил: «Это Виктор… помнишь?.. на даче» – и опять, как и месяц назад, предложил встретиться. Судя по лаконичности и сдержанности, единожды отвергнутый банкир страшно боялся снова услышать «нет»… И напрасно! Время было еще «детское», настроение – отличное, постдепрессивное, на подъеме. Свежие впечатления отнюдь не помешали бы. Интересно все-таки, как тусуются начальники департаментов?

– Что ж, давайте встретимся в восемь у моего подъезда… Пока! – Положив трубку, неразумная, она моментально пожалела о содеянном: хороша будет Танюша в ночном клубе или в казино! Ого-го! Бархатная юбочка, голубая блузка индивидуального пошива и корявые зимние сапоги. Туфли, черт бы их побрал, отдыхали в стенном шкафу у Жеки.

Вместо юбки – брюки! Тогда и сапог будет почти не заметно… Черные брюки от непогоды снизу побелели. А для чего горячая вода и утюг?

Как любит говорить в таких случаях Жека, фиг с маслом! Экипировка оставляла желать много лучшего. Однако, если есть воображение, можно с легкостью представить себя в чем-нибудь шелково-бриллиантовом. Главное – не забывать об этом весь вечер…

Передняя дверца «лэнд-крузера» распахнулась раньше, чем захлопнулась дверь подъезда. Виктор перегнулся на заднее сиденье и протянул шуршащий букет.

С ума сойти! Никто и никогда не дарил ей таких серьезных цветов! Хотя их полно в Москве, на каждом углу, – важных, надменных роз, на толстых, метровых стеблях, от зеленовато-белых до вот таких, темно-вишневых, бархатных, – до этой минуты они казались цветами из чужой, непонятной жизни.

– Благодарю вас.

– Куда поедем? Ты что предпочитаешь – рыбу или мясо?

– Все что угодно, только не макароны.

– Тогда итальянский ресторан отменяется.

Лукавая улыбка, спрятанная в букет, тут же и погасла: темно-вишневые розы с изысканно загнутыми лепестками совсем не пахли. Ну ни чуточки!

«Лэнд-крузер» полз в потоке машин, запрудивших бульвары, со скоростью инвалидной коляски, Виктор безмолвствовал, розы не пахли. Спрашивается, и зачем все это?

Не доезжая до Кропоткинской, джип свернул направо, углубился в лабиринт темных, таинственных переулков и, выскочив из кромешной тьмы, застыл у ворот старинной дворянской усадьбы, расцвеченной гирляндами лампочек. Со слабой улыбкой, по-видимому, означавшей «возьмешь на обратном пути», молчун забрал букет и опять положил на заднее сиденье. Кислая физиономия завсегдатая шикарных заведений не сулила ни веселья, ни простоты в общении, так необходимой сейчас новичкам. На душе стало ужасно волнительно и стеснительно.

«Если теряешься в непривычной обстановке, ищи смешное! – гласила одна из заповедей Бабверы. – Смешного полно везде. Его порождает несочетаемость. Распахни глаза пошире и найдешь». Грустные глаза распахнулись, и – пожалуйста! – швейцар у дверей, наряженный а ля Людовик Четырнадцатый, кивнул типично русским красным носом и одарил вновь прибывших широкой железнозубой улыбкой.

Чтобы вновь не закомплексовать среди зеркал и бронзы бельэтажного гардероба, следовало, пожалуй, и на Виктора взглянуть с иронией… Получилось! В двубортном костюме он здорово напоминал военного на параде: отутюженностью, минимумом эмоций и неестественно прямой спиной. Будто аршин проглотил! Скосив в зеркало черные глаза, банкир чуть пригладил волосы, чуть поправил часы на левом запястье и, едва коснувшись, взял свою «даму» под локоток. По широкой мраморной лестнице, доставшейся современным господам в наследство от крепостников восемнадцатого столетия, Виктор шествовал на полшага сзади. Ну, просто первый бал Наташи Ростовой!

В умопомрачительном зимнем саду тихо звучала музыка, журчал фонтан, белели беседки, увитые плющом и лиловыми бугенвиллеями. Волшебные, не виданные прежде картины заворожили, и насмешливое настроение уступило место романтическим фантазиям на сказочные сюжеты: белокурая принцесса прибыла на раут в загородный дворец… Нет, лучше так: хорошенькая сероглазая актриса исполняет главную роль в пьесе из жизни высшего общества викторианской эпохи. Изящная леди с легким вздохом опускается в белое кресло, обводит скучающим взором интимную беседку и, вся в своих мыслях, скользит невидящими глазами по карте с названиями ликеров, вин, десертов…

– Так что будем есть?

– А?.. Ой, извините, я задумалась… Не знаю. Я в ресторане впервые в жизни.

Брови потрясенного флегматика приподнялись не меньше чем на полмиллиметра.

Несведущей и в напитках «леди» он заказал для начала мартини с соком, себе – рюмку текилы. Любительница иностранных словечек, но темная, как из Зимбабве, она повторила про себя новое слово, чтобы запомнить его навсегда.

Салат из креветок с дыней и авокадо, расплавленный камамбер с клюквой, шампиньоны в бренди – казалось, открытиям не будет конца! Легкое белое вино, поданное к лососю под соусом из тропических фруктов с лимоном, имбирем и мятой, настраивало на легкую беседу, однако Виктора, по всей вероятности, изрядно утомляли даже лаконичные ответы на кокетливо-простодушные вопросы: а это что? Его утомляли, а кое-кого, между прочим, уже начали раздражать: ну и зануда! Можно подумать, не банкир, а ведущий двухчасового ток-шоу, у которого язык не ворочается до следующей передачи! Или этот: поезд номер восемьсот пятьдесят шестой приходит на двенадцатый путь. Повторяю…

Гипотеза – а что, если «ранимый Витенька» просто дико смущается и поэтому тормозит? – показалась нелепой, но от нечего делать можно было ее и проверить – попытаться разговорить зажатого.

– Как стремительно летит время! Смотрите, уже и зима кончилась. Скоро весна. А там, глядишь, и лето красное. Вы где предпочитаете проводить отпуск? На даче? В гамаке под яблоней? Или вам больше по душе сафари?

– На даче я бываю по выходным. В отпуск обычно езжу к морю.

Взглянув исподлобья, «говорун» снова вернулся к рататую из баклажанов, и появилось большое желание оставить парня с рататуем наедине. Мешало чертово воспитание: неудобно, родители Виктора так радушно принимали их с Анжелкой!

При воспоминании о его родителях у «приличной девушки» кусок застрял в горле: она вдруг почувствовала себя участницей какого-то отвратительного, циничного действа, какого-то пира во время чумы!.. Как же она могла забыть «лавку древностей»? Как могла отправиться в ресторан с этим монстром Виктором и позволила втянуть себя в поедание на пару с ним рататуев и прочей дребедени? Ведь в это самое время, в девять часов, Ирина Васильевна, облачившись в клокастую шубу и солдатскую шапку-ушанку отправляется вместе со своими собачками в дозор, на соседний участок. В темноте, проваливаясь в снег, ковыляет между тревожно гудящих сосен. Заметив, что дверь приоткрыта, трясясь от страха, поднимается по ступенькам в чужой, мрачный дом, запускает Капрала вперед и старается не думать о том, что собаку там может поджидать смерть. И ее саму, кстати, тоже. Она думает о двухстах долларах… Ужас! «Мальчики ничего не знают!» Ясно, не знают. Сережка – инфантильный дурачок, а Виктор – мерзавец! Он ничего не желает знать!

Никогда она не завидовала Анжелке, а сейчас обзавидовалась: почему Таня Киреева не Швыркова Анжела?! С каким непередаваемым восторгом она дала бы сейчас этому Виктору сумкой по башке и убежала! Или запулила в его постную физиономию мясом молодого оленя под соусом фламбе с можжевеловыми ягодами! Так было бы гораздо честнее, чем выдавливать из себя вежливые улыбочки… Но больше она ни к чему не притронется!

И не притронулась. Виктор расправился с олененком, промокнул губы изумрудной салфеткой и опять посмотрел исподлобья.

– Куда поедем? К тебе или ко мне?

Вопросики «ранимого» так органично вписались в общий контекст, что даже развеселили: надо же, какая цельная натура! Герой нашего времени. Самоуверенный, бездушный, запрограммированный. Все по схеме: розы – ресторан – постель. Без лишних слов.

– Никуда.

Виктор скривил губы и уничижительным взглядом прошелся по голубой блузке, сшитой Инусей два года назад.

– И почему же?

– Нипочему же…

Черный «лэнд-крузер» пролетел мимо. Хотя, вполне возможно, это был и какой-то другой «крузер», – охваченная сумасшедше радостным, пьянящим чувством освобождения, она не взглянула ему вслед. Вспомнила о темно-вишневых розах, оставшихся на заднем сиденье, и усмехнулась: понятно, почему они не пахли – они тоже были без-душ-ными. Ведь «душа» и «душистый» – однокоренные слова.

А ночь надвигалась дивная! По-весеннему теплая, сырая, призрачно туманная. Синеватый воздух казался таким густым, что хотелось разрезать его на большие кубики и сложить из них причудливый воздушный замок.

На Гоголевском бульваре притормозил знакомый с детства, бабушкин, тридцать первый троллейбус. Подхватил еще одну пассажирку и вместе с ней понесся дальше.

12

Одетая, как полярник на зимовке, Жека энергично жестикулировала дымящейся сигаретой, вразумляя бомжистого вида старуху, которая вопила со слезой в голосе:

– Эта манка у тебя на прошлой неделе семнадцать двадцать стоила! А сегодня уже семнадцать пятьдесят! Заворовалась совсем! Креста на тебе нет!

– Я вам сто раз повторила: это была другая партия!

– Раньше у нас была одна партия, так и порядок был! А теперь дерете со старого человека семь шкур! Демократы проклятые!

Преисполненная желанием поддержать «демократку» тетеньку, племянница прибавила шагу, подхватила Жеку под руку и запечатлела на ее ледяной щеке по-родственному горячий поцелуй.

– Доброе утро, теть Жень!

– Привет, Танюха! Я тебя давно поджидаю. Ух, ты моя раскрасавица! – Жека обхватила, закружила и зашептала на ухо: – Видала, какой у меня классный контингент! Сейчас, подожди, айн момент… – Нырнув в палатку, она протянула старухе пакет манки. – Вали отсюда по-быстрому!

– Спасибо, спасибо, милая! Дай бог тебе здоровья! – Бабка воровато запихала пакет в сумку и, по-деловому оглядевшись, затрусила к овощному ларьку.

– Вот, паразитка! Представляешь, Танюх, их тут целая шайка! Весь рынок поделили и собирают дань. А потом – на станцию, торговать. Предпринимательницы чертовы! И все жалуются, что у них пенсия маленькая. Наглые такие! Как танки!.. Ладно, фиг с ними, сейчас палатку закрою и айда прибарахляться!

На вещевом рынке было зловеще темно от кожаных курток, черных спортивных сумок, «итальянской» обуви орехово-зуевского производства и множества темпераментных торговцев, выдержанных в той же цветовой гамме. Появление юной блондинки вызвало очень нездоровый ажиотаж: усатые дядьки с недвусмысленно горящими глазами норовили схватить за руку, обнять, накинуть на плечи кто кожаную куртку, кто дубленку, кто шубу из норки.

– Иды суды! Красавиц, иды суды! Шуба подару! Вай, какой красывый!

– Отвалите, ребята! Да отстаньте же от девушки! Отвалите, сказала! – Жека кокетливо смеялась, очевидно, считая пробежку по кожаному ряду приятным развлечением. Как ни печально было это осознавать, тетенька полностью адаптировалась в рыночной среде.

На солнышке, навалившись грудью на пластмассовый стол, тосковала новая Жекина приятельница – бесформенная, одутловато-мрачная личность в надвинутой на глаза желтой шапке. Этакая бледная, непропеченная ватрушка.

– Привет, Любань! Как жизнь?

– На букву «хе». Но не подумай, что хорошо!

К счастью, Жека пропустила «юмор» мимо ушей.

– Любань, это, вот, моя Танюшка. Подбери ей что-нибудь. Она сама тебе скажет. А я побежала! Народ уже наобедался, сейчас снова рванет за харчами!

– Будет сделано… – Так называемая Любаня смерила покупательницу лениво-недовольным взглядом и вдруг, выпучив глаза, упала животом на стол: – Женьк! Жень-ка!!! Ты не забудь мне сахарку мешочек оставить! По дешевке!

– Обязательно!

«Ватрушка» опять погрузилась в состояние тоскливой задумчивости: мешок сахара определенно навел ее на какие-то тягостные размышления. Наконец, обреченно вздохнув, шмыгнула носом, и мясистый гундосый нос взлетел вверх:

– Сорок четвертый?.. Размер, говорю, у тебя какой?

– Мне кажется, тридцать четвертый. Или тридцать шестой.

– Ну, это ихний… – Не слезая с табуретки, Любаня выволокла из-под стола грязный картонный короб. – Во! Водолазки. Не хуже фирменных, а стоят в пять раз дешевле. Тебе еще уступлю. А хочешь, там посмотри… – За ее спиной и на двух других стенках закутка висело челночное турецко-китайское барахло. – Копайся хоть до вечера. Сегодня народу мало. После Восьмого марта покупатель, блин, совсем не идет. Пропили все на хрен! Теперь только в апреле очухаются.

Водолазки – белые, красные, розовые – были совсем ни к чему. Из всего развешенного однообразного многообразия более или менее приличным показался темно-зеленый свитерок. Хотя зеленый цвет не являлся самым предпочтительным, не мешало на всякий случай выяснить, хау мач.

– А ско… – Обернувшись, она онемела.

Прямо напротив, у прилавка с бельем, тетка, по габаритам превосходящая борца сумо, напялив поверх футболки кружевной лифчик, пыхтела, как паровоз, пытаясь застегнуть его толстенными, негнущимися руками…

– Слышь, мужик, помоги давай!

Продавец некоренной национальности – то ли таджик, то ли узбек, – раскладывающий женские трусы, с готовностью подскочил, застегнул крючки на слоновьей спине, одернул исполинский лифчик со всех сторон и, подняв зеркало, застыл с улыбкой ловко прикидывающегося идиотом восточного хитреца.

Мизансцены отвратительнее не доводилось наблюдать, кажется, ни разу в жизни. О времена! О нравы! Папа правильно говорит: народ утратил всяческие ориентиры. Скорей бы сбежать из этого паноптикума!

– Сколько стоит зеленый свитер?

– Это «эмка», тебе не подойдет. Тебе «эску» надо, а они, блин, у меня кончились. Погоди-ка… эй, Луизка! Луизк! Погляди за товаром! Мы к Наташке смотаемся! Пошли!

Вроде стационарная особа, а понеслась так, что и не догонишь! Оборачивалась на бегу потным, взволнованным лицом и сопела: «Щас-щас!»

– А, вон она! Наташк! Хайль Гитлер! У тебя еще немецкие зеленые «эски» есть?

– Закончились.

– Во, блин!

Наташка оказалась гораздо приятнее и цивилизованнее.

– Не расстраивайтесь, девушка, сейчас мы вам обязательно что-нибудь подберем. У меня дочка такая, как вы.

Спустя полчаса в большом пакете лежали черное платье без рукавов, с широким поясом и эпатажным названием «коктейльное», свитер цвета… такого, как если в кофе набухать молока, и широкие летние брюки – здесь «молока» было поменьше…

– Как вам мои приобретения, теть Жень? Обмоем? Чайком с тортиком?

– Классный прикид, Танюха! Но насчет обмыть категорически непрохонде. Торгуем сегодня до упора. Приезжай в следующий выходной. Я без тебя жуть как скучаю!

* * *

Холодно, зараза! Ух! И покупатели, паразиты, все куда-то провалились!.. Еще чуток потоптавшись, она заползла в палатку и врубила рефлектор. Через час пора домой сваливать. Жалко, конечно, что обманула Танюху, но что ж поделаешь, раз Алик обещал заглянуть на огонек.

Еще придет ли? Капризный стал! Ночевать не остается. Короче, хрен его знает, что у мужика на уме! Вроде и не отваливает окончательно, но и сильно нежных чуйств тоже не проявляет. Так, самую малость – чтобы подруга с крючка не сорвалась. А она, идиотка, от такого джигитского хладнокровия только еще больше заводится. Страшное дело!

Думала ли она еще прошлым летом, что может снова так влюбиться? Да никогда в жизни! Тем более в этого усатого Мухаммедыча! Кто бы сказал – рассмеялась в лицо!

Шастал по рынку в белой рубашонке, здоровалась, но называла исключительно по имени и отчеству. Как большое начальство. А тут, понимаешь, захотелось арбузика, что б он провалился, черт полосатый! Углядела из палатки, что народ арбузики прет, и тоже рванула. Выбрала здоровенный, темно-зеленый, звонкий, с сухим хвостиком. Мужик, все из той же усатой компании, положил на весы, крикнул: восемь кило двести – и назвал цену. Только мы и без него считать умеем! Трехзначные числа перемножаем без напряга. Решил напарить девушку на десять пятьдесят! Сейчас! Высказалась, естественно, а шакал давай базарить – арбуз отобрал, кинул обратно на кучу.

– Нэ хочэш, нэ бэры, иды отсуда!

– Ах ты, паразит!

Но с этими сволочами связываться – себе дороже. Плюнула и потащилась к себе в палатку. И вдруг нарисовался Мухаммедыч – свеженький такой, веселенький, все в той же надутой ветром белой рубашечке:

– Кто нашых дэвушек обыжаэт?

Как тут было не повести плечиком, не блеснуть глазками? Блеснула и давай объяснять, что не могла ошибиться.

– А, это ты? Знаю, знаю, мне ребята гаварыл, что ты харашо считат умэеш! – Взял из руки полтинник, отдал шакалу и скомандовал: – Давай самый балшой!

– Спасибо! Что вы к нам редко заходите, Али Мухаммедович? – Спросила, конечно, чисто из благодарности, не вкладывая никакого особого смысла.

Приперся в тот же день! А в палатке и так повернуться негде от мешков с сахаром – сезон. Ну и… то бедром кадр прижмется, то вроде как приобнимет, сам пошучивает, а глазки, ох, как посверкивают! Она уж и позабыла, как это бывает, когда мужик с тобой заигрывает, и сама развеселилась – почувствовала себя молодухой.

Вечером дождь лупил сумасшедший, только успевай уворачиваться от машин – окатят, сволочи, с ног до головы. Вот и прыгала, как коза, на автобусной остановке.

– Ха-ха-ха!.. Садыс! Падвэзу!

– Ой, спасибо!

Еле забралась со своим арбузом, сумкой и мокрым зонтиком в раздолбанный синий джигитской «жигуль». Сумку и зонтик под ноги запихала, арбузище – на колени. Обняла двумя руками, чтоб не шмякнулся, да так и ехала с арбузом, как беременная с пузом! Смех!.. А джигит на каждом светофоре то положит горячую, шаловливую ручонку на голое колено – юбка узкая, задралась, зараза, с арбузом особо не поправишь, – то привалится, но вроде как не специально, а так, с разговором. Доставил до подъезда, однако отпускать, видно, не собирался – дверцу у него заело с правой стороны! Ну, и воспользовался кадр случаем.

Смешно было жутко – арбуз того и гляди грохнется, с зонтика вода в туфлю льется. Хорошо еще дождь хлестал – соседи не застукают, как Женька с девятого этажа с мужиком в машине целуется. Мухаммедыч что-то совсем раздухарился: расстегнул пуговицы на своей рубашонке, за руку ухватил и прижал к кудрявой груди:

– Сматры, как стучыт!

Сердце у мужика, и правда, колотилось по-бешеному. Хитро заулыбался, паразит, и руку все ниже, ниже… Но мы тоже не первый год замужем! Хоть слегка и прибалдела, вовремя сообразила, что пора сматываться.

– Испугалса?.. Ха-ха-ха!.. Нэ бойса! Нэ кусаюс!

Кадр стал шептать на ухо всякие приятные словечки со своим эротичным кавказским акцентом, усами шевелить, нежно ерошить волосы, целовать в шею. Можно подумать, не сорокашестилетний матерый джигит, а влюбленный мальчишка! На эти нежности и купилась идиотка.

– Давай у тебэ кофэ папьем?

Попили. Как говорится, от дебюта до эндшпиля – ровно десять секунд! Думала, мужик – ого-го! – а выяснилось, совсем не по этому делу. Бабы у них там, в южных широтах, что ль, не особо требовательные? Вот, мужик себя и не утруждает – по-быстрому, по-рабоче-крестьянски, без полета фантазии. Как сказал бы Борька, старым казачьим способом. А самой тоже вроде неудобно было свою компетентность демонстрировать, сильно активничать. Старая баба уже, не пионерка…