Ночь в Новом Орлеане

– Я могу давать тебе книги.

– Спасибо, не надо. Я справлюсь как-нибудь сама.

Я стал настаивать. Каждый хочет думать, что ни от кого не зависит и ради этой жалкой иллюзии делает всякие глупости.

– Ты когда-нибудь чувствовал, что все вокруг так больно, что хочется принять единственное болеутоляющее – смерть? – спросила она, доставая из кармана очередную сигарету.

– Конечно. И даже чаще, чем ты думаешь. Можно сказать, я живу в этой боли. Наверное, это просто возраст такой – когда весь мир болит.

– Какой возраст?

– Где-то с двенадцати до семидесяти. До этого, ты просто ничего не понимаешь. А в конце так устал от боли, что больше ничего не хочется. А потом можно просто стать ветром и всё.

– И это получается пятьдесят восемь лет страданий?

– Ну почему? Бывают моменты, когда болезнь отступает, но лишь затем, чтобы ударить с большей силой. А есть и до того глупые люди, что просто не замечают всей этой рутины. У них бесконечная эйфория. Ничего они не понимают.

– Какое, наверное, счастье – быть идиотом!

– Да. Только они и счастливы в этом мире. А гении здесь самые ненужные люди.

– Ты такой умный.

– Пожалуйста, не надо меня оскорблять, – совершенно серьезно попросил я.

– Извини, больше не буду.

– Спасибо.

Мы снова замолчали. Каждый о своем. И посмотрели в окно.

– А что заставило тебя пойти этим путем? – спустя вечность, спросил я.

– Мои родители никогда не любили меня. «Этот путь» как нелепо ты выразился, принадлежит мне с тринадцати. Тогда-то я поняла весь вкус жизни. И её жестокость. Как только меня выпустили из шизанутой колонии одиннадцати лет ада, я посвятила себя ему. Но уже через два года, когда мне вставляла чуть ли не половина Ковингтона, я переехала в Новый Орлеан.

– А почему не в Батон-Руж?

– Ты смеешься? Куда мне и в Батон-Руж. Но с тех пор я изо всех сил пыталась измениться. Четыре раза пыталась поступить в институт и не смогла. Я прочитала сотни книг, но этого было мало. В конце концов, я просто забила на это. – Она выдохнула, и сигаретный дым заполнил всю кухню. Это, вроде, была двадцатая. Но не смотря на то, что я не люблю сигаретный дым, в этот раз, он показался не зловонным, а преисполненным горем и тоской. – Я не выхожу из депрессии вот уже двадцать лет. Я старею. Иногда, хотя нет, очень часто мне хочется просто пустить свинец в висок. Возможно – это лучший выход. И сейчас, конечно же, ты будешь меня отговаривать. Ну, говори, святоша. Ведь на это ты потратил сумасшедшие бабки.

– На самом деле – нет. Но поверь, стрелять в шею, висок, рот – все это до того банально, что аж тошнит. Самый элегантный и прекрасный способ – выпить яд. Да. Так погибла Клеопатра вместе со своим любимым, императором Востока. Так из века в век погибали самый знатные особы. Именно яд – лучший способ уйти из этой мерзкой жизни. Знаю, тебе всё равно, как умирать. Лишь бы результат был эффективным. Но самый проверенный вариант – это цианистый калий. Все остальное – ненадежно и может быть очередной выдумкой рекламщиков. Уж поверь моему опыту.

Я улыбнулся.

– Да шучу я, шучу. Не пытался я убить себя, хоть и не раз об этом думал, не смотря на то, что судьба у меня намного более слаще, чем у тебя. А отговаривать или уговаривать тебя я не буду. Суицид – личное дело любого человека и никто не вправе запрещать этого.

– В этом, как и во всем остальном, я с тобой согласна.

Я налил ещё кофе. В этот раз уже без молока.

Мы снова замолчали. Эта парочка смотрела в окно на падающие снежинки и старалась не думать ни о чём как последние наивные и мечтательные идиоты. Но что поделаешь, когда душа рвется взлететь над этим миром, в последний раз глянуть свысока на него и больше никогда не видеть. Улететь выше самой высоты и что бы сами боги завидовали твоему величию. Когда весь мир болит и стонет, а тебе не с кем даже помолчать об это, что тогда делать? У меня-то есть, хоть раньше и не было, и я понимаю, как это – разрываться на части от горечи одиночества. Так можно и с ума сойти, если у кого-то он ещё остался. Вот и оба с ней и сошли, остановите, пожалуйста. Теперь, у этой девушки есть тот, кто может с ней помолчать о главном: о жизни, о смерти, о любви, о ненависти, о солнце, о луне, о звездах, о дожде, о ветре и о снеге. Это незабываемое и приятное ощущение, что ты кому-то нужен. Но насладившись эти, она снова задала вопрос:

– Как тебя зовут?

Я и подумать не мог, что тоже до сих пор не знаю её имени, а она моего. Хотя, это даже и к лучшему. Поэтому, без малейших промедлений, я ответил:

– Это неважно. Тебе не нужно знать моё имя, а мне твоё. Даже не пытайся сказать мне своё имя – ты все испортишь. Самая лучшая часть в дружеских отношениях, это когда вы даже не знаете имен друг друга. Тогда даже можно считать своего друга незнакомцем, которому при встрече, можно излить душу. Загадочным, таинственным, и чертовски интересным. Тогда диалог не похож на буденный разговор двух старых товарищей. Скорее на знакомство двух бесконечно не похожих друг на друга миров, и в то же время, имеющих одно общее – вечное одиночество. А когда оба имени названы, это необычное ощущение пропадает и диалог теряет добрую половину всего своего смысла. Теряет полноту и становится пустым.

– Тогда ладно. Я просто буду считать тебя сном, который снится мне уже 25 лет. И ты думай, что я просто мираж, пьяное видение, наступившее у тебя из-за снега в месте, где снег не идет никогда.

Я кивнул.

– Извини, – сказал я, – но моя девушка вскоре должна прийти и тебе нельзя больше здесь оставаться. Скорее всего, это наша первая и последняя встреча. И помни, мир никогда не благосклонен к людям, бросившим ему вызов. Но те должны преодолеть и его, и себя, и голыми руками пробить себе путь на Олимп.

Она кивнула. По дороге к двери она спросила:

– Напоследок, если мы больше никогда не встретимся: зачем тебе всё это? Зачем ты потратил столько бабок только для того, чтобы просто поговорить. Такого никогда ни с кем не происходит.

Она даже перешла на крик, но я тихо ответил:

– Просто мне тогда казалось, что так будет лучше.

Она немного подумала, а затем кивнула. Уже стоя в коридоре, она на последок сказала:

– Спасибо.

Только это слово она сказала на русском. Возможно, она сказала это из-за бессмысленной благодарности, но будучи стеснительной, решила поблагодарить на неизвестном мне языке. Но к её удивлению, я ответил:

– Пожалуйста.

Она удивилась, но ничего не сказала. Развернулась и ушла. Больше я никогда её не встречал. Может быть, это на самом деле было всего лишь наваждением…

Чарли, как я уже говорил, вышла на ночную прогулку. Она как раз прогуливалась по одной из живописных улочек французского квартала. Вокруг проходили люди, которые даже не замечали Чарли, а она не замечала их. Все они куда-то спешили, кто домой, кто на работу и почти никто не ставил себе цели просто походить по такому прекрасному месту, как этот квартал. И в туристическом место-то! Но все ровно.

И тут, неожиданно, пошел снег.

Это случилось слишком быстро, поэтому Чарли не сразу поняла, что это за перхоть падает с неба. Потом, старая память ответила ей: «Это снег!». А эта странная девушка уже почти и забыла, что такое снег. Последний раз был около десяти лет назад. Она уже и не вспоминала, как это весело, гулять под снегопад. Поэтому, позабыв обо всем, она пустилась в разнос. А точнее, побежала, сломя голову, улыбалась и то-то кричала себе под нос. Прохожие то и дело, смотрели на эту сумасшедшую и взбесившуюся девушку. Но быстро забывали о ней и бежали домой, прячась от снега и холода. Только немногочисленные любопытные подымали головы вверх и пялились удивленными глазами на самое большое в жизни новоорлеанских чернокожих чудо. Все они мысленно присудили Чарли звание сумасшедшей. Но ей было всё равно. Всё равно…

Сумасшедшая и не заметила, как попала на Бурбон стрит. Поначалу, ей казалось, что все здесь будет как всегда: люди будут пьяные, весёлые, везде будет играть джаз, блюз, регтайм, а в воздухе будут летать бусы. Но все было не так. Впервые на ее памяти, Бурбон стрит был пуст, люди сидели по домам, а джаз доносился только из закрытых помещений.

Снега здесь никогда не бывает. Могу поспорить, что здесь не было снега миллион лет. И вот, он здесь. Такого никогда раньше не было. И теперь, этот город больше не будет прежним. Никогда. Это и мертвому зайцу понятно. И теперь, что бы ни произошло, этот город другой. Это ещё более разрушительно, чем ураган Катрин. Он не изменил город, а просто разрушил его. А снег разрушил его в тысячу раз больше, но не дома, а сердца людей. Веди именно в них и живёт любой город, разве нет?

А Чарли ещё долго гуляла по снегу, пока он не прекратился и тогда она с удовлетворенным и всё еще радостным лицом пошла домой. По пути она прошла славно известный отель «Монреаль», где в одном из окон увидела напуганное привидение Мориса. Он тоже был потрясен снегопадом. Теперь, даже Морис будет другим.

Сначала пришла Джесс. Она вежливо сказала: «привет» и не дожидаясь приглашения, села за стол. При этом посмотрела на меня нетерпеливым взглядом, дескать, я жду, пошевелись.

Затем зашла Лида с печальным, так непохожим на себя обычную, лицом. Взгляд Джесс был уже более-менее довольным. Но она тоже удивила меня… счастливым выражением лица. Это было более, чем просто непохоже на обычную Джесс. Даже складывалось ощущение. Что эти двое ненормальных поменялись лицами. Да уж, люди – самые непредсказуемые существа. Оттого с ними слишком много хлопот. Казалось, знаешь человека, как самого себя, а стоит ему повернуться другим боком, как этот же человек превращается в таинственного незнакомца, повадки и слова которого тебе совсем непонятны.

Затем, наконец-то, подошла моя Чарли. Вся мокрая и замершая.

– Вы знаете, что снег пошел? – с порога спросила она.

– Еще бы не знать! Об этом во всех новостях говорят. Вы смотрели сегодняшние новости? Все в шоке. В самом южном штате США пошел снег! А говорят ещё «глобальное потепление». – Оживленно сказала Джесс.

Никто не ожидал от неё такой реакции.

– Да уж, это правда, что-то невероятное, – грея руки об чашку с кофе добавила Лида, – синоптики в шоке.

– Наконец-то здесь настала настоящая зима. Прямо, как в северном городе. А зимой кофе не роскошь, а жизненная необходимость. Так что, Чарли, садись, через десять минут будет готов. – Сказал я.

Она, не протестуя, села и терпеливо ждала предоставленной ей услуги. Тем временем я стоял у плиты и смотрел, чтобы плененное кофе не убежало на край света от меня и от зимы.

– Не так уж это и хорошо, – снова заговорила Лидка,– половина, а то и больше, жителей Нового Орлеана уедет, потому что не привыкли бедненькие к подобному, не то что мы.

– Ну и ладно! Сдались нам эти людишки. Больше свободного пространства всем нам, мизантропам-социопатам, никогда не повредит, – Джесс сделала еще один глоток.

– Ну, это да. Для тебя, депрессивной социопатки, это даже очень хорошо. Да и мне, почему-то, это все больше и больше нравится. Уж не знала, что я тоже социопатка.

– А я в этом не сомневался ни секунды, – решил вставить свое слово я, – ну не могли нормальные люди связаться со мной. А как говорила Раневская, люди, они как свечи: либо горят, либо в жопу их.

– Ну, экватор, куда они благосрочно удрали, не такая уж и жопа.

– Если и там не пошел снег. Снег на экваторе – это уж слишком.

Я налил Чарли кофе, а себе чай.

– А ты разве кофе не будешь? Обычно, ты никогда не отказываешься от возможности получить очередную дозу кофеина. Это довольно подозрительно. Это правда ты? – подозрительно покосилась на меня Чарли.

– Нет, конечно же, – засмеялся от её наивности я, – вот ещё. Я никогда не я. Меня сотни. И каждый из нас на что-то способен. Это не раздвоение личности, а просто многогранность. К тому же, чай с кем попало не пью. Чай – это личное. Пьют его только наедине или с теми, кому доверяешь такую ценную вещь, как душу. Или вообще лучше не пить чай.

– Льстишь, – улыбнулась Джесс, – не боишься, что твою душу продам или обменяю на сто грамм?

– Не боюсь. Потому что черт, который согласится купить мою душу, из-за твоих пьяных дебошей, теперь близко старается к тебе не подходить.

Дальше шел обычный разговор, который ведут девушки, час от часу заглядывающие в наш дом. Поначалу, их не смущало моё присутствие, но стоило мне допить чай и поставить пустую кружку на стол, как на меня уставились три пары глаз. Я расшифровал это как знак, что мне пора уйти. Ну вот, дожили до времен, когда из собственной квартиры выгоняют. Я был в бешенстве! Как бы я – хозяин дома, а они выгоняют меня на холодную улицу. При том, что я отвык от холода и у меня много шансов схватить ангину. И что бы я тогда сказал своей армии, которая собралась воевать, не много не мало, за судьбу мира?

«Извините, но я болен. Не могли бы вы отложить конец света на выходные».

Но возражать им я не стал. Хоть мир упадет, но связываться с девушками, которые вознамерились поговорить друг с другом не стоит никогда. Поэтому я лишь тоскливо вздохнул и вышел на улицу в самой теплой своей одежде: утолщенной футболке.

В таланте моих зубов танцевать чечетку и не следовало сомневаться. Но в тот миг равным им, воистину, не было. Нервы в скулах затвердели и теперь их смело можно было резать – ничего бы не почувствовал. Снег больше не шел. Был только холод, слабый свет дворовых фонарей, безлунная ночь с тишиной, которую нарушали только заклинания вуду соседки с третьего этажа. Дело житейское. Ей, вроде бы, говорили не заниматься вуду по-выходным. Но её это не волнует. Как и меня. А не волнует, потому что собственных челюстей не чувствую и не удивился бы, если увидел их отпавшими на холодном асфальте. И после всех моих страданий, мне даже не причислят звание великомученика! Этот мир слишком несправедлив.

– Холодно, – услышал я за своей спиной.

Обернувшись, я узнал довольно знакомое лицо. Перед моим лицом стояла Смерть. Какая удача.

– Ты пришел, чтобы забрать меня и прекратить мои мучения? – Надежда умирает последней, а пока, пожалуй, умру я.

– Нет, рановато. Ты ещё не заслужил, а потом – пожалуйста.

– Эх, жаль, – я помолчал, а затем, стуча зубами, спросил, – а зачем ты пришел?

Он смотрел на меня. Я на него. Со стороны это выглядело более, чем просто странно и меня это начало раздражать. Но я почувствовал тепло. Я снова понял, как хороша жизнь. Оно наполнило всё моё тело и заставило снова вспомнить о том, что, собственно, Новый Орлеан – южный город.

– Когда-то давно, – наконец-то заговорил он, – жил-был воин. Он был сильнее любого из тех, кто жил в те времена. Несравненно могуществен, и, конечно же, кровожаден. Он участвовал во всех битвах того времени, всё равно за кого. Под его мечом упали тысячи голов. Но ему было этого мало. Его не интересовала идеология и причины конфликта. Он сражался ради боя. Он убивал ради развлечения. И из-за этого я был вынужден ходить за ним по пятам. Утро уже не утро без пары десятков убийств. Я всегда был рядом, а он личность не самая приятная. В один прекрасный день я подошел к этому бесчувственному куску мяса, не знающему ничего, кроме битв и крови. Тогда я сказал:

– Мне это, приятель, чертовски надоело. Поэтому, я забираю тебя с собой.

Он, конечно же, был против и протестовал на свой манер. Достав два меча, он бросился на меня. Видимо, ему, все-таки, абсолютно кого убивать, даже Смерть. Как это забавно. Ну, хоть какое-то развлечение. До чего, порой, люди бывают глупы. Но он продолжал кромсать моё тело, но оно собиралось из кусков обратно вновь и вновь. В конце концов, через пару часов, он устал и упал передо мною на колени. Я опустился на его уровень и сказал ему:

– Есть вещи, которые выходят за рамки жизни и смерти, добра и зла. Их суть не ведома ни мне, ни тебе, ни даже богам, которые, по сценарию, должны были их создать. Хотя, вряд ли они это сделали. Скорее всего, эти вещи создали себя сами. Эта сила в один момент уничтожит и себя, и все остальное, вместе со всем миром. Если и можно это как-либо называть, а я уверен, что нельзя, то я бы назвал это «судьба».

Он замолчал. Я не выдержал. Мне снова стало холодно и я попросил:

– Продолжай.

– И вот, – снова начал он, – Я сказал ему: «только потеряв все, мы приобретаем вечность. Эти слова в эти времена ещё не были произнесены ни одним из людей, но время – столь же жалкая формальность, которая лишь на словах кажется всемогущей, а на деле же жалкое ничтожество, преклоняющееся перед теми, кто сильнее его. Только я, только Смерть, имею вес. Приобретая меня, а это легче, чем съесть кусок пирога, ты получишь безграничную свободу». С этими словами, мой друг, я забрал его.

Он снова умолк.

– И что же было дальше?

– А дальше было многое. Но это самое многое, хоть и интересное, для тебя оно абсолютно бесполезно. Помни только одно: я сильнее времени, а сильнее меня, только судьба. Но из-за её пассивности в этих вещах, я веду лидерство. Но даже судьба не всесильна и есть что-то, что даже я не могу представить и что в силах преодолеть предначертанное, – он посмотрел на меня, – ты же уже пытался одолеть судьбу. Никто не был к этому так близок. И ты сделаешь это снова, я чувствую. И что произойдет просто представить невозможно.

– На что ты намекаешь?

– В Новом Орлеане идёт снег. Я бы поверил, что даже во время ледникового периода здесь его не было. И, тем не менее, ты вызвал снег просто тем, что захотел, чтобы он пошел.

– Я? Как?

– Ты захотел, что бы он пошел. И он пошел! Ты единственный, кто может ставить судьбе свои условия. Этому миру суждено умереть. Тебе суждено его уничтожить. Это судьба. Но в этом случае, всё уже зависит от твоего выбора.

– Я не понимаю тебя.

– Я не могу объяснить легче. Могу прочитать лекцию, длинной в три с половиной года, используя весь физический, химический и философский словари. Предоставить доказательства, а в конце поставить «что и следовало доказать». Но это слишком долго и чрезвычайно сложно. Ясно лишь то, что ничего не ясно.

Он наклонил голову.

– И знаешь, что произошло с тем воином?

– Что?

– Он вернулся.

– Ты же сказал, что забрал его.

– Да, но он вернулся, так ничего и не поняв.

– И где он сейчас?

– Где-то бродит на границе между реальностями. Будет пару свободных секунд – найду его. Позабыл уж совсем про него. Но если честно, где он конкретно находится, меня не волнует. Интересно совсем другое.

– Что?

– Я и понятия не имел, что такое возможно. Были, конечно же, у людей легенды о призраках. Но я, как знающий, не предавал им никакого значения. Но он и не призрак, и не живой, и мертвым его не назовешь. Судьбой не было этого предначертано. Конечно, ничего особенного, но все а таки это в который раз доказывает, что еще всё может быть. Однажды, ты вспомнишь наш разговор, когда перед тобой встанет выбор. А какой, я не знаю.

С этими словами он исчез так же, как и появился. Он ушел в ночь…

Что было дальше, я помню смутно. Помню только то, что был туман, так часто появлявшийся в этом городе. Туман был холодным, но не как лед, а как… пустота. Затем, туман рассеялся, и было темно. Не светили фонари, не дул ветер, даже вблизи я не мог разглядеть предметы вокруг себя.

Пустота. Темная и холодная. Тишина.

Но затем, я услышал звуки.

– … это начало конца. Снег идет там, где его быть не должно. Еще немного и поле для битвы будет готово.

– Нас очень мало. Сомневаюсь, что силы равны.

– То, что нас мало еще ничего не значит, дорогой Юпитер.

Кто?

– Вспомни, – продолжил неизвестный, – что боги малыми силами дали отпор смертным.

– То были смертные, – его голос понизился, – и их было немного. А нам будет противостоять невиданное войско. Сколько их будет? Триллион? Сто триллионов???

– Меньше ста триллионов.

– А сколько нас?

– Пару сотен. Может тысяча наберется. Но это ничего не значит. Даже если бы значило, уже разницы нет. Миру конец. Все вернется в пустоту.

– Ты прав, Арес. Но меня волнует не только размер армии наших врагов. Гораздо больше тот, кто их ведёт.

– Ты не видишь его?

– Он единственный из живых, кого я не могу увидеть. К тому же, что-то не так происходит на другом рубеже. Все, кто там, утратили почти все свои силы. Я сам чувствую, как сила покидает олимпийцев. Мы становимся слабы и беспомощны. Притом в самый неподходящий момент! И близок час. Когда это сыграет роковую роль.

– Я не понимаю о чём ты.

– Мы становимся слабее, как ты можешь не замечать этого, Марс! Вспомни Диониса тысячу лет назад и вспомни сейчас. Вспомни Афину. Вспомни Гефеста. Вспомни себя. Ты утратил силы.

– Неправда!

– Ты же сам понимаешь, что я прав. Мы жалкие, не то что когда-то. Вспоминаю войну с титанами. Какими мы тогда были могущественными. Каким грозным я был! Если бы я имел, хоть десятую часть той силы, триллион солдат были бы не проблемой, а сейчас.

– Меня не было в те времена, но я верю.

– Почти не осталось надежды на нашу победу.

– Услышь себя, Зевс! Как ты только можешь так говорить! Ты должен вести нас в бой, как когда-то и своим мужеством и отвагой предавать нам сил. Как тогда, когда ты побеждал титанов.

– Это было слишком давно. Теперь, и я, и ты лишь тени могущества.

– Ты утратил веру в себя. Бог богов, убийца Кроноса. Разве это возможно?

– Как видишь.

– Вы оба правы, – услышал я третий голос, – врагов много и мы на самом деле теряем силы, становимся уязвимыми. Но это не значит, что мы должны сидеть на месте и ждать конца. Если мы становимся слабее, то мы должны сделать так, что бы наши противники думали, что сила наша велика, как никогда. Прямо сейчас, еще до битвы, олимпийцы должны как следует потрепать их. Или враг нас победит. Нужно сесть в колесницы и спуститься с горы, перебить всех, кто станет на нашем пути, и сразиться с их лидером.

– Их несколько, Афина.

– Но, тем не менее, нас больше и мы сильнее. Пора дать им прикурить, как теперь выражаются. Но было бы намного легче, если бы не одни мы несли на себе первые бои. Нам нужен Один, валькирии и асы.

– Не все валькирии верны Одину. Одна предала его и теперь возглавляет войско противников.

– С ней её сестры будут сражаться с двойным усердием.

– Но Один не сможет атаковать некроманта.

– Почему?

– Он занят. Говорят, что ледяные великаны готовят атаку на Асгард.

– Только не сейчас! Почему они? Мы же все должны объединиться.

– Ледяные великаны предпочли сторону некроманта. Они считают, что тот поможет им в войне с асами и Игом.

– И кстати, где Иг? Я давно его не видела, а он любит забредать на Олимп, чтобы поболтать и посмотреть позаимствованное мною устройство, дарующее сновидения наяву.

– Они называют это телевизором.

– Спасибо, Афина. Но я не об этом. Я говорю: старый Одина давно не показывался на Олимпе. Раньше, я хотел сразить его молниями, но сдерживался, потому что он мог обидеться. А теперь, я хочу знать, где он. Сильнее союзника мы не сможем найти.

– Я не знаю. Я не знаю, и не интересовалась, хоть и должна была бы. Я, наверное, пойду в Асгард, узнаю где Один и как асы собираются дать отпор великанам. А вы должны напасть на войско наших врагов.

– Без тебя?

– Вы справитесь. Но действовать нужно как можно скорее. Сила врага растет с каждой секундой и скоро даже вместе с Одином, мы не сможем сражаться с ним на равных.

– Я подготовлю олимпийцев к бою. Давно этого не было.

– И пусть вам сопутствует удача…

Я вернулся.

Куда именно – не знаю, но главное, что вернулся. Вокруг меня стояла непроглядная тьма, но не как тогда. Там была пустота, это была ночная, полная сновидений, полуночных ароматов и бледных, фонарных огней. Вдалеке виднелась полоса из оранжевого света, освещающего выход. И тут я понял, что нахожусь во дворе. Но не в каком-нибудь незнакомом или чужом, а в родном. В этом дворе я вырос. Знакомый драндулет стоял в углу. За одиннадцать тысяч километров от Нового Орлеана. Здесь прошли мои лучшие восемнадцать лет жизни. Затем, я уехал из города на учебу в Черновцы, где и остался с дипломом кандидата наук, который был мне абсолютно не нужен. Весь мир ждал меня с распростертыми объятиями, и я открыл ему душу… Позднее, этот самый мир плюнул в неё и окончательно убил во мне наивного дурака. Я был слишком умен для счастья. Но это другая история. Важнее то, что с тех пор я никогда не видел этот двор и не вспоминал о нем до этого момента. Я никогда не был настольгирующим идиотом, потому что и вспоминать мне. Особо, и нечего. Но вот, я стою на том самом месте. Где когда-то давно был по-настоящему счастлив, не думал о далеком будущем, не вкалывал в поте лица на ненавистной работе и каждый день был даром, который я использовал по назначению. Так делают только маленькие дети и совсем глубокие старики, да и то, не все. А зря. Может быть, в этом мире был бы больше смысла.