Завещание 2. Регина

Помню, он даже как-то привез меня на смотровую площадку МГУ, а там весь город, как на ладони вместе со всеми его огнями. Помню мы стояли у парапета и целовались. Тогда еще неспешно. Но поцелуи Ильи всегда были напористыми. Не мог он долго сохранять видимость сдержанности.

Все наши последующие ссоры и всплески его взрывного характера должны были насторожить меня, подготовить, так сказать, к неизбежному. Но… Не подготовили.

Глава 11

Регина

В середине ноября я улетела домой.

Мне хотелось сделать сюрприз маме, поэтому я ей ничего не сказала, а позвонила дяде Килиму и сообщила, что собираюсь прилететь на пару дней, да и теплые вещи пора было перевозить, поскольку в воздухе над городом уже витало ощущение близкого наступления зимы.

Килим Ярашевич воспринял мою авантюру с энтузиазмом и клятвенно пообещал, что маме не скажет ни слова. Я ему поверила, ведь его слово всегда было твердо, словно сталь. Жаль, что такие мужчины не встречались мне среди нашего поколения. Если бы я такого встретила, влюбилась бы без оглядки. И что-то мне подсказывает, что такой мужчина, как дядя Килим, ни разу не закатил бы мне бабской истерики по поводу отсутствия плотских отношений, а ждал бы столько, сколько потребуется. Почему-то мне казалось, что к такому мужчине и жар-птица сама бы в руки пошла, а суровый дракон при виде него самоубился, а для путешествия в неизвестном направлении непонятно зачем отыскался бы клубочек со встроенным GPS навигатором.

Да, такие мужчины – редкость. И почему только мама этого не понимает…

В аэропорту меня встречала неизменная статуя медведя и, улыбающийся во все тридцать два, Килим Ярашевич.

Я, наплевав на любые приличия, бросилась к нему на шею на глазах у всех прибывших и встречающих:

– Папа!

– Малая.

Его огромные руки сжали меня в медвежьих объятьях. И именно в этот момент я почувствовала себя дома. Запах родного человека, непревзойденное чувство защищенности и понимание, что тебя ждали и тебе рады.

– Как ты тут? – спросила я, когда мои хрупкие косточки перестали сдавливать в тисках.

– По-стариковски, – ответил этот верзила, которому и сорока-то не было.

– Ты так говоришь, словно ты глубокий старец, – рассмеялась я.

– Знаешь что? Вот доживешь до моих лет, поймешь.

Так, шутливо пререкаясь, мы дошли до его машины. Вещей со мной почти не было, ведь именно за ними я и прилетела. К тому же всего на пару дней.

– Надолго? – спросил Килим Ярашевич, выруливая со стоянки.

– Нет, – грустно улыбнулась я. – Соберу теплые вещички и назад.

– Ну, рассказывай, как жизнь московская? Небось, парни за тобой косяками увиваются. Вон, красавица какая.

– Скажешь тоже, – покраснела я, поправляя съехавшую на глаза шапку. – Никаких косяков нет. Есть только один.

– Так, – протянул он. – А это уже интересно.

– А ты разве ничего не знаешь? – удивилась я. – Тебе мама не рассказывала?

Лицо дяди Килима ту же посуровело. С него моментально слетела вся веселость, а из глаз пропал задорный блеск.

– Что-то случилось? – насторожилась я.

– Нет, малая, ничего нового.

– Тогда что с лицом?

– Регина, ты же взрослая девочка и все прекрасно понимаешь. Неужели я должен тебе объяснять прописные истины?

– Поругались? – догадалась я.

– Нет, – грустно улыбнулся он. – Это сложно объяснить. Но я устал. Я столько лет ждал, добивался, что-то доказывал. Я почти превратился в евнуха. Забыл про гордость. Забыл обо всем. В голове только она. Я люблю ее! Но я не могу биться головой о каменную стену вечно. Она вымотала мне всю душу. Я больше не могу. Поэтому хочу, чтобы ты узнала об этом от меня, а не от кого-то другого. Мы с твоей матерью больше не общаемся.

– Давно? – почти шепотом спросила я, голос от эмоций охрип.

Мама и дядя Килим были для меня неким ориентиром. Аксиомой. Своеобразная данность. А сейчас эта данность рассыпалась, словно красивый песчаный замок, смытый прибоем.

– С самого твоего поступления. Вот, как вернулись из Москвы, так и не виделись. Я тогда предпринял последнюю попытку. И сам себе дал зарок, если и в этот раз она меня развернет, то на этом все. И она, как ты думаешь, что? Правильно! Развернула!

– Так вот что случилось тогда? – наконец поняла я странное поведение мамы.

– А она ничего тебе не говорила? – вернул он мне мой же вопрос.

– Ты что, ее не знаешь? У нее все в себе, – тяжело вздохнула я.

– Это точно. Каменная баба.

Я метнула на него строгий взгляд.

– Извини, – сразу понял он, что сморозил глупость.

– Я понимаю, что характер у нее не подарок. Но она вырастила меня одна.

– Ну, я бы не сказал, что одна, – сразу же поправил меня дядя Килим.

– Да, ты всегда был рядом. И я не знаю, что такое произошло в ее прошлом, что она ни под каким предлогом не хочет пускать тебя в свою жизнь дальше, чем пустила. Но, папа, если кто-то и сможет ее сломить, то только ты.

– Я устал ломать. Устал добиваться. Понимаешь, это длится не год, не два и даже не пять. Когда я приехал в Березово, у тебя был последний год в детском саду. Я увидел твою мать и пропал. Голова попросту отказала. Собирался взять ее нахрапом. Не вышло. Хотя и думал, что маленькая юная девочка будет легкой добычей. Но я ошибся. Девочка, может, и была меленькой да юной, только вот стержень у нее был стальной. Еще бы, быть матерью одиночкой в ее юном возрасте. Умудриться получить образование, бегая в детский сад между лекциями. Не сломаться под гнетом осуждения и дослужиться до руководящей должности без посторонней помощи, это, знаешь ли, стоит уважения.

– Знаю, – тихонько сказала я, боясь явственно перебивать его исповедь. А в том, что это была именно она, я не сомневалась.

– И я ее уважал. И чем больше узнавал, тем больше становилось мое уважение. А потом я понял, что влюбился. Просто. Одним прекрасным утром открыл глаза и понял, что люблю ее. И хочу провести с ней остаток жизни. Хотя, я до нее и пальцем не дотронулся ни разу. Ни разу даже не поцеловал. Хотя, мне кажется, ты понимаешь, что раньше отказа у женщин я не знал. А тут, лишь мимолетные прикосновения. Руку подать, помогая выйти из машины. Пакеты помочь донести, отбирая их на ходу. Или еще что-то подобное, мимолетное. Но всякий раз, когда наши ладони соприкасались, я чувствовал, будто пальцы в розетку сунул, и через меня сейчас проходят все двести двадцать. А она мне так ни разу ничего большего и не позволила. У маня были лишь эти мимолетные прикосновения. Все эти годы. Регина, я не маленький мальчик. И у меня есть гордость. Я и так прыгал вокруг нее несколько лет.

– Может, тебе нужен решительный прыжок? – полушутя, но с явной надеждой, спросила я, чтобы хоть как-то разрядить накалившуюся обстановку.

– Нет, решительный прыжок был в Москве. Больше ни прыжков, ни шагов. Ничего не будет. Я даже из музея ушел.

– Что? – мои глаза полезли на лоб.

– Да. Я работаю в управе города. Так что теперь я, в каком-то смысле, начальник твоей мамы, а не она мой, как было раньше, – грустно улыбнулся он.

– Значит теперь у тебя гораздо больше рычагов для давления на нее, – пошутила я.

– Малая, я не собираюсь давить на нее. Я ее люблю! И мне хочется, чтобы она была со мной из-за того же. Но, если это не так, то силой заставлять я никого не собираюсь, – чуть более резко ответил мне дядя Килим, и я поняла, что развивать эту тему больше не следует.

Они оба взрослые люди. И уж, если они вдвоем разобраться никак не могут, то мне, малявке, точно в эти дела лесть не следовало. А так хотелось, чтобы у этих двух все сложилось. Моя мама, как никто другой на земле, заслуживала счастья. Да и дядя Килим, которого я теперь точно буду звать только «папа» и никак иначе, тоже имел право на любовь, как никто другой. Только вот что не дает этим двоим быть вместе? Мама молчит. Папа психует. Еще бы столько лет ходить вокруг да около, а к цели так и не приблизиться. Можно, конечно было взять нахрапом. Только вот мама не из тех людей. И папа это прекрасно понимал. Ладно, поживем – увидим.

* * *

Когда машина остановилась у моего дома, папа подниматься не захотел. Он высадил меня у подъезда. А я, по понятным причинам, настаивать не стала. Он обнял меня на прощание и сказал, чтобы я обязательно позвонила ему, когда соберусь обратно – он проводит меня. Даже если мама будет против. На том мы и распрощались.

У мамы ноги подкосились, когда она открыла дверь и увидела меня. Но это было от радости. После минутного замешательства, она крепко обняла меня и сказала:

– Я как чувствовала, что у меня сегодня будут гости. Только что шарлотку в духовку поставила, – и помедлив, добавила: – Твою любимую.

А потом был чай с пирогом на кухне, море объятий и долгих разговоров. Я рассказывала о том, как живу в Москве, что мне все очень нравится. Рассказала о Машке, о том, какая она сумасбродная. Рассказала маме и последние новости об Илье. Она была в курсе моих отношений. Первый человек, с которым мне хотелось поделиться всем на свете, как всегда, была моя мама. К тому же, перед отъездом в Москву я обещала ей, что буду звонить, как можно чаще. И я звонила, рассказывая обо всем.

Конечно же, когда Илья тогда, в самый первый день, подсел к нам за столик и заявил о своих чувствах, тем же вечером я позвонила мане и рассказала эту историю, как первый смешной случай из моего студенчества. Она разделила мое мнение, что правдой подобное утверждение быть не может. Она никогда меня не осуждала или отговаривала от чего-то. Наоборот, ее гиперопека переросла в полную свободу действий. Она как-то резко их простой мамы переквалифицировалась в друга, с которым всегда можно обо всем поговорить без утайки и получить совет, которому можно последовать. Или проигнорировать. Мама не настаивала. И я ее не узнавала, но меня такое положение вещей несказанно радовало.

По поникшему настроению мама сразу определила, что что-то не так. И я не стала скрывать от нее правду. Рассказала о своей проблеме. Вернее, о проблеме с Ильей. И о своих мысленных метаниях из крайности в крайность.

Мама слушала молча. То бледнела, то краснела, но стойко молчала до самого конца моего рассказа. А потом, когда и недопитый чай остыл в очередной кружке, и кусок вкуснейшей шарлотки в горло уже не лез, она сказала:

– Ты уверена, что это именно тот мужчина, который тебе нужен?

– Я не знаю, мама, – честно призналась я. – Он мне нравится. И даже очень. Говорит, что любит. А я… Даже не знаю, как сказать. Когда он меня целует или обнимает, мне все нравится. Но как только он пытается зайти куда-то дальше, у меня внутри все холодеет и становится неприятно.

– А он пытался зайти дальше? – ужаснулась мама, прикрыв рот рукой.

– Да, – призналась я. – И я ему это почти позволила. Но когда он попытался просунуть руку мне под одежду, я поняла, что не смогу.

Повисла тишина.

Было слышно лишь неспешное тиканье часов на кухне, да звуки улицы, доносившиеся со стороны окна. Хоть домик, в котором была наша квартира и был относительно новеньким, но вот о звукоизоляции никто не позаботился, поэтому слышимость была поразительная. Так что повисшую между нами тишину, абсолютной тишиной сложно было назвать.

– Мам, скажи что-нибудь, – наконец попросила я.

– Ты все правильно сделала, – коротко ответила она и поднялась, чтобы убрать со стола.

– Но что мне делать дальше? – не унималась я.

– Продолжать в том же духе, – отвернувшись к раковине и включив воду, ответила мама.

– Но он бросит меня, если я что-то не предприму.

– Значит, к лучшему. Если мужчина любит, он будет ждать.

– Что-то я в этом сомневаюсь, – буркнула я себе под нос, но мама услышала.

– Если сомневаешься, значит сразу бросай этого мальчика. В своем мужчине нужно не сомневаться.

– Откуда ты знаешь? Ты всю жизнь одна, – выпалила я на эмоциях, а потом сразу же прикрыла рот рукой. Только вот этот жест, произнесенных мной слов, назад не вернул.

Мама замерла. Она выключила воду и медленно вернулась за стол.

– Ты что-то хочешь мне сказать?

– Нет, – тихо промямлила я.

– Точно? – допытывалась она.

Я тяжело вздохнула.

– В аэропорту меня встретил па… Эээ… Дядя Килим.

Мама вздрогнула.

– Как ты только что хотела его назвать?

Я тяжело вздохнула.

– Мам, я уже давно называю его папой. Он для меня самый родной, после тебя, на свете человек. Он так нас любит!

– Прекрати, – спокойно попросила мама, а у меня словно все клеммы сорвало.

– Нет, я больше молчать не буду. Понимаю, что это твоя жизнь, и я слишком мала, чтобы в нее лезть. И что я сама еще совсем зеленая и ничего в жизни не видела и не знаю. Но на то, как ты себя губишь я больше смотреть не хочу. Все Березово знает, как сильно тебя любит папа! Он рядом с нами почти всю мою жизнь. В отличие от моего биологического отца, о котором ты, кстати, тоже никогда не желаешь говорить. Да мне, если честно, на него плевать. Только вот дядя Килим слишком родной для меня человек, чтобы я продолжала молчать. Я люблю его, как родного отца, коим он и был для меня все эти годы. А от тебя он просто без ума.

– Он уволился, – тихо перебила меня мама.

– Конечно уволился! – вспылила я. – Столько лет вокруг тебя ходить и даже за ручку не подержаться. Столько лет терпеть.

– Ничего он не терпел, – скривилась мама. – У него постоянно были интрижки.

– Одноразовые! – перебила ее я. – Теперь я точно знаю, как сложно мужчине утерпеть. Но, если бы ты не выпендривалась столько лет, он давно бы был только твоим.

– Чувства проходят. Все предают, – мама уже почти шептала, опустив голову.

Сейчас сложно было понять, кто из нас двоих старше.

– Если у тебя в прошлом была грустная история с моим отцом, и он повел себя, как подонок, это совершенно не значит, что все такие. Из-за одного говнюка ты решила сломать жизнь и себе, и ему.

– А, если он меня предаст? – вскинула она на меня глаза полные слез.

– А если нет? – тут же парировала я. – Ты все равно никогда об этом не узнаешь, если не попробуешь.

И вновь повисла тишина.

– Я не знаю, – после долгой паузы проговорила мама.

Я же, ничего не говоря, тихонько достала из кармана телефон и написала папе сообщение:

«Если ты сейчас же не приедешь к нам, то будешь круглым дураком с обкусанными локтями!»

Ответа на свое короткое послание я не дождалась ни через минуту, ни через две, ни через пять. Зато через семь минут раздался настойчивый звонок в дверь. Все эти семь минут мы с мамой провели на кухне в полном молчании, думая каждая о своем, поэтому обе подпрыгнули, когда по всей квартире раздался трезвон.

Мама испуганно глянула на меня. Я же не стала дожидаться от нее реплик или действий, а сама соскочила со своего места и поспешила открыть дверь. На пороге стоял запыхавшийся Килим Ярашевич Вергут.

– Мы поговорили. Иди туда, – мотнула я головой в сторону кухни. – И без положительного ответа не возвращайся. Хоть до утра там сидите. Хоть до Нового года. Но чтобы пока она не согласится быть с тобой, никто из этой кухни не вышел. Все понял?

Он лишь кивнул. Разулся, вручил мне свою куртку и глубоко вздохнув, отправился на кухню. Входная и кухонная двери закрылись одновременно. Входной щелкнула я. Кухонную тихонько прикрыл папа.

«Какие же все-таки дети, эти взрослые», – с улыбкой подумала я и отправилась в свою комнату выбирать теплые вещи, которые уже завтра улетят со мной в Москву.

Оставленные в конце августа вещи из разряда «не очень-очень нужных» я еще разок перебрала и отсеяла почти половину, добавила милых сердцу безделушек и через два часа была готова, а дверь на кухне так и оставалась закрытой. Я отправилась в ванную, приняла душ, высушила волосы, покривлялась перед зеркалом под музыку в плеере, но кухня по-прежнему оставалась закрытой. Тогда я вновь отправилась в свою комнату, взяла первую попавшуюся книгу с полки и углубилась в чтение.

Когда я дочитывала пятьдесят четвертую страницу романа Джеймса Кана «Индиана Джонс и Храм судьбы», дверь на кухне наконец скрипнула как раз на том моменте, где «…дальняя дверь, за которой он стоял, и утопленные в потолок клинки опять начали опускаться. Индиана схватил Уилли за руку и потащил за собой. Они пронеслись через помещение, и он толкнул ее в еще оставшийся проход, а затем прыгнул сам». Движение дверей совпало, и я вздрогнула.

Дверь в мою комнату была открыта, поэтому я, отложив книгу, на цыпочках подкралась ко входу и затаилась так, чтобы меня не было видно.

– Что ты делаешь? – услышала я шепот мамы. – Регина нас услышит.

– Пусть не только слышит, но и видит! – громким шепотом заявил папа. – Я так долго ждал, что сейчас готов кричать, – но вместо крика раздался приглушенный звук поцелуя. – Я хочу, чтобы все знали, что ты моя.

Я широко улыбнулась. Ну наконец-то!

– Ты с ума сошел? – возразила мама все тем же шепотом.

– Да, давно. И тебе это прекрасно известно.

Звуки поцелуев раздались вновь.

Я не выдержала и выглянула в прихожую. Папа обеими руками прижимал маму к себе и даже вдохнуть не позволял. Их поцелуй был настолько глубоким, что казалось будто он ее съест. Она же упиралась ему в грудь кулачками, словно собиралась оттолкнуть, но на самом деле с не меньшим рвением отвечала на поцелуй.

Илья целовал меня не так. Я, почему-то сразу это поняла. Страсть, которую я сейчас наблюдала, была смешана с нежностью и с бесконечным обожанием. В страсти Ильи была лишь похоть. Оголенная и бесстыдная. Он выставлял ее на показ и меня вместе с ней. Не было в этом ничего сокровенного. Никакого таинства.

То, что я видела сейчас было похоже на голод. На голод не по плоти, а по человеку. В целом! На страсть без похоти, но с желанием. С желанием, которому невозможно противиться. Желанием, которое порабощает. Но становясь рабом, ты получаешь возможность подняться в невесомость, продолжая вдыхать полной грудью.

Папа прижимал маму к себе сильно, но так бережно, словно она была статуэткой из самого хрупкого стекла. Будто, если он чуть сильнее вздохнет рядом с ней, она рассыплется. А ему так хотелось уберечь ее. От всего на свете. И я была за маму спокойна, потому что понимала, этот человек убережёт ее от всего.

Как бы мне не хотелось их прерывать, но, чтобы нечаянно не стать свидетелем чего-то непотребного, я решила обозначить свое присутствие, наступив на скрипящую доску в полу. Как только раздался этот тихий звук, мама тут же, словно ошпаренная, отскочила от папы, и залилась краской, словно школьница, застуканная в объятьях преподавателя. Он же укоризненно посмотрел на меня.

– Ну, как все прошло? – с улыбкой спросила я.

– Отлично! – объявил папа и притянул маму спиной к себе, зарываясь носом в ее волосы, тут же прикрывая глаза и делая глубокий вдох, словно в маминых волосах собрался весь необходимый ему кислород.

– Килим, прекрати, – попыталась она вырваться из его медвежьей хватки, но куда уж там.

Этот хищник слишком долго ждал свою добычу, так что вряд ли в ближайшие несколько лет ей удастся высвободиться из его рук.

– Шикарно смотритесь, – еще шире улыбнулась я. – Когда свадьба? – подколола их я.

– Об этом пока рано, – сказала мама.

– Завтра! – одновременно с ней заявил папа.

Даже я округлила глаза от его прыти.

– Нет, нет, нет! Моя хорошая, я не собираюсь ждать больше ни минуты. Если бы ЗАГС работал сейчас, мы бы уже ехали туда. Но он уже два часа как закрылся. Я конечно же мог бы козырнуть своей должностью и вызвать сотрудников на работу. Только наглеть не хочется. К тому же, я столько лет ждал, так что смогу еще чуть-чуть потерпеть. Но только до завтрашнего утра!

Я громко расхохоталась. А мама покраснела, словно малолетняя девчонка. И в эту минуту я поняла, насколько моя мама еще молодая. С этим румянцем смущения, который вызвали папины слова, она выглядела чуть ли не моей ровесницей.

– Отличная идея! – решила я помочь папе додавить маму. – Как раз успеем до моего завтрашнего рейса.

– Ты уже завтра улетаешь? – удивилась мама и даже перестала вырываться из папиных рук.

– Да, я прилетела лишь за теплыми вещами.

– А я-то думала, что твой день рождения мы отметим вместе, – она заметно расстроилась.

– Извини, мам, я и так лекции пропускаю. К тому же, меня ждут друзья. Я думала отметить вместе с ними.

– С этим твоим Ильей? – насторожилась мама.

– Что за Илья? – включился в разговор папа. – Это тот самый один?

– Да, – улыбнулась я.

– Может он и один, – вмешалась мама. – Только я не уверена, что он тот самый.

– А это уже решать только ей, – укоризненно сообщил маме папа.

– Если бы ты все знал, ты бы так не утверждал, – почти перебила она его.

– Так, – протянул он. – Что я должен знать?

После этих слов мы втроем вернулись на кухню. И снова был чай, и снова пирог, и мой рассказ. И так внутри было хорошо, глядя на этих двоих, строящих из себя строгих родителей, когда обоим больше всего на свете сейчас наверняка хотелось остаться наедине друг с другом. Правда теперь папа смело и не таясь касался мамы, но исключительно в приличных местах. Это, видимо, при мне. Обнимал ее. А я видела, как она млела от его прикосновений. Что же будет, когда я отправлюсь спать? Вряд ли папа поедет к себе, когда ему, наконец, дали «доступ к телу».

– Ну и мудак твой Илюша, – сообщил мне папа, когда я закончила свой рассказ.

– Килим! – укоризненно воскликнула мама.

– Да брось, она уже взрослая. И в своей общаге далеко не таких выражений наслушалась.

– Правда? – обратилась ко мне мама.

Я многозначительно промолчала.

– Значит так, малая, – начал свои отцовские нравоучения папа, – этот Илюша и ноготка твоего не стоит.

– Как ты можешь это утверждать, если ты его ни разу не видел? – удивилась я, особо не возражая его суждениям.

– Если при виде него у тебя не уходит земля из-под ног и глаз не горит, значит он точно не тот, кто тебе нужен, – просто ответил он мне. – А огонька в зрачках я у тебя как-то не заметил.

А земля действительно не уходила. Да, нравился. Да, льстило, что первый парень академии встречается со мной, невзрачной простушкой даже не из провинции, а из глубокой глубинки. Но того, что я видела в глазах, сидящих передо мной на этой кухне людей, не было. В прикосновениях Ильи не было и толики того трепета, с которым папа касался мамы. Не было той нежности и любви, о которой сейчас кричала представшая передо мной картина: тихий вечер, кухня, двое, он и она, и весь окружающий мир замирает, позволяя этим двоим насладиться мгновениями этой простой близости. Близости душ и сердец. Близости сознаний. Близости стремлений. А стремились эти двое точно в одном направлении. И сейчас этим направлением была я.

– Я не буду читать тебе громких нотаций и орать, что не пущу свою дочь в Москву исключительно ради того, чтобы она не встречалась с каким-то придурком, который явно ей не подходит, и уж точно мне не нравится, – спокойно сообщил мне папа. – Я лишь напомню тебе, что ты взрослая девочка и очень умная. И только ты знаешь, как правильно будет поступить. И я более чем уверен, что именно так ты и поступишь.

Вроде как строго сказал, а я сижу и улыбаюсь, и сердце замирает от того, что у меня теперь есть полноценная семья. Она, по сути, и была всегда, только вот теперь, я уверена, она будет счастливой.

– Надеюсь, что ты прав, – ответила я и тут же перевела тему: – Так что там со свадьбой?

– А что со свадьбой? – удивляется папа. – Завтра с утра в ЗАГС и поедем.

– Вот и отлично, – быстро ответила я, не давая маме сказать и слово. – Тогда я со спокойной совестью отправляюсь спасть, – и, уже поднявшись со своего места, добавила, глядя на папу: – Я надеюсь, ты останешься?

Они с мамой переглянулись, и я поняла: останется! Еще как останется!

– Спокойной ночи, – не дожидаясь ответа, сказала я и оставила этих двоих.

* * *

А утром действительно был ЗАГС, из которого Вероника Сергеевна вышла уже не Власовой, а Вергут. Папа предлагал и меня по-быстренькому удочерить. Но заниматься документами совсем времени не было. Поэтому мы решили вернуться к этому вопросу в следующий раз.

Невеста же краснела, словно маков цвет в лучших традициях советского кино, и все пыталась отбиться от меня, но у нее ничего не получалось – я скакала вокруг нее и то снимала происходящее на телефон, то фотографировала, а мама все пыталась спрятаться от моего настойчивого внимания.

Свадьба была скромной. И то не свадьба, а простая роспись. Жених был в джинсах и футболке, невеста в простом светло-голубом платье, но от того, как от них искрило, можно было снабдить электроэнергией не только Березово, но весь Ханты-Мансийский автономный округ. А я была счастлива по-настоящему. За маму. За папу. За всех нас! И эта дата: пятнадцатое ноября – стала одной из важнейших в нашей жизни.

К сожалению, на романтический банкет я остаться не могла, нужно было спешить на самолет. Но, если бы я осталась, то банкет уже не был бы таким романтическим. Так что все сложилось, как нельзя лучше. А романтический банкет удастся и без меня, я уверена. И брачная ночь тоже. Я так же была уверена, что папа не выдержит и набросится на маму еще до регистрации брака. Но, видимо, многолетняя выдержка дала о себе знать. Да, тем вечером он остался у нас. Но из маминой комнаты не донеслось ни звука, ни скрипа. А стены в местных домах были картонными, поэтому всегда можно расслышать каждое слово говорящих за стеной. А тут подозрительная тишина. Но я так сильно устала за целый день: долгий перелет, множество эмоциональных разговоров, сборы в дорогу; поэтому уснула я очень быстро. Возможно, после того как я вырубилась и началось самое интересное и для них обоих желаемое. Если и так, то я рада, что не стала свидетелем их долгожданного соития. А, если не так, то Килиму Ярашевичу Вергуту можно памятник поставить за выдержку и терпение! Рядом с Меньшиковым. Или вместо него…