Драконья кровь

– Сегодня мы собрались здесь, – торжественно начал председатель суда, – чтобы решить, какую кару нам применить к этим чудовищам, потому что преступления их так ужасны, что в своде законов нет и тени похожего.

– Расскажи нам о том, кто эти люди и в чем их обвиняют, – спокойно произнес Дракон. Судья торжественно развернул свиток (дело на каждого сшили!) и, прочистив горло, начал:

– Нечто или некто господин Монк, именуемый в народе папашей-людоедом, обвиняется в похищении людей и убийстве, заведомой лжи и подстрекательстве к тому, что сам делал и без помошников! Кроме того, особо хочу обратить ваше внимание, что сей монстр напал на замок благородных Драконов и убил их, а из их кожи пошил для своих грязных отпрысков платье, оскверняя саму память об усопших. Что ты можешь сказать в свое оправдание, чудовище?

Людоед поднял голову и уставился на судью. Видно было, что ему худо – как говорил наорг, он не мог жить на поверхности земли, он задыхался. Из широко разинутой пасти, откуда Палач предусмотрительно удалил все зубы, текли на грудь слюни, огромные руки его были скованы.

– Я, – прошепелявил людоед, – я вас всех…

Дальше последовало такое длинное и такое непристойное ругательство, что Черный восхищенно зацокал языком, а дамы в зале поспешили попадать в обморок.

– Вы всего лишь ничтожные, низкие существа, – продолжал людоед. Видно было, что он очень старается, чтобы его поняли, и тщательно выговаривал слова. – Для меня вы хуже животных.

Всю свою речь людоед говорил еле-еле, слова его были едва понятны, и нередко из уст его вырывались такие словечки, что уши вяли. Так что я привожу здесь свою версию сказанного им, достаточно сильно подвергнутую цензуре и отредактированную мной до вразумительной речи.

Но, несмотря на все изъяны его дикции (а говорил он очень медленно, непонятно, и судьи то и дело переспрашивали друг у друга – «простите, что он сказал?»), мы всегда терпеливо выслушивали его до конца.

– Твоя позиция понятна,– невозмутимо ответил судья, несмотря на поднявшийся в зале переполох, перерастающий в крики ненависти и злобы. – Далее! Эвелина, урожденная дочь лесника, ныне людоедка, жена одного из людоедов. Обвиняется в том же, а точнее – в похищении и убийстве людей. Что ты можешь сказать в свое оправдание, чудовище?

Эвелина, выпялив свой толстый язык, осклабилась.

– А что я сказу? – прошепелявила она. – Мне сказать нечего, как нечего было сказать, когда вы пересчитывали мне ребрышки, – она прытко подскочила и задрала рубаху, не стесняясь своей наготы. Вся её спина была разрисована кровавыми полосами от ударов плетьми. – Я же сказала, что не ведаю боли. Зря только палача беспокоили. Гы-ы…

– Ничего, – смиренно ответил Дракон, – он честно отработал свой хлеб. Дальше!

– А так же, – продолжил судья, – обвиняются Екро, Имп и Пална, наорги. Их вина в том, что они пособничали людоедам, помогая им проникать в чужие жилища, в частности – в замок благородных Драконов, остерегали людоедов и помогали им продолжить их нечистый, противный людям род. Что скажете в свое оправдание?

Наорги были далеко не так самоуверенны, как людоеды. Они отлично знали, что такое боль, тем более, что местный палач, как сказал Дракон, честно отработал вчера свой хлеб, почесав их спины плетью. Наш болтун, сверкая злобными глазами, замычал что-то своим безъязыким ртом, и судья оживился:

– Ах, да! Екро наорг обвиняется сверх того еще и в том, что пытался оболгать господина приемыша Зеда, но за то он уже понес наказание, назначенное ему Драконом лично.

Наорги молчали. Можно было б снова затянуть свою песенку о том, что людоед – это такое же сильное чудовище, как и Черный, и он своей силой сильной (между прочим, такой же ужасной, как и сила Черного!) заставил их сделать то, что они сделали, но, видимо, Дракон об этом и слышать не желал (судя по виду Екро), и они лишь смолчали. В конце концов, на то у них был адвокат – а в его наличие я тут же с удивлением убедился.

– Что ж, господа, – заявил сей ловкий господинчик, подскакивая с лавки и потирая ручки. – Давайте разберем каждый случай злодеяния отдельно! Вот он, папаша-людоед. Чудовище? Безусловно! Людоед? Конечно! Но, к сожалению, я вынужден напомнить вам, господа, что сей образ жизни для него единственно приемлемый, для него это – естество. Вы же не судите, господа, волка за то, что он хватает овец? Он просто не в силах отказаться от плоти и начать кушать травку. А эта женщина – вы были свидетелями того, как мы пытались накормить её своей пищей! Она тоже отвыкла от неё, и уже не могла есть ничего иного.

Наорги… что ж, их вина очевидна, и никто не отрицает её. Вот они, повинные, и уже наказанные. Но не будем забывать о том, что они кое в чем помогли имперским войскам…

– Что ты знаешь о естестве, человек? – произнес Алкиност. Роль прокурора на этом процессе играл сам Дракон. – Я могу лишь подивиться твоей кротости и твоему милосердию, но не могу согласиться с тобою. В мое естество входит поедание людей – отчего же я не делаю того? Я даже не всякий раз ем мяса, чтобы не так сильно утруждать моих подданных выращиванием скота – так отчего же этому господину нельзя было привыкнуть к чему-то не столь вкусному и манящему, как человек?

И женщина – у неё был выбор меж жизнью, в которой она ела себе подобных, и смертью, если б она отказалась есть людей. Она выбрала жизнь.

А наорги… едва ли их преступление не такое же омерзительное, как и то, чем занимались людоеды. Они кормили этих тварей. Они помогали им проникать в ваши же дома, люди! Они готовы были продать им всех за кучку золота, и скоро весь ваш мир заполнили бы эти кровожадные чудовища, а наорги смотрели бы на это и смеялись! Кстати, – Дракон усмехнулся, – господин Монк! Узнаешь ли ты среди судей хоть одного человека? Может, среди них есть твой родственник? Предатель?

Монк смачно сплюнул на пол. Отвечать он не хотел, но солдат наградил его крепким тумаком, и он нехотя поднялся.

– Я вижу среди них лишь того, – прошепелявил он, – кто разорил моё гнездо, того, кто убил моих детей, мою семью. Ты зовешь его сыном. У меня нет родни, которая бы могла предать меня. Уверяю тебя, летающая ящерица, что если бы тут был хоть один, родной мне по крови, он не сидел бы так спокойно. Он перегрыз бы вас всех в единую минуту. Ты знаешь, отчего палач вырвал мне зубы? Вовсе не для того, чтобы помучить меня. Я не чувствую боли. Просто я не могу спокойно смотреть на вас. Я всегда хочу жрать. И если бы у меня были зубы, я перекусал бы всех, кто сидит со мной рядом, пусть даже вы и судите их со мной вместе за одно злодеяние.

– Это для тебя, наорг Екро, – Дракон повернул голову к негодующему наоргу. – Кажется, ты говорил, что Зед – такой же, как и людоед?

Услыхав это, людоед расхохотался. Разинув свой страшный беззубый рот с кровоточащими деснами, он гоготал так, что его подельники на лавке подскакивали.

– Кто? – прошептал он, заходясь от своего безобразного, страшного смеха. – Этот мальчишка? Только такое тупое существо, как человек в этой земле, мог предположить, что есть кто-то, равный мне! Чем он поразил твое скупое воображение, наорг? Отчего ты молчишь? А-а, тебе отрезали язык! Это верно. Потому что иначе я вырвал бы его из твоей болтливой пасти, если б услышал, как ты меня сравниваешь с этим сопляком!

– Однако этот сопляк, – взвился Черный, багровея до корней волос, – загнал тебя вчера как дичь, и ты отступал в боязни! Что скажешь?

Людоед спесиво смотрел на Черного, скрестив руки на груди.

– Ты думаешь, я напугался? – произнес он. – Нет. Я не боюсь за себя. И ты не смог бы причинить мне боли, если б даже догнал. Просто я, как любое существо, стремился к жизни. А ты собирался – и мог бы, – убить меня.

– Все-таки, думаю, мы сможем тебе причинить боль, – заметил Дракон. – Я в этом уверен.

По его знаку в зал ввезли огромный куб, накрытый тканью.

– Как ты думаешь, что это такое? – спросил Дракон. Людоед усмехнулся:

– Какое бы это приспособление палача ни было, оно не поможет вам.

Дракон сделал знак, и слуги стащили ткань.

Это был громадный аквариум из толстого прочного стекла. И в нем плавали невиданные рыбы. Дамы снова поспешили упасть в обморок, а людоед, перестав скалить десны, страшно заголосил, терзая свои волосы.

Дети людоеда были до сих пор живы – точнее, те из них, кого уже нельзя было назвать детьми, это были почти взрослые особи, поразительно похожие на людей. Их было много; в большом стеклянном кубе им было настолько мало места, что они сталкивались, им негде было развернуться, и они терлись своими длинными телами друг о друга. Они метались в своей клетке, прижимали плоские, как у лягуш, лапы к стеклу, разевали жуткие зубастые рты. Кое-кто затевал драки из-за останков, плавающих тут же. Обладая большим воображением, в них можно было узнать мамашу-людоедку. Вчерашних новорожденных не было – старшенькие быстро с ними управились.

– Еще немного, – продолжил Дракон, – и они стали бы настолько похожи на людей, что даже я не смог бы отличить их. Только теперь их место до самой их смерти в этой клетке. И кушать они будут все, что угодно, только не людей.

– Они погибнут! – завыл людоед. Дракон пожал плечами:

– Значит, они погибнут. Я очень надеялся причинить тебе боль, чтобы отплатить тебе за тех, кого ты отнял у нас – посмотри, сколько людей сегодня скорбит. Ты отнял и у меня… кое-кого. Пожалуй, я не стану щадить твоих детей. Слишком много возни с этими злобными тварями. Не дай бог, сбежит еще кто… я отниму у тебя дорогих тебе детей. И мы будем в расчете.

– Нет!

– Я не стану ждать, пока твои выродки издохнут от голода, – продолжил Дракон. – Я сварю их сегодня на площади живьем. А потом я сожгу тебя. И тебя, – он глянул на людоедку, – и обещаю тебе, ты почувствуешь боль. Что касается наоргов, – он перевел взгляд на эту несчастную троицу, – то тут решите вы, люди. Они не ели людей, и все их преступления можно отыскать в своде законов. Что касается тебя, Зед, – голос Дракона окреп, – то сегодня я дарую тебе каплю своей крови. Сегодня каждый из вас получит то, что заслужил, и к чему стремился, к чему толкал свою жизнь своими поступками!

Судьи встали и торжественно поклонились.

– Приготовьте все для церемонии! – велел Дракон, так же поднимаясь. – И объявите о казни!

На том суд окончился.

– Ну! – только и смог произнести я. – Уже сегодня!

– Да, – заметил Черный. – И мне придется снять защиту.

Мы неслись почти бегом по переходу меж внутренними залами и двором, к королевской ложе. Оттуда как нельзя лучше было видно, что происходит на площади, и после казни при всем честном народе Дракон дарил кровь именно там.

– Если Дракон все еще подозревает меня… то он мог нарочно сказать так, чтобы потом меня, беззащитного, возвести на костер вместе с людоедом, – продолжил Черный. – Видишь, он до сих пор помнит о словах наорга, и я часто ловлю на себе его пристальные взгляды.

– И… и что же ты предпримешь? – пробормотал я. Черный пожал плечами:

– Странно бы было отказываться от той чести, которой так долго жаждал. Я пойду на это посвящение.

– И снимешь защиту?!

– Иначе ничего не получится.

– Но ты рискуешь!

– Скажем так – я доверяю Дракону. Все-таки, как бы я не опасался, в глубине души я уверен, что Дракон не пустится на такую подлую хитрость, чтобы вызнать что-то. Зачем ему такие ухищрения? Чтобы убить одного человека? Он мог бы просто спросить напрямую.

– Это ты сейчас меня или себя убеждаешь? – спросил я. Черный остановился; дальше было две лестницы – одна вниз, к площади с эшафотом, другая наверх, в ложу Дракона.

– Как бы то ни было, – сказал он, – ты защиту не снимай. Ты сможешь уйти, если что.

Тем временем неутомимый церемониймейстер колобком скатился сверху и весь рассыпался в поклонах:

– Господин Торн, прошу! Ваше место в ложе! А вы, господин Зед, пройдите на площадь. Прежде, чем состоится казнь, господин Алкиност Натх Ченский дарует вам каплю своей крови.

Черный кивнул и, не мешкая, шагнул на ступени вниз. Я на миг закрыл глаза. Когда открыл – его яркий плащ был уже далеко.

Заняв свое место в королевской ложе – надо сказать, что отсюда было видно все до малейших мелочей, – я с сильно бьющимся сердцем начал выискивать глазами Черного. И нашел – он стоял прямо посередине эшафота, скрестив руки на груди. Пояса на нем не было.

Я не видел, как он поднимался туда, не видел, какими взглядами провожала его публика, но точно знал, зачем он туда идет – чтобы доказать, что он не такой, как людоед. Знаю, зерно сомнения, посеянное чертовым наоргом, проросло в сердцах многих людей, и теперь вся та таинственность, что Черный напускал на себя, его непобедимость и ловкость (да еще и слухи о неуязвимости, откуда-то просочившиеся в народ) не играли ему на руку. Знал это и Дракон; не мог он не слышать того, что говорят в народе! Даже прежнего Зеда он оттолкнул от себя, хотя ни один жалобщик так и не достиг покоев Государя. Вот и сейчас Дракон хотел расставить все точки над I; и дело было не в том, кто таков этот новоявленный Зед. Дело было в том, каков он, и еще – в доверии.

Да и вообще, это было простое испытание. Все ведь знали, что людоед не ведает боли. Вот сейчас и посмотрим, какого цвета у тебя потроха…

Рядом с эшафотом сидел Дракон, и некие люди – я бы сказал, что это либо знахари, либо колдуны, потому что каждый из них был щедро увешан какими-то скляночками с таинственными зернами и пучками трав, – натачивали ему коготь. Делалось это особым образом – на остром, как бритва, ногте пилкой делались насечки, чтобы ноготь походил на пилу. Потом один из этих лешиев каждый зубчик посыпал какой-то травкой, и аккуратно разметал её метелочкой.

Продолжалось это довольно долго, травники делали свое дело тщательно и кропотливо. За все это время толпа, собравшаяся на площади, не проронила ни звука, казалось, люди даже дыхание затаили. Когда травники сделали свое дело и отступили, на эшафот взбежал церемониймейстер. Раскланявшись во все стороны, он поднял тяжеленный молоток с обмотанной мягкой тканью головкой и ударил в гонг. Звук получился глухой и смазанный.

– Сегодня, – звонко прокричал он, – перед казнью людоеда Господин Дракон дарует каплю своей крови господину Зеду! Да снизойдут на его голову все блага земные…

Палачи ловко выкатили на помост чурбачок – опять эти палачи! Я даже поморщился, но смолчал. Травники накрыли его белоснежной тканью и положили на него руку Черного, вниз ладонью.

Все это время он смотрел в глаза Дракону, и Дракон смотрел в глаза ему. Может, у меня как обычно разыгралось воображение, но мне казалось, что меж ними идет какая-то дуэль, спор, поединок.

«Я тебе верю. А ты мне?» И каждый молча задавал этот вопрос. И ответ на него был уже близок.

Дракон поднес коготь к запястью Черного и очень легко коснулся его. Этого легкого прикосновения было достаточно, чтобы кожа лопнула, и на белоснежную салфетку стекла струйкой яркая кровь. Представляю, что было бы, нажми Дракон сильнее.

Он бы просто отпилил руку Черному.

А рука, между прочим, правая.

«Я тебе верю. А ты мне?»

Черный отвел лицо и скроил недовольную физиономию, но руку не убрал. Видно было, что ему больно.

Дракон усмехнулся в усы – и одним росчерком закончил начатое. Я невольно выдохнул громкое «ах!» и шлепнулся без сил на сидение. Травники поспешно накрыли свежую рану чистыми бинтами, и вздернули вверх испачканную салфетку. Народ радостно взвыл, разразившись рукоплесканиями. Обстановка была разряжена как нельзя более лучше.

Думаю, он так медленно начал, потому что не ожидал, что плоть Черного вообще поддастся ему. Или – что Черный, устрашившись, что Дракон сейчас лишит его руки, все-таки воспользуется своей защитой.

Но церемония была еще не закончена.

Острым ножом травник (все честно!) аккуратно срезал с запястья Алкиноста чешуйку и щипчиками выдернул её из кожи. Показалась капелька крови. Эту самую кровь маленькой лопаточкой травник аккуратно подцепил и глянул в глаза Черному.

– Ты готов? – спросил он.

– К чему? – насторожился Черный. Травник усмехнулся, убрал бинт и провел своей лопаткой по руке Черного.

Ему словно скипидара в рану плеснули. Миг – и он побагровел, как его роскошный плащ, и даже зарычал, вцепившись себе зубами в плечо. Из глаз его брызнули слезы.

Зато с раной происходили чудеса. Её словно прижгли, и по бороздкам, прочерченным Драконом, растеклись краски – алая, синяя, зеленая, черная. Получилась красивая татуировка, изображающая первую букву в имени Алкиноста.

Люди хлопали в ладони, а Черный, утирая мокрую физиономию, поднялся с колен. Ему страшно было смотреть на руку, которая, видно, горела, как в огне. Дракон улыбался.

«И я тебе верю».

Потом меня колотило как в ознобе, и не помню совершенно, как оба они оказались рядом со мной. Народ на площади славил всех, подкидывались вверх шляпы, и Черный, благосклонно улыбаясь, кивал всем головой. На скорую руку Алкиносту приводили в порядок ноготь.

– Принесите-ка нам вина перед казнью, – распорядился Алкиност. – Все мы немного устали, а сладкое вино как раз поможет нам немного поднять настроение.

Мы и подняли настроение, пока шли последние приготовления. Я расслабился после первого же глотка, в голове зашумело.

Тем временем привели приговоренных. Людоед все так же ухмылялся, людоедка пугливо озиралась, но все же огрызалась на публику, плевалась и шипела, словно дикая кошка. Обоих их цепями прикрутили к столбу, и Палачи ловко обложили их хворостом.

– Эй, господин Монк! – весело крикнул Алкиност. В отличие от меня он не ограничился одним глотком и сейчас пребывал в веселом расположении духа. – Помнишь, я обещал тебе, что ты сполна почувствуешь весь ужас казни? Я сдержу свое слово!

Один из травников поклонился и прыснул на помост. В его руках ничего не было – по меньшей мере, я так думал. Однако, что-то он положил в сухой хворост прямо под ноги людоеда.

Людоед расхохотался. Он выкрикнул своим неловким ртом какую-то очередную похабщину, но мы не поняли её смысла. Тень сожаления мелькнула на его страшном лице, когда над его столбом подвесили аквариум с его чудовищами, но он гордо отвернулся от них, стараясь не выказывать своего разочарования и боли. Зато потом..!

Мне пришлось хлебнуть как следует из своей кружки, когда палач поднес пылающий факел к хворосту, и веселое пламя облизнуло ноги казнимых.

Людоед веселился. Может, ему и в самом деле не было больно? Он хохотал и плевался, целясь в палачей шевелящих хворост кочергами, в недовольную публику.

– Что, взяли? – рычал он, дергаясь в своих цепях как безумный. – Взяли?

Внезапно под его ногами что-то ярко вспыхнуло, словно зажженная спичка. Но эта яркая вспышка не угасла, как обычно это происходит со спичками. Она перекинулась на хворост, окрашивая все пламя в этот нестерпимо-яркий цвет, и людоед осекся. Почему-то ему больше не было смешно, он закрутился, задергался, как угорь на сковороде – сравнение как нельзя кстати, – и завопил так, что, казалось, небеса вздрогнули. Я отвернулся, чтобы хотя бы не видеть его перекошенного лица за дрожащим струящимся воздухом, сплетающимся с языками необычного пламени. Визг людоедки потонул в этом могучем рыке.

– Уйдем отсюда, – предложил Дракон. – Это развлечение для черни. Я достаточно удовлетворен местью.

– Что это было? – спросил я. – Что так ярко горит?

– Моя чешуя.

Потом мы снова напились в покоях государя.

Все произошедшее сегодня не очень благотворно сказывалось на моих нервах, зато Черный быстро отошел и перестал походить на натянутую струну. Небрежно развалившись на диванчике, он рассматривал одним глазом красное темное вино сквозь стекло бокала, и мотал ногой.

– Скажи мне честно, – произнес вдруг Дракон, – ты мог применить свою таинственную защиту, когда я царапал тебе руку?

Черного этот вопрос не смутил. Он все так же беззаботно рассматривал вино, и на лице его не было и тени напряжения.

– Нет, – ответил он. – Я вовсе убрал её.

– Как же ты так уверенно положил свою руку под мой коготь? – в глазах Дракона прыгали смешливые искры. Глядя на него, я понял, что его с самого начала все это просто забавляло – и то, что Черный подумал, будто его примут за людоеда, и то, как он пытался, изо всех сил пытался доказать Алкиносту Натх, что он полностью в его власти… Дракону этого было не нужно. Глядя, как смеются его глаза, я понял, что Дракон с самого начала верил ему. А все эти испытания – так они происходили исключительно в голове Черного. Может, он сам проверял себя на прочность, хотел лишний раз убедиться, не свернет ли он с выбранного пути?

– Я доверяю тебе, государь, – важно ответил Черный. Дракон расхохотался:

– Да уж! Ну, не обижайся, Зед. Я ценю твое доверие, и рад, что ты не сомневаешься во мне. На самом деле, я так же доверяю тебе, может, даже больше. Я хочу рассказать тебе одну вещь… не хочу сказать, что ты человек невежественный, но ты не знаешь этого. Кстати, скажи мне честно – ты действительно явился оттуда же, откуда прибыл и господин ныне покойный Монк?

– Откуда бы не пришел этот красавец, – развязно ответил Черный, – мы с ним не земляки. По меньшей мере, у меня на родине о таких, как он, я даже и не слышал. Я и в самом деле пришел издалека, но, думаю, мы с ним шли разными путями.

– Тем лучше, – утвердительно кивнул головой Алкиност. – Значит, мой рассказ и в самом деле будет для тебя нов. Я хочу рассказать тебе то, из чего ты поймешь, что мое доверие к тебе куда больше, чем ты думаешь. Я подарил тебе сегодня свою кровь – не думаю, что для тебя это до сих пор просто красивый ритуал, не так ли? Кровь Дракона меняет человека; это происходит не сразу, и со всяким по-своему, но одно качество становится присуще любому из тех, кого Драконы назвали своими детьми: человек этот становится сильнее любого смертного, и иногда настолько, что его невозможно победить. Со временем он может стать Драконом.

– Что?! – Воскликнул Черный, подскакивая. – Вот спасибо! Значит, через пару лет у меня отрастет хвост, порежутся крылышки… Почему ты не предупредил меня?! А вдруг я не захочу быть Драконом?

Алкиност смотрел на него, хитро прищурившись.

– Не захочешь жить долго, дольше, чем обычные люди? Не захочешь научиться летать? Ты уже не будешь человеком, ты станешь Драконом полностью, ты будешь думать, как Дракон.

– Сомнительное удовольствие!

– Я так и думал, – протянул Алкиност, слегка разочаровавшись, по-моему. – Значит, тебе суждено стать просто великим воином. Драконами люди становятся редко. Пожалуй, в этой эпохе им станет Яцео Ван Суу, принц Хегунаты Лекх. Двое – это слишком много для одной тысячи лет… Но не важно! Суть в том, что я не имею права давать свою кровь кому попало. Если я дам её убийце, в его крови разгорится такой кровожадный пламень, что удержать его не будет никакой возможности. Если её возьмет человек нечестный, то он сможет натворить неописуемых бед при помощи жуткого ума, проснувшегося в нем. Кровь обостряет в человеке главное, его сущность. Если б ты был людоед, ты бы тут же, после церемонии кинулся в толпу и, будь на тебе твоя неведомая защита, ты бы убил всех. Так что я доверял тебе больше, чем ты мне.

– Ты так рисковал! – поразился Черный. – Соглашусь, что рука – не такая уж большая цена за площадь, полную народа.

Дракон снова усмехнулся.

– Ты ошибаешься, – произнес он. – Я не рисковал ничем. Почему люди так рассеянны? Вы всегда забываете, что я – не человек, и что я все-таки немного зверь. А значит, у меня кое-что могло остаться от животного… Например, чутье. Те запахи, которые кажутся тебе едва уловимыми, для меня смердят почти невыносимо. Думаешь, я бы не учуял, если б ты ел людей? И эти маленькие людоедики – я не вижу в них никакого отличия от людей, уж извини. Для меня люди все на одно лицо, как для тебя, скажем, кролики или кошки. Я различаю их лишь по запаху.

– А как же ты узнаешь меня из толпы? – удивился Черный.

– По запаху твоей одежды, которая всегда благоухает цветами так сильно, как не пахнут и сами цветы. Кроме того, ты же смог бы отличить меня среди других Драконов? Даже одного со мной цвета?

Но это не главное. Главный мой рассказ будет о том, что так наивно опровергал наорг, лишившийся языка.

Многие века назад, когда о Драконах никто даже не слышал, далеко на юге, куда теперь никто и дороги-то не помнит, некий могущественный колдун решил сотворить таких невиданных тварей, что могли бы летать по воздуху, были бы неуязвимы и сильны. Кто знает, какие страшные силы вызвал он в своем замке, чтобы получить первое яйцо, точнее, несколько яиц, и какие птицы его высиживали – тоже никто уже не помнит. Только он получил желаемое. Он произвел на свет первых Драконов, и звались они тогда Аронкен. Это были тупые, очень тупые и злобные твари, могучие, с сильными крыльями. Испуганные люди, видевшие их перовые полёты, клялись, что Аронкен походили на адских псов, изрыгающих ядовитое пламя зубастыми пастями. Кажется, колдун хотел завоевать все земли на свете и стать полноправным королем… Только его Аронкен не очень ему понравились. Его амбициозный разум подсказывал ему, что чудовища должны бы быть куда страшнее и больше. Главное – больше. И он, вместо того, чтобы уже идти воевать, решил выпарить больших Драконов. Эта идея захлестнула его, завладела им целиком. Наверное, он был просто безумен…