Русалка. Почти по Андерсену

Митя молчал, но когда Векшин уже решил, что продолжения разговора не будет, вдруг спросил:

– Вень, а тебе всё равно: что с Ленкой, что с Галкой? По большому счету?

– А какая разница? Я же не жениться хочу. – Веня уже лежал под простынёй и чесал подмышку. – Конечно, хочется, чтоб покрасивее: ну, там грудь и всё такое… Но, честно тебе скажу: это не главное…

– А что главное?

– Чтоб проблем поменьше, а всего остального побольше. Ну, ладно, поспать надо хоть немного. Спокойной ночи…

Он засунул голову под подушку и через минуту уже храпел.

Митя лежал и думал: «Как у него всё просто! Не Ленка, так Галка, не Галка, так… так Светка, чего уж там! – он скрипнул зубами. – …Может, так и надо? А что? Счастливый человек! Спит, как младенец… Но как же может быть все равно?! Галки, Светки… И так всю жизнь?»

Он сел на кровати: «Неужели и Светке было всё равно? У нас два года было всё хорошо, а она ушла… Любовь? Наверное… А что же тогда у неё было со мной? Разминка перед Робертом?»

Он представил Светку в объятьях Роберта и застонал: «Они сейчас, наверное, ещё вместе… А может, она уже вернулась: лежит и вспоминает, каков был Роберт, и сравнивает со мной…»

Митя схватился рукам за голову. Он всегда считал себя человеком уравновешенным и не слишком эмоциональным. Теперь выяснилось, что страсть его только лежала под спудом. Он чувствовал, как в нём зарождаются какие-то тёмные силы, смутные желания и предчувствия. Он уже не сомневался, что безумно любит Светку. Впервые в жизни он ревновал, ему хотелось отомстить, сделать ей больно, заставить так же страдать! И ещё было жаль себя прежнего. Он чувствовал, прежнего Мити уже не будет.

«Что же теперь делать? Как Веня, я не хочу, да и не смогу… А куда деваться по вечерам? – Он снова схватился за голову и заскрежетал зубами. – Уже завтра весь лагерь будет обсуждать… И утешители найдутся! А-а-а-а, черт! Хоть уезжай!»

На крыльце затопали. Митя торопливо лег, натянул простыню на голову и замер. Вернулись сразу двое. Пока раздевались и разбирали постель, шептались, едва сдерживая смех, видимо, делились впечатлениями. Потом не в силах больше сдерживаться, вышли из домика, и уже с улицы Митя услышал их возбужденные голоса, прерываемые время от времени взрывами хохота. От этих «Га-га-га!» и «Уа-ха-ха!» ему стало совсем тошно. Он, как Веня, засунул голову под подушку, закрыл глаза и приказал себе спать. Но сон пришел только под утро.

3.

Весь день Мите не давал покоя водопровод. Слесари ругались, грозили всё бросить и уехать, и он кратчайшим путем по горным тропкам делал концы из Верхнего отделения в Прибрежное то за паклей, то за винтами, весь исцарапался и стёр пятку до крови.

Никакой официальной должности у Мити в лагере не было, при этом он был правой рукой директора, и лучшего помощника тот вряд ли бы себе пожелал. Митя ездил в город за продуктами, стриг газоны, помогал художникам рисовать стенгазеты, расселял вновь прибывших, составлял отчеты, словом, с лихвой отрабатывал свое бесплатное двухмесячное пребывание на море. Ему было не привыкать, ещё в школе он научился выполнять кучу поручений, не перекладывая на других и не ожидая благодарности. Все учителя знали: хочешь, чтобы задание было выполнено, поручи Макарову. Было что-то основательное, надежное в его крепкой фигуре и серьёзном скуластом лице. Нахмурив густые брови, он выслушивал задание, кивал головой, и это означало, что дело будет сделано наилучшим образом.

В институте быстро поняли, какой ценный кадр им достался. Митя никогда ничего не забывал, не опаздывал, не выбирал работу полегче и к концу первого курса стал просто незаменим на факультете, при том что учился отлично. Конечно, на нём ездили и факультетские, и общежитейские начальники, а на втором курсе выдвинули на институтский уровень, чтобы там хоть кто-нибудь работал. После второго на море его курса, можно сказать, сослали, сказали: «Отдохнёшь!» – хотя отдыхом это можно было назвать с большой натяжкой.

…Светкина измена занозой сидела у Мити в сердце, но страдать времени не было, и это было благом. Время не шло, а летело: кажется, только-только он раздавал наряды слесарям, а уже наступил обед. В столовую он прибежал, когда она была уже пуста. А через несколько минут он мчался в Верхнее отделение, и если бы его спросили, что он съел, он затруднился бы ответить…

Только в четыре часа пополудни, в самую жару, у него выдалось несколько свободных минут. Механики тестировали насос, а Митя стоял, поставив ногу на ржавую холодную трубу, и ждал, когда из трубы в резервуар польётся вода. Над морем и побережьем висел зной, в раскалённые горы жестоко палило солнце, а здесь под отвесной скалой, в тени огромного корявого вяза было сумрачно и даже не очень жарко. Футболка прилипла к потному телу, но Мите было лень её снять. Он отдыхал и думал: «Подольше бы копались рабочие…»

На поверхности трубы собирались холодные капли, медленно утяжелялись и падали, заворачиваясь в пыль. От резервуара, наполовину заполненного чёрной неподвижной водой, тянуло свежестью. Несколько жёлтых, неведомо откуда залетевших листков акации прилипло к поверхности воды, на одном из них ярко блестела паутинка: лучик солнца каким-то чудом пробился сверху через частую листву вяза и словно прилип к ней.

Время, которое с утра неслось кувырком, вдруг остановилось. Митя смотрел на тёмную маслянистую воду, в глубине которой что-то таинственно белело: то ли лист бумаги, то ли кусок известняка, – и ему вдруг вспомнилась странная ночная девушка. Он нахмурился, потом улыбнулся и решил как-нибудь ночью снова сходить к плоскому камню.

…Через полчаса в штабе лагеря он, срывая голос, кричал в трубку телефона, дозваниваясь до Алушты: кончилась изоляция. Так прошел день…

…Когда на танцплощадке заиграла музыка, Митя лежал в своей комнате, заложив руки за голову, и через окно смотрел на звёздное небо. В комнате было темно, он очень устал, ноги гудели, но спать не хотелось. Молодое сильное тело протестовало против покоя и одиночества… Вместе с музыкой в открытое окно вливались приторные ароматы ночных цветов, они томили и делали одиночество одновременно и мучительным, и сладким.

Митя представил танцплощадку: освещённый круг с танцующими парочками; взрывы смеха в полутьме; едва сдерживаемое, почти осязаемое возбуждение, повисшее над пятачком, и вскочил с кровати. Торопливо обулся, кинулся к двери, даже взялся за ручку, но снова вернулся и лег на кровать.

Звёзды смотрели на него и словно говорили: «Как всё сложно и неразумно у вас, людей; торопливы и ненадежны ваши отношения, мимолетна и суетна ваша любовь. Вы жаждете удовольствий, спешите, а когда добиваетесь, чего хотели, не понимаете, что потеряли больше, чем получили… Вы судорожно цепляетесь за миг, не понимая, что живете в вечности! Подумайте об этом, успокойтесь, и большая часть ваших проблем исчезнет сама собой!»

Митя не слышал звезд. Он ворочался, вздыхал, отчаянно пытался уснуть, а когда посмотрел на часы, увидел, что нет ещё и двенадцати. Он сел на кровати: «Всё равно не спится, схожу-ка ещё раз к этому камню. Может, опять приплывет эта странная девушка… Интересно, какая она из себя? Сегодня можно будет разглядеть, ночь ясная…» Митя взял куртку и вышел из домика.

…Морю в эту ночь тоже не спалось. Оно было задумчиво, серьёзно и думало какие-то свои затаённые думы, изредка набегая на берег длинной пологой волной: шу-у-у-у… Светила луна, и было видно, как волна долго катится вдоль берега, гася сама себя, потом нехотя отступает. Через некоторое время другая, всё больше изгибая гладкую поверхность воды, косо приближалась к берегу и медленно наползала на него. В этом мерном движении, которое невозможно было ни замедлить, ни остановить, чувствовалась исполинская сила и неподвластность ничему, кроме собственной прихоти.

Меньше, чем через час Митя был у скалы, в тени которой прятался плоский камень. Ещё издали он увидел чёрный силуэт: кто-то сидел на самом краю, обхватив колени руками. «Она!» – обрадовался Митя.

Девушка была неподвижна. Какая-то тёмная накидка покрывала её с головы до ног. Митя осторожно взошёл на плиту и тихо сел позади.

Шли минуты, мерцали звёзды, поплёскивали о камень волны. Митя почему-то оробел и никак не мог решиться начать разговор.

Внезапно девушка обернулась:

– Ты здесь? Я вдруг почувствовала… А я… —она запнулась, – …а я тебя жду… Уже давно…

– Гм… ещё час назад я даже не знал, что приду. Но, как видишь, пришёл… И вот уже несколько минут сижу и не могу придумать, что сказать.

Девушка засмеялась:

– До сих пор не придумал?

– Нет.

– Тогда зачем же пришел?

– Не знаю… – Митя помолчал. – Может быть, для того, чтобы узнать, кто ты, и рассмотреть тебя получше. Ну, так кто же ты, спортсменка?

– Нет.

– Тогда сдаюсь, у меня больше нет версий.

Девушка долго молчала, потом сказала:

– Я – русалка!

– Ну, это понятно. А на самом деле?

Она усмехнулась:

– Не веришь? Тогда сейчас придумаю что-нибудь другое, чтоб тебя устроило…

– Ну, хорошо, – засмеялся Митя, принимая игру, – русалка, так русалка. Но имя-то у тебя есть? Как мне тебя называть?

– Называй, как тебе захочется.

– Ничего себе! А если я назову тебя, например… Бабой Ягой?

Девушка помолчала, потом тихо сказала:

– Но ты же не захочешь меня обидеть… Зачем тогда ты пришел?

Она произнесла это серьёзно, и что-то изменилось, разговор вдруг перестал быть просто шутливой болтовней.

– Извини, – Митя был немного сконфужен, – мне вовсе не хочется тебя обижать… А знаешь, – он опять перешел на шутливый тон, – я кое-что придумал… Мне очень нравится имя Ася. Когда-то я читал повесть с таким названием, главную героиню звали Асей, а в жизни я ещё ни одной Аси не встречал. Ты будешь Асей, если не возражаешь, конечно. Ну что, подойдет? Меня, кстати, зовут Митя.

– Очень приятно, – сказала девушка, потом церемонно протянула ему

руку и представилась, – Ася…

Митя пожал её маленькую ладошку и сел рядом, и только тогда понял: то, что он принял за накидку, – волосы девушки. Роскошные, густые, они покрывали её с головы до ног.

– Вот это да! – изумился Митя. – Да ты и впрямь настоящая русалка!

Девушка перебила его:

– Ты помирился со своей девушкой?

Митя помрачнел:

– Давай не будем об этом.

– Как хочешь…

Они помолчали, потом девушка сказала:

– Ну, вот ты и сделал то, ради чего пришел: узнал, кто я такая. Даже имя мне придумал. Можешь уходить.

– Это не всё. Я ещё хотел разглядеть тебя получше. Ночь светлая…

– Правда? Ты так думал? – спросила Ася.

– Честное слово!

– Ну, что ж, тогда смотри… – она повернула голову. – …А я посмотрю на тебя.

Её лицо оказалось прямо перед ним. Красиво оно или нет, Митя не понял, но у него забилось сердце. Худенькое, с острым подбородком, освещённое луной, оно было почти прозрачным, но главным на нём были глаза. Огромные, они заслоняли всё остальное и глядели на него испытывающе и тревожно; кроме этих глаз он не видел ничего. Ночь, призрачный свет, тишина, которую нарушал только редкий плеск волн, превратили происходящее во что-то необыкновенное. Мите стало не по себе. Он невольно подумал: а вдруг она и вправду русалка?

– Мне кажется, что ты красивый. – задумчиво произнесла Ася.

Митя улыбнулся:

– Бывают лучше.

– А я тебе понравилась?

– Честно?

– А какой смысл говорить неправду?

– Не знаю. Но… я бы хотел увидеть тебя днём. – сказал Митя. – Сейчас всё как-то не по-настоящему.

– Это невозможно.

– Почему?

– Русалки не переносят солнца.

– Я читал сказку Андерсена про русалку, там она прекрасно переносила.

– Это потому что сказка. А я настоящая русалка, и знаю лучше, чем твой Андерсен.

– Так уж и настоящая? – шутливо сказал Митя. – Тогда у тебя должен быть хвост. Ну-ка, покажи…

Он отвел с её плеч пышные пряди и увидел, что на ней ничего нет. Она была абсолютно нагая. В лунном свете жемчужно мерцало её тело.

Он растерялся:

– Ты… Э-э-э… Тебе не холодно?

Он сказал это, чтобы хоть что-то сказать.

– Нет, я всегда так плаваю. – спокойно ответила Ася. – А про хвост – это всё выдумки.

Митя был озадачен.

– Послушай… Ася… – начал он нерешительно.

– Я знаю, что ты хочешь спросить. – перебила Ася. – Давай договоримся: ты не будешь допытываться, кто я, откуда и почему не похожа на других. Иначе я больше не приплыву сюда. Я и в этот раз долго думала, прежде, чем решилась.

– Хорошо. – согласился Митя. – Но если я не буду спрашивать, ты будешь приплывать?

– А ты будешь приходить?

– Конечно! Разве можно упустить такой случай: познакомиться с настоящей русалкой?!

– Тогда договорились. Только ты никому не должен рассказывать обо мне.

– Если я даже расскажу, мне всё равно не поверят. Но я буду молчать.

– И еще: не называй меня русалкой. Теперь у меня есть имя.

– Договорились!

– Ну, а что же мы будем делать? – спросила Ася.

Митя воскликнул:

– Что делать? Купаться! Прямо сейчас! Представляешь, я целый месяц на море, а уже забыл, когда последний раз купался!

– А ты хорошо плаваешь? – Ася встала, подошла к краю камня и быстро свила волосы во что-то похожее на косу.

– Нормально… – бодро ответил Митя, не отводя глаз от её тоненькой фигурки, освещённой луной.

– Тогда поплыли, сегодня лёгкая вода.

Она спрыгнула в воду. Вода приняла её беззвучно, Митя даже не расслышал всплеска. Он скинул с себя футболку, шорты и тоже нырнул.

Всё было необычно в эту ночь. Митя привык считать себя разумным человеком, он не верил в чудеса, не верил в Бога. До сих пор жизнь была для него проста и понятна. То, что происходило с ним сейчас, было странно, почти нереально, оно не вписывалось в обыденность, в которой он до сих пор существовал. Это занимало его и немного тревожило. С одной стороны, надо было как-то объяснить себе ситуацию, с другой, не хотелось ничего понимать и объяснять, хотелось просто отдаться событиям, которые властно увлекали его куда-то.

Вода обняла Митю, легко приподняла на едва заметной волне и, когда он поплыл, мягко заструилась по бокам и животу. Он мощно раздвигал её сильным телом, и она податливо уступала ему, словно приглашая плыть дальше.

Рядом с ним возникла Ася. Она двигалась бесшумно, слегка опережая его. Он поплыл быстрее, но она все так же оставалась впереди, тогда он рванулся изо всех сил, бешено заколотил руками и ногами, и когда, тяжело дыша, поднял голову, Аси рядом не было. Гордый своей победой, Митя обернулся и окликнул её. Она отозвалась, но не сзади, как он ожидал, а метрах в десяти справа.

– Оставайся на месте… – услышал он её тоненький голосок. Через мгновение она вынырнула прямо перед Митей и снова исчезла. Он долго вертел головой, пытаясь угадать, где она появится, и уже начал беспокоиться, когда вдруг её ладони легли ему сзади на плечи. Он повернулся и опять не увидел никого. Прошло всего несколько мгновений, и вдруг издалека, как будто от невидимого горизонта послышалось:

– Митя-а-а… Плыви сюда, не бойся…

И Митя поплыл. Поплыл, не раздумывая. Почему-то он был уверен, что с ним ничего не случится. Под ним была чёрная бездна, он плыл в открытое море на зов странной девушки, которая называла себя русалкой и плавала, как русалка. А он плыл, вода приятно холодила кожу, и всё было хорошо…

…Вернулся Митя под утро. До подъёма было полтора часа, он уснул мгновенно, а когда открыл глаза, опять не мог понять, сон ли ему снился или всё-таки это было —ночное купание и таинственная девушка.

4.

На следующий день Митя едва смог дождаться вечера. Ему приходилось прикладывать усилие, чтобы работать так, как он привык. Иногда он словно натыкался на невидимую преграду и переставал понимать, что делает. Однажды даже переспросил, чего от него хотят – такого с ним ещё не бывало. Даже Светкина измена отдалилась и потускнела.

То, что произошло, не укладывалась в его голове. «Нет, это не сон. – говорил он себе. – Вот ссадина на коленке: помню, как задел, когда влезал на камень. До сих пор болит… Плавки утром были ещё мокрыми… Было! Никаких сомнений! А чего же я испугался? Ну да, странная девушка… Так они все со странностями… Искупался ночью?.. Подумаешь! На самом деле, ничего такого, чего нельзя было бы объяснить, не случилось. И всё же, кто она? Русалка? Смешно! Хотя… Если умеешь так плавать, почему бы и не называть себя русалкой… И все-таки это странно, очень странно…»

Митя считал коробки с макаронами, чинил электропроводку и постоянно ловил себя на мысли, что время течёт слишком медленно…

. . .

Вечер всё-таки наступил. Митя сидел на кровати и смотрел, как Веня собирается на свидание. Над лагерем плыла нежная мелодия «Спи, моя радость, усни…» Отбой, и – начало ночных бдений. Раньше Митя не обращал внимания на то, чему дают отсчёт детская песенка, а сейчас его покоробило.

Веня одной рукой брился, а другой искал что-то в рюкзаке. Бритва то и дело отключалась, и Веня страшно ругался, потому что опаздывал.

Митя завёл и бросил Вене свою, механическую.

– Мерси! – поймал на лету Веня.

– Жвачка нужна?

– Давай! – теперь Веня в одно и то же время брился, копался в рюкзаке, жевал, а кроме того ещё делал судорожные движения, пытаясь залезть в завязанные башмаки.

Через несколько секунд терпение у Вени лопнуло. Он отшвырнул башмак и вытряхнул содержимое рюкзака на кровать:

– Черт! Да где же они? Я же помню – целая упаковка была!

Он задумался, и вдруг кинулся к соседней тумбочке. Порылся там, и лицо его просияло:

– Есть! Отлично! Слушай, Митюх, скажи Серёге, что я у него взял парочку.

– Сам скажешь. Я тоже ухожу.

Веня перестал бриться, обернулся и уставился на Митю.

– Круто! – глаза у него заблестели, он даже присел на кровать. —

Ну, ты красавец! С Галкой, да?

Мите стало смешно:

– Нет… – улыбнулся он. – Не с Галкой.

– Во даёт! – Веня забыл про свидание. – Как зовут? Я её знаю?

Давай-давай, колись! Ну?..

– Не знаешь, успокойся… И вообще, не приставай пока.

Веня многозначительно выпятил нижнюю губу и покачал лохматой головой:

– Не ожидал…

Покрутил головой и добавил:

– Уважаю!

Он пожал Мите руку, но тут же спохватился и вскочил:

– Ладно, Митрий, я побежал, а то моя девушка с характером, ждать не любит. Потом расскажешь… Удачи!

Он выбежал, но тут же вернулся, озабоченный:

– Слушай, раз так, тебе тоже нужно! Возьми у Серёги в тумбочке, там ещё есть. После разберемся…

Митя покачал головой.

– Ну, как знаешь… – и Веня исчез.

Митя тоже стал собираться.

Снова была чёрная безлунная ночь, снова, невидимое, вздыхало море. Митя шёл уже знакомым путем, увязая в песке, и боролся с сомнениями. Какой-то голос внутри говорил ему: «Вернись, пока не поздно! Не ходи! Зачем тебе это нужно? Ты же ничего не можешь хоть как-то объяснить».

Митя был полностью с ним согласен, а ноги несли его вперёд. Конечно, новизна ощущений, вполне объяснимый интерес к девушке, если не красивой, то загадочно-привлекательной, плюс уязвлённое мужское самолюбие – уже и этого было достаточно, чтобы оправдаться перед самим собой. Но что-то ещё тянуло его туда, и это «что-то» было самым главным.

Ася ждала его, и они проговорили почти всю ночь. Говорил, в основном, Митя. Никогда он не был словоохотлив, а тут не мог остановиться. Оказалось, ему так много нужно рассказать… То, о чём он рассказывал, было неожиданным для него самого. Он и не думал, что помнит это.

Например, как в детстве носил обед дедушке, работавшему сторожем на совхозной бахче. Это было забыто, а теперь всплыло откуда-то из глубины памяти. Ему хотелось, чтобы Ася представила, как он, маленький, гордый взрослым поручением, шёл в далекий путь. Это и вправду было далеко – километров пять – и тянуло на настоящее приключение. Идти нужно было через бескрайнее кукурузное поле по высохшему руслу поливного арыка. Он шёл босиком по тончайшему песку, мягкому и горячему, а по сторонам тёрлись друг об друга и таинственно шуршали жёсткие листья кукурузы. Из них кто-то смотрел на него злыми горящими глазами, и ему было так одиноко и страшно, что он был готов заплакать. В груди колотилось сердце, а он шёл и замирал от ужаса, похожего на восторг… Зато потом, на бахче, когда дед, выбрав лучший арбуз, ловко взрезал его и тот с треском разваливался на две ярко-розовых половины, распространяя нежный аромат, каким наслаждением было впиться в хрусткую прохладную мякоть и чувствовать, как сладкий сок струится по пересохшему горлу! Стоило пережить кукурузный ужас, чтобы познать это счастье! Никогда больше арбузы не пахли таким тонким дразнящим ароматом, легким и освежающим…

Ещё Митя рассказал Асе о горе, которое он испытал, когда умерла его собака. Это было именно горе. Он говорил и чувствовал, как у него каменеет лицо и прерывается голос. Но не мог остановиться, ему просто необходимо было высказать то, что он никогда никому не рассказывал. Боль и стыд снова обожгли его. Он вспомнил, как Джек смотрел на него преданными, любящими глазами и ждал, когда Хозяин, самый добрый, самый сильный и всемогущий, за которого он, Джек, без раздумий отдал бы жизнь, прекратит его боль. Митя помнил, как постепенно тускнели глаза Джека, как из них уходила вера, а вместе ней – жизнь. Только теперь, рассказывая Асе, Митя осознал, что до сих пор не простил родителей за то, что уже через несколько дней после смерти Джека они улыбались, шутили и утешали его обещанием купить другую собаку. Он вспомнил всё так, как будто это было вчера, хотя ему казалось, что он похоронил эти воспоминания глубоко-глубоко.

Договорились встретиться они и на следующую ночь. Правда, в этот раз долго разговаривать не пришлось – Ася торопилась. Но, расставаясь, сказала «До завтра!» так, словно это само собой разумелось. И опять он не мог дождаться отбоя, и опять почти бежал уже знакомой дрогой к плоскому камню, и опять они с Асей проговорили почти до утра.

В эту, четвёртую ночь Митя перешёл какую-то границу. Он чувствовал, что становится другим. Плоский камень словно заколдовал его. Или расколдовал…

Как шелуха, слетали с него оболочки. Всё, что он считал важным, обязательным, не подлежащим сомнению там, в лагере, и вообще, в той, другой жизни, здесь теряло смысл, казалось надуманным и смешным. Здесь, на камне он становился самим собой – тем, которого уже почти забыл, привыкнув к условностям и границам взрослой жизни. Он всегда хорошо знал, чего ждали от него мать, товарищи, преподаватели, Светка, и старался делать именно это. Ему казалось, что в этом и есть смысл жизни – оправдывать ожидания. На собственные прихоти и желания он научился смотреть как на препятствия, которые нужно преодолеть, чтобы сделать что-то полезное для других. А что же такое он сам и что нужно ему, чтобы быть счастливым, над этим он даже не задумывался. И вдруг оказалось, что ему катастрофически не хватало человека, которому бы нужен был сам Митя, а не то, что он может для него сделать; с которым не нужно было «соответствовать», которому можно рассказать всё, не выбирая слова, не боясь показаться каким-то «не таким». Он словно проснулся. Или, наоборот – погружался в сон, который становился реальней жизни. Это походило на сказку, у которой не могло быть счастливого конца.

5.

А в лагере по-прежнему бушевали любовные страсти.

Однажды вечером при Мите произошел такой разговор:

– Мужики, новость дня! Белла Борисовна нашла себе, наконец…

– Не свисти!

– Точно говорю, сам видел, шофёр из города. У него машина сломалась, остался в лагере ночевать, ну, и…

– Ха-ха-ха! Повезло чуваку!

– А что?… (ухмылка) …если Белочку завести…

– Ну, если только бутылки три выжрать…

– Пошляк! Они о музыке будут говорить.

– Гы-гы-гы! Белла ему «Болеро» споет.

– Завтра посмотрим…

Митя поморщился. Изабелла Борисовна, полная перезрелая еврейка с усиками, профессиональный педагог по вокалу, была руководителем институтского ВИА с громким названием «Зодчие». О чём бы она ни говорила с мужчиной (возраст и внешность значения не имели), на лице её всегда было такое выражение, словно она знает его самые тайные помыслы и одобряет их. Митя был свидетелем, как Белла выдавала своим ребятам концертные ботинки, и когда кто-нибудь называл свой размер, приговаривала: «Хорошо-о! Ах, как хорошо!» – как будто размер ноги говорил ей о чем-то совсем другом, гораздо более важном. Мите было её откровенно жаль. Она была не замужем, скорее всего, старая дева. Здесь, в лагере у неё, пожалуй, ещё оставался шанс обогатиться хоть какими-то воспоминаниями. На пляж она всегда приходила с зонтиком, в кружевной шляпке и в полной боевой готовности. Плавать она не умела и всегда барахталась около берега, напоминая собой надувную игрушку, поэтому Митя хорошо знал её прелести в виде тяжелого увядающего бюста и коротких ножек, которых не брал загар.