Немой набат. 2018-2020

У Донцова в груди прыгнул зайчик. Но не выдал тревогу, равнодушно спросил:

– А чего он ещё там лопотал?

– Ну, говорю же, про деньги, что куш обломится. Я и не вслушивался. Фамилию какую-то называл.

– А что за фамилия?

– Власыч, хоть убей, не помню. Подлая какая-то фамилия.

«Подлая фамилия! – взрывом полыхнуло в голове Донцова. – Неужели Подлевский?» Не показывая ужаса, какой охватил его, снова спокойно уточнил:

– Может, Подлевский?

– Во-во, она самая. Он, мол, заплатит.

Донцов умолк. Едва Дед заговорил о поджоге, в душе шевельнулось подозрение. Но теперь он знает наверняка: Подлевский готовит страшное злодейство. «Вера и Ярик, вот что задумал». В сознании бушевал ураган эмоций, и первое, что пришло на ум, – немедля увезти жену и сына, сейчас же! Разбудить, посадить в машину и умчаться. Но как в Поворотихе оказался Подлевский? Как ему удалось вычислить Веру и Ярика? Жутких вопросов было слишком много, и эти сложности требовали от Донцова не поддаваться первым бурным эмоциям. Жизненный опыт настойчиво звал сперва осмыслить их и только потом действовать – неторопливо, но безостановочно, как учили на Раменском заводе, где чтили космические заповеди. Однако стресс был таким сильным, что в сей миг рассуждать Виктор не мог. В мозгу сверлило одно: Вере и Ярику грозит ужасная опасность.

Впрочем, где-то на краю сознания тревожно мигала другая красная лампочка, назначение которой было неясным. Мелькнула в памяти картинка давних лет: после какого-то сабантуя он подвозил домой в стельку пьяного приятеля, профессионального пилота, который заснул на заднем сиденье. И вдруг услышал за спиной: «Власыч, мигает, мигает…» Мигала лампочка опустевшего бензобака, в доску пьяный лётчик не мог понять этого, но мигающая красная лампочка прорвалась сквозь пьяный полусон, выдав сигнал опасности, – как в кабине самолёта. То, что сейчас происходило с Донцовым, напоминало ту ситуацию: он не знал, что именно его тревожит помимо угрозы пожара, но это «что-то» несомненно присутствовало.

– Да-а, противная история, – безразлично сказал он Деду, глянул на часы и слегка выругался:

– Чёрт возьми, совсем позабыл, что должен кое-кому позвонить. Подожди минуту, Дед.

Достал из кармана брюк мобильник, набрал нужный номер, но в ту же секунду в другом кармане заверещал второй телефон.

– Что такое! – Опять чертыхнулся, вытащил мобильник. – Слушаю… А-а, Владимир Васильич! Добрый вечер. – Поднялся, отошёл на несколько шагов от скамейки. – Так… Так… В девять утра? Да ведь завтра суббота. Улетает?.. Но если в общих чертах, какие вопросы?.. Ладно подъеду к девяти часам… До свидания.

Тяжело опустился на скамейку.

– Вот она, наша бизнес-жизнь. Завтра в девять утра мне назначили очень важную встречу. Придётся выезжать часов в пять, на рассвете, Ох, до чего ж не люблю спозаранки! – Помолчал, что-то прикидывая. – Вот что, Дед, а рвану-ка я в Москву сейчас, добро, что не пил. Скажи Вере, меня срочно вызвали в Москву. Вернусь завтра же, к полудню. Понял? Тогда твою историю и обговорим. Но Вере про неё – ни звука.

Через пятнадцать минут Донцов был на трассе.

Услышав от Деда о Подлевском, он растерялся, не знал, что делать, однако и сидеть сложа руки, просто ждать не мог. Бессонница была гарантирована, а она высасывает энергию, не приносит ничего, кроме мутной головы. Ему позарез нужны темп, движение. Только действие способно вернуть хладнокровие, способность мыслить здраво. К тому же эта красная мигающая лампочка в сознании, сигнализирующая о скрытой опасности… Он понял, что не вправе терять ни единой минуты, и решение пришло интуитивно. Никто его в Москву не вызывал – он сам с одного мобильника позвонил на другой и разыграл перед Дедом фиктивный телефонный разговор.

Теперь, на трассе, он постепенно приходил в себя. Первое, что сделал, – сбросил скорость, потому что, выехав из Поворотихи, вдавил педаль газа в пол. Затем занялся той мигающей тревожной лампочкой, которая мешала думать и должна была объяснить, почему он гонит в Москву один, не увозит из Поворотихи жену и сына. Слегка успокоившись, принялся обдумывать происходящее в целом – более широкую картину, которую обозначил как новую жизненную ситуацию. И сквозь драматизм текущего момента начало пробиваться нечто самое важное: элементарное бегство из Поворотихи не решит проблему, но может наполнить жизнь нескончаемой сосущей тревогой. Вот почему он без обдумываний и сортировки вариантов «автоматически» принял решение мчаться в Москву, чтобы подвергнуть всё тщательному анализу. Ну, конечно, если Подлевский задумал страшное злодеяние, он будет маниакально добиваться своей цели, изыскивая иные пути. Фиаско в Поворотихе только разъярит его. По жизни это означает, что в Москве каждая прогулка Веры с Яриком превратится в кошмарное ожидание трагедии. Нанять телохранителя? Но могут натравить бойцовскую собаку, отравить пищу. Воображение рисовало самые изощрённые злокозни, на какие способен Подлевский, решившийся на поджог. Жизнь под игом возможного злодейства… Невыносимо!

Но как здесь оказался Подлевский? В сей момент этот вопрос не был главным – просто интригующим. Однако попытки ответить на него сразу же разбились о глухую стену абсолютного непонимания. «Да чёрт с ним! Потом разберёмся», – подумал Донцов, принял случившееся за данность и полностью сосредоточился на основной задаче: как уберечься от преследований этого маньяка?

Он перебирал в уме различные способы, даже типы предосторожностей, один за другим отбрасывая фантастические, нелепые варианты. Пока в мозгу случайно не промелькнуло слово, которое он когда-то использовал совсем по другому поводу. И одним своим «явлением» оно сразу ответило на главный вопрос: как избежать любой угрозы, исходящей от параноика, зацикленного на мщении. Слово было не русским, но несло в себе именно тот смысл, которого доискивался Донцов. Стеллз! Технология «стеллз», делающая самолёты невидимками. И значит… Вера и Ярик должны исчезнуть с радаров Подлевского.

Да, самое главное – верно сформулировать задачу. Тогда методы её решения отыщутся сами собой. И уже через минуту Донцов знал, что надо делать, – полная, исчерпывающая ясность! Осталось лишь отшлифовать детали. И почти до Москвы он шаг за шагом продумывал ответ Подлевскому: сначала дела, которые предстоят в городе утром, потом завтрашние действия в Поворотихе, ситуация с поджогом, а далее… Он скрупулёзно обсудил сам с собой и то, что должно быть далее. На освещённой первоклассной симферопольской трассе с ограничением скорости 110 километров Донцов гнал не более ста. Теперь спешить некуда, и он несколько раз прокрутил в голове последовательность своих действий.

Но когда вызубрил их и облегчённо вздохнул, мысли неожиданно перекинулись на смежную, особо важную тему. Она тоже с лихвой обозначалась одним словом, вернее, одной фамилией – Подлевский.

Этот человек вторично встал на пути Донцова, и опять создал драматические обстоятельства. Они всерьёз общались лишь однажды – на юбилее Катерины, однако в тот раз очень хорошо поняли друг друга. Отбросив глубокую личную неприязнь к этому лощёному франту, который сперва пытался варварски отжать у Богодуховых квартиру, а теперь посягнул на жизнь Веры и Ярика, Донцов силился понять, что могло толкнуть Подлевского на чудовищный замысел поджога. Как бы ни были сильны взаимные антипатии, даже чувство ненависти не способно подвигнуть человека к заказному убийству. В таких чёрных делах правят не эмоции, а интересы. Но конфликта личных интересов между ними нет. Быстротечная схватка за Веру, во-первых, тоже из разряда эмоций, а во-вторых, Подлевский не из людей, одержимых страстями, похоже, ему нужна была не Вера, а её квартира. Да, Донцов причастен к срыву той аферы. Но доподлинно это Подлевскому неизвестно, и в отместку стать заказчиком убийства? Он слишком холоден для этого, к тому же заговор – дело хлопотное и опасное. Ради чего рисковать?

Донцов всегда тяготел к оценке не фактов, а явлений, его умозрения давно обрели пророссийскую ясность, сквозь их призму он глядел на окружающие его деловой мир и нравственную среду. Политика его не интересовала, ибо сводилась к выбору, вбитому в сознание ещё в школьные годы, выпавшие на смену эпох, – социализм или капитализма? Став бизнесменом, он превратился в идейного рыночника, и на этом, как шутил раньше, «свёл счёты с политикой».

Но после думской «стажировки», после знакомства с Синягиным и профессором из «Курчатника» он осознал своё политическое невежество. Выяснилось, что и бизнес и мораль, а значит, судьбы России, слишком сильно зависят от политики. Особенно поразил пример Синягина, отчаянно дравшегося за проект, очень важный для страны. И люди, тормозившие проект, вынудившие через «заднюю калиточку» пробивать его аж через президента, – они возвели неприятие российского возрождения в принцип, что неизбежно выливается в борьбу за власть. Пример Синягина показал Донцову, как экономические проблемы сами собой превращаются в политические. А если учесть, что впереди транзит власти и на кону судьба послепутинской России… «Да-а, далеко я уехал от Подлевского», – поймал себя Донцов. Но в то же время чувствовал, что где-то здесь и таится разгадка. Вспомнилось: когда ухаживал за Верой, именно идейная несовместимость с Подлевским тревожила его, за личным поединком угадывалось разнопонимание российских интересов, столкновение полярных сил. Вера, как бы олицетворяющая для Виктора образ России, – кстати, она и сейчас нередко носит одежду в гамме российского флага, – безоговорочно выбрала его, Донцова, а он сумел отстоять от раздела её квартиру. Эти воспоминания невольно тяготели к символике.

В тот раз Подлевский надолго исчез. И вот неизвестно, каким образом возник снова, уже в ином обличье, готовым на всё, на любое злодейство. «Но он не мстит мне лично, – рассуждал Донцов, сидя за рулём своего «кубика», – он для меня образ конкурентной силы, но и я перед ним предстаю в таком же качестве». Однако времена переменились, обстановка перед транзитом власти быстро усложняется. Синягин ясно объяснил, что судьба России будет зависеть от того, какая из полярных сил возьмёт верх.

Подумал: «Снова уехал от Подлевского». Но опять явилась простая мысль: нет, не уехал, для него я символизирую идеалы, которые противоречат его жизненным установкам, он ненавидит меня именно в этой ипостаси. А борьба за будущую власть выходит на финишную прямую, и он ментально готов любой ценой нанести мне непоправимый ущерб, напрочь выбить из игры. И выплеснул свои настроения, когда выследил Веру с Яриком… Нет, скорее всего, это получилось случайно, ситуация в Поворотихе подвернулась волею судеб. Но какое это имеет значение? В любом случае, как теперь говорят, ничего личного. Угроза поджога – тоже символ нарастающего накала политических страстей. В капле воды отражается весь мир…

Но едва разобрался с Подлевским, потревожила другая мысль, хотя уже не первого ряда. Что это за пьяница, который проболтался Деду о поджоге? Его откровенность непонятна сама по себе, а уж про Подлевского… Именно упоминание этой фамилии превращает пьяный бред в абсолютно достоверную инфу. Нет, тут что-то не так. Это больше похоже на предупреждение. Но кто мог знать о заговоре Подлевского и кому выгодно предупредить его, Донцова? Этот вопрос Виктор тоже был не в состоянии обдумать даже предположительно, однако утвердился во мнении, что в этом мире существуют тайные силы, противостоящие Подлевскому.

Впрочем, уже на пустынных полуночных московских улицах, подъезжая к дому, он дополнил свой вывод: а может быть, этим силам выгодно подловить Подлевского, скомпрометировать его на грязных делах? Понятно, здесь тоже ничего личного.

Машину Донцов оставил у подъезда, благо есть резидентное разрешение, а поднявшись в квартиру, наставил будильник на девять часов и завалился спать.

Он твёрдо знал, с чего начнёт утро, чем завтра займётся в Поворотихе и когда эвакуирует оттуда Веру с Яриком…

У самой Поворотихи Донцов сбросил скорость до двадцати километров и принялся внимательно осматривать обочины. Углядев что-то, прибавил газу и уже через три минуты подъехал к дому Богодуховых. Вера, как всегда, была счастлива, он, как всегда, поднял Ярика на вытянутые руки, и жизнь покатилась по привычному руслу: Антонина прежде всего усадила его за обеденный стол.

Виктор строго держался своего графика. Утром сделал важный звонок. Потом достал с широких антресолей два больших чемодана. Из одного вытряхнул в угол прихожей кучу ношеной обуви – из моды вышла, а выбросить жалко. Из другого аккуратно вытащил кипы свежего постельного белья – богодуховское приданое, и сложил его на диване в своём кабинете. Бросив пустые чемоданы в багажник, заскочил в магазин за сидением безопасности для Ярика, а по пути в Поворотиху, хотя и пришлось дать солидный крюк, решил ещё один важный вопрос, не терпящий отлагательства. Здесь, в Поворотихе, ему предстоял серьёзный разговор с женой, который, впрочем, не слишком беспокоил Донцова. Гораздо более сложным представлялось ему объяснение с Дедом.

После обеда они с Верой удобно устроились на табуретных подушках в маленькой самодельной садовой беседке, и Виктор, ласково попросив жену не перебивать его вопросами, а задать их, когда он закончит свой «доклад», пересказал всё, что узнал от Деда. Вера в волнении часто перекладывала Ярика с руки на руку, но держалась стойко, на что и рассчитывал Донцов. Выслушав мужа без паники, испуганных «ахов» и немых слёз, она со спокойствием, которое давалось ей нелегко, сказала:

– Витюша, мне понятно всё, кроме одного. Почему мы с Яриком всё ещё здесь?

Разумеется, Виктор ждал этого вопроса, который вчера вечером терзал его самого. Сегодня, на трассе, только и думал о том, как лучше ответить Вере. И пришёл к выводу, что после «удара обухом», каким стало для неё ужасное известие, нельзя сразу разъяснять негожесть срочного бегства из Поворотихи. Она переживает такой же стресс, какой потряс его, и не сможет «врубиться» в психологию Подлевского.

– На это есть очень веские причины, о которых скажу позже. Но поверь, я всё обдумал до мельчайших деталей. Вещи – ни твои, ни Ярика – не пакуй, приготовь только подгузники и прочие принадлежности. Жизнь идёт своим чередом. О дальнейших шагах буду говорить по ходу дела.

– Но как здесь оказался Подлевский?

– Загадка, ответ на которую может дать только время, я теряюсь в предположениях. Либо он намеренно тебя выследил, либо в Поворотихе у него появились какие-то деловые интересы, связанные с прокладкой газопровода. Сейчас это не имеет значения, мы оказались перед страшной угрозой и думать надо только о том, как противостоять покушению.

– А когда едем?

– Станет ясно к вечеру.

Она немного подумала, потом невесело улыбнулась:

– Витюша, ты командир. Я в тебя верю и готова исполнять твои команды. – Строго, неулыбчиво добавила: – Не подведу.

Донцов обнял, крепко расцеловал жену.

– Родная моя, я в тебе ни капли не сомневался. Настоящая боевая подруга! Вместе мы несокрушимы… А сейчас мне предстоит трудный разговор с Дедом. Помолись за нас и жди меня здесь.

По-свойски подхватив старого Богодухова под руку, увлёк его на завалинку, как называли в семье скамейку над оврагом.

– Наконец-то, – бурчал Дед, пока они топали к задней калитке. – Я извёлся. Ночь не спал, думал, думал да ничего не придумал. Ты мне скажи: тот пьянчуга пургу нёс или правду сболтнул? Говорил ведь, что и ему куш обломится. Может, просто сказочник? Меж них такие бывают.

Донцов усадил Деда на скамейку, глядя в глаза, встал перед ним, как когда-то стоял над ним и глядел на него Синягин, и чётко, отделяя слово от слова, сказал:

– Он говорил правду.

Дед вздрогнул, словно получил током, нахмурился донельзя.

Но взял себя в руки, озабоченно, хотя со смятением, спросил:

– И что делать?

– Дед, ты знаешь, что с братом Сергеем случилось?

– Ну.

– Но не знаешь, кто загнал его насмерть.

– Кто?

– Подлевский.

– П-подлевский? – Он даже стал заикаться. – Подлая фамилия. Та пьянь её и назвал. Неужто с поджогом тот самый?

– Тот давно помер. Сын его.

– Сын?

Они долго сидели молча. Виктор понимал, что старик мучительно переваривает страшную весть, пытается увязать далёкое прошлое с настоящим. Беззвучно шевелил губами, но по ним без труда можно было прочесть: «Подлевский, Подлевский…» Наконец, хрипло повторил:

– И что делать?

Донцов приступил к своей заготовке:

– Ты же понимаешь, их цель не дом спалить, а Веру с Яриком сжечь.

Старик перебил сразу:

– А чего ты ночью их не увёз? Тянуть нельзя, грузи и сегодня же в Москву.

– Нельзя, Дед.

– Как нельзя? Отчего?

– Эта зараза просто так не лечится. Я в город не зря гонял, всё разузнал, составил план действий.

– Каких ещё действий?

– Придётся держать оборону от супостата. Давай договоримся так: будем делать, как я скажу.

Дед снова надолго замолчал, а Донцов снова не тревожил его, понимая, какого накала внутренняя борьба идёт в душе этого человека. Ясно, его гложет естественная житейская мысль: умотался бы сейчас Власыч с семьёй в Москву, – и зачем Подлевскому поджог? Но и сомнения одолевают: ужасная угроза нависла над женой и сыном Власыча, а он их не увозит. Видать, не всё так просто.

В третий раз спросил:

– И что надо делать?

Ключевым было слово «надо». Через него Дед дал понять о своём решении.

Виктору почему-то вспомнилась одна из вечерних неформальных посиделок в комитете Госдумы, когда обсуждали менталитет возрастных политиков: более осторожны, осмотрительны, однако же терять им по-крупному нечего, а потому в трудных ситуациях могут отважиться на серьёзные решения. Не все эту точку зрения поддерживали, ссылаясь на конкретные примеры, и всё же есть в ней своя сермяжная правда. Но разве только политиков касаются возрастные изменения психологии?

Между тем разговор пошёл, и Донцов начал с частностей, не без резона полагая, что для Деда они важнее общих вопросов:

– Прежде всего о приготовлениях. Буду говорить по пунктам, а ты запоминай. Что непонятно, спрашивай. – Старик кивнул. – Первое. В метре от передней и задней дверей набьёшь на пол короткие упорные бруски. Второе. Обе двери снимешь с петель.

– Это ещё зачем?

– А ты думаешь, супостаты снаружи не подопрут двери кольями? Законопатят, да ещё как! Потому надо их обхитрить. Двери снять с петель и подпереть их изнутри, чтоб не упали. Из-нут-ри! Длинными брусками. И если, не дай бог, что – выбить бруски, и сами – на улицу. Двери-то внутрь рухнут.

Дед вприщур посмотрел на Донцова. Тоскливо, видимо, из-за спазмы в горле, прохрипел:

– Выходит, дом – того?

Виктор обнял старика за плечи.

– Если что случится, даю слово: к следующему июлю на этом месте будет стоять новый дом, краше нынешнего, обветшалого. А вы с Антониной на зиму – в Москву, к Катерине.

Дед опять долго смотрел на Донцова. Видимо, Власыч в звании бизнесмена внушал ему доверие по части нового и быстрого строительства. Пробурчал:

– Только чтоб бревенчатый. Кирпич, блоки не признаю. Мы всю жизнь в деревах. Хотя нам с Антониной скоро домовина понадобится, но детям-то мы должны родительское гнездо оставить. Вдруг кто вернётся.

– Дед, думаешь, я не понимаю, как тяжко терять дом, в котором вырос и жизнь прожил? Всё, всё понимаю. Но если мы этого Подлевского не изловим, покоя нам не будет.

Донцов намеренно озадачил Деда несбыточной целью, хотя в глубине души жила у него надежда, что те, кто предупредил о поджоге, действительно начали облаву на Подлевского.

Дед встрепенулся:

– А как его изловить?

– Погоди, не сбивай. Я привёз два пустых чемодана. Пусть Антонина сегодня же сложит в них самое ценное и памятное, включая иконы и фотографии. Чемоданы увезу в Москву. Та-ак… – Спросил сам себя: – Что ещё? Да, когда скажу, отключи газ. Счётчик на улице, там же кран. Если нет накидного ключа, приготовь пассатижи.

С этим вроде всё. Теперь давай по делу.

Но Дед уже крутил в голове свою мысль, сказал:

– С дверьми хотя-не хотя, а делай. Но как ты его поймаешь, ежели мы не знаем, на когда он злодейство задумал. А вдруг этой ночью?

– Ну, ты же должен понимать, что они за домом смотрят. Пока я здесь, ничего не будет. Здоровый, крепкий мужик вмиг окна высадит и всех спасёт. Нет, Дед, они ждут, когда я уеду.

– А всё равно – когда? Тебя неделю не будет. Каждую ночь караулить?

– А мы их поторопим. Завтра, в воскресенье, часам к трём пойдёшь в «Засеку» выпить кружку пива.

– Да я туда уж давно не хожу.

– Тем более тебя все заметят. А ты кричи громче: праздную! Во вторник московских гостей увозят! Устал от них, и со вторника – радость, свободен. Всем это тверди, подвыпившим прикинься.

Дед опять взбодрился:

– Понял, понял! Мы их вроде как спровоцируем. Коли Вера с младенцем уедут, и поджигать незачем. Выходит, планируем в ночь с воскресенья на понедельник?

– Нет, с понедельника на вторник.

– Это почему же? А вдруг они раньше?

– Всё я продумал, дорогой мой. Во-первых, здесь, видать, бригада работает, и ей надо сроки с заказчиком согласовать. На это день наверняка уйдёт. А главное, я в Москву рвану в шесть утра в понедельник. Всю ночь машина будет на виду стоять.

– И Верку увезёшь?

– Нет, сказано же, во вторник. А если они рискнут в последнюю ночь, а выхода у них иного нет, сразу мне звони, я приеду.

– Эко придумал! Тебе из Москвы сюда три часа гнать. А тут чёрте знает, что случится. Как я один Верку с младенцем вытащу?

– Эх, старина, перестаёшь мышей ловить. Не через три часа, а через три минуты здесь буду. Я за первым алексинским изгибом спрячусь, уже и место удобное приискал.

Дед с удивлением поощрительно посмотрел на Донцова.

– Хитро́!

– А Веру с Яриком часов в семь, ещё засветло, отправь в цветковскую баню, где я ночую. Тогда же и газ закрой. Вы с Антониной, если начнётся, главное, из дома выскакивайте, спите в ту ночь одетыми. Вы мне целые и невредимые нужны. Дом-то я мигом отстрою.

Дед, наконец во всей полноте осознавший замыслы Донцова, опять надолго замолчал. Но Виктор чувствовал, что старик, немало испытавший горестей на своём долгом веку, доволен тщательностью приготовлений и теперь продумывает свой подвиг, мысленно готовится к схватке с бедой. Донцов поднялся со скамейки.

– Ладно, посиди, всё обмозгуй. Если вопросы, давай. Аккуратненько объясни Антонине ситуацию, пусть начинает набивать чемоданы, увезу утром в понедельник. И пусть не крохоборствует, всё у вас будет в лучшем виде, сам займусь. Главное я сказал: себя сохраните. Зазимуете, повторяю, в Москве, у Катерины в квартире просторно. Я пошёл к Вере. Да, Дед, имей в виду, в «Засеке» надо пошуметь основательно. Чтобы все узнали о нашем отъезде во вторник.

– Ну, ясно, ясно, Власыч. Что ж я, дубина стоеросовая, медведь-берложник сонный? Смысла не понимаю, что намолвка должна пойти? Глядишь, мы этого супостата и изловим.

По своей деревенской наивности он думал, что поджогом займётся сам Подлевский…

Из Москвы Донцов выехал в восемь вечера, с запасом по времени. И около двенадцати уже подъезжал к Поворотихе. Он бодрствовал почти сутки, однако сонливости не было и в помине, усталости не чувствовал. Наоборот, напряжение нарастало, но поскольку порядок действий ясен абсолютно, голова работала предельно чётко. Он был собран, заряжен энергией. У Поворотихи на малой скорости отыскал приисканный удобный съезд на полузаросший просёлок и задним ходом съехал туда метров на десять от шоссе, укрывшись от дальнего света чужих фар. Выключил габаритные огни и стал ждать. Мобильники положил на правое сиденье.

Примерно через час завёл движок. Наступила решающая фаза готовности.

Дед позвонил около двух и заполошно закричал:

– Горим, Власыч!

– Из дома быстрее! Из дома!

На другом мобильнике нажал кнопку вызова Веры. Она ответила мгновенно, видимо, держала телефон у уха: – Мы на месте. – Выходите…

Включил габариты, фары и дал газу.

Через три минуты он уже въезжал в проулок около цветковского дома, осторожно пятил машину, часто нажимая на тормоз, чтобы подсвечивать зады тормозными огнями. По кузову трижды слегка постучали, он до конца распахнул уже приоткрытую дверь, и Вера с Яриком на руках сперва забралась на высокую подножку, а затем в салон. Дверь негромко хлопнула, и Донцов, не включая огней, осторожно выехал на главную улицу. Глянул вправо – зарева ещё не было. Вывернул руль влево, зажёг фары и погнал.

Вера одной рукой сзади обняла его за шею, поцеловала, шепнула:

– Как по нотам!

Донцов хотел сказать что-то нежное, но не успел. За первым изгибом алексинской трассы прямо в глаза ударил необычно мощный дальний свет встречного грузовика. Инстинктивно сбросил газ, прижался к обочине, и мимо него промчалась пожарная машина с включённым прожектором. В голове мелькнуло: «Ну и ну! Значит, ждала где-то поблизости, как и я. Из Алексина так быстро не долетишь. Любопытно…» Но за следующим изгибом извилистого шоссе поджидала совсем уж загадочная неожиданность.