Озеро во дворе дома

Лау опять заорал:

– Не слушайте его, мошенника! Я присоединился, когда их было трое. Решил помочь. Четвертый у них заболел.

Прапорщик внимательно посмотрел на бригадира:

– Он – не врет?

– Истинный крест! – бригадир перекрестился. – Не врет! Наш четвертый заболел, а про подпись оператора мне ничего неизвестно.

– Так снимайте меня отсюда! Я здесь случайно оказался! – продолжал надрываться Лау.

– Не ори! – поморщился прапорщик. – Дай разобраться. Бригадир, давай опускай крикуна.

– Не, не буду, – вдруг тот уперся. – У меня наряд только на установку и поднятие оператора. Наряда на спуск оператора не имеется. Поэтому не могу опускать.

– Слышь, крикун, у них нет наряда на снятие оператора, – полицейский сдвинул фуражку и почесал стриженый затылок.

– Так мне, что так и висеть здесь? У меня руки затекли, их совсем не чувствую, – пожаловался Лау. – Когда это им дадут наряд на снятие? Я тут околею.

– Не знаю, не знаю, – хмыкнул прапорщик.

– Так прикажи им снять меня, вы же власть, – продолжал выть Лау.

– Э, тут ты, крикун, ошибаешься, – возразил прапорщик. – Я должен за порядком следить, а приказывать им не имею права

Лау расплакался, и слезы потекли по лицу, повисли на кончике носа. Он рефлекторно дернулся, чтобы их вытереть, и занемевшие руки неожиданно заныли:

– Так что же мне делать?

– Не знаю, повисишь пока. Я доложу начальству. Пусть решает, как с тобой поступить.

– Пока вы решите, меня тут птицы обгадят и у меня ноги застыли, – не унимался Лау. – Вы у меня документы возьмите и сличите подпись в паспорте с согласием. Так быстрее поймете, что я случайно здесь оказался. Паспорт во внутреннем кармане куртки.

– Быстро, – приказал прапорщик, – за паспортом.

Бригадир не стал перечить, и к Лау на верхотуру взобрался второй мужичок, что шел перед ним. От него густо пахнуло самогоном. Мужичок вытащил из кармана куртки паспорт и хотел спускаться вниз, как неожиданный порыв ветра качнул конструкцию. Он не удержался и сорвался вниз. Паспорт вылетел из его рук и запорхал в воздухе, подобно бабочке. Мужичок кулем свалился на землю, его подняли на ноги, и он, прихрамывая и почесывая спину и задницу, стал спускаться с холма. Паспорт продолжал весело парить в воздухе, не думая падать на землю, а поднимался все выше и выше.

– Поймайте мой паспорт! – закричал Лау, пытаясь выгнуться, чтобы уследить за ним

– Слышь, крикун, – мы не птицеловы, чтобы ловить паспорта. Мы полицейские, ходим по земле и ловим нарушителей на земле. Воздух не относится к нашей юрисдикции. Документы в порядке, твое согласие имеется, какие к нам претензии? Будешь кричать, нарушать общественный порядок, – задержим, накажем. Поэтому веди себя смирно.

– Так задержите и накажите!

– Так, крикун, не цепляйся к словам. Когда надо – тогда задержим.

– Но меня обманули! Я не давал согласия висеть на этой чертовой конструкции! Полицейские, будьте людьми милосердными, пожалейте, снимите меня, – не унимался Лау.

– Ты бы не кричал, – успокоительно проговорил прапорщик. – Повисишь, с тебя не убудет. Потом снимут. Ведь правильно, мужики?

Троица пожала плечами:

– Нам это неизвестно. Будет наряд – сразу снимем. Сейчас мы свою работу выполнили. Вот, пожалуйста. Распишитесь здесь, что в вашем присутствии была установлена конструкция.

Полицейский расписался.

– Спасибочки. Мы пошли, – и троица стала спускаться с холма.

– Стойте, мерзавцы! Стойте! Мы меня обманули! Снимите меня отсюда!

– Эх, уважаемый, – ласково проговорил полицейский, – просили подобру – поздорову не кричать, не нарушать общественный порядок. Иванов! Быстро успокой этого крикуна!

– Почему это я? – ломающимся баском удивился тот, кого назвали Ивановым.

– Так, не понял, салага, отказываешься выполнять приказ? – вроде бы ласково, но с нажимом в голосе произнес прапорщик. – не успел погоны одеть, и уже отказываешься выполнять приказы? Быстро погон лишишься!

После такого отеческого напутствия полициянт шустро, как обезьянка, взобрался на конструкцию и ткнул электрошокером крикуна в подреберье. Лау испытал сильную боль, его сотрясла судорога от сокращения мышц. Произошло истощение питательных сахаров в мышцах, он потерял сознание и обмочился. Моча попала на полициянта, он выругался и свалился в конструкции.

– Идиот! Зачем тебе выдали татьянку (дубинку)? Зачем было форсить и шокер использовать? – заорал прапорщик. – Не дай бог еще окочурится.

– Да я хотел, как лучше, – стал оправдываться Иванов.

Прапорщик зло заметил:

– Правильно сказано, дай дураку стеклянный член, он лоб расшибет и руки порежет! Все, наше время истекло, пошли отсюда.

Лау пришел в себя, когда неподалеку подъехала машина, в которой громко включили радиоприемник, и слова песни безжалостно разорвали вечернюю тишину:

Видишь, там, на горе, возвышается крест.

Под ним десяток солдат. Повиси-ка на нем.

А когда надоест, возвращайся назад,

гулять по воде, гулять по воде, гулять по воде со мной!

Невидимый автомобиль резко газанул, заглушая слова песни, и уехал. Песня растаяла вслед за автомобилем. Губы Лау непроизвольно произнес: «и заплакал Андрей», но дальше, как не силился, не мог вспомнить слова песни. Тело одервенело, болели растянутые руки, в паху было мокро и противно, босые ноги давно онемели. Только сейчас ему пришло ясное осознание, что его одурачили и распяли на кресте вместо другого. Задавать вопросы: «зачем и почему» уже не имело смысла, он не внял предостережениям, посмеялся над ними, за что этот страшный город решил пошутить над ним и навсегда оставить у себя. Однако он не давал согласия быть распятым, но разве его когда спрашивали о его желаниях. Теперь останется висеть на этом кресте до самой смерти. Лау попытался вспомнить, сколько времени провел Христос на кресте: то ли пять, то ли шесть часов, прежде чем испустил дух. Только у него не будет воскресения. Он был атеистом и прекрасно понимал цену красивым легендам. На то они и легенды, чтобы в них верили недалекие люди. Сколько у него осталось? Разумом он уже смирился со своей смертью, но тело страстно хотело жить, и уже помимо его разума тело стало дергать руками и ногами, но ничего не получилось.

Солнце, превратившееся в розовый, совсем негреющий диск, спускалось за дальние поля, на выцветшем небесном ситчике, продранном легкими перистыми облачками, уже висел прозрачно-белый кругляшок луны. Продрогший Лау уронил голову на грудь. Он в очередной раз потерял сознание.

Ан-д-дрей, Анд-дрей, – неожиданно в потухшее сознание ворвался звонкий женский голос. – Ты помнишь меня? Я – та самая рыжая бесстыдница, из гостиницы.

Лау очнулся и туманным взором осмотрел вокруг. Ничего не изменилось, только длинная тень от креста тянулась от одного холма к другому.

– Анд-дрей! – вновь услышал он звонкий женский голос. – Анд-дрей!

– Я здесь, – хотел крикнуть Лау, но вместо крика его голос ржаво и тихо проскрипел, – я здесь…

– Прощай, Андрей, мне сказочно повезло, я нашла попутчика, что вывезет меня из этого страшного города. Прости, но не тебе, а ему в качестве приза я досталась, хотя, положа руку на сердце, ты мне больше понравился. Но не судьба! Ты слишком долго тянул, а я не могла ждать. Береги себя, Андрей!

Лау навзрыд расплакался. От его невозмутимости не осталось и следа. Стало так жалко себя, свою непутевую жизнь, как глупо подставился и придется умирать на кресте. Причем умирать в полном смысле этого слова. До утра он не доживет, закоченеет. Подумать только, римская империя давно пала, никого давно не казнили на кресте, а в двадцать первом веке умрет на кресте за чьи-то – Лау не сомневался – грехи. Он вспомнил, в каком страшном состоянии привозили трупы солдат,       которые запаковывал в гробы. Глаз не будет – их выклюют вороны, а про остальное, и думать не хотелось. На память пришли горькие библейские слова: «или, или, или лама савахфани10», после чего опять впал в оцепенение.

7. Die Laukert-Variationen11

Die Erste Variation. Vorspiel12

К ночи поезд набрал хороший ход, и колеса ритмично постукивали на стыках рельс. Проводница, дремавшая в служебном купе, потянулась, просыпаясь. Она глянула на часы и поднялась. Пассажир на четырнадцатом месте просил разбудить. Ему вставать на следующей остановке. Она прошла по коридору и открыла дверь в купе. Пассажир спал, повернувшись к стене. Проводница коснулась плеча пассажира и прошептала:

– Вставайте, скоро ваша станция. Стоянка две минуты.

Лау поднялся, быстро собрался и стал смотреть в окно, хотя в темноте ничего не было видно, изредка мелькали одинокие фонари на полустанках. Рядом похрапывал сосед. Колеса дробно выстукивали: «скоро-скоро ты приедешь, скоро-скоро ты приедешь». Он энергично потер ладонями лицо, прогоняя сонливость. Странный сон приснился, будто, приехав в командировку в этот южно-российский провинциальный городишко, пробыл целых три дня и уехал несолоно хлебавши. Под конец вообще случилось невообразимое, – пришлось повисеть на кресте. Лау поежился. Черт, снится всякая ерунда.

Поезд сбросил скорость и вполз на привокзальный перрон, скупо освещенный двумя фонарями. Появилось длинное, как такса, здание вокзала, с подсвеченной надписью «Станция «Новорудничная». Проводница, непрерывно зевая, открыла дверь, и Лау спрыгнул на пустой перрон. Место его командировки. Здесь по сравнению со столичной холодрыгой было непривычно тепло. Наконец-то он добрался до южной теплой осени, где отогреется от столичной стужи. Лау осмотрелся вокруг. Ни души. Темное здание вокзала. Ему приходилось бывать в провинциальных вокзалах, где в гулкой пустоте зала ожидания впору удавиться от тоски по Несбывшемуся. Таинственный и чудный олень вечной охоты13, как тебя поймать? Мимо торопливо стучат колесами поезда, везущие пассажиров в неведомые края, а ты провожаешь их завистливыми глазами и отчетливо понимаешь, что тебе не никак стронутся с места, а на робкий вопрос о билете кассирша скучающим голосом отвечает, что счастливые билеты давно проданы. Ему повезло купить счастливым билет и сбежать из провинциальной мути и безнадеги в столичный кипящий водоворот

Ночной таксист обрадовался пассажиру, и, включив фары, разогнавшую египетскую тьму дороги, отвез его в гостиницу.

Die Zweite Variation. Fantasie14

Скрип, скрип, скрип. Тишина. И опять: скрип, скрип, скрип. Опять тишина. И вновь: скрип, скрип, скрип.

Лау поднял тяжелую голову. Это галлюцинации, или он действительно слышит этот скрип? Он с трудом поднял тяжелые веки, и в глаза хлынул яркий солнечный свет, заставивший болезненно зажмурится. Еще услышал знакомый голос, заставивший встрепенуться. Голос чичероне:

– Эй, масквач! Тебе не надоело висеть чучелком и пугать ворон?

Лау попытался ответить, но язык, распухший во рту, еле ворочался, и сумел издать только неясное сипение, но бомж услышал и закричал:

– Громче. Громче, я тебя не слышу!

Лау кое- как собрался и проскрежетал:

– У меня петли на руках.

– Глупости, ты говоришь глупости. Прикажи себе, и путы спадут.

– Я упаду и разобьюсь, – засомневался Лау.

– Не боись, хоть и калека на коляске, но тебя поймаю. «Приди, приди в мои объятья, я мир открою для тебя15».

– Ты стихи сочиняешь? – удивился Лау.

– Боже упаси! Это так, вариации на темы стихов других авторов. Знаешь, ночью, так одиноко, вот и пытаюсь. Давай, не отвлекайся, на счет три: «раз, два, три»!

Лау послушно повторил: «раз, два, три» и представил себе, как петли слетают с его рук и ног, и в тот же миг рухнул с креста. Он упал на коляску, и больно ударился подбородком и грудью о поручни коляски и колени бомжа, а тот сразу энергично стал растирать его руки и ноги, а потом сунул в рот фляжку. Лау глотнул. После всех мук висения на кресте простой самогон показался нектаром, собранных с божьих лугов, обласканных щедрым южным солнцем, по которым бегала босоногая девчонка в венке из ромашек, и весело смеялась. Бомж ловко переворачивал с боку на бок тело Лау, и ему чудилось, что уже и ранее приходилось лежать на этой коляске, и чичероне хлопотал над его бесчувственным телом.

Бомж выговаривал ему, как заботливый родитель:

– Ты прям как малое дитя. Стоило оставить на денек без присмотра, как тут же вляпался. Но ничо, иичо, я помогу тебе, превращу в рыбу, какую хошь: хоть в красную, хоть в зеленую, иль в синюю. Если не захочешь, помогу отрастить жабры. Будешь двоякодышащим. Потом спущу в провалец, и будешь жить-поживать, с местными русалками хороводы водить. Они девки ядреные, а мужиков хороших нет, вот и бесятся, кровь играет, оттого всякие непотребства вытворяют. Твоя жизнь только начинается!

– Но я хочу вернуться…

– Нет, братан, звиняй. Только в провалец.

– С-спа-с-с-и-бо, – язык у Лау еще плохо ворочался. – Н-на-шел это озеро во дворе дома. Будь оно неладно! Оттуда погнали. Сказали, что вода радиоактивная и чуть не пристрелили.

Бомж неожиданно захохотал во все горло:

– Ну, сукины дети, ну, удружили! Это же Васька с Гришкой так развлекаются. Где-то раздобыли химкомплекты, а у черных копателей за бутылку выменяли ржавый ППШ, довели его до ума, где-то патроны достали и так пугают, на бутылку сшибают. Ты от них удрал, когда начали стрелять?

– Да.

– Понятно, злые были, не похмелившиеся, еще ты дёру дал. Ничего, поплещешься еще в своем озере во дворе дома. Сразу предупреждаю, озеро еще мелкое, туда возможно только рыбкой. Каменица, что решила стать перелетной птицей, еще не снялась с места. Лучше в провальцы с подземными озерами. Там есть, где развернуться.

– Я хочу домой вернуться, – упрямо повторил Лау.

Бомж неожиданно разозлился:

– Что за глупый осел! Нет больше твоего дома! Нет, и не будет! Пока ты куковал на кресте, в Moskaubad’е чет-то непонятное творится. Связи нет, тырнет отрубили. Грят, переворот, на улицах резня, Фофан, по слухам, или еле ноги унес, или как с Николашкой поступили. Только сразу, чтоб не мучился. На одного страстотерпца будет больше. Это у нас – пока аномалия, тишина и покой. Но северные ветры и сюда прилетят. Но это – мелочи жизни. Для тебя самая главная новость – после улета каменицы озеро во дворе дома станет настоящим, а не той лужей, что ты видел. Так что наплещешься там всласть!

– А ты?

– Что я? – не понял бомж.

– Не боишься?

– Что могут сделать с калекой? Кому я нужен? Ежели шлепнут, так это только раз, и не больно. Тебя, дурака, пожалел. По соплям вижу, не боец, просто хороший человек. Такие, как ты, в первую очередь погибают. В смутные времена плохо быть хорошим человеком. Надо становиться на чью-то сторону. Вижу, трудный будет выбор. Ты меня накормил, выслушал, а что рупий не дал, – так их здесь ни у кого нет. Поэтому давай, решайся, или рыбкой, или аксолотлем.

– Может, лучше вернуться на крест? – слабо улыбнулся Лау. – Как-то не хочется быть рыбкой или аксолотлем.

– Нет, дорогой мой масквач, людские грехи всё одно не отмолишь и на себя не возьмешь, я предлагаю тебе вторую жизнь, новые встречи, новые впечатления. Соглашайся, не пожалеешь!

Die Erste Variation. Vorspiel16

К ночи поезд набрал хороший ход, и колеса ритмично постукивали на стыках рельс. Проводница, дремавшая в служебном купе, потянулась, просыпаясь. Она глянула на часы и поднялась. Пассажир на четырнадцатом месте просил разбудить. Ему вставать на следующей остановке. Она прошла по коридору и открыла дверь в купе. Пассажир спал, повернувшись к стене. Проводница коснулась плеча пассажира и прошептала:

– Вставайте, скоро ваша станция. Стоянка две минуты.

Лау поднялся, быстро собрался и стал смотреть в окно, хотя в темноте ничего не было видно, изредка мелькали одинокие фонари на полустанках. Рядом похрапывал сосед. Колеса дробно выстукивали: «скоро-скоро ты приедешь, скоро-скоро ты приедешь». Он энергично потер ладонями лицо, прогоняя сонливость. Странный сон приснился, будто, приехав в командировку в этот южно-российский провинциальный городишко, пробыл целых три дня и уехал несолоно хлебавши. Под конец вообще случилось невообразимое, – пришлось повисеть на кресте. Лау поежился. Черт, снится всякая ерунда.

Поезд сбросил скорость и вполз на привокзальный перрон, скупо освещенный двумя фонарями. Появилось длинное, как такса, здание вокзала, с подсвеченной надписью «Станция «Новорудничная». Проводница, непрерывно зевая, открыла дверь, и Лау спрыгнул на пустой перрон. Место его командировки. Здесь по сравнению со столичной холодрыгой было непривычно тепло. Наконец-то он добрался до южной теплой осени, где отогреется от столичной стужи. Лау осмотрелся вокруг. Ни души. Темное здание вокзала. Ему приходилось бывать в провинциальных вокзалах, где в гулкой пустоте зала ожидания впору удавиться от тоски по Несбывшемуся. Таинственный и чудный олень вечной охоты17, как тебя поймать? Мимо торопливо стучат колесами поезда, везущие пассажиров в неведомые края, а ты провожаешь их завистливыми глазами и отчетливо понимаешь, что тебе не никак стронутся с места, а на робкий вопрос о билете кассирша скучающим голосом отвечает, что счастливые билеты давно проданы. Ему повезло купить счастливым билет и сбежать из провинциальной мути и безнадеги в столичный кипящий водоворот

Ночной таксист обрадовался пассажиру, и, включив фары, разогнавшую египетскую тьму дороги, отвез его в гостиницу.

Die Zweite Variation. Fantasie18

Скрип, скрип, скрип. Тишина. И опять: скрип, скрип, скрип. Опять тишина. И вновь: скрип, скрип, скрип.

Лау поднял тяжелую голову. Это галлюцинации, или он действительно слышит этот скрип? Он с трудом поднял тяжелые веки, и в глаза хлынул яркий солнечный свет, заставивший болезненно зажмурится. Еще услышал знакомый голос, заставивший встрепенуться. Голос чичероне:

– Эй, масквач! Тебе не надоело висеть чучелком и пугать ворон?

Лау попытался ответить, но язык, распухший во рту, еле ворочался, и сумел издать только неясное сипение, но бомж услышал и закричал:

– Громче. Громче, я тебя не слышу!

Лау кое- как собрался и проскрежетал:

– У меня петли на руках.

– Глупости, ты говоришь глупости. Прикажи себе, и путы спадут.

– Я упаду и разобьюсь, – засомневался Лау.

– Не боись, хоть и калека на коляске, но тебя поймаю. «Приди, приди в мои объятья, я мир открою для тебя19».

– Ты стихи сочиняешь? – удивился Лау.

– Боже упаси! Это так, вариации на темы стихов других авторов. Знаешь, ночью, так одиноко, вот и пытаюсь. Давай, не отвлекайся, на счет три: «раз, два, три»!

Лау послушно повторил: «раз, два, три» и представил себе, как петли слетают с его рук и ног, и в тот же миг рухнул с креста. Он упал на коляску, и больно ударился подбородком и грудью о поручни коляски и колени бомжа, а тот сразу энергично стал растирать его руки и ноги, а потом сунул в рот фляжку. Лау глотнул. После всех мук висения на кресте простой самогон показался нектаром, собранных с божьих лугов, обласканных щедрым южным солнцем, по которым бегала босоногая девчонка в венке из ромашек, и весело смеялась. Бомж ловко переворачивал с боку на бок тело Лау, и ему чудилось, что уже и ранее приходилось лежать на этой коляске, и чичероне хлопотал над его бесчувственным телом.

Бомж выговаривал ему, как заботливый родитель:

– Ты прям как малое дитя. Стоило оставить на денек без присмотра, как тут же вляпался. Но ничо, иичо, я помогу тебе, превращу в рыбу, какую хошь: хоть в красную, хоть в зеленую, иль в синюю. Если не захочешь, помогу отрастить жабры. Будешь двоякодышащим. Потом спущу в провалец, и будешь жить-поживать, с местными русалками хороводы водить. Они девки ядреные, а мужиков хороших нет, вот и бесятся, кровь играет, оттого всякие непотребства вытворяют. Твоя жизнь только начинается!

– Но я хочу вернуться…

– Нет, братан, звиняй. Только в провалец.

– С-спа-с-с-и-бо, – язык у Лау еще плохо ворочался. – Н-на-шел это озеро во дворе дома. Будь оно неладно! Оттуда погнали. Сказали, что вода радиоактивная и чуть не пристрелили.

Бомж неожиданно захохотал во все горло:

– Ну, сукины дети, ну, удружили! Это же Васька с Гришкой так развлекаются. Где-то раздобыли химкомплекты, а у черных копателей за бутылку выменяли ржавый ППШ, довели его до ума, где-то патроны достали и так пугают, на бутылку сшибают. Ты от них удрал, когда начали стрелять?

– Да.

– Понятно, злые были, не похмелившиеся, еще ты дёру дал. Ничего, поплещешься еще в своем озере во дворе дома. Сразу предупреждаю, озеро еще мелкое, туда возможно только рыбкой. Каменица, что решила стать перелетной птицей, еще не снялась с места. Лучше в провальцы с подземными озерами. Там есть, где развернуться.

– Я хочу домой вернуться, – упрямо повторил Лау.

Бомж неожиданно разозлился:

– Что за глупый осел! Нет больше твоего дома! Нет, и не будет! Пока ты куковал на кресте, в Moskaubad’е чет-то непонятное творится. Связи нет, тырнет отрубили. Грят, переворот, на улицах резня, Фофан, по слухам, или еле ноги унес, или как с Николашкой поступили. Только сразу, чтоб не мучился. На одного страстотерпца будет больше. Это у нас – пока аномалия, тишина и покой. Но северные ветры и сюда прилетят. Но это – мелочи жизни. Для тебя самая главная новость – после улета каменицы озеро во дворе дома станет настоящим, а не той лужей, что ты видел. Так что наплещешься там всласть!

– А ты?

– Что я? – не понял бомж.

– Не боишься?

– Что могут сделать с калекой? Кому я нужен? Ежели шлепнут, так это только раз, и не больно. Тебя, дурака, пожалел. По соплям вижу, не боец, просто хороший человек. Такие, как ты, в первую очередь погибают. В смутные времена плохо быть хорошим человеком. Надо становиться на чью-то сторону. Вижу, трудный будет выбор. Ты меня накормил, выслушал, а что рупий не дал, – так их здесь ни у кого нет. Поэтому давай, решайся, или рыбкой, или аксолотлем.

– Может, лучше вернуться на крест? – слабо улыбнулся Лау. – Как-то не хочется быть рыбкой или аксолотлем.

– Нет, дорогой мой масквач, людские грехи всё одно не отмолишь и на себя не возьмешь, я предлагаю тебе вторую жизнь, новые встречи, новые впечатления. Соглашайся, не пожалеешь!

Die Dritte Variation. Finale20

Ночью поезд набрал хороший ход, под колесами ритмично щелкали стыки рельс. Проводница, дремавшая в купе, разодрала веки, посмотрела на часы и встрепенулась. Скоро станция. Надо пойти разбудить пассажира на четырнадцатом месте. Ему выходить на этой станции. В темном купе она осторожно коснулась плеча пассажира и прошептала: «просыпайтесь, скоро ваша станция». Пассажир не повернулся, и проводница сильнее толкнула пассажира за плечо, и он, как колода, нехорошо упал на спину. Проводнице показалось, что лицо пассажира залито слезами. Холодея от ужасного предчувствия, она ткнула пальцами пассажира и отскочив в сторону, споткнулась о полку и чуть не рухнула на спящего соседа. Пассажир был мертв. Проводница преувеличенно осторожно закрыла дверь купе, и, вернувшись в служебное купе, позвонила начальнику поезда и сообщила о смерти пассажира. Потом стала бесцельно смотреть в темное оконное стекло, за которым ничего не было видно, и только вагонные колеса дробно отщелкивали на стыках. Поезд стал замедлять скорость перед станцией, на которой должен был выйти умерший пассажир. Проводница, потянувшись, встала, чтобы пройти в тамбур, но перед этим, повинуясь неожиданному возникшему импульсу, промчалась по вагону и открыла дверь купе с покойником. Свет из коридора упал на пустой диван, на котором лежали аккуратно сложенные стопочкой две простыни, наволочка и полотенце. Проводница, не веря своим глазам, коснулась полотенца, оно было влажное. Проводница охнула и села на ноги спящему пассажиру. Тот вскинулся: «что случилось?».

– Ничего, ничего, – забормотала испуганная проводница, – извините, перепутала вас с другим пассажиром.

На негнущихся ногах она проковыляла в тамбур и открыла наружную дверь. Теплый осенний воздух ворвался в тамбур. Пустой перрон освещали два фонаря, за которым угадывалась длинное здание вокзала с надписью «Станция «Новорудничная». Проводница перекрестилась и стала бормотать слова молитвы.

Ал – Грушевск – Ростов-на-Дону

2021 год

Примечания

1

zur Zee – нем. – приставка к военному званию, обозначающая принадлежность в военно-морскому флоту