Озеро во дворе дома

Андрей выбросил использованные вещи далеко от поселка, при этом каждую вещь выбрасывал отдельно. Сломал нож, и лезвие выбросил в какую-то трубу, забитую мусором, а ручку в заброшенный канализационный колодец.

Его будут долго и безуспешно искать, но так и не найдут,  уголовное дело останется «глухарем» и канет в архиве таких же нераскрытых дел. В самом деле, одним делом больше, одним делом меньше, какая разница.  Вскоре в этом поселке случатся подряд два убийства, и об оскоплении всеми уважаемого отца большой приемной семьи забудут. Свежие криминальные новости всегда интереснее старых, обсосанных до косточки.

Андрей после того, как отомстил за младшенькую, не стал заходить ни к средней, ни к Аленушке, а уехал далеко на севера. Кем он там только не работал, даже был матросом на рыболовецком сейнере, однако нигде не платили хорошо, а часто пытались зажать заработанные деньги. Одного такого субчика, что не хотел платить деньги, он со злости подрезал, за что  щедрое правосудие отвесило  червонец. Отсидел от звонка до звонка. Когда вышел оттуда, он напоминал высохшую и почерневшую от частых дождей жердь. Его никто не ждал. Он решил податься в теплые края. Там поскитался по поселкам и деревням, пожил с одной, с другой, но, ни первая, ни вторая, не понравилась, и наконец, сошелся с Иркой. Она была почти богатой, по сравнению с нищим и не имевшим своего угла Андреем. Под жилье ей отдали старый дом, на который не нашлось наследников. Дом был ветхий, требовал серьезного ремонта. Крыша протекала, дом покосился, но Ирка не обращала на такие мелочи внимания. Она была веселой, любила погулять, выпить, часто меняла кавалеров, и в доме по грязным одеялам ползали двое замурзанных мальцов, прижитых от пожелавших остаться неизвестными папашек, что сразу сдернули, едва Ирка забеременела.

Андрей остался у Ирки. Как же, родственная душа, детдомовская, нечета тем сытым, имевших крышу над головой и деньги, чтобы ни в чем себе не отказывать. Как он потом жалел, что остался у неё и плакался по пьяной лавочке,  но в минуты алкогольного просветления, когда водка неожиданно придавала кристальную ясность мыслям, отчетливо понимал, что и с любой другой было бы точно так. Он был проклят с того самого дня, когда пьяный сосед опустил на отца кабину Камаза.

Ирка родила от него двух дочек, и теперь её мальцы нянчились с младшими сопливицами. Ирка к детям относилась легко, внимания на них почти не обращала, часто они сидели голодные, а пускалась в гульки со случайными собутыльниками. Пришлось Андрею учиться готовить и кормить детей, хоть и получалось у него плохо. Андрей, хоть частенько вместе выпивали, не оставлял надежды, что жена одумается и будет заботиться о детях. Во время очередной пьянки, когда в доме было не протолкнуться от собутыльников,  а дети в очередной раз легли спать голодными, он впервые поскандалил ней. Ирка уперла руки в боки и нагло заявила: «мой дом, кого хочу, того и привечаю, а ты можешь катиться куда хочешь». Она села на колени случайному собутыльнику и дерзко посмотрела на него. Андрей не стерпел, навешал люлей собутыльнику, который  так и не понял, за что его отходили. Досталось и Ирке. Она неделю ходила боком, синяя, но крутила ему дули и повторяла: «мой дом, что хочу, то ворочу». Участковый, которому Ирка написала заявление, на первый раз содрал с него штраф и пригрозил, что в следующий раз посадит. Андрей от злости хотел всё бросить и уехать, куда глаза глядят, но сопливицы, когда  приходил домой, взбирались к нему на колени и счастливо лепетали: «пяпя, пяпя, пяпя». Слово «мама» в его присутствии они не вспоминали. Мальцы стояли рядом и терли кулачками заплаканные глазки. Он вздохнул и остался, только чаще напивался после работы, но старался готовить и ухаживать за детьми. У Ирки появился новый бзик, она частенько фестивалила и дома её не было по неделям. На просьбы одуматься, небрежно отмахивалась: «теперь твоя очередь сидеть с детьми, я слишком устала». Побои перестали действовать на неё. Андрей был вынужден, чтобы прокормить детей, своих и чужих, работать с утра до ночи. Тяжелые дни складывались в недели, месяцы и годы. Иногда, выпив, Андрей с тоской вспоминал о младшей сестренке Аленушке, порывался съездить и узнать о её судьбе, но, накатив очередную стопку, плакал пьяными слезами и понимал, что никогда больше не увидит младшенькую Аленушку. Возле него стояли дочки, теребили за одежду и жалостливо просили: «пяпя, не пей, пяпя, не пей». Ирка валялась рядом, в умат пьяная, но дочки к ней не шли, а мальцы стояли в сторонке и жалобно смотрели на него. Старшенькая дочка была похожа на Аленку, с синими глазками и русыми волосиками, а младшенькая – на его мать,  крепенькая, с блестящими карими глазками и темными вьющимися волосами. Сердце Андрея не выдерживало, он плакал пьяными слезами  и божился, что больше не в рот не возьмет.  Ни-ко-гда! Пьяному легко давать обещания, до следующего раза, и с тоской думал, когда не выдержит и подожжет этот шалман, что сгорит вместе с ним в очистительном огне. Пока умилительные мордашки дочек его останавливали. С кем они останутся, если не сгорят?  Очутятся в детдоме, и их, как Аленушку, будет кто-то насиловать? От бессильной злости он скрежетал зубами. Выход был один, – работать, пока не сдохнет. Кони дохнут от работы, а он сох и превращался в дерево, перевитое мускулами. Его лицо приобрело цвет мореного дуба.

После избиения Андрей через зал прошел в закуток, который про себя называл детской. Мальцы в одной постели, дочки в другой,  крепко спали. Андрей поправил одеяло и перекрестил дочек. Теплая волна умиления от вида спящих мордашек на мгновение остудила воспаленную душу. На цыпочках он вернулся в зал и забыл о детях. Перед глазами грязный стол с объедками и пустой водочной бутылкой.  Рядом в комнате избитые Ирка, Буга и Надька-пьянь. Где выход, где выход? Ощущение неправильности жизни раскаленным железом жгло душу. Сколько может так продолжаться? Сжечь все к чертовой матери?  Горькие  вопросы, один за другим теснились в голове. Он отчетливо понимал, что ему некуда уйти с дочками. Своего угла, как не было, так никогда не будет. Он навечно повязан с опостылевшей Иркой, у которой была крыша над головой. Хоть лезь в петлю, выхода не было. Иллюзорное забвение, хоть на миг, давала только водка.  Нестерпимо захотелось завить горе горькое веревочкой. От жажды тряслись руки. Он пошарил трясущимися руками вокруг стола и, как удачно, возле табуретки, на которой сидел Буга, за ножкой нашел спрятанную бутылку. Козлина Буга оставил себе заначку, не хотел ни с кем делиться. Сейчас её лишится. Андрей скрутил пробку и стал, как воду, пить с горлышка. Паленая водка обожгла язык и десны, имела резкий химический запах, от которого хотелось рыгать, но он глотал водку, как холодную чистую воду, словно иссушенный жаждой путник в пустыне. Когда бутылка опустела,  он бросил её на пол и обессилено упал на табуретку. В голове зашумело, горькие вопросы, на которые никогда не будет ответа, покинули его бедную головушку. Андрей умиротворенно закрыл глаза. Хоть на какое-то время станет легче, всё плохое должно забыться,  но желанное облегчение не наступило. Неожиданно перед глазами появилась Аленушка, бесплотная тень, синие очи смотрели с укором, а бескровные губы шевелились. В голове раздался надтреснутый голос, совсем непохожий на её прежний звонкий колокольчик:

– Прощай, братец, я  не дождалась от тебя аленького цветочка. Сегодня я умерла. Наконец-то я стану свободной, наконец-то свободной, слава богу, свободной, и никто не посмеет меня унизить. Жаль, что больше не встретимся в этой жизни. Жаль…

Андрей залился горючими слезами, пьяному также легко плакать, как и давать обещания:

– Прости меня, сестрица, прости. Я знаю, что последний подлец, и нет мне прощения. Но пойми, никак не мог приехать. Не получалось. У меня на шее две дочки, жена пьет, вот и работаю без продыху.

– Я давно всех  простила, только не простила отчима. Спасибо, что отомстил за меня. Я всегда буду об этом помнить, – бесплотная  тень сестрички  истаяла, но Андрей, чувствуя, что не сказал ей главные слова: любил, и всегда будет любить, рванул вслед за тенью.

Только не понял, где очутился. Белые стены. Белый пол, а вместо потолка – безбрежная синева. Андрей в недоумении стал озираться по сторонам: где он очутился и куда ему идти.

– Эй, ты не заблудился? – услышал он за спиной.

Андрей повернулся. К нему шел высокий моложавый мужчина с окладистой белой бородой. На нем был синий костюм, голубая рубашка с красным галстуком и коричневые туфли. Все новенькое, словно снятое с вешалки в магазине и еще не обмятое. Он завистливо вздохнул. Он всегда мечтал одеваться хорошо, только денег вечно не хватало. Нищета мерзко кривлялась и таращила злобные глаза: ужо, тебе, ужо, не сметь думать о достатке! Поэтому одевался в дешевый  китайский ширпотреб. Летом – майки, шорты и сандалии, в холодные сезоны – легкая куртка, свитера, джинсы и разношенные армейские бутсы.  Даже в сильные морозы носил легкую куртку. Ирка с шиком транжирила детские деньги, только шик в её понимании был один – в очередной раз нажраться. Последнее время Ирка пошла в разнос. Андрей частенько её колотил, но с оглядкой, боялся, что если его заметут,  сопливицы точно окажутся в детдоме. Поэтому Андрей тратил свой заработок на детей, а на себя у него ничего не оставалось.

– Кто вы? – удивился он.

Мужчина насмешливо расхохотался:

– Сразу видны плоды атеистического воспитания. Я – Господь Бог. Как видишь, просто и со вкусом. Можешь меня так звать. Я точно не обижусь. Теперь мой вопрос: зачем пожаловал в гости? Я тебя еще не призывал. Негоже живому видеть меня. Бед потом не оберешься.

Андрей смутился:

– Я хотел попрощаться с младшей сестренкой, извиниться перед ней и сказать, что очень её люблю.

– Кто она?

Андрей сбивчиво и косноязычно рассказал.

Господь Бог на мгновение закатил глаза. Его губы беззвучно зашевелились, а потом утвердительно сказал:

– Есть такая душа. Только что поступила. Хочешь встретиться с ней?

Андрей смутился:

– Да, хотел, но у меня нет аленького цветочка, а без него – никак.

– Это проблема легко решаема. Будет тебе аленький цветочек, краше которого нет на белом свете . Сейчас сюда доставят душу твоей сестрички, = Господь Бог щелкнул пальцами, как фокусник, тут же появились изящные женские руки, державшие аленький цветочек, а следом – его ненаглядная младшая сестренка Аленушка.

Женские руки вручили остолбеневшему Андрею аленький цветочек и подтолкнули к нему душу Аленушки. Он смотрел на младшую сестренку и не узнавал её. В последний раз она была живым скелетом, а сейчас – заморенное бесполое существо, беззубое, с голыми деснами, с провалившимся ртом и запавшими мутными глазами. Её чудные волосы свалялись и превратились в паклю грязно-серого цвета. На шее – незамкнутая странгуляционная борозда

– Это не Аленушка, – пробормотал в отчаянии он. – Это не Аленушка, –  его голос сорвался на крик.

– Как не твоя ненаглядная сестрица Аленушка? – не понял Господь Бог. Он опять закатил глаза, и бесполое существо сначала растаяло в воздухе, но потом вновь появилось. Господь Бог твердо сказал. – Ошибка исключена. Это Аленушка. Такой она поступила. Но я уважу твои чувства, – Господь Бог вновь щелкнул пальцами, по душе Аленушки  словно прошлась волна, и она превратилась в ту чудесную малышку, которую запомнил Андрей, когда расставался с ней.

Андрей почувствовал, как на глаза навернулись слезы. Что с тобой сделали, любимая сестричка, что с тобой сделали, какие муки ты перенесла, что так рано ушла из жизни, превратившись из милой девчушки в древнюю старуху? Он не смог сдержать слез, что покатились по щекам. Девчушка тонким пальчиком вытерла слезу на щеке:

– Братец, спасибо этому доброму дяде, я уже не помню себя такой. Только не могла больше жить в психушке и повесилась.

Андрей обхватил тонкие плечи сестрички Аленушки и заплакал навзрыд, не стесняясь слез. Мужчины еще как плачут, только невидимыми миру слезами.

– Фу, – сестричка отстранилась от него, – как от тебя водкой несет. Батя ведь не пил. Поэтому и плачешь пьяными слезами. Только не плачь. Сделанного не воротишь. Поверь, мне сейчас так легко, когда умерла. Больше так жить не могла.

Рядом раздалось деликатное покашливание. Брат с сестрой повернулись к Господу Богу:

– Хоть это и не в моих правилах, и воздастся каждому по делам его , но есть сильное желание отступить от правил. Какой же я милосердный Господь Бог, если не могу облегчить страдания одной единственной душе? Аленушка, меня тронули слезы, хоть и пьяные, твоего братца. Повелеваю быть в сем облике без страданий и горестей навеки вечные. Я не отправлю тебя в ад, где ты будешь постоянно переживать грех самоубийства.  Пусть для тебя раскроются врата Рая.

Господь Бог повелительно махнул рукой, и перед Аленушкой расстелилась длинная белая дорога, в конце сверкающая алмазами приветливо распахнутые огромные двери Рая:

– Иди, Аленушка, иди со своим аленьким цветочком. Как знать, в Раю ты можешь встретить счастье, которое не смогла обрести на грешной земле.

– Прощай, братец, – Аленушка нежно поцеловала Андрея в щеку, – спасибо, и за цветочек, и за Рай.

Она пошла по дороге, и её фигурка  стала уменьшаться, а двери расти, и едва вошла во двери, как радостно запели трубы, зазвучали тимпаны, и двери закрылись.

Господь Бог внимательно посмотрел на Андрея:

– Готов ли пожертвовать своей бессмертной душой ради сестрицы Аленушки?

– Готов, – Андрей ни секунды не раздумывал. – За всех готов отдать свою душу.

– Даже за отчима-насильника, жену Ирку, кандальника Бугу, на котором печати негде поставить?

– Готов, не покривив душой, ответил Андрей. – не ведали, что творили.

– Верю, но не могу принять твою душу во искупление грехов человеческих.  Нужна душа чистая, а у тебя руки в крови. Отчим – это мелочь, по сравнению с тем, что совершил этой ночью. Ты – убивец Ирки. Мне же нужна душа чистая, безгрешная, твоя отягчена злом.

Андрей застонал. Как – он убил Ирку? Не может быть!

– Поверь, я не обманываю, – Господь Бог прочел его мысли. – Поэтому будешь нести свой крест и каяться.  Ты не подумал о своих дочках. Мне жаль, но лимит доброты я исчерпал до дна. Прощай.

Андрей словно на скоростном лифте сверзился с небес и очутился в убогой комнатенке с столом в объедках. Он убил Ирку, он убил. Эта мысль выжигала ему мозг. Он опустошенно опустился на табуретку.

– Пяпя, пяпя, – дочка дернула его за рукав. – Тебе плохо?

Андрей посмотрел на дочку. Детдомовская безотцовщина порождает детдомовскую безотцовщину. Круг замкнулся.

– Нет, доченька, все хорошо. Просто папа сильно устал, – Андрей проводил и уложил дочку рядом с другой. Больше их он никогда не увидит.

Андрей вернулся в комнату, где его поджидал Буга с ножом в руке. Вид у него был страшный, перекошенное лицо в крови,  губы беззвучно дергались. Увидев Андрея, он скакнул к нему и всадил нож в живот с проворотом.

Андрей охнул и без чувств свалился на пол, и из-под щелястых половиц выступила вода, которая стала быстро наполнять комнату.

Буга, выронив нож, стал пятиться в другую комнату и испуганно повторять:

– Н-не я, н-не я, я н-не х-хотел, я н-не хотел.

Он юркнул в другую комнату. Там с разбегу бросился в воду и обратился в сома. Надька-пьянь вместе Иркой ни во что не обратились, их тела бултыхались в воде, вокруг головы Ирки медленно расплывалось, все увеличиваясь, красное пятно, а Надька–пьянь захлебнулась рвотными массами.

В зал, срывая двери в петель, втиснулась инвалидная коляска. Бомж попытался достать из воды тяжелое тело Андрея, но он, мокрый и тяжелый, выскальзывал из рук. Бомж крикнул:

– Мальцы, подмогните!

Мальцы, словно ждали его команды, выскочили из спаленки и, сипя от натуги, кое-как смогли затащить на колени инвалида тело Андрея, а потом, развернув коляску, вытолкнули её из дома. Потом закрыли дверь и прошли в спаленку. Вода была уже по колено. Они разбудили сестренок, которые захныкали спросонья и стали звать «пяпю». Мальцы переглянулись и самый смелый буркнул:

– Нет больше пяпи. Он просил передать, что если хотим спастись, делайте как мы.

Мальцы дружно нырнули в воду и превратились в бойких окуньков.

Старшая сестричка ухватила младшую за руку и стала тянуть в воду. Младшая брыкалась и не хотела слазить с постели. Старшая осерчала и сбросила младшую в воду, и следом нырнула за ней. Они превратились в двух бойких красноперок.

Скрипели колеса инвалидной коляски. За коляской тянулась дорожка  кровавых капель.

– Ох, и тяжел, ты, бродяга-масквач! Ишь удумал, второй раз на мне ехать, нет бы своими ножками топать. Еще одну такую ночь не переживу, пупок развяжется. Так и знай, если в очередной раз ткнут ножом, спасать ну буду.

Инвалид, разговаривая сам с собой, добрался до гостиницы, постучал, и ему открыла администраторша – отчаянно молодящаяся дама лет пятидесяти. Увидев его, она уперла руки в боки и недружелюбно спросила:

– Опять своего дружка бухого в дубель и в кровищщи привез? Опять стриптиз будете устраивать? Как вы надоели! Так и знай, больше дверь не открою, стучи – не стучи.

Инвалид покаянно развел руками:

– Клянусь, это в последний раз, больше не буду.

Администраторша скептически поджала губы:

– Обещала свинья в грязи не валяться.

Инвалид с трудом переместил тело на  на землю:

– Так браток, давай полечимся, – и стал водить ладонями над животом. Рана на животе затянулась. – Запомни, ничего не было. Плохой сон. Теперь раздевайся и иди в свой номер.

Тело послушно кивнуло, сбросило с себя окровавленную одежду и голым прошествовало в гостиницу. На этот раз администраторша промолчала.

6. ТРЕТИЙ ДЕНЬ

Третий день оказался таким же бездельным. Срочная почта не доставила ему пресловутый пакет с документами. Оператор долго щелкал клавишами компьютера, выясняя нахождение пакета, а потом, пожав плечами, сообщила, что не может сообщить причину недоставки пакета. По данным пакет на месте, но в наличии его не находилось. «Можете подавать жалобу, чтобы провели проверку». На вопрос: «часто пропадает почта?» последовал не очень-то обрадовавший ответ: «Частенько, привыкли. Ждите завтра. Завтра обязательно будет». Лау ничего не оставалось, как выйти из здания задуматься над вопросом: как убить третий сакральный день». С бомжом-чичероне встречаться не хотелось, уж больно навязчивый тип, с напыщенным достоинством рекламирующий никчемные провинциальные достоинства, коих он насмотрелся за годы работы в конторе. При этом нахально требующий рупии. Доморощенный валютчик. Он не боялся остаться здесь еще на день другой. Его не испугали завывания покойного Дериктора, не испугали женские убеждения о том, что отсюда надо вырваться на третий день. Женщины, как известно, существа стойкие и крепкие, они умеют мгновенно переложить на хрупкие мужские плечи свои заботы и печали, а потом искренне удивляться, как эта мужская особь посмела не исполнить ее такие скромные пожелания. Сначала московская рыжуха, мечтающая стать писательницей. С такой жизни не было бы с самого начала. У нее было бы все напродажу, без вариантов. Жажда прославиться – самая страшная разъедающая душу, где ничего нечт святого, одна только жажда славы. Увольте от такой приятно перспективы.

Ему хватило общения с новым откровением в русской литературе – почитательницей пятнадцати мертвых петухов. Крайне эгоистичная, заботящаяся только о себе, нежной и непонятной грубыми мужланами и тщательно записывающей все похождения с ним, чтобы выдать в очередном перле уже не с пятнадцатью, а двадцатью-тридцатью мертвыми петухами, которым она самолично перережет глотки. Творческого воображения – ноль, вот и будет затаскивать до дыр удачный – с ее точки зрения прием. Ей бы, бедняжке, к психологу, но что потом останется – прыщавая девица неопределенных лет, никому не нужная, со смутным ощущением, что жизнь прошла, промчалась мимо, а она так и осталась на полустанке в выцветшем полушалке, и трахать ее будут мужики только по пьяни, по трезвянке пугаясь ее угрюмого вида. А так – полубогема, такие непризнанные творческие личности для вдохновения вкушающие дешевую боромотуху, которой, если дадут свободу – о-го-го! Еще было другое интересное предложение – армянка. Тут Лау мог бы и решиться. Наверное, хорошая жена, отличная хозяйка, ухаживала бы за ним – он самонадеянно надеялся – и катался бы как сыр в масле. Но в душе он был трус. У нее был ребенок- дочка., следовательно, надо было взвалить на себя проблемы с этим ребенком, общение с ее отцом, а потом, повзрослев, горячая кровь могла бы взбрыкнуть, и на какое-нибудь его невинное замечание могла объявить его сексуальным маньяком, совратителем юной и чистой непорочной девичьей души. Интернет и армянская диаспора – в помощь. С учетом его не очень стойкой психики, переживший во солдатах очередную по счету кавказскую войну, любой судебный психиатр недрогнувшей рукой дал заключение о его маньяческих наклонностях, осложненных постравматическим армейским синдромом. Поэтому лучше одному выбираться из данной передряги, красотки пусть постоят в сторонке. В другой раз. Когда он будет до изумления пьян и будет готов спасти целый табун прекрасных дев. Длинноногих, красивых и заносчивых от осознания своей красоты. В другой раз. Его Боливар слишком тощ и плохо кормлен, чтобы спасать очередную пассию хозяина от её же проблем.

В этот раз он решил отправиться один, без чичероне, в разрушенную часть города, о которых столь много наговорили ужастей. Разрушенная часть города встретила его разморенной осенней тишиной, жужжанием ошалелых осенних мух, запахами запустения и сырости. Природа – великий комбинатор, она категорически не терпит пустоты, там, где раньше были горы строительного мусора, выросли молодые побеги тополей, акации, сирени. Еще зеленый плющ заплел оконные провалы, пышно задекорирован дело рук обыкновенной человеческой варварости. Еще на фронте он удивлялся, почему надо обязательно загаживать все вокруг, а не оставлять неприкосновенными те куски природы, где человек не воевал. Еще здесь было необыкновенно тихо, как на минном поле или на кладбище, скорее как сельском мирном кладбище. Не хватало только козъих с раздутым белым выменем от сочной кладбищенской травки.

Заброшенное тихое место. Любое кладбище днем выглядит сонным и умиротворяющим. Только по ночам упыри вылазят из могил и ищут юных дев, чтобы напиться свежей кровушки. Но все это из готической литературы прошлого. В настоящем, сухом остатке имеет заброшенное место техногенной катастрофы. Люди, забра самое ценное, решили съехать отсюда. В самом деле, кому понравиться в один прекрасный момент провалиться в рукотворную преисподнюю, вырытую руками их дедов и отцов, которое за скорешейшее выполнение плана еще получали государственные награды? Не ему судить дела предков. Он приехал сюда с другой целью и давно бы уехал отсюда, если бы непонятная нераспорядительность его шефа. Он шел от одного здания к другому, и везде были запустение, тлен и тихая мольба пока непонятно о чем. Даже провальцы выглядели живописно, поросшие молодой ракитой, затянутой ряской и кувшинками. Как-то не верилось, что в этих провальцах бесследно сгинули друзья так и неназвавшей себя рыжухи, а местные оборачиваются аксолотлями и заманивают гулпых приезжих на глубину, где безжалостно топят их. Лау почувствовал зуд в кончиках пальцев. Он ведь и сам из водоплавающих и с удовольствием бы пустился в подводное путешествие, чтобы поиграть в прятки с местными, но прекрасно понимал, что это поле боя осталось бы за местными, хорошо знающему местные ухоронки. Проигрывать он не любил. Ему хотелось найти пресловутое озеро во дворе дома, о котором узнал с самого приезда и которое, как уверял чичероне-бомж, местная достопримечательность, которой нет. Вот в этом бы озере в теплой прохладной воде он бы поплескался с удовольствием, отвел свою водоплавающую сущность. Душ в гостинице – это эрзац для понимающего человека. Какие ужасти ему рассказала рыжуха про брошенные дома и провальцы, но ей можно, она будущий писатель, который не продаст свой залежалый товар, если не обернет его в нечто ужасное и страшное. На самом деле – тихий осенний день, температура воздуха – плюс 18, как это непохоже на проморзглую москвабадскую погоду. Чего эти мигранты так прутся в неё? В надежде заработать? Действительно, нет ничего южнорусской провинции с долгущей теплой осенью, когда еще в ноябре тепло, зима и не думает опускать свои вьюжные саваны на столь благословенную землю, а каков певучий суржик! Эта не масквабадская тарабарщина, жалкие ошметки от русского языка, когда приезжий с ужасом не понимает, о чем ему пытаются донести. Эх, если бы не контора с хорошим заработком, перебрался бы сюда на юга, завел бы себе хохлушку с чорными дивными очами и характером, что порох, держащей всегда в руках скалку, чтобы перетянуть по случаю нерадивого муженька, что не обидится, а только почешется. Даже его немецкая составляющая в радостном предвкушении загоготала: я, я, куры, матка, млеко. Заткнись, немецкая морда, усмехнулсяон. Ты зачем сюда забрал: искать озеро во дворе дома. Ищи, Трезор по кличке Лау, хорошо ищи.