Озеро во дворе дома

Впрочем, долго искать не пришлось. В очередном проулке неожиданно блеснула бледно-голубая синь воды. Сердце у Лау забилось в предвкушении. Неужели это то самое озеро – призрак, которым его пугали, наконец-то нашлось. Лау обошел вокруг озерца. Вернее, большой лужи бледно-голубой воды. Трехэтажное здание, построенное при царе Горохе, то бишь в благословенную николаевскую эпоху, было построено буквой «П», и внутри буквы «п» плескалась вода. Двери во внутренней части здания буквы «П» были забиты большими гвоздями, шляпки которых даже еще не пожелтели, а вода тихо стояла под самый фундамент каменицы. Здание отражалось в воде, оттого казалось, имело не три, а целых шесть этажей, три в воздухе, три отражались в воде. При этом три водных отражения были более реальными, чем их реальные собратья. Вода отсекала ненужные детали, выделяя и укрупняя старую кирпичную кладку, деревянные, в отслоившейся краске оконные переплеты, свинцовые стекла, в которых не отражалось даже солнечные лучи. Водные отражения каменицы покачивались в воде и жили своей, независимой жизнью. Водное отражение раскрашивала густая ряска и большие листья водяных лилий. Изредко по водной поверхности скользили жуки-плавунцы.. Лау с интересом осмотрел здание, которое не тронуло всеобщее разрушение вокруг, и ему стало интересно, остались ли в нем жильцы или его покинули, как и другие.

Зуд в пальцах Лау нарастал все сильнее, и вскоре его стало потряхивать как от слабых разрядов электрического тока, так хотелось залезть в это озеро. Берега озера были пологими, но потом резко обрывались вниз и не просматривались в плотной голубой воде. Озеро казалось глубоким. Интересно, назвали как-нибудь это озеро, или оно так и осталось безымянным озером во дворе дома. Однако ему вряд ли придется узнать, слишком местные слишком пугливые. Лау прошел от одной стороны озера, уперся в торец здания и прошел до другого торца здания. Кирпич под лучами осеннего солнца нагрелся, и казался живым пластичным, стоит еще дольше продолжать гладить его, как заструится между пальцами как пластилин. Казалось, дом пребывал в глубокой спячке. Лау прислонился ухом к стене и почувствовал, что каменица грезит о своей судьбе-кручинушке. Ах, как надоело ему стоят на одном месте уже целый век! Дом знал, он видел печальную участь соседних зданий и до последнего момента оттягивал возможность своего разрушения. Его потянуло к перемене мест, захотелось превратиться бабочку, в птицу; дом еще не решил, но уже точно понял, что больше не может стоять и служить прибежищем для людей, которых становилось все меньше, и если выносили ногами вперед одно поколение, другое поколение дробно и настойчиво, гремя каблуками, тут же занимали освобожденные места. Детские голоса, как и птичий гомон не переводился возле дома, а в доме неугомонные жильцы пилили, строгали, переносили с места на места мебель.. Сейчас детских голосов не осталось, а вездесущие воробьи однажды поднявшись крупной статьей, благоразумно перекочевали в другое кормовое место, в развалинах пищи становилось все меньше. Только траурные галки крепкими носами долбили какие-то остатки былой роскоши. Но и галок становилось все меньше и меньше. Дом всем существом почувствовал: пора, пора сниматься с места и устремляться в свободный полет. Ведь если птица и человек создан для полета, то почему дом, созданный по подобию этих божиих созданий, не удостоен быть права полета? Дом принял решение и бросил клич, созывая под свою крышу жуков-древоточцев, жуков-каменерезов, всевозможных уховерток, жужелок и т.д. (посмотреть), чтобы крайне основательно подготовиться к будущему полету. Для будущего облегчения дома в нем рушились перегородки, жуки стачивали шляпки гвоздей, чтобы в нужный момент освободиться от тяжелого шифера, а из мебели и перегородок огромными тропическими жуками-древоточцами мастерился огромный винт. Посредине дома жуками-механикусами готовилась особая тепловая установка, чтобы расркутить огромный винт, и дать возможность дому взлететь в воздух. Жуки-камнерезы вовсю грызли кирпич и камень, отрывая дом от фундамента. Бесчисленные пауки, густо населявшие дом, стали, словно по команде плести паутину, чтобы в один прекрасный момент завернуть дом в тонкий кокон. Жильцам дома не очень повезло, тропические ядовитые жуки вспрыснули через ядовитые хелицеры яд жильцам, и яд быстренько растворял ткани, превращая бывших жильцов мумии. Особый отряд жуков-скарабейников уже раскладывал кадавры и ждал, когда они высохнут, чтобы потом микронным слоем нарезать их кожу, что по прочности превосходила перкаль, которую натянут на огромные крылья, на которые пойдут стропила. Не имея опыта такой построки, дом еще не решил, быть ли ему бипланом или монопланом, все должно было решиться в последний момент, когда будет готова тепловая машина. Топливом должен был послужить водород, который обещали синтезировать искусные жуки-химикусы. Дом не испытывал никаких сомнений нравственного характера по отношению к своим жильцам. Долгие годы жильцы эксплуатировали дом и ни о чем не задумывались, теперь настала очередь дома. Все честно, взял, попользовался, теперь сумей отслужить. Переделка дома была на завершающей стадии. Скоро, очень скоро дом раскрутит винт, оторвется от фундамента, взмахнет крылами и улетит в далекие края, станет удивительной перелетной птицей, чтобы облететь весь белый свет. Не весь же век куковать на одном гиблом месте.

Лау застонал и несколько раз приложился лбом к теплому кирпичу. Что за чушь лезет ему в голову с тех пор, как он очутился в этом проклятом городе. Ведь он – маленький человечек, в молодости, как и все, баловался виршами и сумел выдавить из себя несколько стишков, но вовремя понял, что это юношеские вирши убоги, и больше никогда не баловался игрой в сочинительство. Среднестатистический рациональный потребитель без капли воображения, а тут что за чушь лезет в голову. Что с ним творится, что с ним деется. Ночные реальные кошмары о чужих жизнях, которые он проживал вместо их героев, трагически заканчивающиеся фантасмагорическим превращением в рыб, уплывающих в глубину провальцев. Город прочно взял его за горло. Он обхватил руками голову: что за чушь лезет в голову, что с ним деется? Постоял у здания и узнал подспудные мысли этой каменицы: превратиться в птицу и улететь в далекие края? Он не сомневался, что не "з глузду з"ехаць", как выражаются любители местного суржика.  Он искренне сочувствовал этому дому и желал ему удачи!

Короли, поедающие капусту, покойники, приходящие по привычке на работу, тетки-бухгалтерши, скачущие на железных феликсах, две девицы на выданье, жаждавшие его охомутать. Он постоянно вляпываелся в странные истории. Черт, зачем он согласился поехать в эту командировку? сидел бы в офисе, гонял балду по монитору, и в то же время прекрасно понимал, что командировка была спасением от страшной квартиры, где за ним по ночам с хохотом гонялась мертвая жена, дразнила огромным синим язык и так пыталась влезть к нему под одеяло, чтобы позаниматься с ним с сексом напоследок.

Черт, пора охладиться в прохладной октябрьской водичке, пока бедная голова не сорвалась как крышка с перегретого парового котла. Пусть на него показывают пальцем местные, которые, впрочем, здесь не наблюдались, но обязательно обесчестит это священное местное озеро у дома. Лау акн обратил внимание, как много мелких головастиков крутилось в прозрачной воде. Для него, городского жителя, было удивительным увидеть головастиков в конце октября. Еще Лау заметил, что по берегу озера были расставлены на близком расстоянии друг от друга деревянные творения покойного Дериктора – сусиси на хресте, одно в воде, другие на траве. Посредине озера возвышалось несколько сухих палок, одна из которых была примитивно стилизована под очередного сусика на хресте. Лау сплюнул от огорчения, нигде не деться от этих дилетантских изображений.

В воде было хорошо. Октябрьская прохладная водица обволакивала его тело, и он чувствовал, как растворяется в ней, как соляной раствор в кипятке, как вместо ног появляется хвост, между пальцами растут перепонки, а на шее, под ушами, прорезываются внешние жабры. Ах-х, как х-хорош-шо! Вода унесла прочь все тревоги Лау за три заполошных дня в этом милом южном городе, что прочными щупальцами обвил его, и якорными цепями навсегда приковал к себе. вода нежно шептало ему на ушко: успокойся-успокойся-успокойся. Здесь так хорошо, нет проблем, только вода, дом буквой «П», мечтающий превратиться в перелетную птицу, теплое осеннее солнце, прогревающее воду до самого дня, и рыбки, порхающие вокруг его тела. Хорошо бы превратиться в такую рыбку, глубоко нырнуть в провальцы, и кувыркаться там среди аборигенов, в неведомых плясках на неведомых глубинах. Ему ничуть не было страшно, заполошные мысли о командировке уходили прочь, прочь, растворялись в воде, и было ухе неважно, кто получит злосчастное наследство, его контора от этого не убудет, адо было следить за региональным агентом, а не посылать его в качестве плохонькой пожарной команды, да еще задерживать с нужными бумагами. Герр Лаукерт цу Зее, превратись в большую рыбу, растворись в местной водичке, уйди в провальцы и поселись здесь навсегда! Созание стало покидать Лау, он все больше и больше погружался в воду, и мелкая рыбешка стала хвать его за пальцы рук и ног, словно толкая в глубину озера во дворе дома. Пусть твоя сокровенная мечта герр Лау наконец-то осуществится, и вы вернетесь по колесу сансары в любую ипостась в большую рыбу.

– Эй! эй! – услышал он крики и звуки с трудом отдираемых ржавых гвоздей. Звук по воде разнесся далеко и звонко.

Лау очнулся от сладкой дремы, покрутил головой, и увидел, как одна из заколоченных дверей распахнулась, и на пороге появились две фигуры, облаченные в зеленые комбинезоны армейской химзащиты, противогазы, в перчатках и бахилах на ногах. Одна фигура была высокая, другая – небольшого роста, державшая в руках старинный автомат ППШ.

– Уходи отсюда, – услышал он глухой голос высокого, искаженный противогазной маской. – Немедленно уходи.

Он неловко привстал, наступил на что-то острое, резанувшую ногу острой болью, и с громким плеском упал в воду.

– Второй не выдержал и завизжал. Его визг, из-под маски, оглушил Лау:

– Проваливай отсюда! Немедленно! Это радиоактивная вода! -

– Как радиоактивная? – Лау по-глупому удивился. – Но тут рыбки плавают…

Маленькая фигурка в зеленом комбинезоне не стала его больше увещевать, а решительно передернула затвор автомата. Сухой щелчок ушах Лау прозвучал как прощальный удар колокола над кладбищем. Следом раздалась басовитая очередь: ду-ду-ду!

Лау сразу вспомнилось чудовищная скорострельность ППШ, и он сиганул из воды на берег. Прощай, озеро во дворе дома! Не сбылась мечта Лау стать водоплавающим. Прощай, дом буквой «П»! Ему не увидеть, как исполнится его мечта превратиться в птицу и улететь в дальние края.

Он, схватив в охапку одежду, убежал от ужасных фигур в зеленых комбинезонах химзащиты, угрожавших ему оружием.. С мокрых плавок по ногам текли холодные струйки воды. Надо было остановиться и переодеться, но он был так напуган, что не останавливался и бежал и остановился, когда зашлось сердце, и он почувствовал, что еще немного, и умрет от нехватки воздуха. Нежную подошву ног искололи сухие былинки и мелкие острые камушки. Рубашка и брюки норовили выскочить из рук. Неожиданно острая боль повторно пронзила правую ногу. Лау вскрикнул «ай!» и выронил из рук одежду. Он присел и осмотрел ступню. В ней торчал осколок стекла. Лау вытащил стекло, и ранка тут же закровила. Он сплюнул на палец и растер кровь. Надо бы обуться, и тут вспомнил, что туфли оставил возле озера. Растяпа, черт возьми, но возвращаться к негостеприимному дому желания не было. Он вытряхнул из кармана брюк носки и натянул их на ступни. Мокрые плавки неприятно холодили задницу. Он поколебался и решительно стянул с себя мокрое белье. Мужской стриптиз, слава богу, прошел незамеченным. Натянув сухие трусы, Лау решил надеть брюки. Но брюки неожиданно оказались порванными в промежности. Он застыл в ступоре. Когда же это он сумел их порвать? На ум ничего приходило, и Лау, плюнув на брюки, надел рубашку. Куртка то же осталась на берегу. Он выругался и запрыгал по вытоптанной среди пожухлой травы тропике. Она прихотливо вилась между красно-желтым кустарником, забираясь все выше и выше на холм. Здесь Лау еще никогда не бывал. Тропинка нырнула в густой терновник, среди еще зеленых листьев виднелись круглые темно-голубые плоды. Он сорвал несколько штук и сунул в рот. Терпкий вкус. Тропинка вынырнула из терновника, и Лау нос к носу столкнулся с мужичками, несшими длинные решетчатые конструкции. Это были те самые, что утром ровно в полдевятого проходили мимо гостиницы. Только сейчас их было трое. Мужички были усталыми, и несмотря на прохладное утро, от струился по их лицам. Шапчонки-плевочки еле держались на затылках.

– Здрассте, – машинально вырвалось у Лау.

– И вам не хворать, – прогудели мужички.

Они остановились, чтобы передохнуть, но не сбросили с плеч странные решетчатые конструкции, а по очереди отходили в сторону, шумно отдувались, охлопывали себя по телу, жадно тянули сигаретки, и опять подставляли плечо под тяжелый металл.

Первый внимательно посмотрел Лау, одетого в рубашку, порванные брюки и носки, но ничего не сказал обидного по его внешнему виду, а спросил:

– Вы тот, кто возле гостиницы предлагал нам помочь?

– Было дело, – согласился Лау. – А где ваш четвертый?

– Животом измаялся, бедняга, вот и отпустили, а втроем ох как тяжеленько! Так не подсобите сейчас? Тут недалече, а пригорок взобраться, там площадка, где эти дуры надо установить.

Мужчина шевельнул плечом, конструкции неожиданно зазвенели, запели.

– Э, как поют! Чисто соловьи в саду у дяди Миши, – второй мужичок хохотнул, выбираясь из-под конструкции. – Еще хорошо, что и обувки у тебя нет. Только носки.

– Это так важно? – удивился Лау.

– Еще как, в обуви нет прочной связи с землей. Видишь, мы ходим босые. Тогда становись последним, а то посередке с непривычки плечи обобьешь.

Лау дали холстину, которую положил на правое плечо и с готовностью принял на себя тяжелую железяку. Когда край конструкции опустился на плечо, он крякнул. Ох, и тяжела, зараза!

– Чтобы легче было, иди за нами след в след.

Мужички с богом тронулись, и на Лау повеяло ядреным мужским потом.

Лау, шедшим предпоследним, обратил внимание, что после мужичков на земле оставались желтоватые ямки, словно присыпанные песком. На память сразу пришла строфа стихотворения: «по золотым следам Мариенгофа7».

Мимо с оглушающим рыком пронесся мотоцикл, окутав их удушливым облаком выхлопных газов.

– Эй, дурилы! – раздался звонкий юношеский голос. – Не надоело таскать эту хрень?

– Езжай, езжай своей дорожкой, – неожиданно миролюбиво ответствовали мужички, хотя Лау ответил бы гораздо грубее, но они тут все друг друга знают, поэтому и такое неожиданное миролюбие. – Только дальше глубокий овраг. Смотри, разобьешься!

Мотоцикл взревел, взлетел вверх, блондинистый парнишка, на сидевший за рулем, оглушительно свистнул, перекрыв рев мотора. Его золотые кудри красиво развивались на ветру. Мотоцикл, на мгновении зависнув в высоте, нестерпимо сияя никелированными дугами и выхлопными трубами, ухнул в овраг. Оттуда донесся вскрик, тупой звук тяжелого удара и тонкий металлический звон8.

– Отъездился, оглашенный! – мужички остановились, истово несколько раз перекрестились и потрюхали дальше.

– Эй, – возмутился Лау. – Надо посмотреть, может живой, помощь оказать, скорую вызвать.

– Не, не наше это дело. Да и там не выжить. Шею точно сломал. Поверь, не первый он там головешку дурную сложил, скал первый мужичок. – Третий по счету,,,

– Нет, пятый, неожиданно перебил другой мужичок.

– Можа и пятый, – легко согласился первый.– Дурней много, как и места там. Всех овраг примет, не впервой.

– Так мы не останавливаемся? – уточнил Лау.

– Слышь, подрядился нести, так неси, – неожиданно окрысился первый мужичок. – Не можешь, без сопливых обойдемся.

– Договорились, – покорно согласился Лау. – Вы тут местные, вам виднее.

– Вот и ладушки, – заключил второй. – Уже почти пришли.

Они взобрались на высокий пригорок, с высоты которого хорошо были видны с одной стороны бескрайние ковыльные поля, с другой – центральный поселок города. С пригорка поселок выглядел почти как большой город. Отсюда было не видно, что левая часть поселка в проплешинах провалов и многие здания были частично разрушены и зарастали дикой акацией..

На пригорке неожиданно обнаружился скучающий наряд из трех полицейских. Увидев четверку, несущую на плечах решетчатые конструкции, прапорщик, старший наряда, представился:

– Прапорщик Лонгинов, – и тут, грозно, с напором, вопросил. – Кто такие? Кто дал разрешение на выход из города? Вам известно, что больше двух человек нельзя собираться?

Прапорщик был толстым, с отечным лицом, двое других – молодые, еще зеленые лопухи, недавно надевшие погоны курсанты, но уже с гордым видом свысока разглядывали мужичков. В полицейской учебке им намертво вдолбили в головы: они – власть, с пистолями и наручниками. Поэтому церемониться с плебеями нельзя.

Первый носильщик достал из-за пазухи бумажки:

– Вот наши документы на право передвижения по городу и окрестностям четверых. Вот документы на эту конструкцию и разрешение на ее установку.

Прапорщик взял документы. Было видно, что ему смертельно скучно, жарко в форме, поэтому он сунул их напарнику и приказал внимательно изучить. У того от напряжения и порученного ответственного дела сначала покраснели уши, потом шея и, наконец, на лице отразилось понимание, что документы подлинные, поэтому он ломающимся баском сообщил старшему, что документы в порядке и вернул их бригадиру.

Прапорщик лениво махнул рукой, раз разрешено, почему должен запрещать.

Бригадир скомандовал:

– Осторожно сняли и аккуратно положили.

Лау вместе с мужичками снял с плеча надоевшую конструкцию, которую бережно положили на землю.

Старший наряда вернул документы и спросил:

– Куда устанавливать будете?

– Так вот, – первый мужичок показал на горловины двух труб вбитых в землю. – Сюда и уставим. Только отойдите в сторонку, чтобы случайно не зашибить.

Полицейские отошли, а мужички, разложив на земле решетчатые конструкции, позвякивая гаечными ключами, стали ее собирать. Лау облегченно опустился на землю. Давненько он занимался физическим трудом. К нему подошел первый мужичок и словами: «вижу, устал сильно, братан», протянул фляжку:

– Хлебни с устатку. Сразу усталость пройдет.

Это оказался ядреный самогон, настоенный на степных травах. Горло у него перехватило, и он протянул фляжку обратно.

– Э, так не пойдет. Ты еще пару раз глотни, тогда и усталость как рукой снимет, – скомандовал первый мужичок.

Лау послушно сделал еще пару глотков, Усталость, и, правда, отступила, но тут же потянуло в сон, и он, свернувшись калачиком на земле, уснул.

– Поспи, поспи, милок, еще неизвестно, когда тебе поспать придется, – бригадир заботливо подложил под голову Лау холстину.

Лау не знал, сколько проспал, но его разбудил бригадир:

– Извини, братан, понимаю, устал, надо отдохнуть, но нам нужна твоя помощь. Иначе не справимся.

Лау поднялся. Голова после сна плохо соображала.

– Что нужно сделать? – прошлепал он еще одерневелыми губами:

Бригадир показал:

– Видишь, мы установили в стакан вертикальное основание, а теперь нужно закрепить вертикальную перекладину. Крепления были изготовлены на четвертого, что отсутствует. Нам не подходят, а тебе в самый раз.

Лау задрал вверх голову. Пока он дремал, мужички установили решетчатый столб высотой около четырех метров.

– Скажите, наконец, что это будет за конструкция?

– Что, что, – недовольно пробурчал третий мужичок. – Вроде на вид умный, а такие простые вещи не понимаешь. Это же будет телевизионная антенна. Директор, вибратор, рефлектор. Вот это траверс, – он махнул на установленный столб. На нем будут закреплены вибраторы: активный, пассивный и директор. Все очень просто.

– Где же тогда кабели, какая-то приемная аппаратура? – с недоумением спросил Лау.

Второй мужичок зло сплюнул сквозь зубы:

– Сам знаешь, как бывает, полный бардак. Нас долго гоняли по городу, решали, где установить. Только сегодня утром решили установить на этом холме. Аппаратуру подвезут попозже.

– Давай, не задерживай, – поторопил бригадир. – Устали мы столько дней таскать. Домой хотим. Жены борща наварили, уж поди простыл, а мы все возимся. Сейчас установим, и будем свободны. Ты руки подними в стороны, мы сейчас крепления закрепим и поднимем. Не бойся, мы все сделаем аккуратненько.

Лау со вздохом подчинился. Мужички быстренько закрепили за спиной перекладину и вдели петли на руки.

– Так, становись спиной к столбу, – скомандовал бригадир. Его лицо было сосредоточенным, по извилистым морщинам лица текли крупнее капли пота.

– Раз, два, вира!

Веревка дернулась, но Лау остался на месте.

– Растяпы, мать вашу так, – с чувством выругался бригадир. – Вы же в салазки в пазы не вставили.

– Подожди чуток, старшой, двое мужичков засуетились вокруг Лау, что-то поправляя за его спиной. Наконец, за его спиной звонко щелкнуло.

– Порядок, старшой, – прогудел один из мужичков. Мы для нежности хода еще маслом салазки и пазы смазали.

– Эге, – заулыбался бригадир. – Отлично! Вира! – и тут же крикнул. – Погоди. – Он поднес флягу к губам Лау. – Для хорошего человека ничего не жалко. Глотни для храбрости,

Лау испытывал смешанные чувства: страх, неуверенность, любопытство, а поэтому не стал чиниться и так присосался к фляжке, что бригадир аж крякнул: «мне хоть чуток на последыш оставь, за успешное дельцо-то! Но Лау не слушал, он глотал и глотал, и огненные струи настойки на ароматах юга благотворно подействовали на него, страх и неуверенность улетучились, а любопытство трансформировалось в ранее неведомое чувство полета. Захотелось заорать во всю глотку услышанную еще в детстве песню: «Я свободен, словно птица в небесах»9, но постеснялся.

Веревка резко дернулась, и Лау медленно потащило вверх. Он, чтобы помочь мужичкам, отталкивался ногами от перекладин столба. Чем выше он поднимался, тем больше казалось, что превращается в птицу. С высоты хорошо были видны пологие холмы, поросшие волнующимся под ветром седым ковылем, желтую стерню покосов, черные, вспаханные под пары, поля, серую дорогу, по которым ползли разноцветные букашки автомобилей. Наконец движение прекратилось, и за его спиной что-то щелкнуло с металлическим звоном.

– Как удачно, – прокомментировал бригадир. – Тютелька в тютельку. То, что доктор прописал.

– Все, закончили? – спросил Лау.

– Да, – раздалось снизу.

– Теперь снимайте меня, руки уже затекли.

= Это почему мы должны снимать? – удивился бригадир. – У нас наряд на сборку, установку закрепление и поднятие оператора. Наряда на снятие не имеется. Пожалуй, мы еще одну перекладинку под ножки, чтобы было удобно стоять, закрепим.

– Вы, что мужики, охренели? – крикнул Лау. – Какой еще оператор телевизионной вышке? Быстро снимайте меня отсюда.

– Не, – открестились мужики. – Мы свою работу выполнили. Сейчас менты подпишут, что нами установлена конструкция, и айда по домам.

– Как же тогда быть со мной?

– Не знаем. Будет команда, снимем. Мы ж не злодеи, с пониманием, но и ты пойми. За что платят, то и делаем.

– Эй, – крикнул Лау. – Полиция! Скажите этим идиотам, чтобы сняли меня отсюда.

Полицейские задрали головы и посмотрели на него:

– Ты чем-то недоволен? Дубинки не хочешь по ребрам?

– Я хочу, чтобы меня сняли отсюда, – со слезой в голосе простонал Лау.

Полицейские синхронно очесали затылки, и прапорщик вновь потребовал документы.

Бригадир с готовностью подал бумажки:

– Вот разрешение городской администрации на установку конструкции, вот на подъем оператора. Вот письменное согласие оператора и медицинское заключение, что длительное нахождение на конструкции не влияет отрицательно на человеческий организм.

– Я никакого согласия не давал! – завопил во весь голос Лау. Хмель моментально выветрился из головы. – Я не давал никакого согласия! Там не моя подпись!

Прапорщик спросил у бригадира:

– Это подпись крикуна на согласии?

Бригадир пожал плечами:

– Понятия не имею. Мне дали, эти бумаги я вам показал.