У ангела болели зубы…

Дверь сама, без малейшего усилия со стороны Леньки, движимая лишь легким сквозняком, стала открываться. Ленька вдруг испугался и притянул ее к себе мизинцем за ручку.

– Выходи, кому говорю!

В спальне снова горько всхлипнули… Потом еще и еще раз.

Ленька сунул в щель между дверью и косяком подвернувшееся под руку полотенце и прижал ее.

– Последний раз по-хорошему говорю, выходи!

Тихий плач Людочки начался с детского «Ой, мамочка!..».

– Сволочь малохольная!

Ленька попятился от двери. Он споткнулся об опрокинутый стул и, едва не потеряв равновесия, обрушился на диван.

– Заткнись!

Ленька запустил в стену подушкой. Плач в спальне стал чуть громче и значительно безысходней.

– Да заткнись же!.. – Ленька сдавил руками голову, чтобы не слышать его. – У меня скоро крыша от тебя поедет!

Уши под широкими ладонями горели жарким пламенем. Ленька завалился на бок. Он вслепую нашарил вторую подушку и накрыл ей голову.

– Господи, что же я с такой дурой связался? – на мгновение перед его мысленным взором снова промелькнуло пышное тело Нинки. – Все бабы, как бабы, а эта… Ну, вообще!.. Господи, да за что ты меня так, а?!

Вопль Леньки из-под подушки звучал не менее трагично, чем тихий женский плач в спальне.

– Все равно уйду, блин. Я что, псих, что бы с дурой жить?

Ленька подобрал под себя ноги и лег поудобнее.

– Этих баб… – он на секунду запнулся. – Море! А может и два моря. Океан, в общем… А я тут с этой… поэтессой-принцессой! Три стихотворения в газетенке напечатали, а она… – паузы между злыми словами становились все длиннее и длиннее. – А она от счастья рехнулась. Да кому ты нужна, со своими стихами?!.. Кто их сейчас читает-то?

Дышать под подушкой было трудно и жарко. Хмель кружил мысли и искал простора. А может быть просто глоток свежего воздуха.

Ленька снял подушку и положил ее под голову.

– Слышь, Людка!.. – он помолчал, ожидая ответа. Но ответа, кроме короткого, уже после слезного, всхлипывания не последовало. – Недавно с мужиками после работы выпивали… А закуску на газете разложили. Глядь, а там, в газете, стихи. Полчаса ржали. Ах, мол, ты меня оставил и все такое прочее… Ну, смешно же, пойми! Какого черта, спрашивается, со своими переживаниями на люди лезть?.. Как на сцене, честное слово. «А сердце пусто, как почтовый ящик…» – Леньки улыбнулся. – А почему, например, не как гробик, а?.. Или как ведро. Ха-ха!.. – смех получился не совсем естественным. Ленька заерзал на диване и громко рявкнул. – Людка-а-а!!..

– Что? – тихо донеслось из-за двери.

– Мое сердце пусто, как наш холодильник.

Ответа не последовало.

– Поэтесса, а юмора не понимаешь. – Ленька презрительно скривился. – Слышь, пошли в баню, а?.. Спинки друг другу потрем.

«Не пойдет», – подсказал Леньки внутренний голос.

«Знаю!» – тут же огрызнулся сам Ленька.

Но злость уже проходила. Хмель потихоньку брал свое – Леньку потянуло в сон и он зевнул. Вспышка раздражительности, жуткой и всепобеждающей, оказалась похожей на мыльный пузырь.

– А завтра я к Нинке уйду, – пообещал он жене. – Одна жить будешь, на свою детскую зарплату. С пустым сердцем и холодильником. Поняла?.. Чего молчишь?

В спальне чуть скрипнул стул.

«Села, наверное, – догадался Ленька и вдруг подумал: – Это хорошо, наверное… Успокаивается».

Когда Людочка плакала, она всегда по-детски забивалась в угол комнаты. Иногда она опускалась на корточки и прятала лицо в ладони. Потом, после слез, Людочка садилась за стол и долго-долго, отрешенно смотрела в одну точку. У нее были пустые, но почему-то удивительно прекрасные глаза, а на тонкой шее пульсировала чуть заметная голубая жилка.

Стул скрипнул еще раз.

«Успокаивается!..»

Очередной зевок Леньки получился шумным и протяжным. Ленька положил подушку поудобнее, повернулся на живот и уткнулся в нее носом.

– А Нинка баба что надо… Такая за хорошего мужика обоими руками держаться будет. Ученая уже. Со своим алкашом Толиком вдоволь всего нахлебалась. И детей нет… Лафа!

Ленька приоткрыл один глаз.

– Людк, не плачешь уже, да?

Молчание.

– А зря!.. Покаталась ты на моей шее – и хватит. Баста.

Через пару минут Ленька уснул. Он уснул так быстро и незаметно для самого себя, что его последняя фраза: «Придумали, понимаешь любовь в помидорах для…», так и осталась незаконченной.

Ему приснилась голая Нинка. Они лежали в постели, но ничего такого между ними не происходило. Или уже произошло… Внутри, под сердцем Леньки было пусто и холодно.

«Чужая ты…», – вдруг сказал Ленька красивой соседке и отвернулся к стене.

9.

…Было два, а может быть и три часа ночи. Людочка лежала на спине и рассматривала потолок раскрашенный луной в сетчатую клетку от шторы. Иногда она морщила лоб и кусала губы, – детали давнего и смешного случая словно окутал туман.

Сколько ей было тогда?.. Вряд ли больше трех лет. Шумный праздник Нового Года в детском саду отмечали вместе с родителями. Людочка почти не помнила лиц и многое, если не все, возвращалось к ней как смутные, темные пятна в большом, ярко освещенном зале.

Детсадовский зал жил ожиданием Деда Мороза. Это Людочка помнила очень хорошо. Середина зала, возле сверкающей елки, была пугающе огромной и пустой.

Людочка не помнила, как пришел Дед Мороз. Наверное, он прошел сквозь толпу и направился к елке. Он что-то громко говорил в микрофон, стоя возле нее… Конечно же он, должен был что-то говорить… Наверное, поздравлял. Память сохранила только микрофонный тембр его голоса начисто лишенный слов.

А еще был страх… Именно тогда крошечная Людочка вдруг ясно поняла, что не только она, но и все дети боятся к подойти к Деду Морозу. Страх был живым и самым настоящим – расстояние до сказочного, белобородого гостя казалось слишком огромным. Слишком!.. Сверкающий зал отражался в натертом до блеска полу, а сам пол был похож на тонкий слой льда.

Людочка хорошо запомнила паузу, когда Дед Мороз перестал говорить. Он сел… Дед Мороз ждал, но никто из детей к нему не шел. Страх стал похож на стену.

И тогда маленькая Людочка бросилась к дедушке под елкой так, словно прыгнула в бездну… Это было похоже на полет. Она с разбега уткнулась Деду Морозу в колени и… Что она выпалила? «Дедушка» или просто «Мороз»?.. Или она ничего не сказала, а просто смотрела полными ужаса и восхищения широко распахнутыми глазами на лукавый прищур за пышной бородой?

Сильные руки подняли девочку и посадили ее на колени. Людочка была готова зареветь от страха и закричать от упоительного восхищения победой. Двойственное, удивительное и почти сказочное чувство переполнило ее и хлынуло слезами. Людочка чувствовала на себе сотни жадных и одобрительных, завистливых и сочувственных взглядов… И тогда она спряталась, именно спряталась за огромную, белую бороду Деда Мороза.

Людочка улыбнулась. Смешно!.. Смешно, но именно там, за бородой ей было почему-то совсем не страшно. Она на мгновение ощутила чувство огромного, как небо, покоя… А зал засмеялся. Зал ожил, и к Деду Морозу устремились все. Очень скоро Людочку оттерли в сторону – желающих оказаться на ее месте было слишком много. Ее грубо толкнули, и она чуть не упала, споткнувшись о ногу суетливого фотографа. Впрочем, она не уже чувствовала тогда ни обиды, ни смущения, ни растерянности… Да и так ли важно, что было и что чувствовала она потом?

Людочка быстро встала и подошла к окну. На подоконнике лежала тетрадка… На бумагу быстро легли самые-самые последние строчки поэмы:

… Пусть не нужна мне больше борода,

Но добрый Бог, не покидай меня.

10.

Ленька проснулся поздно – полдевятого. По ее щеке полз теплый солнечный зайчик.

Ленька потер щеку, зевнул и потянулся. Дверь в спальню была широко открыта. Ленька усмехнулся и вытянул шею… Жены в спальне не было.

«Убежала!..»

Ленька метнулся было к входной двери, но прежде чем с шумом вылететь наружу, он все-таки догадался заглянуть в окно. Людочка полола огород. На мгновение в сердце Леньки вспыхнуло что большое и торжествующее.

«Да куда она денется-то?!..»

На Людочке был старенький, открытый купальник. Тот самый, когда три года назад Ленька впервые увидел Людочку на пляже. Правда, тогда Людочка выглядела совсем уж худенькой девчонкой.

Ленька довольно долго рассматривала фигуру жены. Людочка остановилась и подняла ногу, рассматривая что-то на ее подошве.

«Босиком вышла… Вот дура!»

Торжество лопнуло и Ленька улыбнулся. Он сходил на кухню и вернулся оттуда с пол-литровой банкой молока и куском булки. Ленька неторопливо ел за столом, рассматривая обложку «поэтической» тетрадки Людочки. Стихов он не любил и у него хватило терпения прочитать только первую строчку: «У ангела болели зубы…»

Ленька жевал и смотрел.

«Молоко хорошее, – подумал он и незаметно для себя потянулся к авторучке. – Еще бы сегодня купить у Дарьи Петровны нужно…»

У ангела болели зубы…

Прямо на обложке тетради крупными буквами вывел Ленька. На минуту он задумался и быстро прибавил к ним еще три строчки.

«Здорово! – решил он, рассматривая полностью завершенное стихотворение. – Правда, коротко, но за то все понятно… Не то что у Людки».

Ленька отставил пустую банку и встал. Пляжные шлепанцы Людочки он нашел рядом с кроватью. Прихватив их собой, Ленька пошел на огород.

11.

– Ну, что ты спешишь? – терпеливо учил Ленька. – Лупишь прямо по картошке. И тяпку правильно возьми.

– Как правильно? – удивилась Людочка.

По ее мнению, тяпку можно было держать как угодно. Ленька показал как правильно. Людочка благодарно кивнула.

– Я это… Я вчера выпивши был, – Ленька говорил безразлично и даже холодно. – Буробил что-нибудь, да?

Людочка снова кивнула.

– Не обращай внимания… Подожди! Опять ты тяпку, как швабру держишь.

Людочка моргала глазами и покорно смотрела на мужа.

– Говорю же тебе, вот так нужно.

Сильные руки Леньки переставили женские ладошки на черенке тяпки.

– Поняла?

– Да…

Ленька засомневался.

– Что ты поняла?

– Не нужно обращать внимания…

– Это ты о Нинке, что ли?

Людочка молчала. Ленька широко улыбнулся.

– Людк, вот скажи честно, ты меня любишь?

Глаза молодой женщины вдруг стали огромными и виноватыми. Она опустила их и принялась рассматривать грядку.

– Стихи ты свои любишь, а не меня, – сказал Ленька. – И опять шлепанцы потеряла, поэтесса несчастная.

Он нагнулся.

– Нет, я тебя люблю… – чуть слышно ответила Людочка.

– Врешь ты все, – просто и без всякой обиды сказал Ленька.

Он обул жену, как обувают ребенка.

– Ладно, хватит языками трепать. Работать пора.

Картофельные борозды казались бесконечными… Солнце быстро поднималось к зениту. Становилось все жарче.

– Устала?

– Нет…

– Может, отдохнем?

– Потом, Ленечка!

Ленька покосился на соседний участок. Нинки не было видно.

«Жаль ее, – подумал он. – Хорошая баба… То есть человек».

Мысль пробилась через неумолчно звучащие в голове Леньки строчки:

У ангела болели зубы…

Что ж, к стоматологу пора!

Но врач сидел больной и грустный,

И ангел вылечил врача.

«Привязались же, черт! – не без досады, но и не без чувства самодовольства, подумал Ленька. Его первый опыт в поэзии казался ему очень удачным. – Как там говорят-то?.. С кем поведешься, от того и наберешься, да?»

Ленька на секунду представил себе, как во время обеда Людочка прочитает его стихи.

«Позавидует, кончено!» – решил Ленька.

Его ангел был на удивление добрым малым…

Сашка «БогаНет»

1.

… У Сашки полное, подвижное лицо и темные, удивительно живые глаза. Когда в споре он захлебывается словами, он смеется, а потом быстро говорит:

– Дурак ты, писатель, какой же ты дурак!

Если Сашку грубо одернуть, он виновато улыбнется и тут же замолкнет… И потом никакая сила не сможет вытащить его изнутри интеллигентской обиды очень похожей на черепаший панцирь. Но если я не делаю этого, Сашкина простодушная насмешливость постепенно теряет свою веселость и превращается в откровенную злость.

Он хватается за голову и стонет:

– Убил бы за тупость!.. Честное слово, убил бы!

Сашка – кинорежиссер… И с ним невозможно говорить об искусстве.

Я приезжаю в Москву два раза в год. Мне нравится смотреть, как работает Сашка. Там, на съемочной площадке, я никогда не остаюсь без работы: зимой чищу снег, летом таскаю реквизит.

Сашка всегда искренне рад моему приезду.

Как правило, он размахивает руками и радостно кричит:

– Ой, Лёшенька приехал!.. Ах, ты сволочь православная!.. Как же я по тебе соскучился. Солнце мое, иди сюда, я тебя поцелую!

Его толстое лицо буквально светится от счастья.

Сашке нравится, когда я стою рядом. Тогда он делается удивительно важным, а в его взгляде появляется что-то по-наполеоновски насмешливое. Частенько он просит меня принести кофе или прикурить сигарету. Когда я протягиваю ему то, что он просил, Сашка вдруг принимается орать на артистов и долго не обращает внимания на мою протянутую руку. Я никогда не раздражаюсь в ответ, ведь я уже давно понял, что именно мое спокойствие больше всего раздражает Сашку. Если бы Сашка был сильнее, наши споры наверняка заканчивались бы дракой.

Сашка смотрит мне в лицо пронзительными глазами и цедит сквозь зубы:

– Единственная мысль, которую ты должен понять, Лешенька, это то, что ты тупой как валенок.

Сашка боится меня. Когда я прихожу в ярость, Сашка вдруг становится похож на перепуганного, мультяшного поросенка.

– Потом договорим, Лешенька, потом…

И он пытается улизнуть… А когда я беру его за отвороты куртки, когда рывком разворачиваю к себе и смотрю в глаза, Сашка буквально синеет от ужаса. У него как-то странно – мелко и немощно – дрожат губы.

Я четко говорю:

– Если ты, Пятачок несчастный, еще, хоть раз назовешь меня тупым…

Сашка опускает глаза, пытается оторвать мои руки и стонет:

– Пусти!

Однажды я все-таки ударил его… Но… Нелепо, по-детски… Сашка убегал, а я догнал его и ударил кулаком промеж лопаток. Сашка дико, по-поросячему взвизгнул и исчез с такой скоростью, словно за ним гнался разъяренный тигр.

В моем гостиничном номере он появился утром, через день. Сашка приготовил мне кофе и непрерывно, практически бездумно, болтал «за жизнь». Я лежал и рассматривал потолок. Когда я попросил Сашку прикурить мне сигарету, он сделал это так суетливо и быстро, что умудрился обжечь руку. Он протянул мне сигарету, а я долго, улыбаясь, рассматривал его растерянное лицо…

Сашка не знал, куда деть свои ласковые, умоляющие глаза и спросил:

– Поехали к Мишке Ершову, а?..

– Зачем, Пятачок?

В ответ он только растеряно улыбнулся и пожал плечами.

Я называю Сашку «Пятачком» только для того, чтобы поставить на место. И в шутку, конечно, ведь у Сашки другая, немного странная кличка – «БогаНет». Именно такая – без пробела.

Часто на съемочной площадке он смотрит на артистов и бормочет под нос:

– Бога нет… Бога нет… Бога нет!

Потом он жалуется:

– Все – сам, все – сам. А вы все сволочи, дармоеды и бездельники!

И снова:

– Бога нет… Бога нет.

Сашка поясняет это примерно так:

– Ваш Бог – как лошадь. Вы на него грузите-грузите и грузите. А потом просите-просите и просите. Вы – бездарные и скучнейшие люди. И вообще, у вас мозги в отключенном состоянии, понимаете?..

Разумеется, я не соглашаюсь, и Сашка снова начинает злиться.

У него темнеют глаза и он кричит:

– Все писатели – хладнокровные сволочи. Теоретики хреновы!.. Вы сидите за столами, жрете кофе и придумываете закомплексованных, самовлюбленных людей. Разве вы – боги?.. Нет, вы самые обыкновенные жулики и бездельники.

Сашка никогда не пытался снимать то, что я написал… Почему?.. Я не знаю. Я никогда не просил его, а Сашка никогда не говорил об этом. И меня всегда удивляло, что, критикуя мое творчество, он очень быстро – удивительно быстро! – переходит от веселого ерничанья к откровенной злости. Однажды, когда я чистил снег на съемочной площадке в течении трех часов, я не выдержал и замахнулся на Сашку лопатой… С Сашкой случилась истерика, но в тот раз немножко другая. Он вдруг бросился на меня и повалил в сугроб.

– На, жри, жри!..

Он попытался накормить меня снегом. У него были слабые руки и пустые от страха глаза… Хватило легкого толчка и Сашка полетел носом в снег.

Уже в сугробе он твердо сказал в снег:

– Бога нет!

Я спросил почему.

Сашка сел, вытер лицо и как-то странно усмехнулся:

– Потом скажу…

Я помог ему встать и отряхнул снег со спины.

Сашка как-то странно посмотрел на меня и сказал:

– Какой же ты спокойный, Лешенька… Ты не помнишь случайно, Иуда был таким же или нет?

Прошло уже десять лет… Но Сашка так и не сказал мне почему он не верит в Бога и почему тогда он назвал меня Иудой.

2.

Мы сидим в кафе… Лето. Очень жарко. Сашка ест толстый, как он сам, гамбургер и бездумно смотрит в одну точку.

Проходит минуты три и он наконец говорит:

– Мне нужна девственница.

Я цинично улыбаюсь:

– Ты что, опять жениться собрался?

Сашка женится едва ли не каждый год. Но молодые, тонкие как тростиночки, актрисочки, к моему сожалению, не могут оставаться с Сашкой на более длительный срок. Ветреность Сашкиных жен уже давно вошла в поговорку. Когда опытные и красивые актеры-сердцееды смотрят на очередную «половину» Сашки, в их глазах появляется откровенный тигриный блеск.

Сашка объясняет это довольно просто.

Он жмет плечами и говорит:

– Так ведь Бога же нет…

– А при чем тут Бог?

Сашка вздыхает:

– Я всегда говорил, что ты тупой, как угол дивана, Леша.

Впрочем, ладно… Итак, мы сидим в кафе.

Сашка рассматривает свою руку и говорит:

– Фильм жалко… В сущности, он неплохой. Но в нем есть пять сцен с молодой девушкой. В общем, нужны пухлые розовые щечки, наивный и восхищенный взгляд и это… – Сашка щелкает пальцами. – Как ее?..

Я быстро и насмешливо вставляю:

– Фата для невесты.

Сашка болезненно морщится:

– Нет! – следующее слово дается ему с огромным трудом. Он опускает голову и говорит очень тихо. – Чистота…

3.

Я вижу Сашку только через пару дней.

Он сильно пьян и куда-то спешит. Сашка издалека машет мне рукой и смеется.

– Завтра!.. – кричит он. – Завтра вечером, писатель!

Я кричу в ответ:

– Нашел свою Золушку?

Сашка садится в машину. Он отвечает только после того, как основательно устраивается на заднем сиденье.

Потом Сашка кричит в открытое окно:

– Па-а-а тундре!.. Па-а-а стальной магистрали-и-и!..

Если Сашка поет эту блатную песню, значит степень его опьянения достигла своей критической точки.

– Убивать вас, писателей, нужно, Лешенька!.. – У Сашки удивительно доброе, какое-то расплывшееся лицо. – Вы все – Иуды!.. К стенке вас нужно ставить и расстреливать, на фиг!

4.

Пятница… Вечер. Я собираю вещи. Мне пора домой.

Сашка открывает дверь моего номера пинком.

– Ты еще здесь, да?

Он даже не смотрит в мою сторону. Сашка спешит: он ставит на телевизор «дивидюшный» проигрыватель и возится со шнурами.

– Я тебя провожу на вокзал… Потом… Ой, блин… Ща-а-а… Черт, ну вот, запутался!

Но Сашка все-таки справляется со шнурами.

– Смотри!..

Я сажусь в кресло и закуриваю. Сашка нажимает кнопку воспроизведения на проигрывателе и отходит в сторону.

– Смотри!.. Я все-таки нашел ее.

– Кого?

– Девственницу.

У Сашки странный, какой-то надорванный голос… Он тяжело дышит и сопит так, словно он ворочал бревна.

– Смотри же, болван!

Я послушно глазею на экран телевизора. Там – пять эпизодов от пяти секунд до полуминуты… В их центре – удивительно милая и простодушная девушка. Когда она улыбается, меня тоже тянет в улыбку. Какое же у нее удивительно чистое и ласковое лицо!

Я не без удивления спрашиваю:

– Кто это?

Сашка тихо говорит:

– Лена Долохова.

Я буквально подпрыгиваю в кресле:

– Кто-кто?!

– Именно она, Лена…

О «половых приключениях» Лены Долоховой – хронической «эпизодницы» – в артистической среде уже долгих семь лет ходят самые настоящие легенды. Лена успела переспать со всеми кинематографическими тусовками, группировками и направлениями в искусстве. В сущности, Лене уже давно интересно не кино как таковое, а ее любовные приключения.

Даже сам Сашка – известный либерал и неудачник-многоженец – как-то сказал о ней:

– Леночка просто удивительная дрянь!

Я снова смотрю на экран. Меня почему-то тянет в улыбку… Да, там, на экране, действительно Лена Долохова. Но если бы Сашка не сказал, я бы не узнал ее. Это попросту другая девушка – светлая и удивительно невинная.

– Ленка замуж вышла, – глухо говорит Сашка. – Парень на два года моложе ее… Водителем у нас работает. Знаешь, такой деревенский увалень… В Москве всего год. Олух, одним словом.

– Ну?..

– Что, «ну»?! – повышает голос Сашка. – Ленка с ним уже почти год крутится. Ей рожать через месяц. Я оператору чуть голову не оторвал… У Ленки живот уже… Ну, большой очень.

Длинная пауза.

Сашка трет лицо руками и говорит в ладони:

– Любовь, одним словом…

Я осторожно спрашиваю:

– Какая любовь? У кого?

Сашка мычит в ладони:

– У Ленки любовь… С эти деревенским идитом.

– Что, правда, да?

У Сашки странно дергаются плечи.

– Да я и сам не поверил… – он смотрит на меня и вдруг кричит так, что, наверное, слышно на улице. – Кончай ржать!..

5.

На вокзале Сашка то и дело отходит от меня в сторону… Он отходит то к киоску с газетами, то к стенду с расписанием, то просто так, зачем-то рассматривая свой сотовый телефон.

Сашка думает… И у него больное, измученное лицо. Из-за полноты оно кажется смешным, потому что Сашка опять похож на страдающего поросенка. Иногда он осторожно смотрит на меня, но тут же отводит глаза в сторону, едва уловив мой взгляд.

Когда до отправления поезда остается всего пять минут, Сашка подходит ко мне и берет меня за пуговицу.

– Я вот что… – он смотрит на пуговицу и кривит губы.

Это не усмешка, но и не улыбка… У Сашки огромные, больные глаза.

– Я это… Как сказать-то?..

Я улыбаюсь:

– Говори короче. Мне в вагон пора.

Сашка кивает:

– Я… (снова виноватая улыбка) Впрочем, при чем тут я?.. – Сашка сопит и вот-вот открутит мою пуговицу. – Пойми, дурак, что все проходит. Понимаешь? Все!.. И эта любовь у Леночки тоже пройдет… А потом у нее все начнется заново. Вся эта ее привычная жизнь, черт бы ее побрал. От этого не убежишь… Никто не убежит. А все мы говорим-говорим-говорим… Снимаем фильмы или пишем рассказы. Находим причины для оправдания себя и оправдания для своих причин… Словно колесо крутится перед глазами…

Сашка замолкает.

Он все-таки отрывает мою пуговицу и механически бросает ее под ноги.

– Вот ты говоришь, Бог, – Сашка смотрит мне в глаза. – Ну, я… Я не знаю… «Веришь – не веришь» это же только игрушки какие-то… А я думаю, что Бог – как дыхание, понимаешь?.. Бог – не шоры на глаза, не хомут на шею, а именно дыхание. И если иначе, то тогда зачем это все?..

Сашка опускает глаза.

– Я не то говорю, не то и не так!.. – в его голосе вдруг появляется злость. – Плевать я хотел на эту Ленкину любовь. Ну, влюбилась стерва, похорошела от этой любви и беременности… Ну, разлюбится потом со своим увальнем… Нормальному парню жизнь изуродует. Она одна, что ли, такая? А мы, мужики, чем лучше-то? Мне недавно рассказывали…

Сашка замолкает настолько неожиданно, что его последний слог похож на всхлип. Ему словно заткнули рот.

Сашка молчит и с ужасом смотрит на меня.

– Я же снова не о том говорю… Почему?!

Я улыбаюсь:

– Мне пора, Саш… Ты приедешь к нам? Кстати, тебе Наташка привет передавала.

Сашка кивает:

– Да-да… Спасибо.

Он настолько растерян, что готов заплакать от досады.

– Подожди!

И он начинает захлебываться словами:

– Почему Иуда предал Христа? Разве Иуда был хуже нас с тобой? Почему Иуда поцеловал своего учителя и сказал «Радуйся, равви»?.. Он же не думал, что он предает, не думал, понимаешь?.. Потому что нельзя предать Бога, пока Он – Бог. Иуда просто перестал верить… Просто перестал и все!

Сашка пытается заглянуть мне в глаза.

Я отворачиваюсь и говорю: