У ангела болели зубы…

Двое ребят уже на корячках стояли, а третий оседал медленно, не отрывая глаз от Сашкиного лица, словно все еще поверить не мог, что существует на свете такая нечеловеческая сила. К ограде поползли на карачках, не оглядываясь… И перемахнули через нее, как легковесные крысы.

Назад, в храм, тяжело Сашка шел, словно огромный груз – свою силу – на могучих плечах нес. А в храм вошел – исчезла тяжкая сила, ушла без следа… Опустился Сашка перед алтарем на колени. Легко стало на сердце, а душа – словно в чистый лист бумаги превратилась. Ребенок пред Богом стоял, просто мальчик…

Заскрипела Сашкина шея, потому что еще ни перед кем не гнулась:

– Да будет воля Твоя, Господи!..

Ты даешь светлую воду жизни, но во что мы превращаем ее безумием своим?.. И что мне сказать, Господи, в оправдание свое? Ты – давал, я – тратил; Ты покрывал долги мои, я – тратил втрое; Ты – направлял путь мой, я же в гордыне своей говорил: «Я иду!»

Скрипит Сашкина шея, клонится ниже и ниже:

– Да будет воля Твоя!..

Что, что же сказать мне, Господи, в оправдание свое?.. Что защитит меня от гнева Твоего: потраченное ли втрое или мудрость человеческая которая говорит так, словно нет ничего невозможного и нет ничего преступного?

Клонится Сашкина шея, шепчут губы:

– Да будет воля Твоя!..

Ты – милость и жизнь, и Ты – жертва. Потому что за спиной пожирающего грех человека распинают Спасителя его и на месте несотворенной молитвы торжествует грех. Что же сказать мне в оправдание свое, Господи?..

Заплакал Сашка. Впервые в жизни, после детства, теплыми и тихими слезами заплакал…

Время прошло – встал Сашка, оглянулся… Сзади Леночка стоит: руки к груди прижала и на икону Божьей Матери смотрит. Ничего больше не видит кроме нее и в глазах ничего кроме тихой и светлой мольбы…

8.

Утром, к семи часам, на утреннюю службу батюшка Михаил приехал.

Сашка и Леночка – в сторонке, возле входа стоят. Усталые оба, со стороны посмотришь, вроде как едва ли не к друг дружке жмутся. Но смешно – и стесняются словно чего-то.

Анастасия Филипповна – прямиком к батюшке: шепчет что-то ему на ухо, шепчет… А тот только улыбается и головой кивает.

Подошел… Поздоровался.

– Как тут дела, ребятки? – спрашивает.

Сашка плечами пожал, чуть смутился:

– Да ничего, батюшка…

– Ничего, сын мой, это пустое место. А за работу, спасибо тебе.

Ожил немного Сашка:

– Да я что?.. Я это самое… Можно я еще к вам приду?

– Заходи, если время найдется, – улыбается батюшка, а в глазах хитринка светлая.

– Найдется!.. – это уже Леночка сказала.

– Ну, тогда – с Богом. Отдыхайте.

Перекрестил обоих. Сашка в карман за деньгами полез… Протянул скомканные доллары.

Посерьезнел батюшка.

– У Бога был? – спрашивает.

– Был…

– Даром все получил?

– Ну, даром…

– А мне за что заплатить хочешь?

Краска такая в лицо Сашки ударила, огнем от стыда словно вспыхнуло. Спрятал Сашка деньги. А глаза куда спрячешь?.. Правда, все-таки не понятно, а как деньги давать надо?

– Давать-то, сын мой, можно. Платить нельзя.

Прояснилось чуть-чуть… Значит, потом. «Сыне, сыне, дай мне сердце…» Сердце, а не кулак с зажатыми в нем долларами.

Пошли прочь…

Леночка шепчет:

– Ну, ты Саша и дурак, оказывается!

Споткнулся Сашка.

Леночка снова:

– Дурак!

Сашка про себя думает: не дурак, а полный осел.

Оглянулась Леночка, шепчет радостно:

– Слышь, Саш, а батюшка головой покачал и нас опять перекрестил.

Сашка думает: такого как я, хоть каждую минуту крести – дури в голове меньше не станет.

У ворот остановился Сашка. Леночка замерла – в глаза смотрит, ждет…

– Леночка, ты со мной не ходи.

– Почему?!

Враз на ее лице румянец обиды вспыхнул. Мол, ах, ты так, да?!

– Опасно это… Дела у меня серьезные, понимаешь? – провел Сашка ласково ладошкой по горячей и упругой щеке, улыбнулся. – Адрес свой давай. Как закончу дела, приеду…

– А правда?!

– Правда.

Записочку с адресом Сашка в карман положил. Уходил не оглядываясь.

Милая, добрая, глупая девчонка!.. Куда же я без тебя теперь?

9.

Дверь в офис – только прихлопнули на один английский замок, который и пальцем открыть можно и ни охраны тебе, ни сигнализации… А вокруг такая тишина, словно только что визит налоговой полиции типа «маски-шоу» закончился.

Поднялся Сашка на второй этаж. Дверь в свой кабинет – настежь. На полу, бумаги, папки, канцелярия всякая…

В кабинете Сашка два сейфа держал. Один – для текущих бумаг и мелочь на пару десятков тысяч для таких же расходов, второй – солидный, для настоящих дел и денег.

С первым сейфом, видно, много не возились – распотрошили напрочь. А второй так и не смогли взять… Почему? Второй сейф, конечно, штучка не простая, в нем блокировка на время стоит, но и ту, в экстренном случае, до трех часов свести можно.

Огляделся Сашка, присел… Думает: им что, ночи не хватило, что ли?!.. Вдруг понял, сбежали. Просто сбежали и все. И опять вопрос: почему?.. Нервы не выдержали или код блокировки подобрать не смогли? Загадка прямо, елы-палы!.. Он-то думал, пусть берут. Браконьера со шкурой в руках ловить нужно, когда он окровавленный нож об нее вытирает…

Вдруг сзади:

– Сашенька…

Вздрогнул Сашка, оглянулся.

Леночка в дверях стоит.

– Ты как тут?

– За тобой шла… – всхлипнула. – Боялась, а вдруг случится что?

Улыбнулся Сашка едва ли не через силу:

– А если бы и случилось, ты-то чем помогла?

– Ну, мало ли… – осмотрела кабинет Леночка. – А жена твоя где?

Вот оно что!.. Вот она, оказывается, какая защита пожаловала.

– Далеко теперь жена, – снял у руки кольцо Сашка, в угол швырнул.

– Сбежала?

А радости-то в распахнутых глазищах – на двоих хватит.

– И не одна.

– Саш, а они вчера звонили…

– Знаю…

– Я не о том. Смотри!

Глядь, Сашкин телефон на Леночкиной ладошке лежит.

– Ты его на лавочке оставил, а я подобрала. Саш, мы, когда в церкви стояли, они еще дважды звонили.

Перепроверяли снова, значит…

– Саш, а я телефон включила… Только я молчала.

Замер Сашка на секунду… Потом если бы он в кресле не завозился, наверное, и глухой услышал, как у него мозги от напряжения заскрипели.

Подожди!.. Звонили, говоришь, а ты прием вызова включала? Так-так… По их расчетам выходило, что машина на подъезде к загородной даче должна была рвануть. Вокруг – только сосенки да кусты. Звонили… Они звонят, а им в уши – «Богородица, Дева, радуйся!..».

Нет Бога для убийцы. Тот, кто грань чужой жизни перешел – свою морду окровавленную уже вовек не отмоет. Дважды звонили!.. А им снова в уши – «Святый Боже, Святый Крепкий, святый Безсмертный, помилуй нас!..»

Заледенели ужасом волчьи сердца – куда отправили «клиента», оттуда и ответ пришел. Перед самим Богом, значит, уже он стоит… Ответ держит. Оборвалась насмешливая и глумливая фраза «К Богу, братан, к Богу!», замер хохот. Задрожали руки убийц, лбы холодным потом покрылись. Выходит, бессмертен человек, по образу и подобию сотворенный?!.. Вечен?! А если в эту вечность дрянной соломы и смолы напихать, то, сколько же она гореть-то будет? Не в Сашке дело – плевать на Сашку, а вот до того синего и безбрежного, где он сейчас стоит, уже никакой силы дотянуться хватит.

Видно тогда и осатанели они в своем первобытном ужасе, заметались, друг на друга налетая… Дозвониться до небесной канцелярии – уже не шуточки.

Закрыл Сашка руками лицо, засмеялся…

Леночка весело:

– Саш, ты что, а?..

Сашка сквозь пальцы стонет:

– Ох, ты придумала!..

– Да ничего я не придумывала. Это у меня само собой получилось.

– Ладно, ладно!.. Слушай, ты замужем была?

– Нет… Формально нет… – покраснела опять Леночка. А когда краснеет – ну, совсем девчонкой становится.

– Рожать пробовала?

– Нет…

– Ты не сердись, пожалуйста… Это я жалею тебя так. Ты же маленькая еще совсем… Замуж за меня пойдешь?

– Ну, ты и спросил, Сашка!.. А зачем же я сюда пришла?

Ниточка, она всегда за иголочкой… Судьба?.. Нет, дорога!

Закурил Сашка, на телефон посмотрел. Звонить Сережке пора?.. Нет, пожалуй, рано. Пусть бегут охотники, пусть как можно дальше убегут, только от самих себя и от того ужаса, что внутри, им уже не убежать. Какую бы кару им Сашка не придумал, ничто она перед тем, что их сейчас сжигает. Нет наказания хуже ада!..

Леночка ожила:

– Саш, я приберу тут у тебя, ладно?

– Как хочешь…

– Только учти, Сашенька, уборщицей я еще ни разу не была.

Закрыл глаза Сашка, на спинку кресла откинулся, улыбнулся… Веник по полу – шмырг-шмырг.

– Ну и бардак тут!.. Сашка, лапы убери.

– Что?

– Лапы, говорю, убери. Мешаешь.

Поднял Сашка ноги… Снова веник – шмырг-шмырг. Кольцо, брошенное Сашкой, зазвенело. Сначала об пол, потом о мусорное ведро.

– Саш, а Саш, а мы на Канары поедем?

– Поедем…

– Когда?

– Колокольню в церкви достроим – тогда и поедем.

– Колокольня само собой… Это понятно.

Мысль женская штука простая – какое же венчание без колокольного звона, спрашивается?..

– А потом на Канары, да, Саш?

Засмеялся Сашка:

– Да что там тебе, на Канарах этих, медом, что ли, намазано?

Чуть покраснела Леночка… Даже поежилась. Действительно, заладила одно и тоже… Глупо, не хорошо! Хотя, если поглубже в душе копнуть, не в Канарах тут дело. Любит ее Сашка или нет?.. Ведь она, Леночка, ему все готова отдать, все до последней капельки, а он?.. Вдруг нет?

Встал Сашка, к окну отошел.

– Поедем, Леночка, поедем… Куда скажешь, туда и поедем.

А Леночка и веника не видит – слезы глаза застилают. И горькие слезы, и счастливые.

– На Канары поедем!

Это уже упрямство, конечно… Детское упрямство, беззлобное.

Сашка сигарету скомкал. На душе чисто, светло… Смеяться хочется, руки к солнцу тянуть: «Спасибо Тебе, Господи!»

– Ну и ладно…

Что Канары?.. Мимо Бога и на Канарах не пройдешь.

У ангела болели зубы…

1.

На столе лежала открытая тетрадка. К авторучке подползал солнечный зайчик…

Людочка бродила по комнате, заложив руки за спину и с отчаянием, а то и со злостью косилась на чистый лист. Сердце казалось упругим, горячим и переполненным, но первые, такие необходимые и уже, казалось бы, витающие в воздухе стихотворные строчки, все равно не приходили.

«Я не могу сказать «прощай»… Я не могу поверить в это… – рой мыслей в голове молодой женщины был похож на ураганчик. – Слова усталого поэта.. Нет, сонета… Нет-нет! Моя тяжелая карета….»

Людочка нервно прикусила губку.

«При чем тут карета? – она на секунду остановилась. – Чушь, наверное…»

Молодая женщина на мгновение представила себя печальной принцессой. На первый взгляд этот образ казался довольно милым и привлекательным, но внутренний настой, слишком резкий, готовый к рождению стремительных и больших слов, лишь перечеркивал меланхоличность венценосной особы.

Людочка подошла к окну. Муж Ленька полол огород. Дачный участок, освещенный веселым утренним солнцем, сиял как сцена перед премьерой, но в прелести наступающего дня не было ничего бутафорского и искусственного. Мир был свеж, прост и чист.

«А сказать «прощай» кому? – Людочка потерла щеку. – Леньке, что ли?»

У Леньки была широкая спина борца. Упругие мышцы чуть вздрагивали под загорелой кожей в такт ударам тяпки.

«Слон несчастный!..» – не без укора подумала Леночка и вернулась к столу.

2.

– Ты что?..

– Я это самое… Я воды попить.

Под тяжестью Ленькиных шагов чуть поскрипывали половицы.

– Хорошо, только не мешай мне.

Людочка что-то быстро писала. Она разговаривала с мужем, не поднимая головы.

Ленька, не отрываясь от кружки с водой, покосился на часы. Стрелки показывали половину двенадцатого.

– Жарко уже, – как бы, между прочим, сказал Ленька.

– Что? – сухо спросила Людочка.

– Жарко, говорю…

– Да.

– К вечеру закончу с огородом. А потом крышу на сарае поправить нужно.

– Да.

– А еще… Это… Ну, в общем…

– Да! – резко оборвала Людочка.

Ленька потоптался на месте.

– Что, «да»? – неуверенно переспросил он.

– Не мешай мне, пожалуйста.

Склонившееся над тетрадкой лицо жены было удивительно красивым и в тоже время холодным и бесстрастным, как лицо врача.

– Я ничего… Пишешь, значит, да? – Ленька смутился. – Ладно, с огородом я сам справлюсь.

Голос Леньки вдруг стал виноватым. Он тихо закрыл за собой дверь.

3.

«У ангела болели зубы,

Ни Бог, ни черт, никто, ничто

Ему – увы – не помогло

Иль помогало сделать хуже…

Больной в раю едва ли нужен

И за скандал, в конце концов,

Был сброшен ангел с облаков.

Изгнанник рая!..

Но обида – ничто в сравнении с судьбой,

Не щеку жжет зубная боль,

А сердце, душу, кожу, крылья!

От боли ангел весь вспотел

И вдруг на чей-то дух печальный

(Чужой, возможно нелегальный)

Больной щекой он налетел…

Людочка откинулась на спинку стула и самодовольно улыбнулась.

Строчки рождались сами собой и почти не требовали усилий. Они приходили ниоткуда. Какой будет следующая, Людочка искренне не знала…

Такого рева не слыхали ни ад, ни рай, ни небеса:

«Молись, проклятая душа!..

Молись и знай,

Что всех мук ада, как искупленья, как награды,

Тебе не видеть никогда!»

Боль успокоилась немного

И ангел выдавил: «Ты чья?»

Пауза получилась хотя и легкой, но продолжительной.

Встряхнись же, жалкая душа!

Или тебя встряхнут за шкирку,

Встряхнут, да так, что станешь дыркой

От всемогущего перста…

Авторучка снова замерла… Но только на пару секунд.

И перепуганная насмерть

Размахом крыл – едва жива —

Лепечет тоненько душа:

«Поэтова я, господин…»

«Ха-ха-ха!..» – едва ли не сказала вслух Людочка и улыбнулась.

Дурак не может быть один!

Он вечно трется где-то рядом,

Хозяйскую мозоль блюдя,

И да хранит его судьба

От благости вдруг ставшей ядом…

4.

Нинка Федорова полола огород в купальнике. У нее было большое сильное тело и красивая грудь. Грудь едва помещалась за узкой полоской лифчика.

«И как он только не треснет, лифчик этот?» – подумал Ленька.

Особенно остро подобные мысли беспокоили Леньку, когда соседка нагибалась к земле.

– Ленька, слышь!..

Погода назад Нинка развелась с мужем. Женское одиночество сделало ее смелой и простодушной. Особенно в общении с Ленькой.

– Ленька!..

– Ну?

– Жена твоя где? Опять стихи пишет?

Нинка стояла, опираясь на тяпку, и пристально смотрела на Леньку.

Ленькин взгляд снова уткнулся в полоску ткани на женской груди.

– Обед она готовит, – соврал Ленька.

– Вкусный, наверное?

– Кто?

– Ни кто, а что. Обед.

Ленька промолчал.

– Ленька, скажи честно, жрать хочешь? А то пойдем, накормлю.

Полуголая, уже успевшая вспотеть от работы, Нинка была похожа на булочку с маслом. Ленька вдруг почувствовал, как его «мужское начало» огнем обожгло низ живота.

– Нет, спасибо…

Ленька отвернулся. Он с силой, почти не разбирая где сорняк, а где картошка, заколотил тяпкой по земле.

– Дурак ты, Ленька!

Ленька сжал зубы и едва не кивнул головой в ответ.

5.

Людочка торжествовала… Она ерзала на стуле и боялась отстать от убегающих, торопливых строчек.

… А где же ангел?

Здесь!

Но в гневе он черен стал

И жуткий лик

Испепеляющее велик,

Как молнии в гневливом небе.

Да кто же рифмок не изведал?!

Тоскливо-кислое вино —

Слова, рожденные бездельем,

Но боль зубная – вот похмелье!

Мысли опережали возможности их изложения. Строчки «…Не челюсть – сердце боль свела, Ах, рифмы – серая тоска!..» не находили себе места.

Ленька вошел в комнату тяжелым, командорским шагом.

Широкая ладонь легла на плечо Людочки.

– Леня, ты что?!..

Властные руки потащили ее в спальню.

– Обалдел, да?

Леня страстно сопел и молчал. Людочка отчаянно отбивалась, не выпуская из рук тетрадки и ручки. Вскоре лицо мужа стало похоже на разрисованную физиономию индейского вождя решившего объявить войну всем соседям сразу.

– Уйди, идиот, а то убью!

Людочка укусила мужа за палец. Ленька тихо охнул. Он оставил в покое жену и сунул палец в рот.

– Нашел время!.. – Людочка заплакала. – Уйди же, уйди!

Ленька стоял посреди комнаты – огромный и неуклюжий.

– Ну, чего уставился?!

– Я это самое… – в голосе мужа слышалось откровенное раздражение. – Я есть хочу!

– Вот и иди на кухню.

Взгляд Леньки споткнулся на разгневанном лице молодой женщины. Слезы делали его чужим. Людочка протяжно всхлипнула и по-детски вытерла нос ладошкой.

Леньке стало чуть-чуть стыдно – соблазнительный и полуголый образ соседки Нинки померк. Инстинкт уступил место сомнению.

На кухне Ленька нашел хлеб, колбасу и стакан остывшего кофе. Ленька ел, не чувствуя вкуса, и смотрел в окно. Когда соседка Нинка, наконец, направилась в сторону своего дома, Ленька облегченно вздохнул. Он на цыпочках прошел по залу. Людочка спряталась в спальне, но Ленька даже не взглянув в сторону запертой двери.

В полутемном коридорчике Ленька наткнулся на брошенную тяпку. Та, очевидно вспомнив свое близкое родство с граблями, охотно и умеючи разбила ему нос черенком.

6.

… И на беду,

Гуляла кляча там, внизу.

Стихотворная строчка застыла как кинокадр. Грозный ангел с опухшей щекой висел в воздухе, держа перед собой съежившуюся от страха душу поэта. Внизу прогуливалась старая лошадь. Она лениво жевала траву и совсем не интересовалась тем, что происходит у нее над головой.

Людочка отлично знала, что должно было произойти дальше, но слов – простых и понятных – таких, которые рождались в сердце всего десять минут назад, уже не было.

– Ленька… Дурак! – громко сказала Людочка.

Стало чуть легче, но ангел «в кадре» не двигался.

Людочка привстала и посмотрела в окно. Ленька снова полол огород. Его могучая спина казалась по стариковски сутулой и усталой.

«Кадр»-картина: ангел плюс ошарашенная душа поэта и кляча внизу таяла прямо на глазах.

«Нет-нет!.. Нельзя!.. Так нельзя!»

Людочка не понимала что нельзя и почему нельзя. Ручка торопливо заскользила по бумаге, записывая то последнее, что норовило ускользнуть из памяти.

Ангел ожил…

… Он шкуру с лошади срывает,

Ей душу втискивает в грудь.

Душа, о радости забудь!

И обнаженный конь взмывает

И исчезает вдалеке…

Со шкурой старою в руке

Стоит и смотрит ангел…

Браво!

В сердце что-то тихо щелкнуло, и авторучка тут же продолжила:

Поэт – кто высказаться может,

Кто может вспыхнуть разом, вдруг,

Всем тем, что рвет чужую грудь,

Всем тем, что чье-то сердце гложет…

Когда душа моя без кожи,

Слова испепеляют мозг.

Я говорю, мой добрый Бог!..

Мой милосердный, добрый Боже,

За что ты мучаешь меня?

За что мне, кляче, вдруг дана

Душа без самой тонкой кожи,

За что от слов схожу с ума?..

Я вижу мир и мир без дна,

На что мне опереться, Боже,

Ведь я…

Людочка замерла… Как такового ее собственного «я» сейчас почти не существовало. Был только лист бумаги и чуть подрагивающий кончик авторучки над ним.

Время летело совершенно незаметно. Людочка не помнила ни о чем: ни о Леньке, ни о недавней ссоре с ним. Прежнее поэтическое вдохновение вернулось незаметно, словно на цыпочках. Но из недавнего – чуть насмешливого и лукавого, – оно вдруг превратилось во что-то пронзительно острое. Собственное «я» таяло, как снег на горячей ладони.

А строчки оборвались… Чувства в груди стали настолько огромным и нетерпеливым, что Людочка задыхалась. Она резко встала и, не зная, что ей делать дальше, обошла вокруг стола.

Руки дрожали… Она перевернула лист тетради. Лист был пугающе чистым, как снег.

7.

– Ленька, ты свою благоверную бить пробовал?

– Нет.

– Даже ни разу?

– Нет.

– Зря!.. Вон тот салат попробуй, Ленечка.

Нинка все-таки одела халатик. Правда, он был застегнут не на все пуговицы. Такая небрежность только подчеркивала стройность женской фигуры.

На расстеленном на грядках одеяле стояли тарелки с разнообразной закуской. Бутылка самогона торчала рядом с локтем Леньки, едва ли не на четверть воткнувшись в мягкую землю.

Ленька ел торопливо, но со вкусом.

– Может, выпьешь?

Не дожидаясь ответа, Нинка потянулась к бутылке. Очередная пуговица на ее халатике легко выскользнула из петли.

«Старый халатик, наверное… – решил Ленька. – Покупала его давно».

– Мой-то бывший выпить любил, – легкомысленно болтала Нинка. – А как выпьет, так, значит – подраться. Дурак, одним словом.

– Знаю, – Ленька кивнул.

Однажды тощий и злой, как черт Толик бросился на Леньку. Но тому даже не пришлось поднимать руки. Толик налетел на гиганта-соседа, как на железобетонный столб и рухнул на землю.

– Убить обещал, – Ленька улыбнулся.

Он поднял стакан. Наполненный до краев стакан с самогоном пах не столько сивухой, сколько едва ли не сорока травами, на которых был настоян.

– Пей, Ленька, пей, а то прольешь.

Нинка ждала. Она улыбнулась и не опускала глаз.

«А купальник, значит, тоже… Переросла она его, значит, как и мужа», – Ленька тянул в себя пахучую жидкость, не отрывая глаз от полоски лифчика.

Он вдруг поймал себя на мысли, что Людочка сейчас наверняка смотрит в окно – приготовление к пикнику на огороде получилось довольно шумными.

Ленька чуть не поперхнулся самогоном.

– Черт!.. Сигареты дома забыл.

Ленька отставил не допитый до дна стакан и быстро встал.

– Вернешься?..

В глазах Нинки было столько тоскливого и жадного ожидания, что Ленька отвернулся.

– Я скоро, – пообещал он.

– А с Толиком у меня – все! – вдруг горячо заговорила Нинка. – Понимаешь, Ленечка?.. Последний раз с граблями его встретила. Не могу я с ним больше… Противно.

Ленька уже шел к дому. Не оборачиваясь, он кивнул. Споткнувшись на борозде, Ленька не к месту выругался и решил, что в его в личной жизни, пожалуй, тоже все кончено.

8.

Пачка сигарет лежала на столе, в зале.

– Слышь, поэтесса! – Ленька ударил кулаком в запертую дверь спальни. – Выходи, поговорить нужно.

За дверью чуть слышно всхлипнули.

– Ну, кому говорю?!

Ленька удивился тому, как зло и громко звучит его голос. За дверью молчали.

Ленька уже не сомневался, что Людочка действительно видела «пирушку» мужа с красивой соседкой на огороде. Но, все неприятности, включая и эту, Людочка переносила молча.

– Сволочь!.. Всю душу ты мне вымотала! – вдруг закричал Ленька. – Иди сюда, бить буду!

Глубоко оскорбленное мужское чувство, порядком подтравленное полуголой Нинкой и подзадоренное самогоном, требовало выхода. Слов было мало, почти в обрез.

Ленька пнул ногой стул. Тот упал на бок. Ленька пнул его еще раз. Стул с грохотом, задевая по пути все, что только можно, отскочил в сторону.

– Писательница!.. Творческая личность, понимаешь, – бушевал Ленька, – а в доме жрать нечего!.. Огурцами с грядки питаюсь, как приблудный заяц. Я тебе что, бык, чтобы и дома и на работе за двоих пахать?..

Дверь в спальню под огромным кулаком затравленно пискнула и чуть подалась внутрь.

– Ты хоть копейку домой принесла, а?!..

Вообще-то, Людочка работала учительницей в начальных классах. Но ее зарплата составляла только десятую часть Ленькиной. О ней частенько забывали, планируя ближайшие расходы.

– А рожать за тебя кто будет, тоже я? Дура никчемушняя!.. Выходи!

Кулак снова опустился на дверь. Та стала ниже и перекосилась на один бок. Ленька вдруг понял, что еще одно усилие и дверь или распахнется, или просто разлетится в щепки.

Он замер и медленно опустил кулак.

– Выходи… – голос Леньки звучал все также грозно, но вдруг стал глуше. – Все равно бить буду!

Тоненькая и хрупкая Людочка была только на год моложе Нинки. Но рядом с ней она казалась подростком. У Людочки были огромные голубые глаза и тоненькая шея.

– Симулянтка!.. Кровососка несчастная.