В погоне за солнцем. Не все видимое можно увидеть…

– У меня ощущение, что я знаю это место, – бормочет она.

– Я думаю, это добрый знак, – замечает Дима, закрыв водительскую дверь и подходя к Агате.

– Почему?

– Мы все когда-то встречались, не в этой жизни, так в другой. И ты просто узнала место, где мы были счастливы раньше. – Дима обнимает Агату и нежно целует ее в висок. – До встречи с тобой я смеялся над такими вещами, а сейчас убеждаюсь, что это правда.

– Нет, дело не в этом. – Агата не может отвести взгляд от дома.

– А в чем?

– Не знаю, – признается она, чувствуя, что за ней наблюдает тысяча глаз, а за каменными стенами скрывается что-то опасное.

– Пойдем? – Дима берет Агату за руку и ведет к дому. Она заставляет себя улыбнуться, но на самом деле ей хочется бежать без оглядки. Звуки, запахи, образы – все вокруг напоминает ей о событиях последней недели, о смерти Вильчука, словно возрождая забытый кошмарный сон.

– Перестань бояться, трусишка! – У Димы прекрасное настроение. Он крепко сжимает руку Агаты и открывает входную дверь:

– Мам, пап! Мы пришли!

Широкая лестница с мягко горящими встроенными светильниками ведет на второй этаж. Агата сжимает ладонь Димы, услышав приближающиеся шаги.

«Сейчас я увижу их».

Вероника Аркадьевна Лазарева выглядит безупречно. Ее светло-персиковый костюм и обувь такого же цвета сидят на ней идеально, как на манекене. Каштановые волосы аккуратно уложены, словно каждый волосок знает свое место. Агата замечает, что черты лица Лазаревой кажутся милыми, но ее глаза – суровые, почти черные – создают контраст.

«Димка очень похож на маму, – размышляет Агата. – У них даже мимика одинаковая. А вот высокий рост и темперамент он, видимо, унаследовал от отца».

Сергей Афанасьевич, как и Дима, довольно сдержан и элегантен. Но, в отличие от звучного баса сына, у него невероятно тусклый и слабый голос. Трудно представить, что этим самым голоском руководитель крупной строительной компании внушает страх своим подчиненным.

– Это вам, – смущенно говорит Агата, протягивая свой подарок, и поднимает голубые глаза на хозяйку дома.

– Очень тронута, – с улыбкой отвечает Вероника Аркадьевна, принимая пирог. Она внимательно смотрит на гостью. – Домашний. Вы разрушили мои представления о том, что современные девушки не умеют готовить.

– Что ты, мам! Агата – мастерица на все руки! – радостно уверяет Дима.

– Счастлива наконец с вами познакомиться, – делает вид, что не слышит последних слов сына, Лазарева. – Будьте как дома.

Агата и Дима, сопровождаемые Вероникой Аркадьевной и Сергеем Афанасьевичем, который, к удивлению, не выказывает никаких эмоций, входят в гостиную, а затем в столовую. Агата идет, опустив голову и стесняясь смотреть по сторонам. Подняв глаза, она замечает свое отражение в массивном зеркале и ужасается. Ей кажется, что она здесь совершенно не к месту, как уличная кошка, по ошибке попавшая в чужой дом. С досадой вспоминается ей платье Регины, которое так и осталось висеть в шкафу…

– Как же долго мне не удавалось заманить вас в гости, – смеется Лазарева, усаживаясь за идеально накрытый стол. – Неужели вы меня избегали?

Агата чувствует, как гулко колотится ее сердце. Но, не желая разочаровывать Димку, запрещает себе бояться.

– Что вы, Вероника Аркадьевна, конечно нет! Просто у меня было очень много дел. Днем – школа, вечером – подготовительные курсы…

– Чистая правда, – подтверждает Дима, разливая вино по бокалам. – Даже мне с трудом удается втиснуться в ее плотное расписание.

Агата переводит взгляд на Сергея Афанасьевича. Тот приступает к трапезе, не дожидаясь остальных, не обращая на гостью никакого внимания.

– Ну а теперь расскажите нам, кто же вы такая, загадочная девушка? – просит Лазарева, сложив тонкие пальцы в замок.

– Загадочная? Я?

– Агата, не смущайся. Мама любит задавать странные вопросы, – с улыбкой говорит Дима.

– Ради бога, что Агата обо мне подумает? – хихикает Лазарева. – Димуля говорил, вы готовитесь поступать в художественный институт?

– Да, надеюсь поступить.

– И как вы оцениваете свои шансы?

– Она обязательно поступит! – подхватывает Дима. – Весь год занималась с репетитором. Но, думаю, в дополнительной подготовке не было необходимости. Ее и так примут в любой институт с такими способностями.

– Димуля, ты не прав, – возражает Лазарева. – Талантливых людей много. И отправляться в институт без соответствующей подготовки неразумно. Если, конечно, у вас нет человека, готового замолвить за вас словечко.

– Я согласна с вами, Вероника Аркадьевна.

– Мне кажется, вы обе преувеличиваете.

– Нет, Дим, так и есть, – Агата мельком бросает взгляд на Сергея Афанасьевича: он по-прежнему игнорирует происходящее, только ест и пьет. – Сейчас определяющий фактор для поступления – это не талант студента, а его связи.

– Ну, не только сейчас, – Лазарева прищуривает черные глаза. – Заискивание преподавателей перед влиятельными людьми старо как мир. А кто ваши родители, позвольте спросить?

Агата находит вопрос двусмысленным, но не теряется:

– Мама – учитель русского языка и литературы, папа – военный инженер.

– Удивительно, – протягивает Лазарева. – Инженер. Учитель. И вдруг живопись!

– Да, мои родители не имеют отношения к искусству. Но мне повезло встретить замечательного преподавателя, который вдохновил меня заниматься рисованием.

– О ком вы говорите? – уточняет Лазарева.

– Об Андрее Борисовиче Вильчуке.

– Тот, который повесился?

Агата и Дима переглядываются. Сергей Афанасьевич продолжает есть, как будто происходящее его не касается.

– Димуля, ты говорил, что картины Вильчука подорожали после новостей в прессе? – обращается к сыну Лазарева.

– Да, цены на его работы выросли в несколько раз после… того, что произошло, – отвечает Дима. – Странные люди.

– Какой ужас. Покончить с собой на глазах у всей школы… Может быть, он сделал это специально? Чтобы прославиться?

– Мам, давай сменим тему, пожалуйста, – мягко просит Дима. – Агата очень переживает из-за произошедшего.

– Хорошо, хорошо. Светлая память вашему учителю. Знаете, милая, я всегда уважала преподавателей, которые поддерживают творческие начинания детей. И, честно говоря, я не удивлена, что вы с Вильчуком, так сказать, нашли общий язык. Я немного знала его. Он производил впечатление довольно эксцентричного человека.

– Что вы имеете в виду? – Агата чувствует, как дрогнули ее пальцы на бокале.

– Вы не обидитесь, если я скажу, что нахожу вас весьма необычной, даже немного странной? Я это без всякой задней мысли.

– Я понимаю.

– Для творческой личности это даже хорошо! – Лазарева улыбается и машет рукой. – Видимо, вы были необычным ребенком?

– Агата была необыкновенным ребенком, – поправляет Дима и подмигивает ей. – И ее работы такие же. Вы знаете, – он поочередно смотрит на родителей, – она использует уникальную реалистическую технику письма! Агата писала мой портрет и…

– Мы не сомневаемся в ее таланте, – отвечает Лазарева, сверкнув глазами в сторону Агаты. – И все же быть художником в современном мире… Далеко не все талантливые художники могут полностью реализовать себя в этой профессии. Такой выбор, если хотите знать, связан с большим риском, особенно для девушки, которая не имеет… реальной поддержки. У вас, несомненно, достаточно упорства, но дело не только в этом. Вы можете потратить годы и ничего не достичь. Нет никаких гарантий, что аудитория будет так же восторженно принимать ваше творчество, как мой сын. На современном небосклоне живописи лишь немногие достигают значительных высот. Особенно это касается России, где почти не осталось известных художников. Например, ваш преподаватель – всю жизнь занимался живописью, но заговорили о нем только после его смерти.

– Мам…

– А что такого я сказала?

– Вероника Аркадьевна, живопись – это моя страсть с самого детства. Я не вижу себя в другой профессии. Мне не нужны слава и деньги, главное, что я занимаюсь любимым делом. Для любого художника, будь то строитель, композитор или живописец, его работа – единственный смысл существования. Поэтому, даже не имея, как вы сказали, реальной поддержки, я не считаю, что чем-то рискую.

– Если вы намерены удачно выйти замуж, то вы действительно ничем не рискуете, – сухо замечает Сергей Афанасьевич. Все смотрят на него. Выражение лица хозяина дома по-прежнему не выдает никаких эмоций.

– Агатка, знаешь, что нужно, чтобы картины заняли достойное место в истории живописи? – спрашивает Дима, чтобы нарушить неловкую паузу. – Нужно хорошо питаться. Художнику нужны силы, а ты ничего не ешь. Даже жаркое не попробовала, а мама ведь так старалась.

– У меня есть идея, – говорит Лазарева и встает из-за стола. – Давайте вместе организуем десерт, дорогая. Может быть, это пробудит ваш аппетит?

– Конечно, – поспешно соглашается Агата и встает, случайно задев вилку, которая с громким звоном падает на пол. – Ой, простите.

– Не стоит беспокойства, – дружелюбно говорит Лазарева, обнимая Агату за плечи и направляясь с ней на кухню. – Заодно покажу вам дом.

Дима одобрительно смотрит им вслед, но, вопреки его ожиданиям, его мать не собирается показывать дом Агате. Как только женщины скрываются из виду, хозяйка дома мгновенно меняется. Ее глаза становятся еще более черными, губы плотно сжимаются, и она тут же отстраняется от Агаты.

Агата осознает, что происходит. Вероника Аркадьевна, потакая прихотям своего сына, оказала ей огромную услугу. Знакомство с так называемой девушкой было организовано лишь для того, чтобы удовлетворить каприз избалованного ребенка. И неважно, что его ножка уже сорок шестого размера.

Вероника Аркадьевна считает, что Агата не подходит ее единственному сыну, и уводит ее из-за стола не для того, чтобы познакомиться поближе или обменяться женскими секретами. Она хочет покончить с ней раз и навсегда.

«Может, это не так уж и плохо – оказаться с ней наедине? – с тоской думает Агата, оглядываясь в сторону столовой, где остался Дима. – Можно будет поговорить откровенно, без надзора ее мужа. Она женщина, у нее есть сердце. Она должна понять!»

Агата мысленно готовит целую тираду, чтобы объяснить Веронике Аркадьевне, что для нее значит Дима. Но не успевает и рта раскрыть.

– Давайте поговорим начистоту, милая, – приглашает Лазарева Агату на кухню.

– Давайте. Только…

– Нет уж! – Вероника Аркадьевна резко меняет тон. – Сначала я, – она открывает шкафчик и достает изящные фарфоровые чашки. – Вы хорошо играете роль вежливой, сдержанной, скромной девушки. Но я прекрасно понимаю, какая вы на самом деле.

Лазарева ставит чашки на поднос и продолжает:

– Казаться и быть – не одно и то же. Кроме того, я знаю о проблемах в вашей семье: отец – алкоголик, мать не в себе, жизнь у вас тяжелая. Да еще эта ваша одержимость живописью… Я вам сочувствую. Не дай бог пережить то, что пережили вы. – Лазарева стучит по столу. – Я могла бы долго ходить вокруг да около. Но раз уж Дима привел вас в этот дом, думаю, мне следует сразу же объясниться с вами, чтобы развеять иллюзии.

– Вероника Аркадьевна, я очень люблю Диму. Разве может быть что-то…

– Ну конечно, любите! – Лазарева приторно улыбается и наливает кипяток в чайник. – И как же вам его не любить? Материальные блага вас, конечно, не интересуют. Я вполне могу представить, что случайное знакомство молодых людей из разных социальных слоев может перерасти в чувства. Но у вас с Димой нет будущего. И вы, как умная девушка, это прекрасно понимаете. Юность быстротечна, а жизнь длинна и сложна, – Лазарева начинает неторопливо нарезать пирог. – Необходимо тщательно планировать свою жизнь, это не просто слова, это суровая необходимость. Людям с амбициями и претензиями, как у вас, ох как непросто живется…

«Как же она наслаждается собой, упивается своей властью! Именно в такие моменты жизнь этой женщины наполняется смыслом. Но если она ожидает, что я сейчас заплачу…»

– Не подумайте, что у меня есть какие-то предубеждения из-за разницы в социальном положении, – спокойно продолжает Лазарева. – Я просто старше вас и лучше понимаю, как устроен мир. Вы, конечно, не сможете сразу расстаться с моим сыном – это невозможно. Я не лютый зверь и все понимаю, но совершенно бессмысленно затягивать и усложнять эту ситуацию. Поверьте мне, вы зря потратите время, пытаясь удержать его, и только причините себе лишнюю боль. Разве вы не чувствуете, что ваши отношения с моим сыном даются ему нелегко?

– Я ничего такого не чувствую. Я знаю, что он любит меня…

Лазарева вручает Агате поднос с аккуратно разложенным на четырех тарелках миндальным пирогом:

– Мы поняли друг друга, милая?

– Вероника Аркадьевна, – Агата старается сохранять спокойствие, но чувствует, как ее охватывает дрожь с головы до ног, – в моей семье действительно есть определенные сложности, но какое это имеет значение? Вы же видите, какой я человек. Мне не нужны ваши деньги, мне нужен только он!

– Вы не получите его.

– За что вы так со мной? Я же ничего плохого вам не сделала!

Лазарева бросает на Агату снисходительный взгляд и по-матерински приглаживает ее светлые волосы, которые доходят до середины спины. В этом жесте чувствуется какая-то недоброжелательность, что-то оскорбительное: «Где уж тебе, бедной девочке, сделать мне что-то плохое».

– Так вы меня услышали? – спрашивает Лазарева, давая понять, что не намерена продолжать разговор.

– Да…

– Вот и замечательно! – Лазарева снова становится гостеприимной и радостно смеется. – Пойдемте, попробуем ваш пирог!

Глава 4

«Ты не задумывалась, почему мы, люди, так часто болеем?

Мы болеем с самого рождения и до самой смерти. Почему?

Ты поверишь, что причиной этого может быть твое собственное подсознание? Голос, который иногда шепчет тебе на ухо то, о чем ты не осмелилась бы рассказать даже самым близким. Голос, который управляет твоими тайными мыслями. Неосознанный, подавленный, отодвинутый в сторону повседневными заботами. Требуется мужество, чтобы принять его, ведь это голос хранителя твоего внутреннего мира – голос подсознания.

А что бы ты сказала, узнав, что твое подсознание тебе не принадлежит? Оно не имеет к тебе никакого отношения, являясь отдельным, чуждым, живым существом. Существом со своими эмоциями, желаниями, целями. Это существо называется агрид. Именно агрид съедает твою внутреннюю жизненную энергию или питается энергией твоих родственников и друзей.

Есть сильные агриды – энергетические вампиры, способные пробивать защитное поле своих жертв и забирать их жизненную силу, а есть слабые, и они, в конечном счете, губят сами себя.

Тут уж кому как повезет.

Зная об этом, сможешь ли ты подчинить подсознание себе или оно одержит верх над тобой?»

Так говорила Сонора, когда впервые рассказывала мне о моих видениях и о том, что скрывается за ними. Этот разговор, изменивший мою жизнь, я буду помнить всегда.

Оказалось, в нашем теле обитают существа, которые питаются нашей энергией. Такое услышишь не каждый день.

Тогда же я начала изучать знаменитую книгу Вершителя, которой Сонора и другие ясновидцы завладели после вторжения агридов на Землю.

Я закрываю глаза и вспоминаю каждую страницу. Помню, какая погода была за окном, какая музыка звучала за стенкой. Ведь от того, насколько внимательно я читала текст, зависела моя жизнь.

Из первой главы я узнала, что растения, как и люди, обладают сознанием и чувствами. Их жизненная энергия, хоть и не в такой степени, как человеческая, может служить источником питания для агридов. Но только человеческая энергия способствует долгожительству агридов, поэтому они и живут в нас.

В той же главе было сказано, что люди ошибочно называют «порчей» или «сглазом» вполне естественное явление – разрушение оберега, защитного поля, которое есть у каждого агрида. Когда оберег разрушается, агрид становится уязвимым для своих сородичей.

В конце главы было написано:

«Хотите избежать укуса агрида?

1) Не показывайте другим своих эмоций

2) Не делитесь с другими своими мыслями и чувствами

3) Не подпускайте никого близко

4) Никто и никогда не должен вас касаться».

Глава 5

Агата достает из кармана ключи и начинает открывать дверь. Вдруг она замирает и прислушивается: из-за двери доносятся пьяная ругань и звон разбиваемого стекла.

Мир и покой в ее доме – редкость. Агата быстро заходит внутрь, пытаясь оценить обстановку. Видит, что отец, как обычно, в стельку пьян.

Заглянув в спальню матери, Агата не находит ее там и спешит на кухню. Нащупывает рукой выключатель, и тусклая желтая лампочка освещает неприглядную обстановку: груду разбросанных пустых бутылок и женщину, которая курит, облокотившись на подоконник.

В школе, где мать Агаты когда-то преподавала русский язык и литературу, ее уважительно называли Анной Сергеевной. Сейчас же зовут Аней, словно обращение по имени и отчеству к кассирше в магазине кажется чем-то противоестественным.

Анна не оглядывается, хотя слышит, что вошла ее дочь.

«Мам, ты в порядке?» – думает Агата, глядя на острые плечи и преждевременно поседевшие редкие волосы матери. Но она не может задать этот вопрос. Голос словно покинул ее.

– Не ходи здесь. Осколки… – Анна шевелит дрожащими губами. – Сейчас уберу.

– Не надо, я сама.

Агата приносит веник и совок, убирает осколки. Она выходит из кухни, испытывая странное чувство – стыд. За себя, за маму, за отца. За долгие годы, превратившие троих близких людей в чужаков, живущих под одной крышей. За то, что в их семье не принято делиться новостями, собираться за общим столом, даже здороваться.

Бессилие и невозможность изменить ситуацию, преодолеть внутренний барьер и просто сказать теплое слово близкому человеку, гонит Агату в ее комнату – в убежище, единственное место, где она может укрыться от всего мира.

Уткнувшись лицом в подушку, она чувствует, как под веками скапливаются жгучие слезы. Не хватает маленького толчка, чтобы расплакаться. И тут она вспоминает в мельчайших подробностях лицо Лазаревой: «Разве вы не чувствуете, что ваши отношения с моим сыном даются ему нелегко?»

Приходится сжать руки в кулаки, чтобы не вскрикнуть. Агата даже едва слышно рычит. «Проще всего сейчас разрыдаться, как ребенок. Рассказать все Димке, поставить ему ультиматум. Именно этого добивается его мать. Она хочет, чтобы Димка оказался перед сложным выбором, разрывался между нами, а потом устал от всего этого и бросил меня! Но этому не бывать, Вероника Аркадьевна. Плохо вы меня знаете. Чего бы мне ни стоило, я буду вежливой с вами даже после такого унижения. Буду улыбаться вам, потому что знаю, чего хочу. Я умею бороться, как вам и не снилось!»

Мелодия мобильника прерывает поток воспаленных мыслей девушки. Она разжимает руки, на ладонях остаются следы от ногтей.

Агата достает телефон из сумочки:

– Алло?

– Я уже соскучился по тебе…

– А я по тебе…

– Всю дорогу молчала. Точно все хорошо?

– Конечно. Ты нормально доехал?

– Да. Только что разговаривал с мамой. Она сказала, что ты ей очень понравилась.

Агата проглатывает колкость, которая начинает вертеться на языке.

– Она мне тоже понравилась. У тебя замечательные родители, Димка…

– Я серьезно, она правда тобой восхищена.

Агата тяжело вздыхает:

– Слушай, не надо меня утешать. Мне не три года. Я знаю, что многие матери не любят девушек своих сыновей.

– Возможно. Но я надеюсь, вы с мамой выше этих условностей. Ведь у вас так много общего, если подумать. Просто мама не из тех, кто сразу открывается людям. Как и ты, кстати.

– А твой отец? Он был так неприветлив.

– Да он даже на меня не обращает внимания! – оправдывается Дима. – Отец бывает общительным только в вопросах бизнеса. Но могу тебя заверить, он презирает слабых духом людей и наверняка уже проникся к тебе симпатией. Он просто ждет одобрения мамы, чтобы продемонстрировать свое истинное отношение. Скоро вы подружитесь, и мы еще не раз со смехом вспомним эти первые, поверхностные впечатления.

– Я думаю, наша дружба во многом зависит от тебя.

– Агатка…

– Что?

– Знаешь, – вздыхает Дима, – как бы там ни было, даже если родители будут против, я все равно выберу тебя. Понятно?

Губ Агаты невольно касается улыбка, а тревога, которая терзала еще секунду назад, словно растворяется в услышанных словах.

– Димка… – нежно начинает Агата, но тут в ее дверь тихонько стучат. – Слушай, ты извини… Давай завтра договорим? Хорошо?

– Конечно. Спокойной ночи, любимая. Целую тебя крепко-крепко.

– Спокойной ночи.

Агата отключает телефон и открывает дверь. Входит ее мать со следами слез на щеках.

«Если и есть в этом мире человек, который является полной противоположностью Вероники Аркадьевны Лазаревой, то это моя мама, – думает Агата. – Она словно сломлена изнутри. На ее лице застыла печать застарелой боли, будто она видела что-то настолько ужасное, что отбило у нее всякое желание жить. Чем бы мама ни была занята – на работе, во время просмотра телевизора или приготовления обеда – кажется, что боль с ней всегда, затаилась в морщинке между ее бровей».

– Наконец-то угомонился, – ворчит Анна и устало садится на старенький диван. Агата прислушивается: пьяный голос отца смолк, сменившись храпом. – Надеюсь, проспится до завтра.

– А что завтра? – настораживается Агата.

– Как это «что»? День памяти твоего брата. Забыла?

– Да, точно. Вылетело из головы… – Агата садится рядом с матерью и включает телевизор.

– Мне твоя помощь понадобится, – говорит Анна. – Нужно будет заказать пироги в кондитерской, кое-что купить.

– Мам, у меня же завтра экзамен.

– Экзамен… А мне что прикажешь делать? Разорваться?

– Но я даже не знаю, во сколько освобожусь. Я тоже не могу разорваться.

– Приглашенные подойдут к двум часам. Одной мне не успеть. Рассчитывала, что отец поможет, но… Никому нет дела до моего мальчика.

– А до меня кому-нибудь есть дело? – Переключив несколько каналов, Агата выключает телевизор и отбрасывает пульт. – Позвонила бы Нелли. Уверена, она с радостью тебе поможет. Почему ты ее избегаешь? Она постоянно о тебе спрашивает.

Анна ухмыляется:

– Спрашивает она… Благодетельница.

Агата устало прикрывает глаза и делает над собой усилие:

– Хорошо. Утром зайду в кондитерскую, сделаю заказ, и пироги доставят тебе на дом. А после экзамена буду тебе помогать. Устраивает?

– Возьми деньги.

– Убери свой кошелек. Отец и так все из дома выносит, еле сводим концы с концами. Есть у меня деньги.

– Ну, тогда спокойной ночи. – Анна поднимается и идет к двери.

– Спокойной ночи. И позвони Нелли.

– Нашла бы себе нормальную профессию, жила бы как все, – заключает Анна, обернувшись через плечо у двери. – Художница… Мне было бы смешно тратить на это время.

– Конечно, тебе ведь лучше знать, как именно нужно тратить время, – огрызается Агата.

Анна выходит, не ответив.

Агата включает настольную лампу, садится за мольберт и начинает водить карандашом по листу ватмана. Через несколько минут на бумаге появляется набросок: роскошная гостиная, в центре которой находится кошка с выгнутой спиной, а вокруг нее – недоумевающие люди.

Агата работает над рисунком, даже не замечая, что давно плачет навзрыд.

Глава 6

«Голубой – страх. Зеленый – спокойствие. Фиолетовый – гнев».

Вира отчаянно пытается изменить цвет своего полупрозрачного защитного поля. Чтобы оно стало зеленым, а не голубым, Вире нужно взять свои эмоции под контроль и перестать волноваться. Но она впервые в жизни не может этого сделать.

Услышав хлопок входной двери, Вира вздрагивает и замирает. В прихожей загорается свет, затем раздаются неторопливые, твердые шаги. Входит хозяин квартиры – высокий сутулый мужчина с хмурым лицом. Ему можно дать около тридцати, но в его пепельных, почти стальных глазах есть нечто неестественное, что добавляет ему еще двадцать или тридцать лет. Защитное поле, окружающее его тело, излучает изумрудное сияние.

– Г-где ты был, Гектор? – спрашивает Вира, изо всех сил стараясь не дрожать.

Гектор проходит по комнате, даже не взглянув в сторону гостьи. Всем своим видом он показывает, что недоволен.

– Сегодня у тебя поиски, забыл? – Вира задает второй вопрос, не получив ответа на первый. Она мысленно ругает себя за то, что затеяла все это: «Теперь уже слишком поздно… Придется довести дело до конца».

– Ты что-то хотела? – спокойно спрашивает Гектор, снимая часы с запястья. – Я ложусь спать.