Тайна Ирминсуля

Как теперь разговаривать с ними? К чёрту вечеринки, к чёрту поиски выхода! Ей просто нужно время, чтобы разобраться в себе, – неделя, две, три. Спокойный месяц. До смерти всё равно ещё минимум полгода…

– Госпожа, а как же Изель? Она просила вас быть у Делоне!

Изель… О ней сегодня тоже не хочется думать. Мари молчала. Жанетта вздохнула, не дождавшись ответа, и вышла из комнаты.

Но госпожа зря с облечением решила, что её оставили в покое. Вскоре здесь появилась Тринилия. Молча села на софу и скрестила пальцы, терпеливо ожидая внимания к себе.

Невозможно было не почувствовать пронзительный взгляд, сверлящий спину, и Мари повернулась, а, увидев бабушку, села на кровати, натягивая покрывало на согнутые в коленях ноги:

– Вы пришли меня уговаривать поехать?

Тринилия неторопливо разлепила сжатые губы:

– Нет. Ты можешь остаться дома. Но спать ты будешь в моей комнате.

– Почему?

– Я вспомнила, чем закончился подобное веселье два года назад, и не хочу повторения. Вижу, прошлое к тебе возвращается, и я сожалею об этом, – бабушка пристальным и суровым взглядом буравила внучку, крутящую в руках мальвэн.

– Я тоже сожалею об этом, – тихо согласилась девушка с Тринилией. – Они разбили мне сердце, – она подняла голову и задала тот же вопрос, что и Жанетте. – Бабушка, скажите честно, ведь вы всегда говорите правду, какая она есть. А вы знали, что я была влюблена в Армана? Что это за сумасшедшее чувство было?

– Ты и сейчас его любишь, дурочка, – глаза Тринилии улыбнулись. – После того, как ты пыталась спрыгнуть с горы, но твой брат вместе с Делоне оттащили тебя, я предлагала твоей матери отправить тебя на юг, к племяннику. Но ты не захотела. В этом году мы решили подождать до бала. Если тебе никто не приглянется, уедешь в Лапеш. Там тебя до лета подготовят к Академии, помогут вспомнить всё нужное и забыть ненужное. Я уже отправила письмо, жду ответ.

Уехать отсюда в самый нужный момент? Мари выпросталась из-под одеяла:

– Я не поеду ни в какой Лапеш!

Бабушка улыбнулась так, что не оставалось сомнений: «Обязательно поедешь, уж я-то найду способ!» – добавила вслух:

– Я возлагала на тебя большие надежды. В твоей крови слишком заметен был огонь, доставшийся тебе от прадеда. Но ты потратила его на бессмысленные вещи. Надо уметь забывать, если тебя чувства убивают. И прощать, если обидел родной человек. А не умеешь идти дальше – беги, сверни на другую дорогу, но останься в живых. Поэтому я настаиваю на том, чтобы ты уехала на юг, ты сама поймёшь, что тебе это нужно. А мне нужны живые внуки…Ужин будет в обычное время, прошу не опаздывать.

Тринилия поднялась, тяжело опираясь на подлокотники, и пошла к двери. Мари захотелось её окликнуть, попросить ещё поговорить, но что-то остановило. Она положила руки на колени и в такой задумчивой позе дождалась вернувшуюся Жанетту.

– Давай одеваться, Жанни. Антуан ещё не уехал без меня? – на вопросительный взгляд служанки ответила Мари. – Я хочу быть сильной. И постараюсь ею быть.

Долгие сборы привели к тому, что не успели выехать засветло. На двор опускались сумерки, окрашивая утоптанный снег в мутную синеву. Брат с сестрой уселись в сани, слуги укрыли их меховой накидкой, и Мариэль сразу спрятала лицо: рассеянный глубокий вдох вечернего воздуха уколол лёгкие тысячью игл. Антуан последовал примеру, склоняя голову к лицу сестры. Сани медленно тронулись, покидая двор.

Оказавшись за пределами замка, возница хлестнул лошадей, и сани понеслись, подпрыгивая на неровностях дороги: после доставки хозяев нужно было ещё вернуться домой. Мариэль вцепилась в Антуана, уж очень подвижно вихляли сани по хрусткому насту. Через некоторое время сани замедлили ход, и Мариэль выглянула одним глазом наружу, показалось, что подъехали к развилке. Оказалось, та осталась позади, и возница теперь правил аккуратно, чтобы не перевернуть сани на мосту через реку Лонию.

Над путниками возвышались холмы, в сумерках выглядевшие чёрными рваными скалами. Мариэль высунула голову, любопытство оказалось сильнее коварного мороза и пронизывающего ветра. Однако рассмотреть всего решительно не получилось: было слишком темно. И всё же каким-то интуитивным чувством она узнала гору из сна. Это ж сколько нужно было ярости, чтобы забраться на эту вершину по морозу и в темноте!

– Почти приехали, – сказал Антуан, выныривая из-под накидки и проследив за направлением взгляда сестры.

– Что случилось два года назад?

– Ты просила не напоминать.

– Скажи!

Брат помялся:

– Ты психанула, – сани неожиданно заскользили ровно, как по отшлифованной глади, и Антуан приспустил покрывало: ветра здесь почти не ощущалось из-за растущих справа от дороги высоких деревьев и призамковой стены слева.

– И?

– И мы еле тебя догнали. Не знаю, что тебе пришло в голову… В общем, успели оттащить от пропасти.

– А потом?

– А потом в тебя будто шархал вселился… Заметь, ты сама спросила! – с некоторой досадой поморщился Антуан. – Мы порадовались, что ты забыла, а ты, оказывается, помнишь. Извиняться не стану: надоело.

Вместо ответа Мариэль взяла брата за руку, но сказать ничего не успела, потому что сани въехали в раскрытые ворота, а с крыльца навстречу сбежал слуга. Работы ему не досталось: Антуан сам помог сестре выйти из саней.

Их ждали. В относительном тепле и в свете ярких ламп, после морозной прогулки выступили слёзы. Пока слуги забирали плащи и перчатки, набрасывали на плечи длинную шаль, Мариэль потёрла щёки и глаза:

– Держи! – Антуан сунул в руку платок.

– А вот и завидная невеста прибыла! – громко сказал насмешливый и, однако, с некоторой холодностью, баритон сверху.

К ним спускался по лестнице мужчина лет пятидесяти, в глухом чёрном костюме.

– Благостного вечера, сир Марсий, – поздоровался Антуан с хозяином замка.

– И вам благостного вечера, – не сбавляя уровня иронии в голосе, мужчина подставил локоть Мариэль. – Позвольте вас, юная сирра, проводить лично к столу. Надеюсь, Антуан, вы не обидитесь: была бы у меня дочь, я бы предложил вам ту же услугу.

Мари взялась за локоть отца Армана, растерянно оглядываясь на брата, а тот скорчил гримасу, мол, бзик хозяина дома обсуждению не подлежит.

– Признаться, ждал вашего появления с особым нетерпением, слишком противоречивы были слухи о вашем приобретении, Мариэль, – они подошли к лестнице, сир Марсий отпустил руку гостьи и дотронулся до её локтя, поддерживая, чтобы помочь, если девушка оступится. – Но я рад видеть вас в добром здравии.

Далее последовали незначительные вопросы относительно дороги и здоровья родителей. Перешагнув порог гостиной, Мари остановилась. Но сир Марсий не дал замешкаться, увлёк к фигурам, сидящим в креслах в жёлтом окружении свечных бликов: бледной маленькой женщине рядом с Арманом, Люсиль, сиром де Трасси и учителем танцев Сер’ддором

Быстрее всех вспорхнула златовласка и бросилась обнимать оцепеневшую подругу, отвлекая своей нежной улыбкой от возникшей холодной тяжести в груди.

«Это безумие какое-то!» – Мари заставила себя перевести взгляд с Армана на женщину, поднявшуюся с помощью руки сына. В дневнике ей был присвоен эпитет «безумная», но вряд ли именно сейчас он подходил. Это была красивая дама лет сорока, несколько бледная и со сдерживаемой тревогой во взгляде. Арман определённо походил на неё, цветом волос и глаз и, отчасти, улыбкой. Антуан приветствовал всех, называя по имени, в том числе и сирру Элоизу, – за себя и сестру, проглотившую язык.

Волноваться было от чего: к сумасшедшим ударам сердца примешивалась неловкость от всеобщего внимания. Мари казалось, будто её оценивают и ждут малейшей оплошности, чтобы сказать: «Ну, мы так и знали!»

– Что ж, раз все в сборе, прошу к столу! – сир Марсий снова подставил локоть Мари и указал другой рукой на двери, ведущие в смежную комнату.

Там смущение только повысило градус: хозяин дома неожиданно усадил Мари по левую от себя руку как самого почётного гостя. Напротив оказался сир Аурелий с его пронзительным взглядом, учитель Сер’ддор, Арман и Люсиль. Слава Владычице, брата посадили рядом с сестрой, и, едва Мари опустилась на предложенный стул, снова вцепилась в Антуановскиую руку, лежащую на его коленке. Он ответно пожал, прибавляя уверенности.

Сир Марсий сказал небольшую речь, благодаря собравшихся за компанию, и приступили к ужину. Болтовня рассыпалась на диалоги между сидящими, хотя Мари не оставляло чувство, что к её разговору с хозяином дома прислушиваются все.

– Расскажите, юная сирра, как уживаются оба ваших дара? – на тарелку сиру Марсию и, кажется, ему единственному положили плохо прожаренный кусок мяса. Нож отрезал от него кусок, и на тарелку вытекла струйка то ли крови, то ли красного соуса. Мужчина невозмутимо положил мясо в рот, успевая задать вопрос.

– Не могу пока сказать, – ответила Мари, замечая всё тот же любопытный взгляд сидящего напротив сира Алтувия. – Чтобы разобраться с ними, потребуется некоторое время.

– Кому много даётся, с того многое спросится, – сир Марсий взглянул тёмными глазами на собеседницу. Властность и беспощадность к врагам – вот что читалось в его облике. Несколько тяжёлая челюсть и взгляд давали понять, что привести в трепет собеседника ему ничего не стоило. Крупный прямой нос определённо по наследству перешёл к Арману.– Вам несказанно повезло: унаследовать матушкин дар и вашего прадеда Ригхана – великая честь.

– Я бы предпочла иметь более скромные способности.

Как можно было жевать в присутствии всех этих людей? Сир Марсий заботливо положил ей на тарелку угощение, заметив, что гостья неактивно управляется вилкой:

– Отчего ж, юная сирра? Разве вам не хотелось бы научиться управлять людьми? – Делоне-старший мимолётно переглянулся с герцогом. – Мы, менталисты, можно сказать, держим руку на пульсе событий Люмерии. Владением огнём, безусловно, – полезная штука, но что может сравниться с властью? Научиться видеть суть людей и их желания. Влиять на их настроение и подталкивать к тому выбору, который выгоден вам. Очаровывать и завлекать. Играть с людьми. Как ваши браслеты, кстати, сирра Мариэль? Помогают ли они вам сдерживать ваши желания?

Где-то слева громко звякнула вилка. Прислуга тут же подскочила, заменяя упавший прибор сирры Элоизы на чистый. Мари показалось, будто слова сира Марсия относились и к супруге, только значение для неё они имели другое, отличающееся от того, что было предназначено для Мари. У сира Алтувия на губах мелькнула ироничная улыбка, учитель Сер’ддор нахмурился, Арман бросил быстрый взгляд и теперь смотрел на свою мать. Одна Люсиль с любопытством и фирменной обворожительной улыбкой поддерживала подругу.

Мари глотнула сок, напоминающий компот, заставила себя прямо посмотреть в чёрные насмешливые глаза сира Марсия:

– Возможно, кому-то это удовольствие кажется желанным, сир Марсий. Но не мне. Получать удовольствие от склонения воли другого человека в угоду собственным амбициям, мне кажется, может только человек с заниженной самооценкой. Я за свободу воли и выбора.

Вот теперь точно все уставились на неё. Даже Арман.

– Вот как! Признаться, вы меня удивили, юная сирра. Откуда проистекает столь глубокая философия в юной голове? – Делоне-старший весело и торжествующе обратился к присутствующим, хотя вопрос явно относился к Мари.

– Личный опыт, сир Марсий, и сожаления, – она заставила себя взять в руки столовые приборы, чтобы показать увлечённость едой.

– Вот так! Уделала! – засмеялся мужчина, сбрасывая напускную свирепость. – Ну, с этим сложно поспорить. Но я буду плохим хозяином, если ради диалога о высоких материях лишу вас полноценного ужина. И настаиваю на продолжении занимательной беседы после.

Двусмысленный диалог, который каждый из присутствующих за столом понял по-своему, завершился. Мари надеялась, что г-жа Делоне сможет в прозвучавших словах услышать извинения за поведение прежней Мариэль и обещание более не пытаться навредить Арману.

Сир Марсий разговорился с соседом справа и учителем, на время «забыв» о Мариэль и давая ей передышку.

После ужина все вернулись в гостиную, где произошло небольшое изменение. У одной из стены появилась импровизированная сцена – столик с проигрывателем и большие вазы с цветами по бокам.

Желание Сер’ддора порадовать присутствующих музыкой озвучил де Трасси. Концерт начался. Учитель исполнил несколько композиций разных тональностей, минорных, надо сказать, было на порядок больше мажорных. Получив бурю оваций от растроганных слушателей, кашлянул:

– А сейчас я приглашаю мою лучшую ученицу! – учитель протянул руку, приглашая к себе Люсиль. Взмах руки – из усилителя граммофона полилась музыка, и девушка запела.

У Люсиль был отличный голос, профессионально берущий ноты разных высот, и Мари поддалась очарованию, простив златовласке свои обиды. А когда, после её выступления поднялись мужчины, аплодируя и выкрикивая: «Бьян-фэ!» – Мари непроизвольно сделала то же самое, в порыве обожания. Как можно было тягаться с обаянием Люсиль и обвинять её в чём-либо? Тот, кто умел так петь проникновенно о чувствах, разве мог лгать и обманывать?

– Что ж, думаю, настало время, которое наши новобранцы ждут с особым нетерпением, – сир Марсий вновь взял бразды управления праздником в свои руки. – Позволим им в последний, я надеюсь, раз наиграться в детство. Отпустим их на волю. А нам, старикам, думаю, по душе придётся легаж под аккомпанемент марсалы, любезно переданной сиром Рафэлем…

– Благодарение Владычице, в конечном итоге мы свободны! – подхватывая Мари под руку, шепнула Люсиль. – Пойдём, я расскажу тебе новости, от которых ты сойдёшь с ума от счастья!

Четвёрка покинула гостиную, Арман привёл гостей в комнату, находящуюся неподалёку от гостиной со взрослыми. Люсиль усадила Мари рядом с собой и собралась было рассказывать новости, от которых подруга должна была потерять рассудок, но в комнате появился знакомый слуга, седовласый мужчина лет шестидесяти с перекинутым через руку ворохом чёрной ткани. Мари вспомнила его, это был воспитатель Армана, Вернер, привозивший господина к де Венеттам на комбат-де-бу.

Вернер отдал лёгкую ткань Арману, ею оказались мантии, и объявил:

– Сирра Элоиза устроила вам небольшое традиционное развлечение в честь праздника. В соседней комнате вас ожидает госпожа, готовая ответить на любые три вопроса каждого из вас.

Молодые люди переглянулись.

– Я тут не при чём! – Люсиль подняла обе руки и осторожно посмотрела на побледневшую Мари.

– Никто не при чём, – улыбнулся Арман. – Матушка действительно решила сегодня нас удивить, она предупредила меня об этом. Какой же Вечер горги без щекочущих нервы сюрпризов?

Антуан полез в карман, достал монету:

– Отлично, бросим жребий, кому идти первым. Потом составим маршрут. Эх, прощай моё детство! – он накинул на себя одну из чёрных мантий.

– Эйгель, – Арман встал рядом.

– Без проблем, блезон – мой.

Люсиль развела руки:

– Эйгель, конечно.

Все ждали выбора Мари, но она пожала плечами, не понимая, о чём идёт речь.

– Пусть тоже будет блезон, – Антуан подбросил монету.

Арман подставил руку, поймал монету и показал свидетелям:

– Блезон!

– Так, я – блезон, Мари – эйгель, – Антуан второй раз подбросил монету и озвучил результат. – Эйгель. Сестрица – ты первая!

Разыграли остальные ходы. Получилась следующая очередь: Мари, Люсиль, Антуан и Арман.

– Не пойду я никуда, не хочу! – Мари задвинулась поглубже в угол софы и скрестила руки.

Под натиском возбуждённых воплей сдалась. Но во второй раз на знакомые грабли она не наступит, не скажет ничего лишнего о себе. Перед тем, как слуга открыл дверь в соседнюю комнату, обернулась на троицу, облачившуюся в чёрные мантии. Ей замахали руками: «Иди, не бойся!»

Скрепя сердце, она вошла в тёмную комнату с единственным источником света – горевшей на столе свечой. За столом сидела женщина в мантии, похожей на ту, что принёс Вернер, слуга Армана.

– Подойди, дитя, ближе! – раздался знакомый голос.

Мариэль повиновалась, а когда присела на стул перед столиком, женщина откинула с головы капюшон:

– Слава Владычице, боялась, ты не приедешь! – Изель протянула руки через стол к Мари.

Глава 22. Правило невмешательства

Ромео

Я к танцам не способен. Дай мне факел.

Да будет свет, когда душа во мраке!

Меркуцио

Нет, решено: ты будешь танцевать!

У. Шекспир «Ромео и Джульетта»

Перед лицом смерти человек стремительно взрослеет, отметая интерес к малозначимому. Не исключено, именно поэтому происходящее и традиции празднования кануна нового люмерийского года казались настоящим детским садом. Расслабиться после разговора с Изель не получалось.

Ведунья знала всё или почти всё. Одного не могла понять, почему видела в своей сфере, как одна Мариэль стирается, и на её место приходит другая – белая вместо чёрной.

– Кто ты? Тебя освятила Владычица? – спросила женщина.

– Я Мариэль. Была ею и остаюсь, – вздохнула девушка, для которой перенос сознания между мирами уже стал простой деталью, а не причиной.

Но первым делом Изель приступила к поручению от Великого Некроманта. Дар метаморфа, это было видно, поразил ведунью, а то, что эта тайна легко ей досталась, в свою очередь неприятно поразило Мариэль. На Жанетте до сих пор держалась печать клятвы, а теперь ещё один человек знал об этом. Значит, до выполнения обета Вестнику повышалась вероятность раскрытия.

– Ты должна понимать, что многоликость – истинный дар Владычицы, а не наследственный, как твой ментальный и огненный. Я не удивлюсь, если тебя сопровождает Матушкин свет. Постараюсь объяснить. Белый свет настолько всеобъемлющ, что ему подвластно преображение в любой – синий, красный…

Мари осенило. Этот физический закон был одним из тех, которым учила Машина мама, являвшаяся по совместительству домашним учителем. А ведь и в Люмерии могли действовать те же законы, что и в том мире.

– Я знаю, что преломление видимого света через призму даёт лучи семь цветов.

Изель не совсем поняла реплику девушки, но основу уловила. Кивнула одобрительно:

– Верно. Поэтому отнесись к нему с бережностью как к самому ценному дару, используй только во благо. Нам не дано видеть все хитросплетения временного пространства, но Владычица-то видит всё, и нам остаётся поблагодарить её за провидение и довериться.

Изель попросила показать возможности. Мари закрывать глаза не стала, чтобы сосредоточиться: выбранный объект сидел напротив. Увидев свою, без видимых усилий воссозданную, копию, Изель не смогла скрыть удивления:

– Повидала я немало удивительного, но то, что сейчас передо мной, вызывает желание пасть ниц перед тобой, дитя! Воистину, многоликая…

– Не отказывай, дитя, себе в этом желании, – с полуулыбкой произнесла вторая Изель, заставляя первую сотворить знак перед собой. Пожалев о шутке, вернула свою личину.

Отерев лицо и сделав два глубоких вдоха, ведунья приступила к главному. Теперь она ясно трактовала увиденное, прежде сомневаясь, правильно ли поняла явившееся ей откровение. Возможность делиться даром в прямом смысле не существовала, тем более матушкиным. Зато проблему решал даже самый простой вид морока, который требовал обязательную жертву. Например, для поддержания морока нужно было отдать нечто ценное от личины метаморфа. Очень сильные маги могли создавать другой морок, при котором достаточно было артефакта, удерживающего новую внешность. В случае же с Мариэль, загвоздка была в адресанте морока – Жанетты, которая магом не была, а следовательно, второй вариант с ней бы не сработал либо слетел бы в момент наисильнейшего волнения. Уж это субретке отлично удавалось. И поэтому Изель предложила простой, надёжный способ.

– Что это может быть? – пока условия были непонятными. – Моя одежда? Мои воспоминания?

– Я бы предложила волосы, но… – Изель сочувственно посмотрела на девушку, – как вы объясните родным, куда они делись?

Мариэль потёрла лоб:

– Волосы – ерунда. Мы что-нибудь придумаем. И что я должна буду с ними сделать?

Ведунья задумалась ненадолго, но мысли её перебил стук в дверь и вкрадчивый голос Антуана: «Эй, вы про нас не забыли?» – а за ним взрыв смеха.

– Вот что, – ведунья положила ладонь на руку Мариэль, – я тоже буду думать. Давай отложим разговор, как всё придумаю, пришлю тебе птицу… Но есть ещё одна вещь, которая меня беспокоит, – она пристально рассматривала лицо юной многоликой, – видела я твою тревогу. Матушкин свет, который имеет необыкновенную силу, отравить легко: не терпящий зла и тьмы, он убивает своего носителя. А можно и захлебнуться светом, если не уметь его правильно расходовать. Я вижу в тебе и то, и другое, поэтому хочу помочь. Поведай, что гложет твоё сердце, дитя, что его разрывает? Я слышу такой крик отчаяния, что моя душа содрогается.

Мари поняла, о каком отчаянии идёт речь, но ответить не смогла, в горле возник предательский ком. В дверь снова постучали, на этот раз Изель гневно отозвалась:

– Ждите терпеливо! – и снова тревожно взглянула на девушку, лицо которой красноречиво говорило: ведунья права. – Говори, дитя. Пока я здесь, я смогу тебе помочь.

Зачем об этом нужно было вспоминать, когда на время оно забылось? Мариэль отодвинула стул, желая сбежать:

– Два года назад этот вопрос ни к чему хорошему не привёл, – с трудом призналась она.

Изель задумалась ненадолго, поискала глазами в комнате нужный предмет, нашла пустой кубок, поставила его перед Мариэль:

– Давай попробуем очиститься, пока излишки ресурса не поглотили тебя. И не причинили вред другим. Расслабься…

Изель подошла сзади, положила руки на плечи девушке, заговорила мерным, убаюкивающим голосом:

– Сконцентрируйся на том, что не даёт тебе дышать. Представь это в виде воды, света – чего угодно. Ты должна поделиться этим, заполни своей болью этот сосуд…

Удивительно, но лежавший на душе осадок охотно послушался, заворочался, как клубится молочный туман над рекой поутру.

– Ты можешь поднести сосуд к глазам, рту… некоторых выворачивает в прямом смысле… Или через руки. Почувствуй, как оно выходит от сердца через ладони…

Мари накрыла чашу кубка руками, закрыла глаза. Так вот оно что… Дома, после застольной ссоры и бейлара в сторону Антуана, внутри её тоже бушевала магия, только огненная. Оттого и стошнило…

И сейчас нестерпимо захотелось крикнуть, выкричать тот огонь, что хлынул по венам… Внезапно наступило опустошение и облегчение – мерцающий свет, похожий на то облачко, что наложило печать молчания на Жанни, заискрился на ладонях и полился в подставленный сосуд. А вслед за облегчением нестерпимо захотелось пить, даже язык обметало сухостью.

– Можешь открыть глаза и, на, выпей, – Изель сунула в руку флягу. – До конца.

Перед Мари стоял кубок, наполненный переливающимся светом. Изель с восхищением всмотрелась в содержимое, поднесла к глазам:

– Легче стало? – Мари кивнула, глотая предложенный отвар, напоминающий чай. Ведунья не могла отвести глаз от игры света в полупрозрачном кубке. – Ты не думай, что у всех так получится. Твоя ментальная магия позволяет делать чувства почти осязаемыми. Кстати, можешь вызвать огонь и ты увидишь, что он стал послушнее… Всё выпила? Хорошо, дай-ка мне. Не бойся, не буду использоваться это в своих ритуалах. Сохраню на память, вдруг пригодится тебе когда-нибудь…

Изель потрясла флягу, роняя капли отвара на пол, дунула в горлышко и потрясла снова. После в осушённую флягу осторожно перелила содержимое кубка и убрала в свой саквояж.

– Имей в виду, я лишь почистила твою душу, хотя мусором это не назовёшь. Но люди даже любовью травятся, иногда до смерти. Те, кто поумнее, выплёскивают через красоту, которую создают. Так появляется музыка, поэзия, чудесные здания. Любовь создаёт и строит. Магам она помогает увеличивать свою силу… – ведунья колебалась, говорить или нет, но, в конце концов, с улыбкой сказала: – а некоторым – делиться. Если сильный маг познаёт другого, я говорю о ночи любви, возможно заполнение пустого сосуда партнёра. Например, если магический резерв опустошён. Как он заполняется у тебя? Насколько часто? И как ты снимаешь отравление?

Мари пожала плечами. Сейчас на удивление ясно мыслилось, и даже о чувствах к Арману можно было рассуждать хладнокровно:

– Пока я его не вижу, мне легче. Но стоит ему оказаться рядом, вы правы, я чувствую, как сердце моё наполняется. Становится так больно, словно всему остальному, что есть в сердце, не находится места. Мне хочется кричать. А если он рядом в этот момент, я еле сдерживаюсь, чтобы не… – она покраснела.

Изель поняла, кивнула:

– Понимаю. Твоя молодость и страсть – марсала, которая ещё бродит. Тебе виднее, как ты будешь сбрасывать излишки матушкиного света. Будет сильно плохо – выпусти огонь, где-нибудь в безопасном месте, конечно. Можно лечить других…