Тайна Ирминсуля

Однако девица в самом деле вела себя не как обычно, что натолкнуло на подозрение в очередном розыгрыше. Показывая правильную стойку, г-н Сер’ддор поправил её подбородок, подняв его указательным пальцем и большим пальцем, а затем «случайно» скользнул большим пальцем по губам ученицы. Антуан, в это время восседавший на столе и поглощавший сочный пуар за спиной сестры, ничего не заметил.

В глазах девушки блеснул гнев:

– Извольте, сир Сер’ддор, объяснять словами и избегать лишних прикосновений! Видите ли, я плохо контролирую свою магию, – она показала браслеты, – могу случайно поджарить… ваши неловкие пальцы.

И всё. Девица подошла к брату, забрала у него недоеденный пуар, отложила фрукт и сдёрнула со стола:

– Потанцуй со мной, братец, прошу!

Братец чуть не подавился. Два года подряд выражавшая брезгливость от совместных танцев или нарочно наступавшая на ноги, а затем обвинявшая в неуклюжести, Мариэль научила его не верить ни одному её вежливому слову. Он нехотя подчинился. Но прошла минута, вторая – и Антуан растерялся, не веря происходящему. Вежливость сестрицы ни разу не дала сбой и даже, случайно наступив на ногу, девушка сразу извинилась…

– Ты ли это, сестрица, милая? – язвительно спросил он, делая закручивающее движение партнёрши и хватая её за обе руки.

Учитель считал:

– Ейн-да-трой… Реуви! Ейн-да-трой… Ейн-да-трой! Кэйфо!… Буа!

«Хороша тренировка без музыки! На балу буду ейн-да-трой…» – Мари губы кусала от усердия, пытаясь запомнить показанные движения и угадать, что делать, пока Антуан вёл. Рассеянно пропустила вопрос братца, пока он не повторил.

– Нам нужно поговорить, очень серьёзно, – сказала она, когда Сер’ддор сделал паузу, Антуан остановился, и можно было отдохнуть от намечающегося танцевально-образовательного психоза. – Я признаю, что была виновата и задевала тебя. Признаю свои ошибки и прошу у тебя прощения. Мне очень хочется, чтобы между нами был мир.

Тем временем учитель подошёл к своему саквояжу, вытащил сферу, затем – к стойке с музыкальными инструментами, к самому большому, что Мари приняла за граммофон. Поставил под сужающееся основание трубы сферу и активировал пассом руки. Полилась музыка, Сер’ддор развернул трубу-усилитель в сторону разговаривающей пары:

– Вальцэ! Начинать! Ейн-да-трой… Что происходить?

Антуан таращил глаза, не зная, что ответить сестре, много раз обманывавшей его, но не успел ответить, как заиграла музыка, и сестра мгновенно обернулась на звуки:

– Это… как она играет?

Антуан повернул сестру к себе:

– А ты не шутишь, сестричка? – и перехватил вторую руку под возмущённым взглядом учителя, собиравшегося остановить музыку. – Танцуем вальцэ!.. А что, если я не поверю тебе?

– Значит, заслужила. Могу поклясться, чем хочешь, – не вру… Нет, как он это делает? – звуки разворачивали к себе, что грозило Мариэль вывихом шеи.

– Паконте! Паконте! – крикнул Сер’ддор, подходя ближе к танцующим.

– Чё ему надо? – тихо спросила Мари.

Антуан фыркнул:

– «Паконте» – это значит «танцуешь, как куль».

Мариэль засмеялась. Слава богу, Жанетта просветила: кули – огромные неповоротливые и несообразительные животные, которых разводили на северном побережье Люмерии.

Внезапно музыка оборвалась, багровый от гнева Сер’ддор со сферой решительно подошёл к саквояжу, зашвырнул в него шар, а прежде чем выйти и хлопнуть дверью, наставил указательный палец на застывших в недоумении зарвавшихся юнцов:

– На сегодня и навсегда – всё! Я к вам больше не ездить! Вы… вы!.. Паконте!

Антуан и Мариэль переглянулись.

– Чего это он? – спросил братец.

– Не знаю, но, кажется, у него тоже придётся просить прощение, – пробормотала сестрица, посмотрев на безмолвный «граммофон».

Не сговариваясь, они бросились за учителем.

По счастью, сир Сер’ддор оказался отходчивым. Извинения принял, объяснения тоже. Проникся отчаянием девицы, восстанавливающей память. Антуан предложил посмотреть сферу с записью одного из балов, которые когда-то давали де Венетты, и это существенно помогло. Во время просмотра учитель и Антуан комментировали названия танцев и движения. Дело пошло на лад. Через час девица, потерявшая память, двигалась сносно, не без лёгкости и даже раскраснелась от удовольствия.

А сам Сер’ддор получил заслуженную порцию похвалы от Тринилии и неподдельного интереса от ученицы к процессу записи и воспроизводству музыки.

– По правде говоря, сестрица, музыка тебе всегда давалась плохо, – Антуан покатился со смеху, наблюдая, как Мариэль пытается выдать нечто на граммофоне – самом сложном инструменте.

– Музыка идти от сердца, если оно есть, – заставляя покраснеть ученицу от намёка на давнее поведение, проворчал г-н Сер’ддор. – Вы представить себе мелодию, пропустить её через сердце, от сердца – в рука и позволить литься ваша фантазия.

Он закрыл глаза, протянул ладонь к сфере на граммофоне – и грустная мелодия, звучание которой напоминало слаженную работу оркестра, заставила рот Мариэль открыться в восхищении. Оказывается, учитель писал музыку для балов и был самым известным музыкантом Лабасса, по совместительству преподающим хореографию и музыку отпрыскам аристократов.

Пока Мариэль в который раз пыталась укротить музыкальную магию, Антуан успел поговорить с учителем о намечающемся небольшом праздничном вечере у Делоне.

– Я знать об этом. Сир Аурелий оплатить мой небольшой концерто…– Сер’ддор поморщился из-за долетевших до его ушей фальшивых нот и закатил глаза: может, эта девица и забыла многое, но привычка издеваться над ним никуда не делась.

Мужчины собрались покинуть учебный зал ради обеда, ожидающего хозяев и гостя, а Мариэль всё терзала музыкальную сферу. Качая обречённо головой, учитель достал из сумки небольшую сферу поменьше, на подставке, и подошёл к девушке:

– Послушать, сирра Мариэль, я от сердца отрывать этот мальвэн. Это детский игрушка для тех, кто иметь музыкальный дар. Ради одна вещь – вы не играть больше, когда я рядом!

Она с восторгом приняла сферу, вмонтированную в подставку. Внутри сферы кружились снежинки. Достаточно было её обхватить двумя ладонями и подумать о мелодии. Этот инструмент для начинающих музыкантов оказался прост в использовании, и уже с первой попытки, по дороге в столовую, Мариэль худо-бедно наиграла «Маленькой ёлочке холодно зимой», не обращая внимания на зубовный скрежет и стоны учителя.

– Моя прелесть! – она нежно погладила снежный шар, когда песня отзвучала, и собралась играть с ним до вечера.

Однако за столом речь зашла о приглашении Делоне на Вечер горги, так что пришлось переключиться на новую проблему.

– А я могу не идти? – она перевела взгляд с Антуана на бабушку. – Можно? Обещаю, до ночи буду заниматься.

– Вынуждена признать, что ваше непослушание в отсутствие родителей вызывает у меня беспокойство, как и ваши попытки заставить поверить меня в ваше учебное рвение. Поэтому – нет, поедешь. Надеюсь, у сира Марсия за вами присмотрят должным образом, – сухо отказала бабушка.

Жанетта позже объясняла зевающей хозяйке. Ночь горги – так в простонародье прозвали первый вечер второго октагона. С этого дня официально всех, получивших дар, считали совершеннолетними.

– К тому же, вы побываете у Делоне и наверняка ещё что-нибудь вспомните. И вот что, госпожа. Вас ожидает бессонная ночь, советую поспать до отъезда. Нам сирра Тринилия тоже разрешила отдохнуть. У вас, господ, свой вечер, и у нас, надеюсь, тоже нескучней будет.

Жанетта помогла снять платье и забраться под одеяло. Уговаривать Мариэль долго не пришлось.

– Хочу нормальные будни, – пожаловалась она, устраиваясь удобнее на постели и не выпуская из рук мальвэн, зевнула в десятый раз за последние полчаса, заражая Жанетту. – Вся неделя как наизнанку вывернута: ночью приключения, днём – спать хочется, а мне учиться надо. Когда эти праздники закончатся?

В окно постучали, и Мариэль подскочила. На узком оконном выступе со стороны улицы сидела белая птица, энджел Изель, и пыталась разбить клювом стекло. Жанетта торопливо открыла окно, схватила птицу, отвязала от её лапки записку и отпустила почтальона на свободу. Энджел сразу взмыл в небо, не дожидаясь благодарности в виде крошек за свою услугу.

– Знахарка пишет: «Будьте сегодня у Делоне». Видите, госпожа, вам в любом случае придётся туда поехать. Отдыхайте. А я, разрешите, пойду?

Мариэль отпустила служанку, повернулась на бок и натянула одеяло на голову, как будто оно могло оградить её от мыслей и окружающего мира, тянущего в нежелательные события.

«Я в домике», – подумала она, но улыбка не появилась на губах. Весь день, нет, со вчерашнего дня и всю ночь она, Мариэль, старательно забивала себе голову чем угодно. Лишь бы не думать о том, с кем опять придётся встречаться. Смотреть на него случайно и равнодушно. Не касаться и, боже упаси, думать об этом – это сделать браслеты не дадут. Ей останется одно – дышать с ним одним воздухом и видеть, слышать то, что и он.

Мама часто пела под гитару, на которой сама себе аккомпанировала. Дочь обожала их слушать и выучила все наизусть. Однако слова, несущие в себе томительную тоску, страсть и усладу для ушей слушателя, их смысл Мари поняла только сегодня.

– «А напоследок я скажу, а напоследок я скажу: «Прощай, любить не обязуйся…» – она не произнесла слова вслух, беззвучно зашевелила губами. В музыкальной сфере закружились снежинки, и полилась знакомая музыка, мамина песня. Будь здесь сир Сер’ддор, он бы открыл рот от удивления: его ученица с чудовищным слухом вдруг создала нечто волшебное, музыку, которой он ни разу не слышал.

Глава 21. Воспоминания

Благословенна боль, что в первый раз

Я ощутил, когда и не приметил,

Как глубоко пронзён стрелой, что метил

Мне в сердце бог, тайком разящий нас!

Фраческо Петрарка, Сонеты на жизнь мадонны Лауры, LXI

Сны, будто копясь до этого, обрушились на Мариэль. Возможно, прошло достаточно времени, чтобы забытое начало возвращаться. Либо сегодняшние воспоминания вскрыли запертую дверь в разум прежней Мариэль.

– Какие умные детки, как они хорошо играют вместе! Идите ко мне, хорошие, я вам принесла вкусненькое! – говорит женщина малышам – двум мальчикам и девочке, занятым раскладыванием мозаики на полу. Малышам по три-четыре года, один, темноволосый, выглядит чуть старше.

На ласковый зов первым бежит мальчик со светлыми кудрями, женщина его подхватывает, зацеловывает, вручает булочку-крендель, покрытую узором из глазури.

– Детки мои умненькие! Как я вас люблю!.. Мариэль, радость моя, идём же!

Малышка тянет за руку второго мальчика:

– Подём, Аман, булоцю мама дасть! – она заставляет старшего мальчика подняться, приводит к матушке, и та обхватывает всех троих, целуя и не разбирая, куда попадают губы – в макушку своего ребёнка или чужого:

– Милые, милые детки!

Это сон, но даже во сне Мари чувствует, как наворачиваются слёзы умиления. Как добра матушка, как она всех любит! Как им было хорошо вместе!

Воронка закручивает картину из раннего детства и выбрасывает в другую.

– Дети, это ваш учитель музыки и танцев. Господин Лойн. Так и называйте его – господин Лойн. Прошу вас, начинайте!

Пожилой мужчина с добрым лицом и чёрным париком на голове протягивает руку темноволосой девочке лет восьми:

– Прошу вас, сирра Мариэль. С чего начинается танец? Конечно же, с приглашения на него и первого положения. Ну, молодые люди, кто хочет первым научиться?

В знакомом классе, только сейчас его стены выкрашены в белый цвет, а не затянуты гобеленом, Илария и незнакомая женщина, похожая на Армана, улыбаются, глядя на топчущихся мальчишек.

– Иди ты первый! – говорит светловолосый темноволосому, постарше. – Ты же умеешь!

Тот подходит к девочке и становится напротив. Смотрит своими глазами цвета серого хрусталя на девочку, протягивает руку. На щеках девочки расцветают розы.

Учитель вкладывает девочкины пальцы в ладони мальчика, выравнивает их спины и подбородки:

– А сейчас мы с вами сделаем первые шаги. Запоминаем: ведёт в танце всегда мужчина – нажатием руки на руку партнёрши показывает, куда нужно повернуть. Сир всегда шагает с левой ноги, сирра – с правой. На счёт один-два-три вы делаете один шаг. В любую сторону. Напоминаю: мужчина ведёт. Приготовились! И-раз-два-три-шаг!

И мальчик с девочкой сталкиваются лбами. Позади них смеются женщины и светловолосый мальчуган.

– Мужчина ведёт! – учитель Лойн разводит детей и снова ставит им правильно руки. – Сейчас просто ходим, мужчина учится вести за собой, дама учится понимать знаки партнёра. Начали! Раз-два-три…

Мальчик неловко ходит по комнате, а девочка, словно привязанная к его рукам, следует за ним, спотыкаясь. Учитель поощрительно хвалит детей и грозит пальцем хохочущему светловолосому зрителю.

Некто, показывающий воспоминания, не собирается останавливаться. По-детски округлое мальчишечье лицо в обрамлении светлых кудрей взрослеет – и Антуант из девятилетнего мальчика превращается в подростка лет тринадцати. На его лице к знакомой безмятежности добавляется ленивая внимательность: он делает вид, что ему всё равно, однако блеск в глазах выдает нетерпеливое желание поскорее включиться в игру. «Какой он был замечательный! – думает Мари, любуясь братцем. – Что же изменило его, превратило в развязного и вульгарного?»

Антуан стоит всё в том же классе из прошлого сна, оперевшись бедром о парту. Стены и занавески поменяли цвета, добавился шкаф с учебниками и две парты.

Посередине отведённой для танцев площадки четырнадцатилетний Арман, он более собран, в чёрном костюме, подтянут, и знакомая чёлка падает на глаза.

Г-н Лойн взмахивает рукой, как дирижёр, над сферой в граммофоне, и начинает литься музыка. По небольшому пространству скользят Арман и Мариэль. Тонко улыбаются друг другу, и наблюдающая за ними во сне взрослая Мариэль снова умиляется: так они чисты, наивны и прекрасны в своей детской непосредственности.

На половине композиции Арман передаёт девочку брату, и теперь тот ведёт Мариэль в танце, чуть менее ловко, но всё же умело. Музыка остановилась, учитель аплодирует ученикам.

На душе от увиденного светло, а на руках выступили мурашки. Хочется смотреть такие сны ещё и ещё. «Пожалуйста! Покажи, что было дальше!»

Огромная белая лестница, в два раза шире, чем у них дома. Де Венетты всей семьёй поднимаются по ступеням.

– Благодарение Владычице, у тебя наконец-то появится подруга! – говорит матушка, обращаясь к дочери.

Мариэль оборачивается: за ними поднимается Арман в сопровождении матери и мужчины в военном жюстокоре. На девичий взгляд юный Арман (кажется, ему шестнадцать) подмигивает и посылает движением губ: «Как дела?» Мариэль прикусывает губу, чтобы не рассмеяться. Но это очень торжественный день. Шалить нельзя. Де Трасси, вернувшиеся недавно в родовое поместье, пригласили соседей, феодалов по обязательству Контратата, составленного ещё прадедами.

По обеим сторонам широких дверей, ведущих в зал, замерли двое слуг в расшитой золотом парадной ливрее и белых париках. Мариэль в дверном проёме не выдерживает и снова оборачивается на Армана – не потерялись ли другие гости, не случилось ли заминки?

Взрослые представляются друг другу, подводят детей, чтобы познакомиться. И Мариэль видит её – самую красивую на свете девочку с золотистыми волосами и огромными глазами цвета утренних васильков, ямочками на щеках, изящную, как кукла.

– Одним ранним утром два кролика белых… – весело говорит она и протягивает руки сначала Мариэль, потом Антуану и, наконец, замешкавшемуся Арману.

Арман пытается сохранить невозмутимое лицо, но от улыбки новой соседки расцветает, забыв о своей обычной сдержанности. Мариэль на минуточку отвлекается на взрослых, и Люсиль уводит Армана в сторону. Они хохочут, забыв о том, что не одни.

Глаза Мариэль наполняются слезами, скучающий Антуан замечает это, берёт сестру за руку, но она нервно отдёргивает.

Наблюдающая со стороны за героями воспоминаний, Мари не смогла сдержать вздоха сожаления: матушка называла те чувства детскими, но разве от возраста они стали менее значимыми? Ревность всегда есть ревность, а боль – всегда боль. «Значит, ожесточение во мне было связано всего лишь с ревностью?» – спросила она у «кинопроектора».

Картинка светлого зала потемнела. Мари решила, что сны закончились, но на самом деле начинался новый сон, действие которого происходило поздно вечером.

Единственное светлое пятно – огонёк свечи, колеблющийся впереди. Потому что его кто-то несёт. Присмотревшись к темноте, она видит: по ночному коридору шествуют две пары в тёмных одеяниях наподобие плащей. Лиц не разобрать, но Мари знает: первая пара – Люсиль и Антуан, за ними идут Арман и Мари. Вечер горги в замке Делоне, два года назад.

Антуан гудит, изображая страшное привидение:

– Я, горги, мне тысяча веков, сегодня я спустился во Всемирье, чтобы наказать вас или вознаградить за ваши грехи…

– «Вознаградить за грехи»? – давится смехом Люсиль. – Перебор, Анчи!

– Да, я вознаграждаю за грехи… некоторые, – не смутившись, братец продолжает играть роль. Начинает перечислять: грех за съеденную сладость до завтрака, грех крепкого сна во время урока, грех поцелуя в темноте, когда никто не видит…

Все смеются. Мариэль хихикает вяло, больше от желания скрыть смущение – Арман слишком крепко прижимает её руку, просунутую под его локоть, и как-то незаметно успел обхватить её пальцы своими в замок.

– И какое же вознаграждение за эти грехи? – смеётся Люсиль.

– Самое справедливое. За сладость – сладость, за сон – больше сна, за поцелуй – второй.

Люсиль вдруг останавливается и с вызовом говорит:

– Я не верю, страшный горги, в такое суровое наказание!

В тёмном коридоре повисает тягучая пауза, все останавливаются.

– Так вкуси же, дщерь люмерийская, справедливую кару и моё возмездие! – в темноте, конечно, плохо видно происходящее, но тем не менее картина кажется очевидной. Антуан набрасывает на свою голову и голову Люсиль полу своего плаща, и парочка замирает.

Пальцы Армана на мгновение отпускают девичьи, а в следующее – в раскрытый от удивления рот Мариэль с силой впечатываются губы. Они не целуют – просто прикасаются.

– А теперь ужасное вознаграждение за грех! – предваряет очередную паузу Антуан.

– Вознаградишь? – с притворной усмешкой спрашивает Арман.

– Ты дурак, верно, как мой братец, – отвечает в его подставленные губы Мариэль, а у самой коленки дрожат. Поцеловала бы, да не так, как случился этот «грех», а по-настоящему. Но в метре от них хихикает Люсиль, фальшиво и громче, чем стоило бы, отбивая всякое желание.

Процессия двигается дальше, доходит до какой-то двери. Люсиль поворачивается к остальным:

– Сейчас каждый из нас войдёт в комнату к о-очень мудрой ведунье. Она ответит на ваши вопросы и даст предсказание. Чур, я иду первая!

Она заходит в комнату, оставляя троицу в коридоре…

Резкая смена кадра: тот же вечер, другая комната, освещаемая десятком свечей, поэтому отлично видны лица. Только что была рассказана шутка, и четвёрка смеётся.

– А сейчас, внимание! Главное блюдо сегодняшнего вечера – предсказания! – Люсиль поднимает над собой сферу, внутри которой переливаются картинки.

Мариэль соскакивает и пробует забрать сферу, златовласка не отдаёт, бросает шар Антуану, и братец активирует. Из сферы появляется пучок света, как в кинотеатре, и посередине комнаты появляется уменьшенная, но объемная картинка: в затемнённой комнате «мудрая ведунья» беседует с первым посетителем – Антуаном.

– Я не умею доставать козявки из носа, – паясничает он, – скажи, о великая, приобрету ли я такой дар?

– Я дам тебе волшебную траву, завари и выпей вар из неё носом, и дар тебя настигнет! – ведунья бьёт Антуана по голове сухим букетом.

В животе Мариэль холодеет. Все в комнате смеются, кроме неё. Значит, Антуан подговорил Люсиль, или она его. Но Мариэль-то поверила, наговорила всякого мнимой ведунье! И это не была Люсиль, как в случае Антуана! Возможно, одна из служанок де Трасси, подговорённая своей хозяйкой…

Вторым сфера показывает Армана. Он признаётся в любви некоей девушке и спрашивает, ответна ли его любовь. Ведунья важно молчит, а затем даёт какую-то неразборчивую мелочь:

– Сбудется моё пророчество срок в срок. Приходи в назначенный час в назначенное место, и ты узнаешь!

Арман благодарит, прижимает к груди кулак со сжатым подарком и уходит. И с Арманом была Люсиль…

Последняя должна быть Мариэль, и девушка бросается на сферу, пытаясь забрать её. Антуан перехватывает сестру и прижимает к себе.

– Ну, Мари, это же смешно, право! – с укором говорит Люсиль.

Слезы начинают наворачиваться раньше, чем все слышат откровение.

– Назови мне имя, – ведунья с ней совсем по-другому говорила, невозможно было поверить, что это шутка, – и я скажу тебе, будете ли вы вместе…

Сердце останавливается на секунду перед позором.

– Арман Делоне, – звучит её робкий голос в изображении сферы.

Антуан начинает тонко хихикать ей в шею, продолжая крепко удерживать. Арман закрывает лицо ладонью, Люсиль дирижирует, предупреждая о забавной шутке.

Ведунья некоторое время смотрит в переливающуюся сферу на столе, затем важно вещает:

– Не вижу я вас вместе. Но вижу ясно другое. Ты встретишь мужчину королевской крови. Вы полюбите друг друга, о да, ясно вижу!

Антуан прыскает так, что его слюни брызгают на Мариэль, она вырывается, а братец валится от гомерического хохота на софу.

Мариэль обводит взглядом смеющихся, Арман хмурится и кусает губы.

– Я ненавижу вас всех. Ненавижу! – она бросается к двери и успевает выбежать.

– Мари, ну, прости, если обидела! Я клянусь, найду тебе принца, самого настоящего! – кричит вдогонку Люсиль, и в её обещании отголоски смеха.

Высокая заснеженная гора. Далеко за ней тонкая полоска рассвета. Где-то кричит, надрывая голосовые связки, женский голос. Он просит об избавлении от страданий и позора – о смерти. И спящие птицы испуганно взмывают в небо. Но в противоположную сторону, вниз, падает тёмная тень на неё – ту, что призывала страшное.

Мариэль узнаёт свой голос. Так же кричала она, узнав о том, кто должен умереть. Крик разрывает сердце, вспарывает живот, заставляет сжаться и кричать вместе с ним. Гора сотрясается, сбрасывая с себя обломки вниз, в пропасть – в чёрную реку.

– Госпожа, госпожа, проснитесь, умоляю! Вам снится кошмар! О, белая Владычица, освободи из плена сновидения мою госпожу! – последняя фраза помогла, выдернула Мариэль из липких воспоминаний, и девушка села резко на кровати.

Отчего лицо холодит? Мари провела рукой по лицу – мокрое. Как и подушка. В пальцах судорога, словно пыталась разорвать покрывало.

– Вот, выпейте воды, госпожа! – Жанетта всунула ей в руку кубок.

Немного жидкости по расцарапанному криком горлу, и стало легче. Мари вернула кубок:

– Скажи, ты знала, что я была влюблена в Армана?

Субретка помотала головой:

– О, что вы! Когда я сюда пришла, на кухне болтали всякое, и сир Антуан намекал, но вы никогда не подтверждали его слова. Насколько я знаю, вы были увлечены Его высочеством, с которым вас познакомила сирра Люсиль, но и это … простите, со стороны казалось, будто вам просто скучно. А что случилось?

– Вспомнила кое-что, – Мари вернулась в горизонтальное положение, отбросила мокрую подушку и подтянула другую. – Не поеду я никуда сегодня.

Жанетта всплеснула руками, принялась убеждать. Но как ей, не знающей ещё пока всю правду о договоре с Вестником, можно было объяснить сложные вещи?

От прежней Мариэль «по наследству» к её обновлённой версии передалась одержимость Арманом и так, по мелочи, – любовь к танцам да страх перед развесёлыми вечеринками. Бедная, несчастная девочка, над чувствами которой посмеялись!

Она глубоко вздохнула, разгоняя воздухом сбивающуюся тяжесть в груди.

И, получается, что старые воспоминания, на самом деле, никому не нужны были. Зачем всё это помнить? Снова ненавидеть всех? Только сегодня помирилась с Антуаном, некогда внесшим свою лепту в её ненависть. Как относиться к Люсиль и, главное, Арману? Он точно всё забыл и поэтому легко простил её, сжёг листы дневника, когда узнал, что прошлое не вернётся?