Беллетрист

– Надо нам быть сплоченнее. Думаю, мы не ударим в грязь лицом. Будем хорошо работать – жить будем лучше. Нам не на кого надеяться, как на самих себя. Главное, не надо отчаиваться. Верно?! – на оптимистической ноте закончил выступление директор «Ремонтника».

Время было неспокойное, голодное. На заводе каждую неделю что-нибудь да давали: то колбасу, то сыр, то яйца. Даже завозили импортные куртки. В магазине трусов не было. С созданием малого предприятия у людей появилась уверенность в завтрашнем дне; можно было работать. Вышел из отпуска Плотников, думал с годик еще поработать. Теперь можно было работать: по новому трудовому законодательству и пенсия начислялась, и заработок шел. Раньше пенсия и зарплата в сумме не должны были превышать триста рублей, приходилось работать неполную смену; уходить в вынужденный отпуск. Плотников подсчитал – зарплата и пенсия, рублей четыреста должно выходить.

Бушмакин с Пашковым все приставали к Плотникову, чтобы «поставил» с пенсии, а то нехорошо получается. Алексей: украли водку и все, целый ящик. Нет водки!

Дорофеев размечал фланцы, страшно ругал Пашкова, сидевшего на кране:

– Черт возьми этого дурака, мать его! Фланцы не может разметить! Спешит, как голый на… Осел!

Сергей разметил фланцы без припуска на обработку, и восемь фланцев пошли в брак, в металлолом.

Позавчера Зуев, сварщик из смены Ельцова, ушел в отпуск. Смена осталась без сварщика. Резки прибавилось. Вадим злился. Лист местами был в масле. Слезились глаза от гари, першило в горле. Вадим поминутно отхаркивался.

Дмитрий сидел за вальцами, курил. Не было болтов на м16 для сборки формы на керамзит. Потом вдруг выяснилось, что надо торцевать раму. Механик не тот размер дал. Опять простой.

Плотников складировал на улице металл. Тихо как-то было в цехе. Бобров был в ученическом отпуске, готовился к защите диплома. Хмелева – на больничном с ребенком. Месяц в году, а может, и больше, выходил у нее нерабочим. Валиев был навеселе.

Вчера смена прошла без простоя, Дмитрий много сделал. Слегка побаливало плечо, старая травма: вытаскивал из стеллажа краном лист, до армии это еще было. Торопился. Лист был зажат, а когда наполовину освободился – выскочил, Дмитрий хотел его остановить, хотя в этом никакой необходимости не было, и что-то тогда в плече щелкнуло. Неделю Дмитрий не мог поднять руку. Потом вроде ничего, прошло. Слабым было освещение в цехе. Раньше Дмитрий как-то не замечал. «Не до освещения было. Работал себе и работал. Был передовиком, – думал Дмитрий, – и вдруг разом сдал. Впрочем, так ли уж сразу? Может, время пришло уступать место молодым? Нельзя же быть все время первым. Годы уже».

Лаптев прошел в слесарное отделение, закрутил головой.

– Меня, что ли, потерял? – вышел Дмитрий из-за вальцев.

– Раму Вершинин сейчас торцанет. Можно будет собирать. Надо сегодня собрать форму, – наказывал Виктор.

– Успею – успею, не успею – не успею.

Будь на месте Дмитрия кто-нибудь другой, Виктор нашелся бы что ответить, что значит «не успею». С Дмитрием же Виктор терялся, робел. Дмитрий человек был немногословный, в годах. Специалист. И Виктор не хотел бы портить с ним отношения.

В четыре тридцать Дмитрий закончил с формой.

6

С созданием малого предприятия в цехе заметно прибавилось работы. Было много заказов на памятники, оградки, погребные ямы. На первом месте оставались ремонтные работы, завод.

Последнее время стала падать дисциплина в смене. Ранними стали уходы на обед, с работы. Во вторую смену обед по расписанию в шесть тридцать, а в шесть пятнадцать никого уже не было в цехе. Виктор сделал Клавдии замечание, так она два дня дулась, не разговаривала. На третий день только заговорила.

В слесарном отделении был перекур. Вадим рассказывал, как начальство било лосей, ночью вывозило туши животных на уазике из леса. Вадим сам видел эти туши.

Где-то рядом закричала кошка, их было в цехе две.

– Ух ты! – вскочил Вадим, затопал ногами. – Замолчи, проклятая!

– Что, на нервы действует? – с усмешкой спросил Лаптев. – Плохо стали работать. Конец месяца – надо бы поднажать, а мы сидим, курим. Откуда зарплате взяться? Сегодня вполне можно было собрать крылатку. Вы ее не собрали.

– Не успели. Что мы, лошади? – обозлился Вадим. – Если бы мы сегодня собрали крылатку – все равно больше бы не заработали. На прошлой неделе я за двоих работал, резал фланцы. Зуев ушел в отпуск. А мне заплатили за двоих? Ничего подобного! У нас не принято платить за проделанную работу. Если бы я знал, что сколько заработаю, столько и получу, тогда можно было работать.

– Ну надо, Вадим, и совесть иметь, – обиделся Лаптев.

– Кому нужна эта совесть! А кто довел страну до такого состояния, у того была совесть? Или главное, чтобы у народа была совесть?

– А сам ты, Виктор, как работал? Забыл? – Плотников мог и напомнить. – Мастером стал и заговорил сразу по-другому.

– Почему «по-другому»?.. – растерялся Лаптев.

– А вот потому…

Дмитрий не принимал участия в разговоре, отмалчивался, хотя было что сказать, к примеру, слабое было освещение в цехе, вопрос с вентиляцией не решен… а что касается крылатки, при желании, можно было ее закончить к концу смены. Но Дмитрий, как и Вадим, не стремился. Все это походило на заговор.

Без пятнадцати час Клавдия с Зойкой вышли из инструменталки и направились к выходу. Для них рабочий день закончился: во вторую смену Чебыкин отпускал женщин на полчаса раньше, чтобы успеть на автобус.

– Эй! Куда пошли? Сбегаете с работы! – попытался Бушмакин остановить женщин, но куда там: Клавдия с Зойкой даже не оглянулись.

В пятницу прошло собрание. Жигалев положительно отозвался о работе «Ремонтника». На счету предприятия было двадцать пять тысяч рублей. Средняя зарплата за прошедший месяц составила двести тридцать рублей. Это на двадцать рублей больше, чем за позапрошлый месяц. Работали все на один наряд, в общий котел. Зарплата начислялась из расчета: средний заработок плюс двадцать процентов тарифа, плюс премия.

– Не поймешь: одни говорят, плохо работали; другие – хорошо, – ворчал Вадим. – Кому верить?

Еще две недели, и – отпуск. Дмитрий весь истомился, измучился. Работал неровно, с оглядкой на Вадима: Вадим прибавлял в работе – Дмитрий не отставал. Вадим ленился – и Дмитрий не старался.

7

За время отпуска, двадцать семь рабочих дней так называемой нерабочей, праздной жизни, Дмитрий заметно отдалился от коллектива, словно и не работал в цехе. Так всегда было после отпуска. За четыре часа работы Дмитрий опять был своим человеком в цехе.

За отпуск пришло много молодежи. Похоже, смена поколений. Свободных станков уже не было. Борис Иванович сам набирал людей. В газете было объявление о приеме станочников на работу на малое предприятие «Ремонтник». В смене Ельцова было два новых токаря, слесарь, сварщик. У Лаптева – три токаря: Бакланов, Кучеров, Леонов. Валерий Бакланов недавно демобилизовался из армии, а до службы уже работал в цехе, был учеником у Бушмакина, сдал на третий разряд. Серьезный парень, не курил и к спиртному был равнодушен. Сергей Кучеров и Олег Леонов на прошлой неделе устроились. Кучеров был ровесник Бакланову, широкоплечий коротышка, весельчак. Леонову было уже за сорок, крепкий мужчина, что называется – в расцвете сил, женат, двое детей. Был принят на работу по четвертому разряду.

Бакланов с Кучеровым держались вместе. Вся мелкая, неинтересная работа – гайки, болты – доставалась молодежи. Бакланов обижался, но кадровым рабочим надо было еще стать. Опыт, мастерство приходит с годами.

Плотников больше уже не работал слесарем, занимался благоустройством территории, работал все время с утра. В помощь ему на месяц дали Хомутова, слесаря из смены Ельцова, тоже пенсионер. Они на пару сортировали металл, укладывали в стеллажи; больше курили, чем работали. С пенсионера какой спрос? Первое время они никак не могли приноровиться друг к другу: оба с характером, на пенсии и разряд один – четвертый. Каждый был сам по себе. Это было не дело. Кто-то должен быть первым, лидером. Два человека – коллектив, соревнование в деловитости, сообразительности. Плотников не мог дождаться, когда Хомутов вернется в смену. Одному было вольготней.

В двадцать минут десятого Плотников с Хомутовым вышли из цеха, без десяти десять – уже перекур.

– О, орлы наши идут! – подняв руку, приветствовал Пашков пенсионеров.

Плотников с Хомутовым прошли за вальцы. Место удобное, скрытное. Пашков изнывал от безделья: слесарной работы не было, да и на кране мало. Вадим наплавлял клапаны. Дмитрий сверлил.

– Закуривай, – достал Пашков из кармана жестяную банку из-под леденцов с табаком.

Сигарет уже месяц в магазине не было.

– Ну давай, если не жалко, – приторно улыбаясь, взял Хомутов из банки щепотку табака.

Плотников взял из шкафа газету.

Хомутов ловко, негнущимися от старости пальцами свернул цигарку.

– Чего смотришь? Бери! – сунул Пашков Плотникову под нос табак.

– Может, я не хочу, – заюлил Алексей.

– Бери, пока предлагаю!

Плотников тоже свернул цигарку. Закурил за компанию и Пашков.

– Как погода? – спросил Сергей, садясь рядом с Хомутовым на швеллер на доски.

– Погода непостоянная! – махнул Плотников рукой. – В прошлом году снег был уже в октябре. А в этом году в декабре только выпал. Не поймешь.

Дмитрий выключил станок, прошел за вальцы. Он уже больше не суетился, не психовал, как перед отпуском; приноравливался к новой системе оплаты труда. Медлительной стала походка. Дмитрий работал с запасом, берег себя. Рвать в работе – не было необходимости. Заработок стабильный, и когда предоставлялась возможность, Дмитрий даже тянул время, имитировал работу. Конечно, это было нехорошо, даже больше – гадко. Дмитрий терял авторитет, уважение в коллективе. Разоблачение было неминуемо. В коллективе не один десяток глаз. Коллектив все расставит по своим местам. Если ты хороший работник – останешься им, честь тебе и хвала. Если плохой – таким будет и отношение к тебе. Коллектив нельзя обмануть. Не тот случай. Коллектив – сложный, большой организм, и Дмитрий был частью его.

8

Дмитрий сверлил. Работа было несрочная, простая. Маленькая подача, обороты небольшие. Дмитрий отдыхал за работой: вчера перетрудился. Вчера смена прошла как один час, даже не присел, курил на ходу. Надо было просверлить 18 броней. Это много. Сталь легированная. Сверла все р6, мягкие. У сверла быстро изнашивалась режущая кромка, приходилось часто затачивать. Оставаться на вторую смену Дмитрий не хотел, не любитель, но как не останешься, когда надо. Работа срочная. Дмитрий надеялся все же уложиться в смену, но надежда была слабая. Дмитрий был на виду у коллектива, через работу поднимал свой авторитет. Два часа интенсивного труда. Может, придется оставаться на вторую смену, а может нет. К часу стало кое-что проясняться: кажется, можно было уложиться в смену. Главное – расчет, ни одного лишнего движения. Пока все шло хорошо. Дмитрий успевал. Впереди еще четыре часа напряженной работы. Все еще могло быть. Какая-нибудь неточность в работе, поломка и можно не успеть.

Повести. 25 съезду партии – 25 ударных декад

1

Земля – маленькая светящаяся точка – пропала. И вот опять появилась, уже большего размера. Обозначился рельеф. Он завис над землей…

Что-то упало в парке за деревом – это была мягкая посадка. Сидевшие на скамейке женщины обернулись – никого. Он был невидим.

– Желуди, наверно, падают, – сказала женщина в сером платье. – А может, мыши бегают, запасаются на зиму… тоже хотят есть. Сейчас самое время запасы делать. У меня соседка, здоровая как лошадь, спит до двенадцати, ничего у нее нет, никаких запасов. Как живет?

– Да, – соглашалась подруга.

Он легко поднялся с земли, принял образ мужчины в клетчатом плаще. Мужчина, чей облик он принял, деловито, глубоко засунув руки в карманы плаща, свернул за угол. Он хотел последовать за своим оригиналом, но помешало что-то лохматое на четырех ногах… И тогда он пошел за мужчиной в очках, с портфелем из натуральной кожи. Мужчина с портфелем остановился у почты. Он тоже остановился. «Что надо?» – вопросительно посмотрел мужчина в очках на «хвост» и заскочил в автобус.

Он тогда пошел за женщиной с зелеными волосами. Женщина с зелеными волосами прошла в «Салон красоты», он – тоже.

– Что вам, мужчина? – спросила женщина в «Салоне красоты».

Он вздрогнул, наморщил лоб, пытаясь вспомнить… все было знакомо и незнакомо.

– Что скажете? – не отставала женщина. – Забыли, зачем пришли? Напьются до потери сознания. Метил, наверно, в вытрезвитель, а попал к нам. Бывает.

Мужчина был трезвый.

– Вы кого-то ищете? – виновато отводя глаза в сторону, спросила женщина. – Это «Салон красоты». Понимаете? – Женщина принялась накручивать на палец волосы, показывая завивку.

Он, широко раздувая ноздри, жадно вдыхал терпкий запах духов.

– Давайте выйдем.

Женщина вывела мужчину на улицу. «Бедный, – думала она. – Вроде как не в себе. Откуда такой взялся? Вот горе родным».

Он пошел в парк. И это был уже другой парк, не тот, где он приземлился. Было прохладно, даже холодно.

– Ба, Федор! – вдруг услышал он.

– Не узнаешь?! Митин я! Генка.

Мужчина полез обниматься. Он хотел отстраниться, но Генка крепко держал.

– Ты как здесь? Проездом? Пошли, зайдем в кафе «Уют». Согреемся. Пошли, а то холодно.

Кафе было рядом.

– Сейчас закажем что-нибудь покрепче, – захлопотал Митин. – Мое любимое кафе. Правда, здесь великолепно и официантки молодые? Особенно одна… Красавица.

– Что мы с тобой закажем? – и Митин судорожно принялся листать меню в два листа, словно искал третий. – Ты мой гость! Я угощаю!

Официантка приняла заказ. Митин бросил на стол пачку «Шипки», закурил.

– Не куришь? Хорошо. А я вот не могу бросить, – и как бы в доказательство Митин глубоко затянулся.

– Пожалуйста, – принесла официантка водку, колбасу с гречкой, икру кабачковую.

Митин наполнил стопки.

– За встречу! – выпил.

Он тоже выпил – сразу ударило в голову и стало хорошо.

– Я, Федор, может, что-то делаю не так, так ты говори, не стесняйся. Что-то ты какой-то… не такой. Изменился.

Появилась официантка-красавица.

– Вот она, Федор! Смотри!

Черные локоны, ниспадающие с плеч, томный взгляд, чувственные полные губы… Сама страсть.

– Видел, как она посмотрела в нашу сторону? – оживился Генка. – Ей бы в кино сниматься, а не с разносами бегать. Сколько хожу сюда, никогда не сажусь за столик, который она обслуживает. Боюсь! Ты понимаешь меня? Давай выпьем за красавицу, – поднял Митин стопку, поддел вилкой икру. – А ты что не рассказываешь о себе? Я знаю, что ты живешь неплохо. Вот скажи мне, чем отличается гармоническая личность от негармонической? Сейчас это модно: гармоническая личность. А кто она такая, гармоническая личность? Гармония души и тела?

Музыканты вышли на сцену, задвигали стульями, рассаживаясь. Митин, подперев голову руками, тихо запел:

– Гармоны, гармоны… лимоны, лимоны. Гармония человека, лимония человека. Официант! Еще грамм по сто!

– Слышу, слышу, – отозвалась официантка.

– У меня, Федор, жена-умница, дети – все есть! Но чего-то все равно не хватает! Неудовлетворенность какая-то. Стал выпивать – помогает. Я хочу парить, летать над землей, как птица! Каждый из нас хочет жить красиво, но не у каждого получается…

Митин еще что-то хотел сказать, но вскрикнул саксофон; глухо взревела труба; ухнул барабан – музыканты настраивали инструменты. Оркестр заиграл. Митин закурил.

Музыка была главной в зале хозяйкой – развлекала, занимала, веселила. Не обошлось без танцев.

– Давай закончим, – предложил Митин, опорожняя бутылку.

Федор не хотел больше пить, в глазах рябило от танцующих. Белозубо смеялась красавица-официантка. Федор хотел встать – не получилось, словно кто держал. Голова сделалась тяжелой. Что было потом, Федор уже не помнил.

2

Было холодно, тошнило, болела правая нога, колено. Федор открыл глаза – темный грязный потолок, исписанные стены. В комнате он был не один.

– Ты пройдись, согреешься, – участливо предложил полнолицый мужчина с черными усами, сидевший на полати напротив. – Будем знакомы: Александр Чесноков. Просто Саша, – протянул мужчина крепкую в наколках руку.

– Федор…

– Тебе плохо? Может, мента вызвать?

– Так тебя и послушает мент, – откликнулся с усмешкой парень.

– Молчи, Мишка! – цыкнул Александр.

Парень что-то царапал на стене.

– Первый раз в вытрезвителе? – спрашивал Александр.

– …сразу видно, – буркнул мужчина в серой кожаной куртке.

– Ты, Федор, не переживай. Вон, Мишка, – кивнул Александр на парня. – Третий раз попадает. Мишка, расскажи, как тебя обливали холодной водой.

– Радуйся, что тебя не обливали.

– Ты, Мишка, не злись. Все мы здесь свои. Только Федор новичок.

– Стоит раз попасть, а там понравится, – усмехнулся мужчина в серой кожаной куртке.

– А знаете, как я сюда попал… – не знал Александр: рассказывать, не рассказывать.

– Как все – нажрался, как свинья.

– Нет, Мишка, ошибаешься. Был я, конечно, выпивши. На автобусной остановке, смотрю, мужик вроде как пристает к женщине, ну я и вступился… Оказывается, это были муж с женой, выясняли отношения. А я третий лишний, да еще пьяный.

– …эмансипация, равноправие… – брюзжал мужчина в серой кожаной куртке. – У меня баба говорит: давай купим картины, давай жить как люди. «А как мы живем?» – спрашиваю я. Зачем мне эти картины? Что они мне дают? Кормят, поят? Когда я буду пьяный – ломать их?

– …это, Сергей, искусство.

– Искусство… Часами вертеться перед зеркалой, краситься.

– Это уже мода, – с улыбкой ответил Александр.

– К черту такую моду!

– Мишка, скажи: приятно, когда женщина накрашена и в коротком?

– Конечно! – обрадовался Мишка.

– Вот оно, молодое поколение…

– Это он-то молодое поколение? Алкаш!

– Помолчи, папаша.

– Не нравится? Не пей. Не можешь?

– Заткнись!

– Что-о-о?! – встал Сергей.

– Ладно, ладно вам. Не хватает еще драки здесь. Выпустят – поговорите по душам.

Кто-то где-то стучал, словно забивал гвозди, и гвоздей этих было много. Сергей сидел, опустив голову. Александр стоял у двери, прислушивался. Федор встретился взглядом с Мишкой…

– Что, дядька, все молчишь? – спросил Мишка. – Думаешь… Раньше надо было думать. Индюк думал, думал – и в суп попал.

Послышались шаги, звякнул ключ в замочной скважине, выстрелил замок, дверь открылась – вошел младший сержант со связкой ключей:

– Что, «униженные и оскорбленные»? Кто из вас Голубцов? Голубцов!

– Иди, иди, Федор, – кивнул Александр на дверь. – Тебя, наверно.

– Голубцов, на выход!

Ярким было солнце из единственного окна в коридоре, нежным прикосновение… Младший сержант остановился перед дверью, обитой черным дерматином.

– Проходи.

Федор открыл дверь. За длинным столом у окна сидел невысокого роста капитан, справа – мужчина, склонный к полноте, в плаще. На стене Карл Маркс. Капитан кончил писать, отложил бумаги в сторону.

– Садитесь! – указал капитан на стул напротив. – Голубцов Федор Семенович, значит. Разведен. Так. Трудовая книжка. Вы у нас проездом? Мастер, технолог. У вас много благодарностей… и на тебе… Встретили знакомого?

Федор кивнул: как-то само собой получилось.

– Ну и отметили это на радостях, – посмотрел капитан на мужчину в плаще. – Вы хоть помните, что с вами произошло? Вы уснули за столом. Ваш товарищ ушел, бросил вас. Мы… подобрали. Первый раз в вытрезвителе?

И опять кивок.

– Нехорошо.

– Федор Семенович! – заговорил мужчина в плаще. – Зачем вам куда-то ехать? Оставайтесь у нас. У нас цементный завод. Нам нужны мастера. У меня Забелин скоро выходит на пенсию. Поработаете пока слесарем, ну там – мастером. Вижу я, вы человек самостоятельный. Ну, а что попали… так со всяким бывает. Я начальник цеха, Власов Юрий Владимирович. Дадим мы вам комнату, а пока с недельку поживете у меня. Сын у меня в деревне, приедет не скоро. Вы мне как-то сразу приглянулись…

– Соглашайтесь, квартиру вам сразу нигде не дадут. Так что… Вот ваши документы и больше не попадайтесь.

– Федор Семенович, вы меня подождите на улице. У меня тут рабочий, Чесноков… Золотые руки, мастер своего дела, но пьет, стервец!

– Ведь и «бьют» за это дело: лишают тринадцатой зарплаты, отпуск в зимнее время, принудительное лечение, но нет, неймется людям!

– Алексей Алексеевич, тут важно самосознание. Внутренний стержень у человека должен быть. Характер.

– Федор Семенович, вы свободны, – кивнул капитан на дверь.

Федор вышел и почти следом – начальник цеха. Юрий Владимирович стал рассказывать про завод. Федор никак не мог вспомнить, куда ехал. Что работал мастером, тоже не помнил, да и это было неудивительно: взрослым он вступил в эту жизнь, если бы принял образ ребенка, тогда были бы и детство, и юность, а так – амнезия.

– Ну вот мы и пришли… – Юрий Владимирович достал из бокового кармана плаща ключ, открыл дверь. – Мария!

Из комнаты вышла женщина лет тридцати-тридцати пяти, брюнетка.

– Мария – жена моя. Это Голубцов Федор Семенович. Он поживет у нас дня два-три, пока не дадут комнату. Ты не возражаешь?

– Почему должна я возражать? – удивилась Мария. – Проходите, Федор Семенович. Устали, наверно, с дороги? Женаты?

– Был, – вспомнил Федор, что разведен.

– Вы издалека? Откуда все-таки?

– Ох уж эти женщины, все хотят знать, – посетовал Юрий Владимирович. – Где газеты?

– Как всегда, на тумбочке. – Мария пошла на кухню.

– Бангладеш. Положение на Ближнем Востоке обостряется. Повышение эффективности производства, – сидел Юрий Владимирович на диване, читал.

Федор сидел рядом, зевал.

– Мужчины, за стол. Идите. Юра… – звала Мария.

– Идем.

На ужин были щи, рыба, колбаса, сыр, салат из помидоров с огурцами. Яблочный сок.

– Федор Семенович, за знакомство, я думаю, по стопочке не помешает. Молчание – знак согласия.

Федор выпил, от второй рюмки отказался. Юрий Владимирович тоже пить больше не стал.

– Юра, пойдем завтра в театр? – испытующе глядя на мужа, спросила Мария.

– Извини, но завтра я, наверно, не смогу.

Мария насупилась.

– А ты сходи с подругой. У тебя много подруг. Людмила, к примеру…

– «Людмила, Людмила…» Она не пойдет. Беременная.

– Ну честное слово, завтра я не могу, – приложив руку к груди, оправдывался Юрий Владимирович, – работы много. Ремонты. Федор Семенович, я на днях читал в журнале… Вы интересуетесь НТР? Сейчас столько шума у нас и за рубежом вокруг научно-технической революции. Буржуазные идеологи развивают теорию постиндустриального общества. Мол, рабочий класс себя изживает, будут «белые воротнички». Работаем, живем для будущего… Каким оно будет? Что нас ждет в 2000 году?.. Мария, – встал Юрий Владимирович, подошел к супруге, обнял. – Извини. Не обижайся. В отпуск я тобой хоть на край света. Вы что, Федор Семенович, все молчите? Устали?

– Сейчас я приготовлю постель.

– Курите? Я и забыл, вы же не курите. Правильно делаете. Вредная привычка. Хочу бросить, а никак не могу. Иной раз две пачки выкуриваю за день.

За окном накрапывал дождь, капля за каплей.

Мария прошла на кухню:

– Идите, Федор Семенович, отдыхайте. Ваша комната готова. Завтра на работу.

– Не совсем на работу: надо посмотреть завод, ознакомиться… – уточнил Юрий Владимирович.

3

– А ты что здесь делаешь?

Федор обернулся – Чесноков в замасленной спецовке, кепка на глаза.

– К нам работать? Больше не хочешь в КПЗ попадать? Ладно, Федор, пойду, станок надо посмотреть, что с ним. Ты куда сейчас?

– На производство…

– А-а… Надо, надо ознакомиться.

Соболев Анатолий Геннадиевич, старший мастер, стоял у двери, ждал.

– Производство наше начинается с карьера, – заговорил Соболев, как вышли. – Добываем известняк. Потом этот известняк идет на дробилку. Вон туда, где стоит БелАЗ, за дорогой. Гипс у нас привозной. Помол. Мельницы. В них дробится известняк.

В помоле стоял страшный грохот. Мельницы в диаметре около трех метров, вращаясь с бешеной скоростью, дробили камень. На стене на проволоке висели забытые кем-то респираторы. Женщины все в касках, респираторах. Луч солнца с трудом пробивался сквозь толщу пыли.

– …один из наших капризных цехов завода! – кричал Соболев. – Сами видите, какие здесь условия. Люди рано выходят на пенсию. Первый список. Чувствуете, как трудно дышать? Это сырьевой. Здесь делается шлам. Потом он обжигается в печи.

Большой круглый бассейн, по периметру которого по рельсам ходила мешалка, мешала шлам.

– Был у нас случай… Рабочий стоял у рельсов в фуфайке и не заметил, как мешалка подъехала и рукав фуфайки попал под колесо. Рабочий лишился руки. Надо быть внимательным. Кругом механизмы. И последний цех – обжиг.