Могила Густава Эрикссона

Милый, милый, смешной дуралей,

Ну куда он, куда он гонится?

Неужель он не знает, что живых коней

Победила стальная конница? *22

Как-то всё у нас в России неправильно устроено. Почему человек, осенённый таким Божьим даром, расцветшим в этом благодатном краю, вынужден был для самореализации оказаться в раковых опухолях Петербурга и Москвы? Где его и сгубили всякие Яши Блюмкины, Айседоры и Софочки Толстые. И почему теперь такие люди, как он, вообще не нужны и не востребованы? Зачем нашему оболваненному и деградировавшему народу Есенин? Мы и читать то лет через пятнадцать окончательно разучимся, сможем читать только ценники в магазинах, должностные инструкции на работе и кредитные договоры. Ни к чему современной России поэты и писатели. Они же к душе человеческой обращаются. А какая может быть душа у профессионального потребителя, получившего ЕГЭшное образование, всю жизнь живущего в кредит и приобщившегося к корпоративной культуре?

И не только поэты с писателями, и всякие там художники, не нужны. Не нужно всё то, что удовлетворяет душевные потребности и не имеет отношения к суете сует и прочей суете. Музыка, история, искусствоведение, философия, богословие, фундаментальная наука и иже с ними, – всё на помойку. Зато каждая тварь считает, что у неё должна быть квартира в новом доме, по машине на каждого взрослого члена семьи и загородный дом. Вопрос «почему, за какие такие заслуги?» самому себе не задаётся. Поэтому созидателей всё меньше, да и не нужны они совершенно, нет для них применения. Всё больше чиновников, умеющих правильно попилить бюджет. Всё больше купи-продаек, которым по фигу, чем торговать, хоть лесом и газом, хоть наркотиками и человеческими органами. А какая разница – главное, чтобы прибыль была больше. И самое страшное, всё больше людей, которые этих чиновников и христопродавцев обслуживают. Называйте их, как хотите, хоть офисный планктон, хоть аристократия помойки, хоть адвокаты дьявола. Суть от этого не меняется, а современную мораль формируют именно они.

Вот и я на сегодня востребован. Потому что хитрый, как Сатана, любую личину на себя одеть могу и выбиваю долги в ситуации настолько безнадёжной, что ни один нормальный человек не возьмётся. И именно поэтому не могу я сегодня найти покоя даже на этой Святой горе, где моя светлая Русь граничит с Богом.

……….

В Белоомут я вернулся на последнем девятичасовом пароме в состоянии большого душевного раздрая. Хватил стакан подогнанного босяками «Хеннеси» и целый час курил на балконе. Однако, нужно было собраться. День завтра предстоит тяжёлый. У меня даже мысли не было, что птица Коростель принесёт мне денежки на блюдечке с голубой каёмочкой. Что ещё не задействовано? Административный ресурс. Не зря же он большая лягушка в этом маленьком болотце.

С утра я привёл себя в полный порядок, побрился до синевы и залез в свой пафосный костюм. Ждать мне пришлось долго – в дверь номера постучали только во втором часу дня. Я открыл, на пороге стояли два мента – лейтенантик лет сорока из серии «такой молодой, а уже лейтенант» и сержант с автоматом. Я улыбнулся широкой гагаринской улыбкой:

– Ну, наконец-то, ребята! Сколько можно ждать?! Начальник вашего отделения хочет со мной пообщаться, а вам велено препроводить меня к нему.

Лейтенант опешил и растерялся:

– А Вы откуда знаете?

Я решил его окончательно напугать:

– А у меня везде свои люди. Наручники одевать будете?

Лейтенант с сержантом испугано переглядывались:

– Да, вроде, не велено…

– Зря, очень зря! Так было бы веселее. Ну, так ведите.

С транспортом в местном отделении дела обстояли совсем туго. Пришлось мне с моим почётным экскортом шкандыбать минуты три по всё той же улице Урицкого, на которой стояла гостиница. Лейтенантик подвёл меня к двери, на которой красовалась табличка «Начальник отделения майор полиции Владимир Анатольевич Усаневич». Я показал лейтенанту пальцем на фамилию и заржал:

– Уссаться – Усаневич!

Мой бедный провожатый поглядел на меня с выражением восторга и постучал в дверь. Я зашёл. Навстречу мне из-за стола поднялся майор Усаневич:

– Ага! А вот и Вова Питерский! Проходи дружище, не стесняйся.

Вова Питерский?! Ну и застращал же я несчастного Белого! Или у него на большее фантазии не хватило? Впрочем, некоторое сходство между мною и Вовой есть – два уха, два глаза, один нос. Да Бог с ним, с Питерским! А вот майор Усаневич меня действительно впечатлил. Есть такой тип мужчин, которые после подросткового возраста перестают взрослеть. Они отращивают усы, выбирают себе очень мужские профессии, зачастую достигают карьерных высот, но так до старости и остаются подростками. Хорошие примеры такого типажа – актёр Владимир Конкин и шахматист Анатолий Карпов. А мой майор Усаневич был не просто похож на Конкина, он был похож на Конкина, играющего Шарапова. Невысокого росточка, худенький, с тоненьким и даже визгливым голосочком. Китель на нём болтался, видимо, сложно было подобрать такой детский размер. Годочков нам было уже хорошо к сорока, но меня не покидало ощущение, что я общаюсь с ребёнком. И совершенно нелепо на детском лице смотрелись пышные и ухоженные усы. Самое смешное, что майор Усаневич, скорее всего, считал себя великим сельским детективом, этаким Анискиным.

– Присаживайся, дорогой, присаживайся! Сидеть тебе у нас долго.

– А почему, Владимир Анатольевич, Вы вдруг решили, что я – Вова Питерский?

– А у меня очень сильные оперативные позиции! – торжествующе ответил майор Усаневич, топорща усы. – Мне мой источник всё про тебя рассказал.

Ох, Коля, Коля, Николай… У страха глаза велики.

– А позвольте ещё спросить, милейший Владимир Анатольевич, – сказал я, нажимая на кнопку цифрового диктофона, лежавшего у меня в правом кармане пиджака, – отчего Вы считаете, что я пробуду у Вас долго?

– А потому, милейший, – отпарировал современный Анискин с некоторой обидой, – что я тебе сейчас нарисую вымогалово только в путь!

– Ах, вот оно что?! Да, сидеть мне не пересидеть! Должно быть, у Вас и заявление от гражданина Коростеля имеется?

– Нет, не имеется! – выпалил Усаневич и осёкся. – Но оно будет в любой момент, это я тебе гарантирую.

– Что Вы, что Вы, – я и не сомневаюсь! Вот только я слышал где-то краем уха, что для доказательства состава вымогательства надо разговоры и угрозы прописывать…

– Ишь ты, какой юридически грамотный! Я вот сейчас позвоню нашим луховицким ребятам из уголовного розыска. Они приедут, изымут у тебя ствол и наркоту, а потом тебя так отрихтуют, что ты нам на запись всё что угодно скажешь!

Майор начинал кипятиться, а мне только того было и надо.

– Но, позвольте, а как же быть с вот этими бумажками? – спросил я напуганным голосом и протянул Владимиру Анатольевичу доверенность от Натанзона и судебное решение.

– А эти бумажки ты с собой возьми! Будешь ими в следственном изоляторе подтираться! – в голосе майора появились торжествующие победные нотки.

– Ай-яй-яй-яй! Вот попал! Вот беда то какая! А последний вопрос можно? Это Вы со всеми законопослушными гражданами так поступаете и им стволы с наркотиками подбрасываете?

– Нет, тварь, это мы для тебя исключение сделаем! – Усаневич начинал понимать, что я над ним издеваюсь, и уже выходил из себя. Здорово бы было, если б он мне врезал.

– Любезнейший Владимир Анатольевич! Уж очень мне в этот раз сидеть не хочется! А позвольте, я Вам кое-что дам послушать? – и диктофон воспроизвёл наш разговор с самого начала.

На лице не взрослеющего майора вдобавок к обиде появилось недоумение:

– А чего это ты меня писать вздумал?

– Не гневайтесь! Исключительно для того, чтобы сохранить приятнейшие воспоминания о нашей встрече! – воскликнул я и протянул майору Усаневичу своё пенсионное удостоверение подполковника полиции в отставке.

Казалось, бедолага окончательно растерялся, но, как молодой петушок, встрепенулся и нашёлся:

– Какой же ты подполковник полиции, а как же это? – он указал на наколки на моей кисти.

– А это, извольте видеть, я много лет работал в структурах по борьбе с организованной преступностью, участвовал в оперативных внедрениях. Знаете, что это такое?

Начальник местного отделения всё же был очень смешной малый:

– А как же! Знаю! Нам в академии преподавали.

– Ах, какой Вы образованный, Владимир Анатольевич! Я вот академиев то не кончал. А вот в оперативных внедрениях приходилось участвовать.

На лице бедного майора Усаневича застыли тягостные раздумья, он крутил в руках моё пенсионное удостоверение, изучая его то вверх ногами, то сбоку. Главное, чтобы на вкус не стал пробовать. Ребёнок-майор понимал, что тон бы надо сменить, но сдаваться он не собирался.

– Очень хорошо, Юрий Владимирович, – наконец выдавил он из себя тоном, по которому было понятно – просто так положить себя на лопатки заезжему проходимцу он не даст. – К Вашему «букету» это удостоверение добавит ещё подделку документов. А кто может подтвердить, что Вы подполковник полиции в отставке?

Ох, не знал любезнейший мой Владимир Анатольевич, с кем он сел играть в покер. То есть в карты я играть особо не люблю, но блеф – это моё.

– А вот я вижу у Вас селекторная вертушка стоит. Найдите в Вашей книжечке пять цифр начальника Главного Управления по городу Москве генерал-лейтенанта Олега Анатольевича Баранова и поинтересуйтесь у него, кто такой Юрий Владимирович Ершов. Он Вам с удовольствием ответит.

За лицом моего любезнейшего друга было страшно наблюдать:

– Ну, щас прям, я буду звонить такой величине, интересоваться каким-то подполковником.

– А Вы позвоните, позвоните. Дело в том, что Олег Анатольевич когда-то возглавлял Московское Управление по борьбе с организованной. Знаете такой факт?

– Да, знаю.

– А я в своё время там был не самым последним оленем, поэтому он знает меня хорошо. Да! А ведь я самое главное то забыл Вам сказать, милейший Владимир Анатольевич!

Ну, кажется, я его добиваю. Теперь нужен мощный хук с правой. Он уже плывёт.

– А что самое главное, Юрий Владимирович?

– Видите ли, дело в том, что тема, с которой я приехал к Вам в Белоомут, – как раз тема Олега Анатольевича. Гражданин Натанзон обратился за помощью к нему. А он уже, по старой памяти, дал мне, бедному пенсионеру, слегка подзаработать. Так Вы будете звонить генералу Баранову?

Всё. Это нокаут и чистая победа.

– И так всё понятно, Юрий Владимирович. Зачем беспокоить такого уважаемого человека? Простите меня, я сразу не сориетировался в ситуации, был неправ, наговорил лишнего.

– Ну что Вы, что Вы! Ничего страшного! А вот я Олегу Анатольевичу всё же позвоню, расскажу ему, как Вы тут вместо того, чтобы работой заниматься, защищаете интересы проворовавшегося барыги, и с каким рвением это делаете.

И я достал свою боевую трубку, в которой мобильного телефона Баранова, конечно, не было, и стал делать вызов. Блеф должен быть совершенен.

Майор Усаневич чуть не кинулся ко мне:

– Юрий Владимирович! Ну, простите меня! Ну, не надо звонить! Я Вам обещаю помощь и полное содействие в Вашем деле!

– Значит, слушай меня, майор. Никакой мне помощи твоей и содействия не нужно. В одной хорошей песне говориться

На хрена нам враги,

Когда у нас есть такие друзья? *23

А вот мешать мне – не вздумай. Если ты кому угодно: Коростелю, Коле Белому, Диме Рыжему, да хоть козе Мане, расскажешь о нашей дружеской беседе, и о том, что я не тот, за кого меня считают, знаешь, что я сделаю?

– Понимаю, не дурак, – майор явно приободрился, его явно приподнимало, что теперь он играет на правильной стороне. – Вы доложите Баранову, он свяжется с моим генералом, начальником области, – и мне крышка.

– Дурак ты, дурак! – я уже не сдерживал себя, это теперь было и не нужно. – Неужели ты решил, что из-за такой мокрицы, как ты я буду беспокоить Баранова? Я лично, своими руками тебе голову отрежу. Здесь в Белоомуте. Посреди улицы Урицкого. Я ясно излагаю?

– Ну что Вы, товарищ подполковник, мы же свои!

– То есть взаимопонимание достигнуто?

– Так точно! Рад был знакомству с Вами, Юрий Владимирович! Вас до гостиницы подвезти?

– Да нет уж, спасибо, голубчик. Я как-нибудь сам дойду.

Брезгливость брезгливостью, а руку пришлось пожать.

……….

Не подумай, дорогой читатель, что я этакий флегматик и хладнокровный игрок. Такой же человек, как и все остальные. Скорее уж холерик. Когда я вернулся в номер и залудил стакан, меня всего трясло. Так, теперь надо покурить, успокоится и проанализировать развитие событий.

Из мусорской я выбрался, и выбрался блестяще, а вот партия, кажется, проиграна. В ближайший час Коростель подтянет моего малохольного майора к себе и устроит ему правку, а попросту спросит: «Что сделано?» Усаневич на стойкого оловянного солдатика явно не похож. Не знаю, чем можно пригрозить в маленьком болотце такому головастику, но, думаю, найдётся чем. И уж если он со мной на фу-фу поплыл, тут он поплывёт по-настоящему. И максимум часа через два Коростелю будет понятно, что никакой я не вор в законе, а всего лишь отставной подпол. А дальше на арену цирка выходят два клоуна – Рыжий и Белый. И к концу дня я имею все шансы стать кормом для барсучков, лисичек и ворон. Или выплыть на свет божий из Оки где-нибудь в районе Рязани.

Так, а что у нас теперь с перспективой отжать пять лям? А вот эта перспектива в свете вышеизложенного стремиться к нулю. Итак, игра проиграна, стоит признать поражение. Как там сказал Рамаз? «Бросай всё и возвращайся. Деньги того не стоят». А что, Рамаз парень человечный и мудрый, не зря его Лёха так ценил. Значит, надо послушаться Рамаза.

Я глотнул ещё 50 грамм коньяка, выкурил сигаретку и стал не спеша и тщательно собирать вещи. Торопиться некуда – в запасе у меня целый час, а там – такси и до Коломны.

Когда я уже был готов выходить, в дверь настойчиво постучали. «Эх, чёрт, не успел!» – я достал из кармана куртки выкидуху, из которой выскочило приличной длины лезвие, и двинулся к двери.

Из-за двери вместе со стуком раздался богатый обертонами серебристый баритон:

– Есть ли кто? Откройте, пожалуйста! Мне нужно с Вами поговорить.

Хороший опер должен уметь вычислять незнакомого человека по малейшим нюансам, в том числе и по голосу. Вроде бы я этим искусством владею. Тем большим было моё удивление. Но сомневаться времени не было. Я убрал выкидуху и открыл дверь.

Опаньки! Такого я не ожидал. Теперь мне нужно было удивить моего неожиданного гостя, чтобы мы были квиты.

– Простите, святый отче, и благословите!

Стоявший на пороге деревенский батюшка с длинными тёмными волосами, выбивавшимися из-под скуфьи, с окладистой и ухоженной тёмной бородой, высокого роста и могучего телосложения, не ожидал такого приёма, как я не ожидал его визита. Но быстро нашёлся и нараспев произнёс своим густым баритоном:

– Бог простит! Бог благословит!

Он, не торопясь, перекрестил меня, а я опять решил его ошарашить – схватил благословляющую руку и с жаром приник к ней, после чего лобызнул его в плечо:

– Христос меж нами!

– Был, есть и будет! – ответил совсем уж удивлённый батюшка.

– Милости прошу, входите!

– С удовольствием, сыне. Говорили мне, что я найду здесь злого разбойника, а нашёл здесь друга доброго.

– Как обращаться к Вам, отец мой? – спросил я, улыбаясь своей самой искренней улыбкой.

– Отец Геннадий. Я настоятель здешнего Успенского собора, может быть, Вы его видели.

– Чудесной красоты церковь, отец Геннадий. Вот только в ремонте она нуждается.

– Вот об этом я и пришёл с Вами поговорить, сын мой.

В это время глаза отца Геннадия, очень живые и немножко с хитрецой, наткнулись на ещё почти полную бутылку «Хеннеси», стоявшую у меня на тумбочке.

– А не выпить ли нам коньячку, отец Геннадий? Чтобы разговор наш живее пошёл?

– Ну, если Вы от чистого сердца предлагаете, то можно… Разве что немножечко совсем.

Я моментально наполнил стаканы. Отец Геннадий взял свой, пристально взглянул на художества, покрывавшие мою руку, и сказал:

– Как приятно, что человек с таким сложным путём жизненным нашёл свой путь к Богу.

– А мне очень приятно познакомиться с Вами, батюшка.

Мы выпили. Отец Геннадий, казалось, собирался с мыслями. Наконец, он начал, и баритон его серебрился, как река на солнце.

– Сын мой, не в праве я судить. Не суди, да не судим будешь. Времена сейчас сложные и не богоугодные. Каждый живёт, как может. Я не святой, и Вы не святой, а кто сейчас свят? И всё же хочу сказать Вам: неправедное дело Вы затеяли. Я ни в коей мере не оправдываю Олега Любомировича, но поймите: вокруг него в нашем Богом забытом городке слишком много людей подъедается. А Вы, если получите с него эти 28 миллионов, сколько людей оставите без пропитания?

Меня чуть не шибануло:

– Сколько-сколько, отче, я с него получу?

Тут настало время дивиться отцу Геннадию:

– Как сколько? Он мне сказал, что речь идёт о 28 миллионах.

Взаимному удивлению не было предела. Я снова разлил коньяк по стаканам, мы выпили, и поскольку я был шокирован, позволил себе полную бестактность.

– Мне кажется, отче, Вас здорово ввели в заблуждение как по поводу размера суммы, о которой идёт речь, так и по поводу меня.

«Вон живёт он, – люди часто врут, -

Все святыни хая и хуля».

А меж тем я чист, как изумруд,

И в душе святого – до хуя! *24

– Ха-ха-ха! – зарокотал отец Геннадий. – Губерман?

– Он самый.

– А Вы часом не того… Не еврей?

– Что Вы, бригаденфюрер, я – русский!

– Ах-ха-ха! – по всему было видно, что хитрый священник нашёл во мне родственную душу. – Смешно!

Мы выпили ещё по стаканчику за Губермана и его гарики, после чего я решил, что пора брать инициативу в свои руки.

– Отец Геннадий, мне кажется, пора отделять зёрна от плевел. Давайте-ка проясним ситуацию. Во-первых, когда Коростель попросил Вас провести со мною душеспасительную беседу?

– А вот час назад и попросил. У него перед этим странная история случилась с нашим начальником отделения полиции. Он к нему обратился после того, как два его недоумка, что народ пугают, ничего с Вами сделать не смогли. Ну, Усаневич ему клятвенно пообещал все вопросы решить. Не просто так, конечно, пообещал. Коростель его с руки кормит. Как он мог ему отказать, раб Божий Владимир то. И тут вдруг что-то из ряда вон произошло. Представьте себе, приезжает наш майор к Коростелю и прям с порога начинает его костерить! Мол, знать его больше не хочет и без его денег проживёт. Не знаю, правда, как у него это получится…

Вот это да! Неужели я такой страшный?! Нет, пожалуй, это майор Усаневич такой глупый. Купился, как есть купился! Проглотил блеф с Барановым, не жуя. И решил, что скромная, но постоянная, майорская зарплата всё же лучше, чем подачки Коростеля. Да, такой глупости я не ожидал. Так слава Богу! Теперь у меня ещё есть время, и мы ещё сыграем с тобой, дорогой мой Олег Любомирович…

– И что же было дальше, батюшка?

– Я Вам, как на духу скажу, всю эту историю с долгом я от Коростеля слышал ещё позавчера. Рассказал он мне, что приехал в город какой-то страшный криминальный авторитет, то есть Вы, сын мой, и пытается выбить из него аж 28 миллионов рублей…

Я вкратце рассказал батюшке обстоятельства своей поездки и о какой сумме в действительности шла речь. Когда отец Геннадий понял, что речь идёт всего о пяти миллионах, он возмутился:

– Ах, негодяй! Вот мерзавец! Перед иконами мне клялся – 28 миллионов! Всем врёт и Господу солгал! А меня-то как обманул, змей-искуситель! Уж теперь я понимаю, что ни на какой ремонт храма мне от него не получить. С 28 миллионов ещё можно было бы что-то ожидать, а с этой суммы – удавится, сребролюбец, а не даст ничего.

– Не отчаивайтесь, дорогой отец Геннадий! Где курляндский немец прошёл, там ни хохлу, ни еврею делать нечего. Мы с Вами ещё найдём деньги на ремонт храма! И никакой я не криминальный авторитет. Вот, взгляните.

Я протянул батюшке своё пенсионное удостоверение и под остатки «Хеннеси» рассказал ему, как сладко живут в нашей стране отставные сыщики. Священник слушал меня внимательно, вся хитреца из его глаз улетучилась, в них осталось только понимание и сострадание. Когда моя повесть и «Хеннеси» подошли к концу, отец Геннадий поднял указующий перст и с расстановкой произнёс:

– А ведь я знаю, сыне, где у этого грешника деньги запрятаны!

Видит Бог, такого подарка судьбы я не ожидал.

– Так чего же мы сидим, батюшка! Нас ждут великие дела. Вы на машине?

– На ней, на родимой, на ласточке моей. Поехали!

Ласточкой отца Геннадия оказалась старенькая разваливающаяся на ходу четвёрка. Дом птицы Коростель оказался недалеко от Успенской церкви, рядом с впадением старицы Исток в излучину Оки. Возможно, по меркам господ судебных приставов это и была халупа. Но, полагаю, большинство жителей Белоомута такой халупе сильно завидовали. Среди мужской половины населения городка самой престижной считалась работа паромщика за 32 тысячи рублей.

Увидев из окна отца Геннадия, Олег Любомирович было вышел ему на встречу, но, заметив меня, поспешно ретировался и закрыл дверь на замок.

– Олег, выходи! – громогласно крикнул несколько разгорячённый коньяком отец Геннадий. – Выходи лжец и клятвопреступник! Не выйдешь – прокляну тебя, мироед!

Пусть говорят, что злоупотребление алкоголем не доводит до добра. Пустое! Святой отец после «Хеннеси» был просто красавец. Он взял складной стул, стоявший на газоне, и легко, как пушинку, запустил его в ближайшее окно. Со звоном посыпались осколки. Второе окно было разбито огромным булыжником, брошенным богатырской рукой смиренного слуги Господня.

– Выходи, подлец, иначе анафема тебе!

То ли угроза анафемы так подействовала, то ли с отцом Геннадием в Белоомуте предпочитали не спорить, но Коростель вышел.

– А, вот и наш шутник-забавник! Добрый вечер! – поприветствовал я его.

– Нет на тебе моего благословения, – констатировал факт отец Геннадий. Он грозно навис над Коростелем, и мне пришлось немного охладить батюшку: тяжкие телесные повреждения западенцу не входили в мои планы. – Покайся, подлец, ибо не мне ты солгал, но Господу нашему. И реши вопрос с достойным человеком, которого ты устами своими змеиными оклеветал.

– Да я готов решить вопрос. Только у меня денег нет. Совсем нет, – стоял на своём Коростель.

– Ах ты богомерзкое существо! – вот тут я не смог удержать отца Геннадия, и положенную ему затрещину Олег Любомирович всё же схлопотал. – Ты посмотри, Юрий Владимирович, врёт ведь в глаза и не краснеет! А ну, окаянный, пошли в гараж!

Гараж, на беду несчастного хохла, оказался не закрыт. Как не старался Коростель помешать шествию монументального священника, он был бессилен.

– Здесь у него деньги лежат, – указал отец Геннадий на одну из полок.

На полке были наставлены коробки с инструментами. Я стал снимать их на пол. По жалобному верещанию птицы Коростель было понятно – мы у цели. И вот одна из коробок оказалась по весу значительно меньше других. Я открыл её и увидел двенадцать банковских пачек пятитысячных купюр.

– Отец Геннадий! – обратился я к батюшке. – Вы бы не могли подождать меня пять минут в машине, мне нужно тут Олегу Любомировичу пару слов на прощанье сказать?

– Конечно, подожду, сыне. Только не марай ты руки о дерьмо, не бери грех на душу! Хотя я бы взял, прости меня, Господи…

Мы остались в гараже один на один.

– Значит так. Изначально речь шла о пяти лямах. Но ты у нас пошутить любишь. Первая шутка обошлась тебе в пятьсот тысяч. Вторая шутка была посерьёзней, и надо бы оценить её подороже первой, но тут в коробке шесть лям. Сойдёмся на этом. Справедливо?

Очень не хотелось Олегу Любомировичу расставаться с деньгами, он был, как сомнамбула. Поэтому не отвечал мне, а просто вторил:

– Справедливо.

– Далее. Я сначала думал, что ты порядочный человек. Поэтому собирался отдать судебное решение. А ты – редкостная падаль, и, видно, привык стучать во все калитки. Так вот на случай, если вздумаешь мусорнуться по-настоящему, судебное решение остаётся у меня. Не дай Бог ты дёрнешься, – оно окажется у Бориса Моисеевича. А он еврей настырный. И будешь ты платить деньги по второму разу. Уяснил?

– Уяснил, – ответила сомнамбула.

– А теперь серьёзная часть разговора, – я вынул выкидуху и приставил лезвие к боку Коростеля. – Говори, падла, сколько ты собирался дать денег отцу Геннадию на ремонт храма, если бы он решил твой вопрос. Только не ври мне, попишу.

– Двести тысяч.

Тварь, какая же тварь! Если он сейчас говорит мне о двухстах тысячах, значит получил бы батюшка в пределах сотни. А какой ремонт можно сделать на сто тысяч? Нож убирать рано.

– Так вот послушай меня. Если я узнаю (а я узнаю), что после моего отъезда с отцом Геннадием что-то случилось, даже если волос с его головы упадёт, я тебя найду. Веришь?