Собственность мажора

Она нужна мне.

А я нужен ей.

Иначе не пришла бы.

Как нам выбраться из этого дерьма, Оленёнок?

Я придумаю…

Делает шаг вперёд, глядя на поднос с едой в руках этой приставучей медсестры.

– Не хочет есть, – зачем-то говорит она Алене, кивая на поднос.

– Да? – тонко спрашивает та, покосясь на меня. – Почему?

– Не с той ноги барин встал, – сообщает медсестра.

– А… ясно… – переминается Алёна с ноги на ногу, а потом протягивает руки и забирает у нее поднос. – Можно?

Кошусь на врача, ерзая по матрасу.

Улыбается.

Опустив глаза, Морозова подплывает ко мне и возвращает поднос на раскладной столик, переброшенный через мой живот.

– Что ты тут устроил? – спрашивает, понизив голос.

Поднимает глаза, и я в них тону.

Сжимаю в кулак руку, чтобы убить бешеное желание дотронуться. До ее белых как снег волос. До бархатной кожи на бледной щеке. Я знаю, как ее кожа пахнет. Знаю, какая она на вкус и ощупь. Хочу ее мягкие губы на своих и везде, где она захочет. Я сделаю все, что она захочет.

– Привет… – говорю тихо, глядя на нее исподлобья.

Закусив губу, она скользит глазами по моему лицу.

Я выгляжу максимально хреново. И вижу, как дергается ее рука, будто она хочет до меня дотронуться, но решает этого не делать.

От тоски хочется выть.

– Привет… – отводит от меня взгляд.

Взяв ложку, протягивает мне со словами:

– Ешь.

Подняв глаза, ловлю горящий злорадным ожиданием взгляд медицинской сестры.

Офигенный концерт.

Жую долбаную овсянку, запивая киселем.

Присев, Алёна поднимает с пола одеяло и кладёт его на кровать. Ставит на стол рядом с тарелкой бумажный пакет, от которого пахнет нереально вкусно.

– Валя, – слышу над своей головой. – Готовь капельницу.

Не реагирую, ухватившись глазами за тонкую руку, лежащую рядом с моим бедром.

Отойдя к окну, обнимает себя руками и отворачивается, когда в мою вену загоняют иголку.

– Почувствуете дискомфорт, нажмите кнопку, – брезгливо бросает медсестра, выходя из палаты вслед за хирургом.

Тишина давит на мозги, а кольцо, сжимающее грудь превращается в тиски. И даже не особо внятно соображая, я понимаю, что меня ждет самый сложный разговор во всей моей чертовой жизни.

– Там бульон и… хлеб, – глядя в окно, говорит Алена.

Смотрю на пакет перед собой, чувствуя, как желудок заходится от голода.

Что за, мать его, магия?

Теперь хочу есть. Хочу скорейшей регенерации всего. Хочу встать с этой койки, и поскорее. Хочу засунуть голову Колесова ему в задницу и провернуть пару раз. Но больше всего хочу, чтобы последних двух дней в моей жизни никогда не случалось.

– Я сама пекла… – продолжает Алена, водя пальцем по стеклу.

– Что? – хриплю, впившись глазами в тонкий силуэт.

– Хлеб. В общем, не важно…

– Спасибо, – говорю быстро. – Я… такого никогда не пробовал…

– Ничего особенного…

Нихрена подобного.

– Ладно… – соглашаюсь, потому что боюсь ее спугнуть.

Приподняв голову, наблюдаю за тем, как трёт свои плечи ладонями.

Желание согреть ее собой заставляет дернуться, но боль в груди напоминает о том, что я смогу это сделать, только если она сама захочет.

– Ммм… – издаю позорный стон, на секунду зажмуриваясь, а когда открываю глаза, встречаю испуганный взгляд голубых глаз.

Они осматривают мое тело и обеспокоенно смотрят мне в лицо. В этот момент на сто тысяч процентов мне становится легче. Я вдруг понимаю, что она никуда от меня не денется. Она будет там, где я. А я буду там, где она. Она пришла, потому что я здесь. Я бы пришёл туда, где она, если бы мог. И я больше… никогда не оставлю ее одну. Рука сжимается в кулак от решимости, с которой я обещаю это нам обоим.

Вцепившись в ее глаза своими, не отпускаю.

Закусив губу, Алена прячется от меня, снова демонстрируя свою спину.

– Эмм… – вдыхает. – Твой отец… он…

– Что?

– Он спрашивал что с тобой случилось.

– А ты?

– Я сказала, что ничего не знаю. Я… в общем я подумала, что если ты сам ему не рассказал, то… наверное не хочешь…

Умница.

– Ты все правильно сделала… – сиплю, чувствуя как у меня в груди происходит какой-то неадекватный взрыв.

То, что мое мнение она поставила на первое место, делает меня слегка диким. Как и то, что она пришла сюда ко мне, потому что, мать его, не могла по-другому.

Напряжение давит на виски, когда зову, не спуская с нее глаз:

– Алена…

В моем голосе столько гребаной нежности, что ее даже из космоса слышно.

– Я уже пойду… – вдруг срывается она с места.

– Морозова! – рычу, оттолкнув пластиковый стол и вскочив с кровати. – Ты помнишь, что я сказал?!

Уронив на пол ноги, задерживаю дыхание.

Подлетев к двери, она прижимается к ней лбом и с убивающим меня отчаянием бросает:

– Ты много чего говорил.

Схватившись за штатив капельницы, пытаюсь встать.

Чертыхаясь, сажусь обратно.

– Что ты делаешь?! – выкрикивает, обернувшись. – Совсем дурак?!

Выдохнув, настойчиво повторяю:

– Ты помнишь, что я сказал тебе вчера?

Глядя на меня через плечо, сверкает глазами и поджимает губу.

– Вернись в постель, – выпаливает.

– Ты можешь бегать от меня хоть до пенсии, – игнорирую, глядя в ее глаза. – Но мы все равно поговорим. Потому что я сказал, что люблю тебя. И это не долбаная шутка.

Сжимаю зубы, когда отвернувшись, она утирает рукавом свитера щеку.

В этот момент я ненавижу себя. Я не хочу, чтобы она плакала.

Твою мать!

Да я весь ее. Со всеми потрохами. С тех пор, как увидел впервые, таскаюсь за ней, как бездомный кобель, она этого даже не поняла. Я был везде, где была она. Как придурошный сталкер. Смотрел и не знал, что мне с ней делать.

– Ее ты тоже любил? – спрашивает, запрокинув к потолку голову.

– Мне ни разу за два года не пришло в голову сказать ей таких слов. Это по-твоему любовь?

Алена всхлипывает. Всхлипывает и упрямо молчит.

– Мне… – откашливаюсь. – Нужно, чтобы ты помогла.

Опять молчит, и я понимаю, что сейчас пожалею о том, что на свет родился, но я бы никогда… твою мать… никогда не пошёл с этим вопросом к своей бывшей.

– Что там произошло? – спрашиваю, готовясь к тому, что мне на башку оденут унитаз.

– Пф-ф-ф… – складывает Алена на груди руки, наконец-то отлипнув от двери.

Глядя на свои ботинки, бормочет:

– М… Где?

Тело сковывает напряжение.

Пройдясь языком по потрескавшейся губе, говорю:

– Ты…

Твою мать…

– Была у меня? Позавчера?

Подняв глаза, она смотрит с таким подозрением, что чувствую запах серы.

Говно.

Это значит была?

– Ты… серьезно? – говорит холодно, вскинув свой маленький упрямый подбородок.

– Кхм… – откашливаюсь. – Да?

Округлив рот, она превращается в ошпаренную кипятком кошку.

– Ты что… ты не помнишь?! – округляет глаза.

– Успокойся… – давлю я. – Я с ней не спал, – говорю уверенно.

Я думал об этом, кажется, часов пять.

И пусть я ни единой минуты не помню, но точно знаю – даже в аффекте все мои рецепторы реагируют только на одну девушку. В последние две недели это превратилось в наброшенный на мою шею поводок. Я хочу только ее, а других, как старпер, вообще не замечаю. И даже в аффекте я всегда пользуюсь презервативами, а их у меня не было. Потому что с Лерой мы не были близки с самого, задница, сентября!

– Ты ничерта не помнишь! – орет Аленушка и, осмотревшись, ищет чем бы в меня запустить. – Ты здоровенный, двухметровый, тупоголовый придурок!

Сорвав с крючка умывальника полотенце, швыряет в меня. Оно падает к моим ногам, когда повторяю:

– Я с ней не спал.

– Знаешь что? – взвивается она. – Пойду-ка я напьюсь!

– Алена… – рычу угрожающе.

Показав мне средний палец, вылетает за дверь.

Глава 25

«Очень вкусная еда. Спасибо», – освещается дисплей моего телефона входящим сообщением.

Очень вкусная еда.

Сверлю экран глазами, представляя, как одеваю на голову адресата цветочный горшок. А может, мне лучше надеть этот горшок на свою голову? Надеть и хорошенько постучать, чтобы выбить из неё слова, произнесённые с гипнотизирующим убеждением:

«Я люблю тебя».

Любить кого-то – настоящее испытание, теперь я это знаю. Не знаю как у других, но меня три этих слова подталкивают к тому, чтобы сделать огромную глупость – поверить наслово…

Всему. Каждому его слову.

Если бы… мой любимый идиот был лживым брехуном, я бы никогда не смогла его полюбить. Ведь его отличительной чертой является то, что он вечно вываливает на всех то, что думает!

Я мучалась от этого всю ночь. Я настолько безнадежна, что даже не в состоянии натворить глупостей в ответ.

Он лежит там в той палате и выглядит так, будто его переехал грузовик. Дурак! Может я не могу наделать глупостей, но я могу… его проучить. Так, чтобы Никита Игоревич понял – доверие не пустой звук! Хочу, чтобы прочувствовал это всей своей шкурой! И вот тогда мы сможем говорить на одном языке. Только тогда.

Пальцы чешутся написать ответ, но вместо этого убираю телефон в сторону, следя за тем, как Анька медленно разливает чай по пузатым желтым кружкам, и выглядит она так, будто единственный цветной элемент во всем ее облике – это ее рыжие волосы. Она бледная и подавленная, хоть и пытается это скрывать.

Видеть ее такой для меня настоящий шок…

Ее волосы растрепаны, домашние штаны выглядят так, будто она их пару недель не снимала!

Когда я увижу Дубцова, я всажу ему биту между ног.

Что он, черт его дери, с ней сделал?!

Он же ее просто сломал!

Во мне клокочет злость.

Если я его увижу, он пожалеет о том, что родился на свет. Моя подруга была настоящим лучиком света, пока он не коснулся ее своими грязными похотливыми лапами.

Что с этим придурком не так?!

– Тебе с молоком? – ее голос такой же прозрачный, как она сама.

Передвигаясь по уютной кухне своего дома, выставляет на стол сахарницу и печенье, забыв о чайных ложках.

– Ань… – зову ее взволнованно. – Что он сделал?

Опустив лицо, она трясет головой, а когда смотрит на меня опять, в ее глазах стоят слезы.

– Ничего… – заверяет она. – Он тут не… не при чем…

Ну да. Да от всего ее состояния просто несет Дубцовым!

– Расскажи мне, Анют… – не сдаюсь, потому что очень хочу ей помочь.

Утерев длинным рукавом футболки нос, она просит:

– Не надо, Ален, ладно? Я… себя не очень чувствую… заболела…

Я знаю, что поступила отвратительно, проникнув в ее дом вместе с ее дедом. Но я встретила его в универе, и, кажется, он был совсем не против, а наоборот, всю дорогу боялся что я сорвусь с крючка.

Что у них тут происходит?!

Почему никто не бьет в колокола?!

Ведь она не пришла и на второй экзамен тоже!

Она и правда выглядит нездоровой. И она явно хочет, чтобы я ушла и оставила ее в покое.

Мой телефон вибрирует, но господину Баркову придётся подождать, потому что не весь мир крутится вокруг него одного.

– Там фрукты… – киваю на пакет, который притащила с собой.

– Спасибо…

Встав из-за застреленного расшитой скатертью стола, говорю:

– Позвони мне… если что-то будет нужно. Ань… в любое время.

– Угу, – обнимает себя руками, пряча от меня лицо.

– Пока…

Пройдя через гостиную, где ее дед задумчиво смотрит в окно, бормочу:

– До свидания…

Кивает, и я вижу, как черты его лица тяжелеют на глазах. Будто каждый прожитый год на моих глазах оставляет на нем следы!

Все это выбивает меня из колеи, и я выскакиваю за калитку, не зная что мне делать.

Вдыхая морозный воздух, смотрю по сторонам, но на улице темно и тихо. Только окна соседских домов горят теплым желтым светом.

Сегодня Рождество, и моя электричка через час.

Я целый день слоняюсь по городу, не зная, куда пристроить свою злость.

А может, я просто не могу быть от него далеко?

Это глупо, потому что я знаю – он объявится, как только сможет.

Мой телефон вибрирует опять.

Медленно двигаясь по улице, заглядываю в сообщения.

«Меня выписывают через час»

Хочу наорать на него, потому что сегодня утром выписывать его явно никто не собирался, но вместо этого молчу, одиноко плетясь к остановке.

Упрямый! Какой же ты упрямый, Барков!

«Где ты? Давай поговорим»

Трясясь в автобусе, смотрю на опустевший город, а потом опять проваливаюсь в сообщения.

«Я вижу, что ты читаешь. Мы не маленькие. Давай поговорим»

Фыркаю, убирая телефон в карман.

Сойдя на городском вокзале, добираюсь до касс и беру себе билет.

«Я приду за тобой. Ты же понимаешь, да?»

Усевшись в кресло, наконец-то печатаю ответ:

«Я на свидании. Стань в очередь»

«Серьезно? С кем?», – получаю быстрее, чем успевает погаснуть экран.

Закрыв глаза, под мерный стук колес считаю до шестидесяти, и только после этого набираю в ответ: «Ты его не знаешь»

«Давай проверим», – всплывает тут же.

«Напиши мне завтра», – предлагаю, отсчитав еще шестьдесят секунд.

Мучать его – какое-то изощренное удовольствие, потому что я не сомневаюсь в том, что сейчас он бесится. Но я знаю наверняка – ему нельзя давать палец, иначе он оттяпает руку по самый локоть. Если его не притормозить, он будет вламываться во все мои дела когда ему заблагорассудится, и тогда моя жизнь станет полностью зависима от его, потому что он не привык идти за кем-то, он привык, чтобы безоговорочно шли за ним.

Но когда мой телефон молчит целых две минуты, это нервирует до кончиков волос.

От Баркова можно ждать чего угодно.

Единственное чего хочу я – чтобы он уважал мое мнение.

Смотрю на экран, кусая губы, и выпрямляюсь, когда в окне сообщений начинают бегать точки, извещая о том, что Никита Игоревич печатает.

“Пожалуйста, только не наделай какого-нибудь дерьма”, – мысленно прошу его.

Прошу его не разочаровывать меня снова. Он и так на славу постарался.

Сглотнув, читаю два простых слова, от которых сосет под ложечкой:

«Хорошего вечера»

Стукнувшись головой о спинку сиденья, смотрю на проносящиеся за окном белые поля.

Я не хочу плакать, но слеза все равно скатывается по щеке. Как тяжело быть стойкой, когда влюблена, но тот день проносится перед глазами опять и опять. И если… если мы будем вместе, я не хочу, чтобы такое хоть когда-нибудь повторилось.

Запрятав телефон в карман, зажимаю ладони между колен, потому что стук этих чертовых колес нашептывает позвонить и проорать ему, что кроме него мне никто не нужен. И даже с расквашенным лицом он выглядит предпочтительнее любого другого парня на всей этой планете!

Сойдя с электрички, беру такси.

Сегодня Рождество и вряд ли мама с дедом справятся с этой двухтонной индейкой без меня. Она запекается целый день, а я… целый день голодная, потому что со всех ног неслась в больницу, а потом слонялась по городу, не зная куда себя деть.

Из трубы дедовой бани валит белый дым. Пахнет дровами. Войдя в дом, раздеваюсь и плетусь на кухню. Прямо на зов умопомрачительных запахов еды. С удивлением замечаю, что обеденный стол вынесен в столовую, который мы почти никогда не пользуемся. Там барахлит отопление и очень большие окна, из-за этого сквозняки.

– Мам? – зову, заглядывая туда.

Стоя у старого серванта, она обшаривает ящики, доставая оттуда такие древние тарелки, которые смело можно записывать в антиквариат и передавать по наследству. Одетая в любимый дедов свитер, юбку в мелкий цветочек и огромные вязаные носки.

– Алена… – выдыхает с облегчением, прижав к груди руку. – Слава Богу! Я зарядку потеряла! Дед поехал за новой, и провалился!

Оставив тарелки, несется ко мне и сжимает мои плечи, звонко тараторя:

– А ты где была? Вы сегодня что, надо мной издеваетесь? Я тут уже хотела к соседям идти за телефоном! Где ты была?! – требует, тряхнув мои плечи и утерев со щеки слезу.

Чувствую себя ужасно виноватой, потому что сбежала из дома утром, напихав в пакет еды и никому ничего не сказав. Но я всю ночь сходила с ума, когда за ужином она осторожно обмолвилась о том, что… Барков-младший в больнице. Мне пришлось наступить себе на горло, и позвонить его отцу.

– Какой-то дурацкий день… – выпаливает мама. – Сижу тут одна, не знаю, куда бросаться… то ли к индейке… то ли к бане этой…

– Мам… ты чего? – спрашиваю взволнованно, усаживая ее на стул.

Опустив лицо в ладони, трясет головой и шепчет:

– Не знаю… переволновалась… позвони деду… где он?

– Сейчас… – бросаюсь в коридор и потрошу свои карманы, с тоской отмечая, что у меня ноль непрочитанных сообщений.

Вернувшись в столовую, расхаживаю вдоль разложенного стола, накрытого белой бабушкиной скатертью, спрашивая:

– У нас что, гости?

– Не знаю… – выдыхает, глядя в пол. – Наверное нет…

Дед не берет трубку, поэтому я и сама начинаю волноваться.

– Когда он уехал? – спрашиваю, набирая его снова.

– Еще двенадцати не было! – вскакивает со стула, прикладывая к шее руку.

Уже почти семь вечера!

– Я три часа с индейкой провозилась, потом полы мыла… звони ему еще…

Через двадцать минут наша паника достигает апофеоза. Мечемся по дому как взбесившиеся молекулы. Наверное никогда в жизни мы не чувствовали себя такими беспомощными и бесполезными, потому что все, что нам удается организовать – это еще большую панику вокруг себя и полное непонимание того, что нам вообще делать!

Разбежавшись в разные стороны, пытаемся найти его записную книжку, где хранятся номер всех наших соседей и знакомых за два десятка лет.

– Нужно позвонить Люде Самсоновой, она фельдшер в больнице… – трясущимися руками листает пожелтевшие страницы мама, грохнув на обеденный стол найденную книжку.

– Что это за цифра?..

– Дай мне… я посмотрю…

– Вот эта?

– Семерка?

– А не двойки?

– Давай попробуем семерку…

Грохот входной двери заставляет нас подпрыгнуть.

Схватившись за руки, слушаем тяжелые шаги по деревянному полу, перестав дышать. Потоптавшись на кухне, пришелец проходит через коридор и оказывается на пороге столовой.

И это совсем не дед, а одетый в десятикилограммовый пуховик Барков-старший с большой картонной коробкой подмышкой.

Мама шумно выпускает воздух, а потом всхлипывает. За этим всхлипом следует второй, и к нему присоединяется мой собственный. У меня очень много претензий к этому человеку, но сейчас я рада его видеть, как никогда! Потому что если и есть на свете человек, который способен нам помочь, так это он.

Обнявшись, начинаем реветь в голос.

Светлые брови Игоря Баркова взлетают к самому потолку.

– Какого?.. – восклицает изумленно, опуская на пол коробку и делая шаг в комнату.

Выпустив маму, утираю рукавом свитера слезы.

Обняв ее плечи своими ручищами, он требует:

– Целый день тебе бьюсь, что с телефоном?! Что случилось?!

Опустив руку, кладет ее на мамин живот, и она накрывает ее своей, утыкаясь в его грудь лбом.

– Зарядку потеряла! – зло выкрикивает оттуда. – Оставила на тумбочке, и она куда-то делась!

Кажется, я догадываюсь куда…

Отстранившись, ее муж распахивает полы своей гигантской куртки и заворачивает ее в них, прижав к себе. Прижимается губами к ее волосам, повторяя:

– Что случилось?

Отвожу глаза, застигнутая врасплох этой сценой, но круглые часы на стене подхлестывают панику с новой силой.

– Отец пропал… – поднимает мама лицо, с отчаянием информируя. – Ушел и пропал!

– Когда ушел? – проводит Барков рукой по ее волосам, заправляя их за ухо.

– В обед еще… в двенадцать… поехал за зарядкой…

– На чем?

– На Волге своей!

Сведя на переносице брови, он смотрит в окно поверх ее головы, а мы, затаив дыхание, смотрим на него, будто он волшебный Джин, который щелчком пальцев решит нашу проблему. С его появлением казавшаяся мне просторной столовая стала в пару раз меньше, и это даже не из-за роста. Просто этого мужчины очень много во всех смыслах. Его голос заставляет вибрировать воздух, когда отрывисто спрашивает:

– Кому-нибудь звонили?

– У-у… – мотает она головой, поджимая дрожащую губу.

– Документы у него с собой?

– Не знаю, Игорь…

– Проверь, – кивает он мне, указывая квадратным подбородком на дверь.

– Угу… – пячусь, вылетая из комнаты.

Обшарив ящик комода, в котором он хванит все подряд, от отвертки до документов на машину, бегу к коридорной двери, чтобы проверить карманы всех его курток и фуфаек, но как только распахиваю дверь, врезаюсь носом в еще одного пришельца, который со стоном воет:

– Твою мать…

Отскакиваю в сторону, как ошпаренная.

В дверном проеме, схватившись за рёбра, корчится тот, кого я бы хотела видеть больше всего и меньше всего в жизни.

Одетый в толстовку на молнии, спортивные штаны и в наброшенную на плечи кожаную куртку.

Плотно сжав губы, Никита вскидывает на меня сощуренные глаза.

– Дай пройти… – прошу, пряча от него свои.

Выпрямившись, делает шаг в сторону, и я проскальзываю мимо, стараясь на него не смотреть, чтобы не видеть его избитого лица, потому что когда я его вижу, мне хочется найти каждого из тех придурков и выстрелить каждому между ног из пейнтбольного ружья.

Встав на носочки от холода коридорного пола, подлетаю к крючкам, на которых висят дедовы куртки. Обшаривая карманы, бросаюсь от одной к другой.

– Ты что, плакала? – слышу мрачный вопрос за своей спиной.

– Не волнуйся, не из-за тебя, – бросаю не оборачиваясь.

– А из-за кого?

– А тебе не все равно? – нахожу в кармане фуфайки ключи от неизвестного чего. – Два дня назад тебе было по фигу, плачу я или нет.

Молчит, а потом тихо произносит:

– Я должен проползти на брюхе по стеклу, чтобы ты меня простила? Как я могу доказать, что больше никогда так не поступлю?

Втянув в себя воздух, сую руку в следующий карман, сокрушенно говоря:

– Не знаю.

– Ты босая, зайди в дом, – говорит напряжённо.

Порывшись в последнем кармане, нахожу портмоне из потертой, но очень мягкой кожи.

Такие уже не делают.

Всхлипнув, прижимаю его к груди.

– Что случилось? Свидание отменилось?

– Да, – развернувшись, иду в дом. – Но я назначу новое, не волнуйся.

– Алена… – хватает меня за локоть, как только вхожу в теплый коридор.

Смотрю на него, задрав подбородок, но губы предательски поджимаются. Закрыв второй рукой дверь, Ник смотрит на меня так нахмурив брови, что мне хочется их разгладить. Бросив взгляд на комнату за моей спиной, снова смотрит на меня.

– Что случилось? – повторяет тихо, продолжая удерживать мою руку.

То, что он боится получить по рукам неимоверно меня радует. Он боится до меня дотронуться! Потому что, возможно впервые в жизни, понимает – не все двери открываются с ноги. В некоторые даже ему придётся стучать.

– У нас… – говорю сдавленно. – Дед пропал…

Высвободив руку, бегу в столовую.

Барков-старший расхаживает по комнате, прижав к уху телефон, а мама ходит за ним попятам, прислушиваясь к разговору:

– … просто пробей по базе… черная Волга, номеров не знаем, имя владельца…

– Знаем! – выкрикиваю, бросившись к столу.

– Минутку… – говорит Барков в трубку.

Расстегнув портмоне, начинаю потрошить его, понятия не имея, что искать. Вытаскиваю из прозрачных карманов все, что вижу, пытаясь найти что-то, на чем указан номер дедовой машины.

– Давай я, – слышу у себя над ухом.

Положив портмоне, обнимаю себя руками и делаю шаг в сторону.

Заняв мое место, Ник игнорирует все, что я успела извлечь, и спокойно листает “страницы”. Достав сложенную вчетверо бумагу, разворачивает и передает отцу.

– Да, Валера, я здесь, – говорит тот в трубку, после чего зачитывает информацию, которую считает нужной. – Хорошо. Жду.

Положив трубку, кладет телефон на стол и сбрасывает с плеч свой пуховик.

– Минут тридцать, – объявляет, усаживаясь на стул, который скрипит под его весом.

В наступившей тишине слышно только, как тикают настенные часы и стучит в окно ветер.

От закравшегося в душу страха холодеют руки.

Прижавшись спиной к стене, спрашиваю:

– Кто-нибудь будет чай?

– Я достану чашки… – бормочет мама, направляясь к серванту.

Поставив на плиту чайник, слышу за спиной шаги.

По спине бегут мурашки, когда чувствую сзади тепло другого тела. Не касаясь, кладет ладони на столешницу, беря меня в плен. Его пальцы длинные и сильные. Дорожки вен убегают под рукава толстовки.

– Что ты тут делаешь? – спрашиваю тихо, любуясь этими ладонями.

– Отец предложил поехать с ним… и я согласился. Праздник вроде. Мне уйти?

Кусая губы, смотрю в стену.