Культ свободы: этика и общество будущего

Если личная сфера производит биологическую оболочку людей, то рынок производит их экономическую сущность – позволяет вскрыть, углубить и применить их способности и трудолюбие на радость всем. И в соответствии с этим распределить собственность. Собственность – неотчуждаемая характеристика человека и наиболее обьективная его оценка. Вот в этой обьективности – единственная справедливость рынка. Но как оценка может быть обьективной, если она с самого начала искажена наследованием? Как она вообще может передаваться? Польза приносимая человеком не может быть обьективно оценена людьми, если они имеют преимущество перед ним, или могут повлиять на него. Равно как и он на них. Только полная независимость и сходные условия существования сделают сравнимыми их потребности. А это и есть условия договора – отсутствие насилия! Нужда – это ограничитель свободы, ведь если кто-то чрезвычайно нуждается в чем-то – он уже не свободен. Но излишки – это ограничитель свободы других, потому что теперь другие оказываются нуждающимися. Потребности и возможности относительны. Нужда, как и излишки, не должна влиять на обьективность, ведь другие не виноваты, если у кого-то личные проблемы. Достигнуть такой персональной обьективности помогли бы практические меры. Отмена наследования, я имею в виду.

Наследование препятствует договору, в который включается каждый новый член общества. Имея за собой тайную поддержку других, нечестный противопоставляет себя тем, кто действует в одиночку, честно полагаясь на свои силы. Мафиозные кланы, повязанные кровью хоть по родству, хоть по делам, как и любая группировка должны оставаться вне пределов рынка. Пусть живут где-нибудь в лесу. Клановая мораль противоречит свободе, привязанному к своему роду человеку не нужен рынок. Что он там будет делать? Он доверяет только своим. Мой дом – моя крепость? Вот пусть там и сидит, пусть там и торгует.

До тех пор, пока с наследованием вопрос не решен, вопрос справедливости будет также упираться в вопрос первоначального присвоения. Не будь наследования, вопрос бы как-то решился. В чем вопрос? В том, что только полные идеалисты могут полагать, будто первая собственность была присвоена справедливым образом, например путем смешивания долгого, тяжелого и упорного труда с ничейными ресурсами. Реальность была куда быстрее и легче. И несправедливее. Тем не менее за давностью лет, сторонники "исторической" (а я бы сказал кровавой, ибо история эта кровава хлеще некуда) справедливости считают справедливым то, что получилось в результате доисторических военных авантюр и что продолжает удерживаться с тех пор в девственно-несправедливой чистоте благодаря насильственно-наследственным обменам. Несмотря на изящество такого этического принципа, нормальный человек над ним даже смеяться постыдится.

С точки зрения нормального человека, наследование – не что иное как узаконенное насилие, потому что все первоначальное приобретение было таковым. И не только первоначальное. Еще и сейчас, в условиях системного и систематического насилия, едва ли можно найти действительно крупную собственность, приобретенную справедливо. Впрочем, мелкую тоже. Настоящая частная собственность – следствие договора, свободы и добровольности. Значит, пока не решен вопрос первоначального присвоения, все нынешние капиталы нелегитимны. Нетрудно видеть, что единственный реально работающий способ вырваться из этого заколдованного круга – не изьятие и не передел, а отказ от наследования. В случае, если сам отказ, разумеется, реально заработает.

– Корень аморальности

Социальная справедливость требует обязательного уравнивания стартовых условий – это ощущение кроется где-то в самой глубине моральной машины разума, в самом центре ее двигателя. В любой игре, тем более такой серьезной как жизнь, карты должны быть розданы честно. И если глубинные нравственные чувства нам не лгут – наследование в высшей степени аморально.

Да, можно опять вернуться к неразумной природе и посетовать, что та не знает справедливости. Можно извлечь из загашников занюханные в пыль возражения, что уравнивать – дело пустое. Можно состроить скорбную физиономию и погрустить, что нашему хилому разуму не под силу провести черту между наследством и наследованием. Но речь не об этом. Оставив природе природное, следует озаботиться человеческим. Пусть природа кладет карты как ей хочется – никому не придет в голову считать это жульничеством. С неразумной какой спрос? Но пусть люди не вмешивают своих трюков. В любом деле несправедливость возникает там, где они прикладывают свои нечистые руки.

Можно ли увидеть эту аморальность невооруженным взглядом? Конечно. Если бы не наследование, зачем власть имущие копили бы столько богатств? Откуда у них появилась бы такая всепоглощающая алчность? Пошли бы они на бесконечные войны и преступления ради своих капиталов? А показная роскошь нуворишей? Разве она не вызвана стремлением "не отстать" от потомственных паразитов, рознично-оптовой знати или аристократии банковского процента? Нуждой лезть из кожи вон ради доступа в высокие круги? Получить их признание, завести связи и опять передать все это дальше? В конце концов важно не само богатство – важна разница в его уровнях. А не будь наследования – откуда взялась бы эта головокружительная разница?

Многие наивные считают, что это как раз хамоватые временщики оставляют за собой выжженное поле, а родовая знать напротив, благородно заботится о процветании подданных, которых ее потомкам еще стричь и стричь. Но временщики гребут и хапают тоже поэтому – чтобы стать знатью и оставить детям. В конечном итоге, любой хапательный мотив сводится к этому заезженному моральному оправданию: не ради себя стараюсь, все – им! Все – детям! Как всегда, самые низкие дела прикрывают самыми высокими словами.

Наследование – атавизм жадности, прикрытый и спрятанный на уровне семьи. Если за личную мораль отвечает совесть, то за семейную не отвечает никто. Традиции надо блюсти независимо ни от чего. Как можно не передать детям то, что было получено самим? Заработанное своим горбом – предмет гордости, полученное даром – бремя ответственности. Свое можно пожертвовать, чужое надо хранить. Скаредность становится семейной традицией, наследование берет в заложники, а имущество накладывает нравственный груз. Тут уж не до этики.

Аморальность, проявляющаяся на виду, а верхушка – самая видимая часть общества, калечит все общество, поскольку мораль – его единственная основа. Потеря этического ориентира, вызванная возможностью передавать из поколения в поколение награбленное, лежит в корне многих моральных бед. А может – вообще всех. Тут и страсть к деньгам, как к абсолютному благу, и враждебность, и беззаконие, и бог знает что еще. Давно изучены и заучены все корреляции между степенью расслоения и уровнями социальных пороков – преступностью, самоубийствами, детской и взрослой смертностью, болезнями, наркоманией, неграмотностью и т.д. И что? Ничего, воз и ныне там.

Мне представляется, что без наследования, люди куда легче бы осознали простую мысль, что деньги не самоцель, что цель на самом деле – благо, которое каждый приносит всем. Накопительство – моральная болезнь. Оно вытесняет благо прибылью, других своими, а общество – наследниками. Рынок превращается в поле экономической войны, где хороши любые средства, потому что они дают возможность дальнейших бесконечных побед. Сотрудничество превращается в борьбу, а деньги – в запасы оружия и средство порабощения, а не благодарность за проданные блага. Пока существует наследование, коррупция публичной сферы неизбежна и неизлечима.

– Планирование

Но может быть в наследовании есть какая-то польза, помимо взращивания рафинированных элитариев? Может она позволяет видеть и планировать дальше? Делать серьезные капитальные инвестиции, невозможные иначе? Браться за решение глобальных проблем, недоступных мелким экономическим агентам?

Наоборот – принадлежащий одному собственнику капитал не способен эффективно функционировать. Управление им, принятие решений об инвестициях, равно как и проедание – дело профессионалов. Вообще, логика любого бизнеса приличного размера не вяжется с семейными делами. Горизонт планирования задается не прозорливостью хозяина, а размером оборота и спецификой отрасли, и этот горизонт по-всякому дальше горизонта семьи и наследников. В конце концов бизнес – это серьезная структура, а жизнь – хрупкая вещь. Только бизнес, независимый от прихоти фортуны в лице безвременной кончины или безалаберного отпрыска, может планироваться так, как требуется ему и обществу.

Наследование не только не помогает планировать дальше – оно мешает планировать дальше. Вспомним теорию игр. Только игрок заинтересованный в своей репутации и долгосрочном сотрудничестве, не будет обманывать. Но что помешает это сделать человеку, уходящему из жизни? Особенно если он знает, что уворованное успешно передаст детям? А вот если он вспомнит, что передать не получится, раз? И два, что его репутация отразится на репутации его детей, если они примут наследство, когда никто больше этим не страдает? Наследование разрушает долгосрочное планирование. Оно позволяет закончить игру, сохранив выигрыш и тем путает все долгосрочные планы партнеров.

Бизнес требует специализации. И интересы, и способности людей различаются – как владельцы крупного бизнеса могут полагаться тут на наследников? Человек например предпочел бы сохранить дело жизни, передав его кому-то увлеченному и бескорыстному, а не развращенным и бездарным детям, которые скорее всего разрушат созданное им в силу алчности и глупости, но не может сделать этого изза традиций и общественного мнения? Какое тут может быть планирование? Бизнес требует и определенной среды – не только этики, но и права, институтов и прочих культурных механизмов. Надо ли говорить, что все это – включая кадры – обеспечивает общество, а не отпрыски? Общество, а значит и отсутствие наследования, гарантирует бизнесу максимальные перспективы и возможность планирования.

Но возможно ли планирование и сами инвестиции без капитала? Как убеждает нас теоретическая обслуга богатых накопителей, если раздать бедным принадлежащее их хозяевам, весь капитал будет немедленно проеден, средства производства распроданы и наступит всеобщая разруха. Прилежные наследники, оказываются, стараются сберечь наследство, приумножить его и вложить в дело исключительно ради нашей общей пользы. Обслуге невдомек, что деньги никуда не деваются. Будучи розданы бедным, они увеличат спрос, который подтолкнет экономику в правильном направлении – туда, где производится то, что реально нужно. А если часть спроса окажется неудовлетворена, избыточным деньгам просто некуда будет деться, кроме как слиться в капиталы и пойти в производство. Только уже не в руки одного скопидома, а в общий котел. Практика народного капитализма показала возможность формирования крупных инвестиционных ресурсов из множества мелких. Слава богу банки уже научились собирать деньги вкладчиков не только для того, чтобы навсегда умыкнуть их. Капитал в одних руках – это извращение и экономическое оружие. В общих – здоровое средство прогресса.

4 Спасение души и свободы

– Кульминация этики

Несмотря на экономообразность вопроса о долгосрочном планировании, он на самом деле напрямую касается этики. Иными словами его можно переформулировать так – какова цель инвестиций, которые наверняка принесут доход после смерти инвестора? В чем их смысл, в чем смысл его бизнеса и заодно смысл его жизни?

Только общество вечно. Создание чего-то непреходящего – какой-либо экономический или культурный результат – это в сущности вклад в общество. Разве люди, произведшие такой вклад, отдают его, завещают его детям? Как можно завещать свое изобретение, славу, имя? Но и деньги тоже – это оценка вклада в общество, это публичная, а не личная сфера. А как можно заменить деньгами личные отношения, участие в воспитании детей, создание семейной атмосферы? Зато вполне можно любить семью, положить на ее алтарь все свои душевные силы, вырастить детей, которым иможно гордиться – в том числе тем, что они сами добиваются успеха, что они состоялись как достойные члены общества – и при этом вложить все деньги в то дело, которое служит всему обществу, приносит пользу всем. Как призван приносить любой действительно ценный – и экономически, и культурно – результат.

Мы живем в эпоху, когда родо-племенные структуры давно разрушены и заменены индивидуально-коллективными. Разве не естественно заменить архаичное наследование истинным душеспасением – во имя человечества? Общество как целое нуждается во множестве вещей, выгода от которых лежит вне пределов жизни индивида. Разве не естественно было бы уходящему из жизни человеку посвятить плоды своих праведных трудов общему будущему? Например, тому, что плохо вписывается в практичный, расчетливый рынок – научным, инфраструктурным, культурным, творческим проектам? Причем тут количество потребностей таково, что человек мог бы свободно выбирать, что он считает самым важным и нужным, это стало бы его фактически второй жизненной целью – хоть и после жизни?

Выгода, которая главенствует в публичной сфере, может контролироваться рассудком только в том случае, если он этичен – если он помнит о вечном. Чувства, толкающие людей к поиску выгоды, не могут распространяться дальше смерти. "Чувство наследования" лежит за этим пределом, оно не могло появиться эволюционно. Только разум заглядывает дальше смерти. Таким образом, выгода, накопление, польза и прочие рациональные мотивы, становятся чисто разумными, когда время планирования выходит за пределы жизни. А значит жадность и корысть, перестают играть роль в таких расчетах. Но разум видит в будущем только общее благо. В будущем есть только потомки, все наследники в конце концов сливаются в один коллектив. Таким образом, накопление богатства с целью передачи по наследству – противоречит как "естественной" природе человека (чувству корысти), так и "искусственной" (разуму). Это просто болезнь, хоть и массовая.

Вылечиться можно лишь почувствовав себя человеком, осознав свою принадлежность к людям, а не к кучке таких же дегенератов. Человек – идентичность, рождающая обьективную этику. Отказ от наследования это ее проявление, в этом вся ее суть – успех общества и человечества, это явное постулирование общего блага в противовес личному эгоизму, рассматривающему окружающих как врагов семьи, рода, племени и прочих групп, не способных к самостоятельному существованию в публичной сфере.

Нет ничего удивительного в том, что некоторые заметные обладатели несметных богатств ближе к смерти начинают осознавать все эти очевидные вещи и наслаждаются редкой возможностью остаться в памяти потомков не только душегубом, но и душелюбом. Владея капиталом, достаточным для того, чтобы организовать о себе память недоступную даже миллиону смертных если они сложатся, эти неглупые люди используют его на всю катушку пользуясь их же глупостью. Создавая музеи, коллекции, университеты, благотворительные фонды и т.д. своего имени, они смотрят далеко вперед. Как раз туда, куда указывает обьективная этика. Но все же недостаточно. Потому что обьективная этика, в отличие от легковерных почитателей всего заметного и богатого, легко различит корыстные мотивы во всей подобной деятельности и отвергнет их как недостойные этичного человека. Я ни минуты не сомневаюсь, что наши достаточно далекие потомки еще посмеются над потугами этих благодетелей увековечить свои имена таким примитивным способом, и презрительно вычеркнут их из памяти человечества.

– Рынок "будущего"

Когда-то наследование являлось способом стабилизировать построение властных пирамид, придать им устойчивость и тем способствовать победе первобытного племени над врагами. Слава богу те варварские времена вот-вот закончатся. Не так долго осталось до того момента, когда нынешние уже почти цивилизованные племена перестанут экономически донимать друг друга, используя как оружие капиталы накопленные путем постыдного грабежа собственного и чужого населения.

Но как свободные люди будут распоряжаться плодами трудов тяжких? Накопленное не исчезнет, если просто сказать ему "нет".

Свободное общество не нуждается в сакральной собственности, освященной беспредельной жадностью – даже после смерти. В собственности вообще нет ничего сакрального. Поэтому вся сакральная собственность, которая мешает людям, если находится в незаслуженных руках, в конце жизни идет служить будущему – поступает тем, кто сейчас работает вне или на пределе рынка. Где выгода неочевидна, недостижима или неэтична. Так сформируется альтернативный рынок, на котором будут распределяться социальные приоритеты. Это распределение, в отличие от нынешнего государственного финансирования, когда власть раздает чужие деньги, станет добровольным, люди будут отдавать свои деньги, в соответствии со своими взглядами и желаниями, почти как на обычном рынке. Только покупать они там будут не личные потребительские блага, а будущие общие. Это будет истинной благотворительностью – прямой, личной и целенаправленной.

Люди, работающие в этих областях, избавятся от необходимости угождать сиюминутным меркантильным интересам, главенствующим на диком рынке или в кулуарах власти. Их успех будет определяться другими критериями. Ученым не надо будет унизительно выпрашивать гранты и кормить бюрократию выделяющую финансирование, им можно будет наконец заняться исследованиями, а не поиском того, что должно немедленно принести прибыль. Музыкантам и художникам не надо будет искать покровителей, меценатов и связи в тех госструктурах, что занимаются "поддержкой" культуры, а фактически раздают подачки приближенным. Искусство вырвется из власти толпы и обьятий торгашей, проталкивающих и навязывающих пошлятину. Оно найдет куда более правильный оценочный механизм – угождающие толпе останутся с толпой, а высокое искусство заимеет истинных ценителей – тех, у кого вкус соответствует добытому в жизни успеху. Общественная инфраструктура получит постоянный источник финансирования, образование станет бесплатным, а медицина приобретет возможность оказывать безвозмездные услуги – если в таких появится необходимость. Общественные блага, требующие долгих переговоров и неординарных решений, станут расти как после дождя. Но главное – изменятся моральные приоритеты. Накопление капиталов станет неприличным. Этика докажет, что люди способны творить благо сами по себе, без всякого принуждения.

Рынок "будущего" освобождается от минутных влияний и потребностей. Конечно, этичный обмен уже предполагает бесконечное планирование, но помня что реальность пока плохо сочетается с этикой, я допускаю, что горизонт планирования все же будет зависеть, например, от возраста человека. Молодежь нетерпелива, а зрелые загружены семьей. Но чем мудрее, тем дальше видно. Человек на пороге смерти думает только о вечном и способен оценить то, чем в другое время ему было недосуг заниматься. Такое "публичное наследование" – это практическое благо, которое дает возможность практического решения проблемы обьективности, пока она не стала менее трудной. До тех пор, пока люди и общество не научатся обьективно оценивать пользу любой деятельности и результата, публичное наследование компенсирует эту необьективность, позволяя хотя бы частично обеспечить непрагматичные общественные блага. Обьективность оценки получателя средств, его труда и продукта гарантирует, что он так же и даже больше заслуживает их, как и тот, кто удовлетворяет насущные потребности. Наконец те, кто приносит пользу, которую невозможно измерить быстро или в пределах любого разумного инвестиционного цикла, смогут быть оценены. Мы получаем механизм, гарантирующий оценку любых гуманитарных, моральных и других экономически "бесполезных" проектов, который сейчас финансируются государством через коррупционные схемы – гранты, лоббирование, связи, престиж и т.п.

Но как это будет работать? Не значит ли это, что деньги будут получать те, кто их не заслужил? Ведь только рынок способен оценить полезность продукта, труда и человека? Нет, потому что это – тоже рынок. Просто человек, давая деньги перед смертью на конкретные полезные дела, как бы покупает их от имени всего общества. Но разве с моральной точки зрения такая раздача средств не вредна? Не разрушает этику публичной сферы? Конечно, покупка эта своеобразна – обмен получается неэквивалентный, покупатель не получит практическую выгоду от покупки. Но, с другой стороны, эквивалентный, если считать полученное благо. Но что получает человек? Он получает обещания общей пользы. А обещания – это те же деньги! Как символично – личные обещания обмениваются на общественные! Принимая завещанное, продавец связывает себя долгом, от которого ему, как этичному человеку невозможно отказаться. Он обязан выполнить его – и значит принести обществу обещанную умершему пользу.

– Несвященная собственность

Как может быть практически организован рынок будущего мне гадать не с руки в силу слабости воображения. Подозреваю только, что он будет таким же свободным, как и само общество – выбор, куда и сколько дать, всегда останется за дающими. Бессмысленны и другие гадания о будущих деталях публичной сферы, но, признаюсь, очень уж соблазнительно помечтать. Тем паче, что жить в ту пору прекрасную мне точно не доведется.

Например, если каким-то образом собственность оказалась брошенной и бесхозной, ее вполне можно продать и выручку приложить всем поровну на счет. Или вообще изьять из обращения. Еще одним вариантом может стать "общественное наследство" – безвозмездный кредит каждому вступающему в жизнь. А как быть с недвижимостью и земельными угодьями? Наследники там выросли, хранят нежные воспоминания… как-то жестоко лишать людей детства. Я думаю, семейное гнездо вполне приемлемо оставить потомкам, если оно не слишком большое. В конце концов отчий дом иногда нужен всем, в трудные или радостные минуты. Отсюда кстати следует, что чрезмерную недвижимость не будет никакого смысла приобретать – скромность таким образом станет общей добродетелью.

Теперь о нерыночной, трастовой и иной тайной собственности, нарушающей работу рынка и всей публичной сферы. Это очаги субьективизма, рассадники клановости и бюрократии. Доступ к собственности в такой структуре не следует путать с карьерой в нормальной, рыночной компании, где честолюбец получает зарплату, но не становится собственником. В нерыночных структурах – церкви, благотворительных, государственных и другие организациях без хозяев – карьера дает доступ к материальным благам, не связанным с зарплатой. Поскольку на них не давит рынок, ничто, кроме совести, не мешает бюрократам пользоваться общей собственностью конторы, как своей личной.

Как бороться? Да просто! На этичном рынке любая структура должна иметь хозяев и их смена должна производиться рыночными методами, т.е. нормальным выкупом долей и прав. В прозрачной экономике с этим нет проблем – все права хорошо определены и разделены. Сама собственность может принадлежать конторе вечно, важно лишь, чтобы сама контора кому-то принадлежала. Поэтому всякие ничейные корпорации приватизируются и никакой "общей", "коллективной" и иной размытой собственности просто не будет. И тогда, кстати, возможно хозяевами церкви станут те, кто в это верит – прихожане, а служащие займутся их обслуживанием, а не чтением моралей об умеренности в выгоде и неумеренности в любви. Хотя, откуда в этичном обществе церковь? Возможно когда настанет пора вывернуть карманы, церковь покажет свое истинное лицо – и помрет заслуженной смертью. А впрочем… что это я размечтался?

***

Ну вот вроде все и сказал – даже пойдет в качестве завещания. Этакий наказ грядущим поколениям. Не подведите, потомки! Наказал, и легче стало – жил не зря, пусть наследство не оставил, зато уму разуму поучил. Да и от мыслей избавился, они ведь у меня вроде капиталов, только наоборот – не помогают, а мешают. Больше не надо думать о том, как их изложить, куда пристроить изложенное, куда выбросить непристроенное. Именно в такой момент становится видна бессмысленность всякого накопительства: нет наследства – нет проблем.

Культ свободы

Друзья!

Был в моей жизни период о котором неприятно вспоминать. Лишили меня недруги самого святого, что есть у человека – свободы. Был я чист перед совестью, только глуп как пенек и наивен как мотылек. За что и поплатился. Но пуще всего мне, лишенному, не хватало вас. Принялся я тогда писать вам письма, как натуральный псих. Да и то сказать – долго ли свихнуться от одиночества? Написал аж на целую монографию, с картинами и графиками. Запечатывал их и посылал – туда, в большой мир. И так мне становилось легко, словно не в неволе я вовсе сидел, а наоборот, это за стенами неволя, а внутри – свобода.