Бастард четвёртого мира. Том 1. Случайный авантюрист

– Амнезия.

– Ам-не-зи-я. Ну и словечко, – возмущенно и по слогам чеканил Тамиор, притворно разминая челюсть. – Прямо язык в узел. Ох, ну и мудрён же ты стал, дружище.

Затем рыцарь делал большой глоток и с грохотом опускал на стол пустую посуду.

***

Шло время. Понемногу освоившись, я всё реже вспоминал о родном доме и всё чаще задумывался о моём месте на просторах этих чарующих и удивительных земель. Я никогда не верил в судьбу слишком, однако полагал, что если и есть некая неведомая сила, сопутствующая всякому разумному существу, то она непременно сопровождает его с пеленок и до последнего вздоха. Мне же предстояло сложить свой жизненный путь самому из множества разрозненных кусков, руководствуясь лишь чутьем и осколками чужих воспоминаний. И нужно упомянуть, что выходило это отнюдь неплохо. Дни постепенно обретали смысл, а тоска медленно таяла в лучах ласкового солнца и азарте будущих свершений. Именно в такую вдохновенную пору у дверей моего жилища появился Тамиор, держа в охапке пару увесистых, острых, точно бритвы, мечей.

– Это – твое, – коротко пояснил он и свалил грозное оружие мне в руки. – Хранил у себя, пока ты был сам не свой. Думаю, момент как раз подходящий. Да и контракт подвернулся проще некуда. Значит, завтра отправляемся в малый боевой поход.

Сказав так, рыцарь важно замолчал, выпятил грудь и принял чрезвычайно серьёзный вид.

Следующим утром мы, как и было условлено, встретились возле городских ворот и, обменявшись приветствиями, направились в сторону ближайшей кромки леса. Воздух всё ещё пах ночной прохладой, в ушах звучали перепевы пробудившихся ото сна птиц, а прозрачные капли росы, тугими гроздьями свисавшие с лепестков цветущих трав, липли к голенищам сапог и скатывались вниз, оставляя после себя крохотные водяные отметины.

Дорога выдалась неожиданно долгой. Однако мой спутник буром пер вперед и даже не заикался о привале. В очередной раз я сглотнул мучительный приступ жажды и остановился вблизи просторной поляны, дабы смочить пересохшее горло. Махнул рукой побратиму, снял с пояса флягу и припал к горлышку, сделав несколько бережливых глотков. Вдруг сквозь птичьи голоса и мелодичное жужжание насекомых до слуха донесся приглушенный топот. Мгновенно насторожившись, я вслушался в шум листвы и стал медленно пятиться в сторону проплешины. Топот повторился, а вместе с ним глубину чащи наполнили треск ломающейся древесины и чьё-то грозное утробное ворчание.

Звук становился всё ближе, тонкие стволы молодых деревьев раскачивались в такт нарастающему рыку. Мгновение, и из-за ближайшего кустарника вырвался монстр. Его кроваво-красные глазки сверкали и наливались свирепой яростью. Не сбавляя хода, он нёсся прямо на меня, размахивая парой длиннющих, торчащих из черной пасти клыков. От неожиданности и испуга я выронил флягу с водой, выпустил из другой руки суму с провиантом и что было духу бросился наутек. Казалось, что чудовище вот-вот настигнет меня, вцепится ядовитыми зубами в ногу, а затем одним махом проглотит остальное. Его бормочущее, булькающее дыхание было уже совсем рядом, когда, пробежав несколько шагов, я зацепился за обломок ветки, таившейся в высокой траве, рухнул ничком и проехал на брюхе расстояние, не уступающее уже пройденному. Монстр пропыхтел мимо, а секунду спустя за моей спиной раздался оглушительный хохот белобородого рыцаря.

– Это же просто дикий кабаненок! – заливался Тамиор. – Ну надо же! Ха-ха! Гроза заплутавших поросят. Ха-ха-ха-ха, – от души грохотал он, пока в голосе не зазвучала хрипота, затем перевел дыханье и уже строже скомандовал: – Ладно. Давай вставай, воин. Идём искать крупную дичь.

Д-а-а, такого позора со мной ещё не случалось. Чуть не погибнуть от одного только испуга при столкновении со сбившимся с тропы поросенком… Не каждый наемник может похвастаться подобным подвигом. Хотя, сказать по правде, первая неудача оставила в душе лишь теплые последки и навсегда врезалась в память. Жаль только не мне одному. Тем не менее, именно этот случай, будто сдернув шоры с затуманенного сознания, положил начало следующему витку моей теперешней жизни.

Ответов у меня по-прежнему не было. Удастся ли когда-нибудь вернуться домой и существует ли обратный путь вообще, я не знал. Но разум настойчиво требовал простого решения – поддаться унынию и иссохнуть или принять действительность как есть, и шагать дальше. Мой выбор без колебаний пал на второе, а значит, теперь, чтобы выжить, мне предстояло научиться многому, очень многому.

Достаточно быстро привыкнув к новому облику, я с удивлением и немалой гордостью испытывал силу, заключенную в чудаковатом чешуйчатом теле. С каждым восходом солнца, точно строгий и жадный до порядка надсмотрщик, Тамиор вкладывал мне в ладони мечи и заставлял упражняться с тяжелой сталью до изнеможения.

– Руки вспомнят, – приговаривал бородач и вновь обрушивался градом сокрушительных атак, истово бранясь из-за каждого неверно выставленного блока или ухода не в ту сторону.

Он учил меня всему: как стоять, когда нападать, куда сместить вес и прочее-прочее. И вскоре усердные тренировки стали приносить плоды. Спустя несколько месяцев я уже неплохо управлялся с оружием так, будто с малых лет постигал военное ремесло, хотя, признаться, молчаливое общество книг вселяло в меня куда больше вдохновения, чем лязг заточенного металла.

Вечера напролет, сгорбившись у подножья неприбранной кровати и вооружившись сиянием ночника, я с жадностью вгрызался в пожелтевшие страницы хроник, рассказывающих о событиях как светлых, так и темных вех. Короткие кровопролитные стычки диких племен и тысячелетние распри разумных народов; восход и падение империй; моря и материки, исполосованные границами господствующих городов-государств; давно утерянные и процветающие доселе обычаи – целые эпохи проносились перед глазами. Правдами и неправдами я выудил у местных торговцев и прочел от корки до корки каждый фолиант, всякий клочок пергамента, содержащий хотя бы толику сведений об истории Тилрадана. И чем больше я узнавал, тем жарче влюблялся это место.

Впервые за долгие годы я чувствовал себя по-настоящему живым. Снова и снова удивляясь неподдельным краскам окружающих пейзажей, я дышал вольным воздухом, с готовностью впитывая присутствие той волшебной силы, что давным-давно оставила мою прежнюю бытность. Силы, излучающей равновесие и гармонию. Силы, способной дать смысл каждому новому дню.

Довольно поднаторев в разумении прошлых и нынешних веков, я обнаружил, что меня страстно увлекает любое проявление нового, многогранного, зачастую строптивого мира. Традиции, культура, даже законы, от строгости которых у неискушенного исследователя непременно перехватило бы дух, излучали справедливость и предельную прямоту. Я отнюдь не страдал простодушием и, разумеется, допускал, что одни и те же правила вполне могут трактоваться по-разному, в зависимости от того, кто стоит перед судом, богатый лорд или бездомный бродяга. Однако, насколько мне было известно, любой кодекс имел потайные ходы и крысиные норы. А устои человеческих земель хотя бы обладали смелостью отвечать добром на добро и не скупились платить разношерстным негодяям той же монетой. Я же принимал их все, не кривя душой и не страшась будущего.

Порой, не на шутку размечтавшись, я очертя голову бросался в пучину воображения и до утра фантазировал, как, заручившись поддержкой верного белобородого друга, вершу правосудие во главе воинов столичных гвардий; или же, избрав удел пилигрима, странствую по засушливым пустыням – вотчине мудрецов расы тахара, что всем своим видом напоминают ожившие глиняные статуи; брожу по Поющим лесам Виридиса – дому народа толади, начисто лишённого мужского начала, но от природы одаренного таким обаянием, что их звериные хвосты и уши лишь подчеркивают красоту каждой представительницы. Грезилось, будто маленькие, пухлые, шерстяные весельчаки и задиры канри набивают мою походную торбу флягами, полными знаменитого эля, чтобы я без забот преодолел руины лаканских княжеств и направился к рубежам обширных владений запада, хозяевами которых испокон веков служат томные и серьёзные, порой кажущиеся надменными тилы, а их придворные аристократы, с готовностью и почетом, сопровождают меня в окрестности цитадели Миндонара, попутно толкуя о том, с какой стати, будучи перворожденными разумными средь прочих отпрысков младших богов, всё их остроухое племя с гордостью соглашается на прозвище – «эльфы».

Вернувшись из иллюзорного похода измотанным и довольным, я продолжал размышлять о местах поближе. Ведь среди величественных гор, бескрайних полей и дремучих лесов, принадлежащих людскому роду, таилось не меньше неизведанных территорий и опасностей. В каком-то смысле люди отличались от прочих разумных тем, что заявили о своих правах на равенство значительно позже иных рас. Будучи молодым народом, они слыли дерзостью, решительностью и неотвратимым упорством. Тем не менее, их вряд ли можно было причислить к страстным исследователям. А потому я полагал, что в Далратии хватало заповедных нетронутых областей.

Всему приходит конец, и мои витания в облаках также не могли продолжаться вечно. Оставалось упомянуть лишь тех, чье тело покрывала жесткая чешуя, а драконоподобный облик вселял как оторопь, так и уважение. Могучие воины, не лишённые мудрости, но в противовес одарённые жаждой битвы. Их называли броктарами – рогоголовыми детьми Первого пламени. И я был одним из них.

Глава 3

– Варанта, пора, – раздалось прямо над ухом, и я почувствовал, как чья-то крепкая рука бережно тормошит меня за плечо.

Я тряхнул головой, стараясь побыстрее смахнуть остатки внезапно навалившейся дремоты, и поднял веки. Сосредоточенное лицо Тамиора говорило о том, что срок, отведенный на отдых, подошел к концу, и нужно продолжать путь. Понимающе кивнув, я встал, водрузил мешок с остатками припасов поверх остального скарба и впрягся в самодельные розвальни, заняв место рядом с приятелем. Каменистый наст заворчал под подошвами сапог, а спустя не больше трех четвертей часа, мы уже приближались к кромке Незыблемого леса, оставив далеко позади раскаленное полуденным солнцем подножье не слишком приветливых гор. Сухое расплавленное марево открытого пространства сменилось студеной свежестью, обильно напоённой тягучими запахами смолы, мха и букетом терпких ароматов боровых трав.

Придержав шаг, я жестом остановил своего соратника. Тамиор поднял вопросительный взгляд и прежде, чем он успел что-то возразить, я расплылся в блаженной улыбке, широко расправил руки в стороны, затем слегка запрокинул голову кверху и сделал глубокий вдох, неторопливо впуская в горло живительный воздух этого зелёного моря. Бородач хмыкнул и чуть погодя повторил те же действия, невзирая на незапланированную заминку. Теперь, когда мы благополучно добрались до опушки, времени имелось предостаточно. Незыблемый лес оставался последним препятствием на подступах к заключительной точке нашей охотничьей экспедиции. Уже завтра, ещё до заката, на горизонте должны были показаться ворота Мак-Таура.

Близость дома придавала сил, а потому обилие валежника, так и норовившего уцепиться за ногу при каждом новом шаге, едва ли замедляло и без того размеренную скорость. К тому же расстояния между широченными стволами огромных деревьев в аккурат хватало для прохода двух крупных мужчин, впряженных в не слишком громоздкие волокуши, что сводило на нет главные опасения. Нам лишь изредка приходилось останавливаться, дабы расчистить путь от крупных сросшихся воедино с дорогой ветвей или поискать обходную тропу вокруг очередного великанского трухлявого бревна, упавшего много сотен лет назад, а ныне служащего целым городом для полчищ разнообразных насекомых. Те же исполины, чьи корни по-прежнему крепко держались за землю, вовсе не вмешивались в маршрут случайных путников, будто ни на миг не желая отрываться от своей почетной службы. Оно и понятно. Какой прок обращать внимание на суету под ногами, когда наверху имеются дела куда более важные.

Древние дубы и вековые вязы устремляли свои древесные туловища высоко к небу и там, опираясь о низколетящие облака и друг друга, сплетали раскидистые ветви в непроницаемый купол, оберегающий этот обособленный мирок от дождей и палящего зноя. Говаривали, что благодаря такому диковинному единению, лес, даже при самых сильных ветрах оставался неподвижен, точно стихия не касалась его вовсе. Эта же особенность служила и причиной прозвищу, в коем, на мой взгляд, не было ни капли преувеличения. Ведь редкий луч дневного света мог проскользнуть мимо ветвистой стражи, молниеносным ударом продырявить зелёный свод и, так и не достигнув дна, раствориться в царящем повсюду полумраке, из-за которого определить, полдень сейчас или поздний вечер, не представлялось возможным. Густая листва одинаково надежно скрывала как яркое солнце, так и кроткие проблески первых звезд.

В таких местах ночь наступала резко, стремительно. А подготовить лагерь для ночлега следовало до того, как тьма проглотит всё, что находится дальше вытянутого локтя. Оставалось полагаться лишь на внутреннее чутьё и на примерный отсчёт часов, что Тамиор старательно вел от момента, как мы покинули предгорье.

– Не время ещё, – недовольно бурчал рыцарь при каждом напоминании о стоянке.

Между тем, когда в двадцати шагах впереди повсеместно заклубилась непроглядная серость, а стрекотание сверчков стало набираться мощи, белобородый всё же сбавил ход и скомандовал привал. Чаща расступилась и без долгих колебаний, будто стараясь угодить припозднившимся гостям, предложила нам небольшую уютную поляну, обрамленную рваными рядами кустарника, где и был разбит лагерь.

На этот раз жребий нести дозор первым выпал на долю Тамиора. Однако ночь быстро перевалила за середину, и не успел я сомкнуть глаз, как рыцарь уже настырно пихал меня в бок, знаменуя смену караула.

– Вставай, дружище, твоя очередь помирать со скуки, – зевая, проговорил он и, убедившись в моем окончательном пробуждении, потопал прочь.

Вялой пошатывающейся походкой здоровяк обогнул кострище, добрался до лежака и, опершись о колено, принялся укладываться, расправляя покрывала из шкур перед собой. Но как только массивная голова воина подалась вперед, он тут же утратил равновесие, рухнул ничком и упоенно захрапел. Хотя я-то, конечно, прекрасно знал, что храпеть он начал ещё заранее.

Предвкушая долгие часы бдительного безделья, я уселся напротив лениво копошащегося в углях пламени, подложил пару поленьев в огонь, подтянул поближе портупею и, высвободив из ножен парные мечи, стал разглядывать вязь символов, выгравированных на каждом клинке. Резкие рубленые буквы медленно сложились в слова.

– От духа к сердцу, – произнес я по слогам и задумался.

Я не слишком понимал смысл изречения, впрочем, в том, что мне удалось прочесть все правильно, не сомневался ничуть. Не сомневался, ибо то был древний язык броктаров – народа моей расы.

«…Могучие и не ведающие страха воины, рождённые в огне, чья кровь не течет, а кипит в жилах».

Именно такие поэтические и весьма размытые черты значились в одном из писаний, которыми я взахлёб зачитывался в первые месяцы своего второго рождения. Говоря по правде, подобная скупость на факты казалась даже подозрительной. Ни единого упоминания владык или правителей, ни заметки о выдающихся подвигах или известных героях – ничего. Обнаружив лишь малые крупицы сведений, я твердо решил, что либо летописцы умышленно замалчивают историю подлинного происхождения моих предков, либо достоверными знаниями попросту никто не обладает.

Так или иначе, идея любого хоть сколько-нибудь полного описания сводилась к одному – «…драконоподобная гуманоидная раса, рожденная в огне или жерле вулкана». На этом полезная информация исчерпывалась. Однако, среди неисчислимого множества скучных и рутинных очерков всё же бытовало сказание, которое сами броктары с гордостью мнили священным кодексом их происхождения. И из чьих бы уст не звучала эта легенда, будь то речи заезжих хронистов или хмельные россказни завсегдатаев «Пряного ветра», суть оставалась всегда неизменной.

– – – Много тысячелетий назад лишь младшие боги населяли пустынные земли Тилрадана. Провозглашенные инженерами молодого мира, с легкой руки древних отцов, они беспрестанно трудились, воздвигая из небытия густые леса, обширные моря и несокрушимые горы, желая поскорее вдохнуть жизнь, а тем придать и смысл месту, которое впоследствии служило бы им общим домом.

По разумению Верховного Истока, младший пантеон, как и любое юное чадо, истово нуждался в твердой руке, способной направлять, а при необходимости сдерживать смелые начинания всех новоизбранных демиургов. И такая мощь существовала. Будучи старшим меж младших, могучим в кругу сильных, а также мудрым среди мыслящих, почитаемый прочими богами Тил имел славу великого ученого и колдуна, чьи гордость и честолюбие могли соперничать лишь с его невероятными возможностями ума и воли. Благодаря умению сочетать дарованные таланты, он привнёс многие блага в жизнь своего избранного народа и заслуженно принял мантию полноправного лидера.

Однако поддержание должного порядка в растущем мире требовало великих усилий. Всё чаще Тил отдавал предпочтение чрезмерному планированию и развитию, самолично попирая принципы выстроенного им баланса. И всё реже вмешивался в междоусобицы себе подобных, оставляя мелкие дрязги на суд собственной сестры Остари. Она же, не смея противиться решениям брата и получив возможность хоть изредка покидать лоно его гордой тени, смиренно приняла тяжелую ношу, став отныне Стражем покоя – титула, обладателю которого вменялась ответственность за оборотную сторону правления Тилраданом.

Говоря проще, Страж должен был водрузить на свои плечи самую черную работу, с головой погрузившись в зыбкое болото нескончаемых склок и редких, но разрушительных войн между представителями божественного рода. Впрочем, для Остари не существовало неразрешимых задач. Воспитанные в строгости и равновесии качества, присущие ей, насчитывали множество необходимых достоинств: благоразумие умелого полководца, мощь и ярость несгибаемого воина, а также своеобразная красота, нежность и застенчивость. Всё это непостижимым образом сплеталось в хрупкой на вид девушке, лишь утверждая власть гармонии женского начала и правильность сделанного выбора.

Как и всегда, Тил поступил мудро. И теперь, поглощённый трудами и постижением всё новых аспектов чародейского и инженерного ремесла, мог более не интересоваться ни жизнью сестры, ни чаяниями остальных сородичей.

Окончательно лишившись и без того редкой поддержки брата, Остари веками усердно исполняла возложенный на нее долг, но вскоре пришла к заключению, что за всеобщим уважением, сопутствующим ипостаси Стража покоя, кроется и великое проклятье. Ведь не было никого, кто бы ни почитал наместницу Тила, но в то же время каждый сторонился ее внимания и не желал связывать судьбу с той, что имела власть вершить суд.

Тогда, снедаемая уединением, Остари взяла под опеку птенца «зари» – небольшое существо с телом дракона и головой ястреба и стала воспитывать, словно плод собственной утробы. Являясь созданием более чем разумным, маленький дракон сторицей платил хозяйке преданностью и любовью, становясь с каждым годом опорой всё более надежной. Так дикий зверь получил жизнь, избавленную от какой-либо нужды, а Остари обрела лучшего друга, союзника, с которым могла разделить не только кров и пищу, но и бремя духовных тревог. Благодаря редкой способности зари – проникать в мысли других существ, а кроме того, открывать перед ними собственные помыслы, любая дискуссия с диковинным зверем оставляла воспоминания не хуже тех, что когда-то дарили Остари беседы с прочими двуногими.

Меж того, прозорливый и великомудрый Тил с горестью осознавал, что конец выбранного им пути неминуемо близок. Отстранённый и непроницаемый он нарочито медленно вносил последние штрихи в формирование мира, и вот, когда работа была полностью завершена, познал уныние в бездействии. Ничто более не нуждалось в его пристальном участии. Это непривычное обстоятельство вселяло восторг в сердце старшего среди младших, но также и ранило во стократ глубже, лишив существование Тила главной и единственной цели.

Ещё много десятилетий он силился создавать всё новые механизмы, дабы развлечь скучающий разум, но так и не пришёл к удовлетворению. Наконец, когда казалось, что хандра полностью подчинила волю великого созидателя, он решил испытать крайнее средство – сотворить живых существ, которые были бы подобны ему в мудрости, пытливости ума и владении инструментами магии. Провозгласить их своими детьми, а затем наполнить ими благодатные земли молодого Тилрадана, дабы те несли в себе часть сущности прародителя и хранили в веках знания, накопленные его добросовестными трудами. Так из духа, замыслов и единого равновесия на свет появился новый народ, названный по имени отца – «тилами».

Молодые создания не обладали могуществом богов, однако унаследовали истовое стремление к созиданию и стяжательству собственной истории. Годы сменялись веками, века столетиями. Юные племена осваивали всё новые рубежи и вскоре, осознав самостоятельность, и дабы утвердить цену собственной воли, стали называть свою расу «элоф», что в сути означало – наследник всего. По иронии это древнее слово брало корни из ранних наречий самих демиургов, и как нельзя лучше подходило к случаю, когда подросшее чадо старается противопоставить себя властному родителю.

Но и этого оказалось мало. Каждое поколение стремилось привносить новшества в дарованную создателем действительность. Появлялись иные диалекты, древние языки уступали место неминуемым последователям, а спустя срок, отпрысков первых тилов уже величали не иначе как эльфами. Сам же Тил не возражал переменам, лишь наблюдая и умиленно потакая дерзкому, но возлюбленному потомству.

Не все боги с радушием приняли новоиспеченных обитателей мира, но до каждого дошла весть о метаморфозах, вложенных в него. Неутихающие споры о неожиданных и даже противоречивых деяниях старшего среди младших заставили Стража покоя обратить взор на творения брата. Заметив великий интерес и заботу, что доселе бесстрастный Тил проявлял в воспитании молодой расы, Остари горячо возжелала произвести на свет и своих детей, которые отражали бы её качества, а главное, нуждались в опеке и ласке великой матери. Однако светлым мечтам было уготовано мрачное будущее.

Узнав о чаяниях сестры, Тил пришел в немыслимое негодование. Не желая терять исключительности, он неоспоримо и холодно воспретил любому из младших богов создавать разумные существа. Но, как известно, строгие запреты – лишь благодатная почва для мятежных желаний. Отказ разжёг в Остари ещё больший азарт. И вот вопреки табу, но по-прежнему страшась гнева брата, она породила единственное дитя. Укрывшись от посторонних глаз, девушка принялась взращивать чадо, утратив вскоре всякий смысл в любых свершениях, что протекали за пределами ее обители. Между тем отсутствие Стража покоя возымело заметный резонанс в обществе богов, и ее смелый проступок был изобличен.

Гнев Тила не ведал границ. Отдав здравомыслие на откуп поглотившей его ярости, он приказал пленить и в назидание остальным прилюдно сжечь отступницу вместе с плодом и любимым питомцем зари. Сковав всех троих единой цепью, неумолимый Тил призвал всепожирающее пламя хаоса и обрушил его на непокорную сестру. Погибая в огне, Остари поклялась, что её дети никогда не станут частью Корней Небытия и будут жить вопреки любой даже самой могущественной воле. К удивлению палачей, жар поглотил хрупкие тела, но не обернул их пеплом, оставив в лоне кострища кокон из обугленной, сплавленной воедино плоти. Миновала ночь и, когда следующий восход коснулся остывших углей, кокон растрескался, точно драконье яйцо, явив миру двух младенцев как от мужского, так и от женского начала. Твердая чешуйчатая кожа малышей отражала теплые солнечные лучи, лица имели человеческие очертания, а головы вместо волос покрывал крепкий роговой панцирь.

Недоумевающий подобным чудесам Тил восхитился своеобразию малюток, а также их стремлению к жизни. Гнев быстро отступил и, осознав содеянное, в скорби и глубоком раскаянии он даровал свободу этим созданиям в память о своей сестре, наградив её отпрысков силой гордого имени – «броктар», что означало – жить желающий. – – –

Завершив мысленный пересказ, я отрешенно уставился на расплывшиеся в густом мраке силуэты деревьев и с шумом освободил грудь от ночного воздуха. Странное щемящее чувство одолевало меня каждый раз, когда я думал об этой печальной и одновременно воодушевляющей истории. Словно тревожный сон о доме, которого никогда не существовало, вдруг на короткое мгновение становился явью и заставлял сердце сжиматься от ноющей, но всё же приятной тоски снова и снова.

За тот небольшой срок, что я прожил в Мак-Тауре, мне не часто приходилось встречать сородичей, да и те не слишком рвались беседовать с чересчур любопытным наемником. И уж тем более я не мог знать ничего о взрослении среди народа броктаров. Всё же где-то глубоко внутри моего разума таилось нечто, чего там никогда прежде не существовало – обрывки чужих воспоминаний. Мириады непрожитых мной моментов изредка вспыхивали в сознании и, тесно сплетаясь с образами прежней бытности, всё навязчивее мешали отличить действительность от смутной выдумки. Отрочество и первые потуги в традиционном военном ремесле; юность и досрочное испытание силы под суровым присмотром родного клана в кругу исполинских стен Остагара – древнего города-государства и исконной столицы драконоподобной расы; после отчаянное путешествие через море в Зарию вопреки запрету старейшин. Всё это как будто бы происходило когда-то, однако, случалось вовсе не со мной, а только лишь с моим телом.