Разлуки и встречи. Люди ветра

Это взбесило шансоловку. Чудовищная сума извернулась, сама соскочив с плеча падающей девушки, и зависла в воздухе, мгновенно развязавшись и уставившись на дочь ветра своей чудовищной пастью. Как и говорил Санси, увернуться она не успела. С ужасом и отвращением, переходящим в шок, Анариэль проживала, как какой-то её шанс, часть её судьбы, исчезал в глотке чудовища. Чудовище сыто замкнулось и начало переваривать шанс, готовясь к следующей атаке. И если бы Анариэль была только человеком, на том бы дело и закончилось. Но был ещё и ветер.

Воин ветра взял управление телом в свои руки, пока девушка пребывала в ступоре. Упругие потоки ветра ринулись к шансоловке, сковывая её в одном состоянии. Волки бросились врассыпную, спасая свои шкуры, потому как на дороге началось светопреставление. Нестерпимо яркое сияние окутало фигуры двух женщин и страшной сумы, которая в диком порыве пыталась вывернуться на изнанку, лишь бы съесть бушующие вокруг неё шансы, но ветер держал крепко. А пространство внутри сияния, тем временем, резко менялось. Чтобы уничтожить тварь, которая в потенциале способна уничтожать миры, нужен шанс ещё больший, чем она сможет вместить. И Анариэль после долгих размышлений нашла такой шанс. Силой ветра она мгновенно перенесла скованную шансоловку в эпицентр столкновения двух звёзд, сама оставаясь лишь ветром и безучастно наблюдая, как взрываются, разрушаясь на мельчайшие частицы даже атомы, как разлетаются они по Вселенной, чтобы стать чистым безразличным материалом для строения новых атомов и молекул.

Сияние прекратилось, ветер стих. От висевшей в воздухе сумы не осталось даже пепла. В пыли на дороге скорчилась в позе младенца Ринза, пребывающая в глубоком обмороке из-за разрыва связи с шансоловкой. Анариэль вздохнула и тяжело осела на дорогу. Она была выжата досуха, ей пришлось использовать свою силу воина ветра по максимуму, чтобы одновременно блокировать человека, держать шансоловку и переместить её в соответствующие пространственно-временные координаты. На ней не было ни царапины, но всё равно она ощущала себя тяжело раненой. Твари удалось-таки вырвать какой-то кусок из её жизни. И самым мерзким было то, что она понятия не имела, что это был за шанс. Единственное, в чём она была сейчас уверена, так это в том, что это точно не был шанс на выживание и шанс решения той дурацкой задачки. Потому что, войдя в круг и ударив памятью по девчонке, её вдруг озарило решением. Это было крайне не вовремя, и кто знает, что тогда было для неё главным шансом?

Из придорожных кустов виновато выглянула пара волков. И только тогда Анариэль позволила себе потерять сознание.

До домика феи они шли два дня. Ринза ещё не пришла в себя после избавления от своей страшной ноши, но покорно шагала по дороге. Хранителю не требуется магия, чтобы убедить человека в том, что он друг и точно знает, как лучше. Анариэль же была на нуле, её не хватало ни на что, поэтому вместо того, чтобы перенестись к домику феи тропами ветра, а потом с чувством выполненного долга вернуться в Октавион, они шли пешком, незаметно сопровождаемые несколькими волками, на случай если две девушки на дороге покажутся кому-то легкой добычей. Но самоубийц рядом не оказалось. Зато им время от времени попадались сердобольные возницы, и большую часть пути им удалось проехать на их телегах.

Фея очень обрадовалась им. Даже когда Анариэль объяснила, что именно ей придется приводить в чувство и потом воспитывать искалеченную властью шансоловки Ринзу, она не огорчилась. Подумаешь, ребенка воспитать, зато в этом мире больше нет жуткой твари, и человек ветра жив, никто не придёт по его следам мстить. Разместив девушек на ночлег в своем домике, фея отправилась гулять по ночному лесу, наслаждаясь его мирным покоем.

Анариэль снова снился тот сад. Только теперь она шла по засыпанной белым гравием дорожке вдоль весело журчащего ручья. Вот ручей завернул вглубь сада, дорожка стала шире, ещё немного, и она подошла к флигелю особняка. Стеклянная дверь в сад была распахнута, и на пороге её ждал Санси.

– Молодец, что справилась, – одобрительно улыбнулся он.

– Но она все-таки зацепила меня, и я понятия не имею, что она у меня украла, – поделилась своими сомнениями Анариэль.

– Это не важно. Главное ей у тебя украсть не удалось. Ты жива и будешь жить и дальше, а её больше нет – это главное.

Анариэль зашла в небольшую светлую комнату. У окна стоял рабочий стол, заваленный книгами, свитками и просто листами бумаги, на стенах висели полки с книгами, под ними стояли два низких дивана. Но чувствовалось, что что-то с этой комнатой не так. Она вопросительно посмотрела на Санси.

– На самом деле мой кабинет гораздо больше. То, что ты видишь, это только часть пространства комнаты. Эту часть я показываю гостям, чтобы не пугать их обилием полок с книгами и другими носителями информации.

– Ты превратился в книжного червя, Сан?

Мужчина засмеялся.

– Почти. Работа такая, не мечом махать, а пером.

Она подошла к нему вплотную и заглянула в аметистовые глаза:

– Сан, почему ты тут? Почему ты не воплотился снова?

Санси вздохнул.

– Потому что я нужнее здесь. Я был проклят, Ани, и все эти годы моя жизнь была жизнью проклятого. Но вот, мне удалось преодолеть проклятие, и у меня появилась возможность искупить то, что я совершил, пока находился под его властью. Ты знаешь, КАК искупают.

– То, что я вижу не похоже на то, что я знаю.

– Я уже говорил, ты не видишь всей картины. И чем дольше я тут живу, тем больше убеждаюсь, что и я вижу только часть всего замысла, доступную по моим возможностям. Ты видишь, что я спокойно живу здесь, что-то изучаю, над чем-то работаю, и понимаешь, что это только частично служба, а частично – мое личное. Но, знаешь, есть такое слово «аватар»…

– Я знаю, что это такое. Ты хочешь сказать, что часть тебя все-таки ушла в воплощение, и этому человеку как раз и придется искупать, – голос девушки звучал спокойно и жёстко.

– Ты, наверное, думаешь, что это несправедливо? – Санси легко обнял её за плечи, также заглядывая в её глаза.

– Нет. Я знаю, как и что искупают. Со временем я поняла, что слово «несправедливость» существует только в умах пекарей и прачек. Всё в этой жизни справедливо, заслуженно, а ещё точнее – соответствующе. Конечно, парнишке не позавидуешь, но, подозреваю, у него и исходные данные должны быть хороши.

– Да, он получил всё, чтобы мог выдержать такую жизнь.

– А в нём… У него много твоего?

– Нет, ему достались какие-то мои черты, но очень маленькая часть, у меня не было выбора, что ему отдавать, – извиняющимся тоном произнес он. – Я хотел, Ани, поверь мне. Я хотел бы быть там, рядом с тобой. Я хотел бы, чтобы ты встретила там всё лучшее, что есть у меня, и была счастлива с таким моим аватаром. Я хотел бы, чтобы ты забыла, наконец, и не травила больше свою душу картинами тех дней.

– Я верю. Сан, я всё понимаю, всё-всё. Только я не хочу другого тебя. И забывать не собираюсь. Ты жив, я теперь это знаю. Я могу видеться с тобой, знать, что с тобой всё в порядке, и больше мне не нужно. Я выросла, изменилась. И то, что с нами было… Это просто было. С нами. И это больше меня не ранит. Наоборот, мне кажется, за счет этого я пришла к чему-то очень важному и необходимому мне, – она улыбалась, легко, открыто и нежно, не пряча взгляд, не тая боли в сердце, не осуждая.

Как много, как невероятно много может уместиться в одном вздохе между двумя людьми. В пространстве между двумя взглядами. Как годы и века вытекают сквозь пальцы, когда рука касается руки. Они стояли там, вдвоем, живые. Выжившие в войне, которая пыталась стереть в порошок их сердца и научить их чувствовать только боль. И в эти минуты война закончилась, умерла навсегда, растаяла в промежутке между их соприкоснувшимися губами. И ветер заметал комнату белыми лепестками из сада, а они стояли, соединив, слив воедино горечь траурных белых хризантем и сладкую негу жасмина, на одну ночь, возродив из тьмы веков магию и дворцы, заповедные леса единорогов и волшебные мелодии менестрелей, ратное братство и тепло очага. Чтобы на рассвете с первыми лучами солнца всё это растаяло в их сердцах, оставив легкий отпечаток памяти с ароматом жасмина и хризантем.

Утром Анариэль наконец-то почувствовала себя в состоянии вернуться домой. Она сердечно простилась с феей, пожелала Ринзе научиться жить и получать от этого удовольствие и шагнула на тропы ветра.

Она возникла из воздуха прямо в кабинете отца. Видеть сейчас Нефа ей не хотелось, а тревожащие её сомнения были явно не для ушей Эрис.

У Винора Катарен за его долгую жизнь развилось прекрасное чувство времени, так что он вошел в кабинет, как только Анариэль появилась там.

Она рассказывала о своем приключении с шансоловкой недолго, хотя и весьма подробно. Отец не перебивал, хотя обычно он задавал вопросы и высказывал свои комментарии, не стесняясь, и это насторожило её ещё больше.

– Ты зря так переживаешь, – спокойно сказал он, выдержав паузу. – Тварь, конечно, попалась сильная, но что бы она у тебя ни украла, пропажи ты не заметишь. Она не смогла забрать у тебя жизнь, и, значит, ты будешь спокойно, насколько это вообще для тебя возможно, продолжать жить. И никто не сможет сказать, что она забрала. Даже ты. И больше тебе скажу, дочь, подавляющее большинство людей живет так, будто у каждого по крошечной шансоловке за пазухой. Они каждый день теряют какой-то важный для них шанс. По чуть-чуть, по капле, но в итоге он вытекает весь. А потом они даже не представляют, что всё могло сложиться иначе, будь у них шанс. Тебя пугает неопределенность, но ты скоро о ней забудешь – такова магия человеческой жизни. Тебя раздражает то, что в этот раз тебя уравняли с обывателями, но с этим придётся смириться. Эта твоя жизнь и так с первых дней не такая, как у других, так что хоть в чем-то быт и возьмет своё.

Анариэль задумалась, а потом сказала:

– Спасибо, отец, я не думала так. Теперь я смогу успокоиться.

Она обняла отца и отправилась к Эрис. Все-таки как мудро с её стороны было поселиться так далеко, ведь по дороге к ней можно было вдоволь нагуляться по любимому городу. А если сделать небольшой крюк и заглянуть в порт, вообще прекрасно получится. День выдался солнечным, над головой кружили чайки, солнечные зайчики прыгали по клумбам и оконным переплётам, дергали за дверные кольца, приглашая выйти на прогулку, и играли в салочки с прохожими. Октавион жил своей обычной жизнью.

4

Жизнь продолжалась, но продолжение это для Анариэль было не радостным. Стоило ей встретиться с Нефом, как возобновилась их незавершённая ссора. Примириться им не удалось. Анариэль, как обычно, решила подождать, пока всё как-нибудь устроится. Но на этот раз у неё возник коварный вопрос: почему любящий мужчина даже не поинтересовался тем, что с ней произошло, и цела ли она вообще, а сразу пошёл в наступление? После встречи с Санси её чувства к Нефу не поменялись. Она всё также любила его, но усталость от бесконечных склок и слабость после поимки шансоловки заставили её по-другому посмотреть на их отношения.

Получалось, что пока всё было хорошо и гладко, был мир и любовь, а как только начались препятствия и испытания – посыпались претензии. Это было обидно, но это было так. Похоже, Неф беззаветно любил только музыку. А её любил в тех случаях, когда она не доставляла ему хлопот. Анариэль вдруг поняла, что с того момента, как она впервые ушла по дорогам ветра, их любовь напоминает театр одного актера. При этом, у Нефа были способности и, если бы он захотел, он мог бы перейти в другой мир вместе с ней, если уж так волновался. Но он об этом ни разу не упомянул. По всему выходило, что её жизнь обязана сосредоточиться на нём, как и было раньше, а он тогда сможет спокойно творить и милостиво принимать её внимание и заботу.

Осознание этого повергло Анариэль в шок. Её воздушный замок таял на глазах. А когда Неф в один прекрасный день вдруг сказал ей, что понял, что она использует его в качестве подушки между своими путешествиями, и это вовсе не любовь, все её мечты разом лопнули.

Это был взрыв, удар в спину. Как будто само сердце разорвалось в груди. Она полумертвым языком объяснила, что на этом их отношения можно считать завершёнными, выслушала тираду о том, что это он уходит, на негнущихся ногах добрела до Эрис и только там почувствовала физическую боль своего разбитого сердца.

Но первая любовь вещь упрямая, она не желает заканчиваться. Депрессия не заставила себя ждать, а вместе с нею пришел ворох сомнений и сожалений. Ведь было же всё хорошо, так, может быть, вернее будет попытаться всё вернуть, любой ценой. И временами ей действительно казалось, что так будет лучше. Но стоило задать себе встречный вопрос: «Лучше для кого?» – и наваждение исчезало.

Дни утекали из рук, а ветер всё не звал в дорогу. Анариэль хотелось с головой нырнуть в работу, отвлечься, забыть, но не получалось. По правде сказать, с «забыть» у неё всегда были проблемы. И, вроде, не первая жизнь, не первое разбитое сердце, но, казалось, что так больно и муторно ещё не было. Маркус где-то пропадал, и даже Санси не приходил к ней во сне, а они как раз могли бы помочь ей разобраться в себе. Отец воспринимал эту ситуацию как неизбежность, а Эрис и Кристиан слишком мало знали её, чтобы увидеть выход там, где не видела она.

Неф же, казалось, продолжал жить совершенно спокойно. Он ни разу не предпринял попытки её вернуть, извиниться, да, хотя бы, просто заговорить первым. И это ещё сильнее ранило. Она же не могла себе простить, что порвала с мужчиной, который сначала стал ей лучшим другом, а затем – первым любовником. Ведь он был ей радостью и поддержкой долгие годы, и казалось, лучше и быть не может, а теперь она его почти… ненавидела.

Анариэль удавалось отвлечься только во сне. Кроме её привычных снов у неё появился ещё один, весьма странный, но снящийся ей чаще всего. В этом сне Анариэль создавала, строила из полупрозрачных каменных блоков какое-то здание. Сначала было совершенно непонятно, что это будет, но по мере того, как росли стены, становилось ясно, что это храм. Небольшое легкое здание с тонкими стенами, стрельчатыми окнами и паутиной изящных переборок вставало перед её глазами, хотя ни в одной из жизней ей не приходилось строить.

А днём снова начиналась каторга сомнений и сожалений, постоянного перебора ушедших дней счастья, как вечных четок. И конца и края этому не было видно. Единственной радостью девушки в те дни был Октавион, где, казалось, даже камни мостовой гладили её подошвы и шептали слова утешения. Анариэль чувствовала поддержку не только друзей, но и города. И, наверное, именно поэтому смогло произойти такое невероятное событие.

Анариэль снился залитый лунным светом город. Темные улицы и посеребренные очертания домов, белёсая трава и цветы, бледные светлячки, кружащие вокруг напоминающих сплетения теней деревьев. Она шла по улицам этого незнакомого города мимо призрачных прохожих, под ночным небом, полным звёзд, но без луны. Иногда её путь пересекали чернильные, с гораздо более четкими очертаниями, чем встречные люди, тени. Чутье подсказывало Анариэль, что наступать на них ни в коем случае нельзя, и приходилось их обходить стороной, а где-то и перепрыгивать. И ещё тут царила тишина. Такая плотная, бархатная, что не было слышно даже звука шагов. Только то и дело доносился тихий хрустальный звон, как будто это город тихо шевелился во сне, и звенели серебристые стены домов.

Она долго шла по перепутанным улицам, пока не почувствовала, что дошла. Подняв глаза, Анариэль увидела легкий, упирающийся тонкими шпилями в небо, храм. Невесомые стены, узорчатые переплёты окон, кружево переборок, мучительно острые башни, – всё это было так знакомо ей, ведь она много ночей подряд строила это здание. Внутри было светло и пусто. Мраморный с сверкающими серебряными прожилками пол холодил ноги. Анариэль улеглась прямо на него, глядя в потолок, и почувствовала, что очень устала, что хочет уснуть здесь навсегда, чтобы вместе с ней уснула в этих стенах её тоска. А когда придет утро, солнечные острые лучи сотрут сотканный из лунного света город, вместе с ней и её болью.

Через какое-то время она почувствовала, как солнце бьёт по натянутой коже век, и решила открыть глаза. Она всё также лежала на холодном каменном полу построенного ею храма, только он, казалось, обрел плоть. Белый камень стен, изрезанный кружевом узоров, белый камень пола с золотистыми и розовыми прожилками, и солнечный цвет, разукрашенный как радуга витражами окон. Такой красоты в её сне не было, кроме того, она не чувствовала, что спит. Её тело было здесь, в храме, и храм этот, хоть и пустой, был совершенно реальным. Анариэль села, чтобы получше оглядеться, и увидела, как открывается входная дверь. Через пару мгновений в неё осторожно вошел Кристиан и замер, увидев подругу, сидящую на полу посреди пустого здания.

– Крис, а ты как сюда попал, и что это за мир? – удивленно спросила она.

– Зашёл с улицы, – не менее удивленно отозвался клирик. Он, вообще-то не был склонен к проявлению эмоций, но на этот раз всё, что он чувствовал, было огромными буквами написано у него на лице. – Я почувствовал, что произошло что-то странное, и решил прогуляться по городу. И не ошибся: на углу Золотой улицы и улицы Вискерин появился этот храм. Как будто он всегда здесь был, хотя ещё вчера его тут не стояло.

– Бред какой-то. А дома?

– Подвинулись! Как птицы на ветке. Палисадники и дворики стали чуть меньше, но жители, я полагаю, этого даже не заметили. Судя по их спокойствию, они считают, что ничего не изменилось.

– Хочешь сказать, что посреди Октавиона выросло здание, а этого никто, кроме тебя не заметил?

– Именно. Великолепный трюк, я преклоняюсь пред твоим талантом.

– Да я-то тут при чём? Мне просто снились странные сны, как я строю это здание, а потом я зашла в него в другом своем сне, легла на пол и проснулась тут. Я ничего не сделала.

Это было крайне редкое зрелище. Кристиан, холодный клирик с вытравленными эмоциями, хохотал. Он смеялся так, что звенели стекла, долго, искренне и совершенно не понятно, над чем.

– Ты невозможна, – отсмеявшись, севшим голосом, начал говорить он. – Ты подарила Октавиону храм, который возвела силою своей души и наполнила любовью к этому городу. Ты смогла, походя, впихнуть его в существующий порядок вещей, и ещё говоришь, что ты здесь абсолютно ни при чём. Анариэль, не пытайся обмануть себя, это целиком и полностью твоё творение, твой подарок городу восьми дорог.

– Но разве такое возможно? – в её голове эта мысль никак не умещалась.

– Возможно, раз тебе это удалось. А как – этого я не знаю, но очень хочу выяснить, так что, считай, что смотритель у этого храма уже есть.

– Ну да, как же клирик и без церкви. Ради тебя, небось, и старалась. Только вот, я думала, что всё случится наоборот, – задумчиво произнесла девушка.

– Что наоборот, объясни, пожалуйста.

И Анариэль рассказала про свою ночную прогулку по призрачному городу и про невесёлые мысли, которые пришли к ней, когда она решила уснуть в призрачном храме.

– Я слышал о таких городах, – тихо проговорил Крис. – Они действительно опасны для путешественников, и если заснуть в таком городе, то, говорят, умрёшь. Но точно этого никто не знает, потому что даже те, кто просто оставались в таких городах до утра, исчезали бесследно. А уж спали они при этом или нет, свидетелей не нашлось.

– А у тебя, выходит, получилось с точность до наоборот, – помолчав, продолжил клирик.

Он помог девушке подняться на ноги и, поддерживая её, повёл к выходу:

– Пойдем, похвастаешься отцу своим творением, нечего весь день валяться на мраморном полу.

Итак, в Октавионе появилась ещё одна легенда – белостенный, устремленный в небо, храм с чудесными витражами и гуляющим под сводами хрустальным перезвоном. Как и предполагал Крис, только несколько человек в городе заметили его внезапное возникновение. Для всех остальных – этот храм был возведён волшебством леди Анариэль в память о первом маге Фредерике Вискерине в первую годовщину его смерти.

Однако жизнь самой Анариэль от этого веселее не стала. Она чувствовала себя ужасно. Или, по крайней мере, знала, что должна себя так чувствовать. В груди ныла пустота. Какая-то часть её души все ещё бурно оплакивала светлое прошлое и предлагала вернуться. Вернуться к кому? К человеку, которого больше нет? Или к тому, кто на поверку оказался ничем не лучше миллионов, а может и похуже некоторых. К тому, кто предал её любовь? Эти мысли снова и снова роились в голове девушки, как и вчера, и позавчера, и месяц назад. Ей никак не удавалось забыть и отрешиться от этого.

Ей всё чаще приходило в голову, что хоть она и сумела подарить Октавиону чудесный храм, часть её умерла, а часть – сбежала в это самое невероятное здание. Обычно весёлая и жизнерадостная, она напоминала ангела печали. Вот и сейчас, сидя на балконе в доме Эрис, она замерла, уставившись в одну точку, как будто рассматривала что-то внутри себя, и Эрис в который раз захотелось писать с неё аллегорию печали.

В двадцать пять лет Анариэль выглядела на все свои восемнадцать, и она явно не собиралась прощаться с этим внешним возрастом. Эрис тоже выглядела младше своих лет, из их компании только Кристиан озаботился повзрослеть, но девушки подозревали, что он сделал это специально, для пущей солидности.

– О чём задумалась, о, луноликая, – язвительно поинтересовалась рыжая Эрис.

Дело в том, что благородные мужи соседних государств всё также считали Анариэль завидной невестой и периодически слали ей романтические письма. Письма эти обычно читали втроем, озвучивая на разные голоса самые впечатляющие пассажи, а потом девушки то и дело подкалывали друг друга наиболее цветистыми обращениями оттуда. И при сочетании с эффектом неожиданности они были подобны ушату ледяной воды.

Вот и сейчас, Анариэль мгновенно ожила, тряхнула волнистыми прядями серебристых волос, хрустнула тонкими пальцами, разминая кисти рук, и после этого соизволила ответить.

– Мне сегодня снился необычный сон.

– Опять трудилась, не покладая рук? – оживился сидящий рядом Кристиан.

– Не угадал. Я давно не бывала на перекрестках линий судеб. И вот, видишь ли, сегодня ночью один такой перекресток сам лёг мне под ноги, – она снова замолчала, её темно-синие глаза сосредоточенно рассматривали что-то в кружке янтарного чая. Друзья не торопили, чувствуя, что сегодня в её ставшей привычной какофонии чувств и мыслей появились новые голоса.

– Я уже тысячу лет не читала линии судеб и решила попрактиковаться, раз выдался повод. И у меня получилось, даже больше, я не просто прочитала их. Я услышала их, они заиграли в унисон, и я услышала их песню, – девушка передернула плечами под просторной серебряной блузой.

– Бред какой-то. Мотив простой, стихи паршивые, Неф бы за такое из дома выгнал, не к ночи будь помянут. Но теперь у меня появились нехорошие предчувствия, что всё «самое веселое» только начинается. К тому же, сегодня я почувствовала, что меня зовёт ветер. Зов пока что слаб и не определён, но это значит, что я снова могу ступить на тропы ветра и унестись… да куда угодно унестись, лишь бы перестать страдать от разрыва с Нефом, – она говорила это твердо и даже сердито. И друзья ни на секунду не сомневались, что как только закончится их чаепитие, она уйдёт, может быть, даже прямо с этого балкона, в ветер. И кто знает, что она в таком настроении найдёт на его дорогах.

– Что за стихи-то? – Эрис твердо знала, что этот вопрос она может задать без явного риска для жизни.

– Я же говорю, бред, – отмахнулась Анариэль, и тихо, почти шёпотом, прочитала:

Его ты встретила случайно,

Он незнакомый, молодой,

Он режет белыми путями

Отрезок века золотой.

Его глаза не ищут встречи,

Ведь ты нужна ему одна.

Ты знаешь бархатные речи,

Но он возьмёт тебя до дна.

Твой яд его погубит нежно,

И горький мед в твоей крови

Захватит жизнь его в безбрежный

И вечно юный шторм любви,

Той, что не ведает преграды,

Разлук и бед сметает пыль.

Его узнаешь ты по взгляду,

Твою мечту вписавшем в быль.

Вам будет многое дано…

Часть II Микаэль

1

«Удивительно, как слабы и жалки люди»1, – в тон песне, играющей в магнитоле, размышлял Микаэль. За тонированными стеклами его автомобиля разгорался летний закат, огненными бликами ложась на руки и лицо мужчины, окрашивая красными искрами чёрные пряди его волос. Отблески заката превращали всегда спокойное, даже холодное лицо в маску демона или божества огня, так оно было красиво. Он был одет в пошитый на заказ классический чёрный костюм. Тонкие пальцы рук спокойно и уверенно лежали на руле прекрасной машины, черной молнией скользящей по улицам мегаполиса. Но в глазах молодого мужчины застыли скука и разочарование, как будто он всё познал в этом мире, и больше не видит в жизни никакого интереса. Увидь его в этот момент человек религиозный, непременно принял бы за Лукавого, настолько остро и неестественно было сочетание внешней красоты и роскоши и пустоты взгляда. Также резко контрастировали белизна кожи мужчины и рдеющие на ней солнечные пятна. Но людей религиозных рядом не случилось, а сам Микаэль давно уже не обращал на такие вещи внимания.